Текст книги "Думать не будем пока ни о чем (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать первая: Йен

– Солнышко, в выходные Сергеевы у нас на даче, – говорит мама в пятницу утром по телефону, когда у нас случается ежедневный ритуал под названием «Нужно поговорить обо всем и ни о чем пять минут приличия».

В субботу у моего отца юбилей. Ему пятьдесят пять, и по этому поводу будет семейное застолье. А никакое семейное застолье Воскресенских не обходится без Сергеевых. Так было всегда, кажется, без пропусков даже в тяжелые для наших семей дни. Так что мамина «радостная новость» для меня совсем не новость.

– Мам, я помогу готовить, но в выходные хотела поработать.

– Ты всегда можешь взять работу с собой, – спокойно отметает мою крайне нелепую отговорку. – И я думаю, что свежий воздух подальше от города пойдет на пользу наполнению твоего творческого колодца. Вспомни, как ты придумала «Белую ленту»?

Иногда я жалею, что в порывах творческого «распирания» становлюсь слишком болтливой и меня тянет рассказать о новой идее всему миру. Хоть обычно под прицельный огонь моего креативного угара попадают как раз родные и близкие.

«Белую ленту» – свой фэнтезийный двухтомник о приключениях изгнанной принцессы эльфов, я придумала два года назад, когда мы были на даче и дороги за ночь замело внезапным снегопадом. Свет выключили, ноутбук разрядился, и пока снегоочистительная техника расчищала дороги, я помогала отцу выкапывать машину из-под снега. И как-то, мысль за мыслью, образ за образом, придумала историю, которая стала моим пропуском в мир настоящих Писателей – бумажное издание.

Мама думает, что если бы не тот снегопад, я так и продолжала бы писать книги малоизвестным автором одного древнего портала самиздата.

– Мам, ты же знаешь, мне тяжело сосредоточиться, когда рядом много людей.

– Йени, солнышко, даже слышать не хочу. У отца юбилей, будут только Сергеевы. И еще Викуся с семьей. Я уже пригласила.

Слышу в трубке выразительное покашливание. Всегда так делает, когда собирается сообщить новость, от которой я вряд ли буду в восторге.

– Саша с женой тоже буду? – иду на опережение. Это же единственная логичная причина заминки на пустом месте.

– Солнышко, я не могла его не пригласить.

Конечно, не могла.

Саша всегда очень нравился моей маме. А я всегда была любимицей его матери – своей крестной. Анна Павловна до сих пор считает меня своей лучшей подругой, и единственная причина, по которой в эти выходные не потянет меня «выпить кофейку со сплетнями» – мы и так будем это делать, но под шашлык, закуски и застольные песни.

– Вы ведь взрослые люди и раз уж так сложилось… – Мама вздыхает. Очень театрально – все-таки, карьера актрисы «Большого» дает о себе знать.

– Я рада за Сашу и искренне желаю ему счастья, – отвечаю, глядя на себя в зеркало.

Видимо, дар носить маски передался мне по наследству, потому что улыбка у меня как раз такая, что сама почти верю в то, что говорю.

– Вот и славно, – с громким облегчением выдыхает мама. – Жду тебя к одиннадцати: нужно кое-что докупить.

Я кладу трубку и не без интереса наблюдаю за тем, как притворная улыбка «хорошей девочки» стекает с моего лица подтаявшей восковой кляксой.

Сашу я еще переживу.

Но как пережить бывшую моего Антона?

Я подумала «моего»? Прикрываю рот ладонью, как будто меня может высмеять собственный тараканий цирк, и в который раз обещаю себе избавиться от дурной детской привычки. Обещаю – и знаю, что нарушу обещание раз десять до конца дня.

Бывшая Антона не знает, что в то утро в его доме была я. Это плюс.

Но я-то знаю, что она заявилась к нему в семь утра, как будто это в порядке вещей, как будто у них нет большой и жирной точки, а брак с Сашей – это такая эпидерсия[12]12
  Эпидерсия – загадочная, непонятная, часто неприятная, нежелательная ситуация.


[Закрыть], шарж, комедия ошибок в стиле пьес Лопе де Вега[13]13
  Лопе де Вега – испанский драматург, поэт и прозаик (советский телефильм «Собака на сене» снят как раз по одной из его пьес).


[Закрыть]. А мне придется сидеть с ней за одним столом и делать вид, что она – луч счастья в жизни мужчины, которого я, скучный очкарик, не смогла удержать. И что от всего этого мне пипец как радостно и почти торжественно.

По дороге к матери, когда выхожу из метро, пишу Саше сообщение: «Соглашаться было не обязательно». Может, это глупо. Скорее всего, это уже ничего не решает. Но по крайней мере он должен знать, когда я буду улыбаться ему через стол, мне будет хотеться вытошнить обратно в тарелку то немногое, что я попробую проглотить хотя бы ради приличия.

Саша перезванивает минут через десять и без приветствия накидывается на меня, как ураган Катрин.

– Я очень уважаю твоего отца, Йен. Ты знаешь, что он для меня сделал. Что я должен был ответить твоей матери, когда она позвонила и сказала: «Ждем тебя с женой, Сашенька, Володя будет рад тебя видеть!»

– Здравствуй, Саша, – все-таки соблюдаю ритуал. Не ради него. Для себя. Моя голова так устроена, что в критических ситуациях, когда все рушится к чертовой матери, я выстраиваю подпорки из подручных средств. Вот как сейчас: он же явно настроен высказаться, и чтобы мое внутренне море спокойствия не превратилось в огненный шторм, приходится играть в официальную стерву.

– Да ради бога, Йен, прекрати вымораживать! – снова прет он.

Считаю до одного в обратную сторону: десять, девять, восемь…

– Ты мог сказать, что у тебя медовый месяц.

– Одно другому не мешает, – хмыкает мой бывший.

Выразительно, легким нравоучительным подзатыльником. Мол, с правильной женщиной я без проблем потрахаюсь даже под крышей чужого дома на полуторной кровати.

Я слишком хорошо его знаю. Для меня он давно прочитанная вдоль и поперек книга. Могу открыть на любой странице и прочитать с закрытыми глазами. И даже без подсказок цитировать наизусть.

– Саша, это моя семья, мой отец и моя жизнь. Ты все портишь своим присутствием. Это очевидно.

– Я буду гостем на Дне рождения человека, которому обязан по гроб жизни. – Он абсолютно на своей волне. – Твоя жизнь меня не интересует. И гости в ней – тоже.

Досчитываю до одного, прячу рассерженный вздох в высокий воротник куртки и продолжаю, нарочно игнорируя последнюю ремарку:

– А если я тебя лично очень попрошу «найти уважительную причину»?

– Нет, – даже не пытаясь подумать и войти в мое положение. – В чем проблема-то? Мы же друзья, у нас все цивилизовано.

– Саша, ты изменял мне с другой женщиной. Думаешь, я корчу Бедную овечку чтобы… что? Чтобы твоя совесть спала спокойно?

– А ты со своим «Гостем» будешь? – Он как будто и не слышит.

Гость – это Антон.

Саша любит называть так тех, кого считает временными людьми. У него такой жизненный принцип: никакого лишнего балласта, человек необходим, пока он полезен, а потом от него нужно избавиться, чтобы на освободившееся место пришел новый «Гость» и новые возможности.

– Не вижу ни единой причины посвящать тебя в свои планы, – отбриваю его провокацию.

– Ох, маленькая, ты такая дура, – снисходительно посмеивается мой бывший. – Снова этот твой писательский высокий штиль, пафосный слог. Думаешь, ты от этого умнее?

– Уверена, что я в принципе умная вне зависимости от того, что и как говорю.

– Ладно-ладно, умная, – еще одна подачка. – Ты хоть понимаешь, что тебя используют? Ну голову-то свою включи, умница.

Переводить тему разговора – это Сашино любимое. Если провести аналогию с футболом, то он – атакующий. В защите легко теряет мяч. И хорошо это знает, поэтому при первой же возможности уводит игру на «свое поле».

– Я не…

– Думаешь, что вот так запросто тупой наглый мент взял – и влюбился… в тебя?

Хорошо, что в тот момент, когда Саша выдает правду-матку, я как раз выхожу на тротуар и становлюсь столбом, стреноженная этой выходкой.

Тупой наглый мент?

В такую, как я?

Этот разговор себя исчерпал. О чем только думала? Моя самая вредная привычка – думать о людях лучше, чем они есть на самом деле, а потом разочаровываться и выстраивать вокруг себя очередной ряд крепких стен.

– Я жалею, что…

Он снова перебивает. На этот раз грубо, хоть обычно, даже когда очень злился, держал себя в руках.

– Он до сих пор Наташке названивает! Успокоиться не может, что его не оценили, не приняли в семью. Думаешь, зачем ты ему? Чтобы рядом крутиться и портить жизнь мне и ей. Он же ментовская натура, на десять ходов вперед тебя просчитал, а ты уши развесила, думаешь…

Я прерываю звонок и ставлю телефон на беззвучный.

Глава двадцать вторая: Йен

Когда мы с мамой возимся с последним салатом, на часах уже почти одиннадцать.

Папа позвонил пять минут назад и сказал, что уже едет, так что мама берется за ужин, а я заканчиваю последнее из блюд. Большую часть мужчины будут готовить завтра на мангале: мясо, рыбу, домашние колбаски, ребрышки в моем любимом остро-сладком имбирно-медовом маринаде. Нарезки из свежих овощей тоже будут завтра, но мама – большой любитель все делать «красиво» – все-таки подстраховалась и на всякий случай решила приготовить столько, что этого хватило бы на недельную кормежку маленькой страны третьего мира.

– Солнышко, а ты пригласила своего молодого человека? – как бы между прочим спрашивает мама, помешивая на плите суп.

Я случайно «прохожусь» ножом по указательному пальцу и тут же, как учила бабушка, сую его в рот. Мама уже даже не охает. Со мной всегда так. Достает из верхнего ящика хлоргексидин, бинт и пластырь. Мне уже двадцать шесть, а на порез дует, как будто я маленькая.

Мы с Антоном провели вместе еще один день. Тот, в утро которого заявилась его бывшая.

Он уехал на работу, я села за ноутбук. После обеда, стараясь не нарушать холостяцкий покой дома, убралась, хоть в этом в общем-то не было никакой необходимости. Потом, ближе к вечеру, взялась за ужин. Антон вернулся около десяти, уставший и молчаливый, но с маленьким кексом из «Буше». Сказал, что завтра у него срочная командировка и вернется только в субботу поздно ночью, а то и в воскресенье.

Так что вторник мы провели за просмотром «Войны клонов», ужином и поеданием кекса. А потом уснули прямо на диване.

Антон предупредил, что будет занят и что звонить часто не сможет.

Но мне его мало.

Как маленькой эгоистке – мало сообщений, мало нескольких коротких звонков перед сном.

Он – мой кекс из «Буше», которым повертели перед носом и даже дали откусить, а потом хлопнули крышкой по пальцам и спрятали в сейф.

И все это очень мне не нравится, потому что я разучилась пускать кого-то за высокие стены своего замка. А он… ну вроде как вражеский лазутчик. Еще и гранату где-то оставил, которая вот-вот взорвет все мое выхоленное карамельное царство с откормленными маленькими пони и жужжащими шмелями.

– Мой молодой человек работает, мам, – наконец, говорю я. – Он вернется только в субботу вечером или даже в воскресенье, будет очень уставший. Так что не в этот раз.

Мама прячет «аптечку» обратно и осторожно интересуется:

– Ну и кто он?

– Он… мужчина в погонах, – улыбаюсь я.

– Ох, считай, что отец уже пожал ему руку. – Она с улыбкой закатывает глаза. – Ну и… что у вас?

Я помню, что соврала. Что в той версии событий я уже давно встречаюсь с новым мужчиной. И как минимум готова поделиться своим видением того, что между нами происходит.

– У нас все хорошо.

– Это ты будешь писать в своем статусе в инстаграм, солнышко, а твоя мать не заслужила, чтобы от нее отмахивались стандартными отговорками. Сколько ему лет? Чем занимается? Какие у него намерения?

Моя мама – попаданка из вселенной женщин прошлого века, и для нее намерения – это не пустой звук.

– Мам, мы просто встречаемся, узнаем друг друга. У нас первый том, – чмокаю ее в щеку и снова берусь за нож. Рублю яйцо в крошку, смахиваю в большую глиняную миску для смешивания. – Намерения – это том два. Или даже три.

Она слишком долго молчит, чтобы я не начала подозревать подвох.

Говорят, люди, пережившие удар молнией, способны чувствовать грозу до ее начала.

Я тоже «пережила». Я знаю, что она скажет.

– Ты сказала ему, солнышко? – Мама пытается отнять у меня нож, но я нервно сбрасываю ее руку и беспощадно кромсаю вареную морковь. – Йени, ты должна сказать.

– Нет! – Швыряю нож в раковину и убегаю в спальню, даже не помыв руки.

Не скажу. Никогда и никому не скажу.

Через десять минут мама потихоньку стучит в дверь, приоткрывает ее, ставит на тумбу стакан с водой, рядом кладет таблетку и выходит.

Я выпиваю успокоительное, переодеваюсь в пижаму и забираюсь под одеяло с книгой.

Буквы расплываются перед глазами. Хочется снова себя жалеть, вспоминать, как мне, вроде хорошей девочке, всю жизнь таскающей домой разную несчастную живность, «повезло» так, как лучше бы не везло никому. Я честно пытаюсь читать, чтобы хоть как-то вышибить из мыслей неприятные воспоминания, но они засели там колючками, и их проще забить поглубже, чем пытаться вытащить наружу и не сойти с ума.

Только через какое-то время, когда слышу звонок в дверь и приглушенный голос матери «У Йени опять срыв», голова становится тяжелой. В ней все равно слишком много грязи, но сейчас я смотрю на нее как человек в «резиновых сапогах» и уже не боюсь испачкаться. Можно даже прыгнуть в лужу и устроить показательные брызги.

Иногда во мне что-то щелкает и хочется испачкать своей болью всех вокруг.

Мой врач говорил, что это нормально, и корить себя за подобные мысли не стоит. Но… «С этим нужно работать, Йен, Вы же понимаете, что до тех пор, пока проблема живет в вашей голове, она держит Вас в прошлом и не дает жить настоящим?»

Отец заходит в комнату без стука. Он всегда такой – повадки бывшего военного.

Молча присаживается на край кровати и я, как в детстве, тянусь к нему, обнимаю и чувствую себя чуточку лучше. Для него я всегда буду маленькой девочкой, за которую он в свое время вступился, рискуя всем.

– Ну-ка сопли подбери, грибница, – командирским тоном говорит он. – Развела тут плесень.

Кому-то это может показаться грубым: дочери плохо, а отец, вместо того, чтобы погладить ее по голове, отчитывает за сопли. Он всегда был таким: ни капли сантиментов, все строго по полочкам. Чаще с матом и грубо. Но он меня любит. Как, наверное, больше никто и не сможет любить. И только благодаря его грубым попыткам привести меня в чувство, я до сих пор не расклеилась окончательно.

– Я там яблок привез, как ты любишь, – продолжает папа, чуточку смягчившись.

– Спасибо, сейчас уже не хочу.

– Мать… волнуется. – Он всегда не в своей тарелке, когда приходится говорить о неприятных вещах и трогать тему, которая его задевает за живое почти так же сильно, как и меня.

– Я в порядке, пап. Обещаю больше не распускать нюни.

Отец немного отстраняется, хмуро изучает мое лицо.

Сегодня я сдержалась – не заревела. Для кого-то так себе достижение, а для меня целый подвиг.

– Точно не хочешь с нами за стол?

– Я уже спать собиралась. – На часах почти полночь, от лекарства действительно кружится голова и тяжелеют веки. – Ничего, если поздравлю тебя завтра утром?

Он все-таки целует меня в лоб, желает спокойной ночи и выходит.

Но все равно оставляет дверь приоткрытой. Где-то на ладонь.

Я выключаю свет, кладу книгу на тумбу и достаю из-под подушки телефон. Примерно два часа назад написала Антону «ни о чем»: что ночую у родителей и выходные проведу с ними на даче, так что сегодня у нас приготовления.

Не нашла смелости пригласить его на День рождения. Он занят – мы оба это знаем. Ему придется отказать, а мне бы не хотелось ставить Антона в неловкое положение вынужденного отказа.

Губы расплываются в улыбке, когда вижу сообщение от него. Пришло еще двадцать минут назад. Я и не слышала – забыла, что из-за Саши поставила телефон на беззвучный. В сообщении целое сокровище – фотография моего сонного майора уже в кровати, с его сумасшедшими татуированными плечами. И приписка: «Малыш, уже сплю, завтра весь день в разъездах и, скорее всего там, где нет связи. Пиши мне»

Я, недолго думая, пишу «Ты просто красавчик» и добавляю к сообщению маленькое красное сердечко.

Антон не знает и не узнает, что сегодня это селфи было лучше любой таблетки.

Глава двадцать третья: Йен

На дачу мы приезжаем первыми.

Девять утра, день солнечный и теплый, но прогноз обещает дождь во второй половине дня, так что мама с самого утра развела панику. Все пропало, гости приезжают к четырем, если делать мясо утром, оно остынет, если оставить на потом – дождь.

Отец держится из последних сил, так что как только заезжаем на территорию участка, пулей вылетает из машины и хватается за сигарету.

– Мам, хватит, – «включаю» взрослую дочь. Иногда у нас вот так: мне приходится разъяснять ей вещи, которые мне интуитивно понятны и видны, хоть у меня опыта в отношениях – гулькин нос, помноженный на ноль. – На чердаке есть летний зонтик, поставим над мангалом, если что. Не паникуй. Не порти отцу настроение.

И чтобы успокоилась, даю ей глоток кофе из моей термокружки. Кофе у меня «с секретом» – двумя столовыми ложками оригинального «Бейлиса». Просто чтобы не встречать Сашу с его женой совсем уж дерганой. Хоть это скорее эффект плацебо.

Мы быстро наводим порядок: подготавливаем гостевые комнаты, меняет постельное белье, развешиваем полотенца и туалетные принадлежности. Папа, как настоящий Челентано, методично курит и колет дрова. Судя по стопке, их хватит до следующей зимы, но мы обе помалкиваем.

Первыми, около трех, приезжают Сашины родители. Мужчины сразу обнимаются, отец довольно ворчит, разворачивая полученный в подарок какой-то модный спининг. После обмена любезностями Сашина мама, Анна Павловна, несется на меня с распахнутыми объятиями.

Я чувствую себя неловко, пока она тискает меня, словно дорвавшийся до любимой куклы ребенок. Потом отодвигает, рассматривает со всех сторон, качает головой и снова тискает. Только теперь уже охает и причитает без вступления:

– Солнышко мое хорошее, что ж вы с Сашенькой-то так, а?

– Анечка, вам нервничать нельзя. – Она всегда молодилась, даже двадцать лет назад одевалась под стать студенткам-первокурсницам, и жутко злится, когда к ней по имени отчеству. – Саша теперь в хороших руках и о нем есть кому позаботиться.

«Его жена – та его сука, но я не могу этого сказать вам».

– Ой, какая я растяпа! – Женщина всплескивает руками и убегает к машине.

Тоже одна из ее странностей – она абсолютно не способна фокусироваться на чем-то больше десяти минут. Исключение – вязание и выращивание фиалок. Так что, когда вручает мне бумажный пакет с бантом, могу поспорить, что внутри либо очередной шарф, либо очередная фиалка.

На этот раз – шарф. Большой, мягкий, бежевый с белыми полосами и длинными пушистыми кистями. Мне нравится, и я с удовольствием буду его носить. В конце концов, это просто подарок крестной.

К четырем, когда мужчины уже вовсю заняты мясом, а моя мама изображает пятачка и все время приговаривает, что вот-вот пойдет дождь, приезжает Вика с семьей.

– Так, засранка, держи будущего крестника! – Подруга вручает мне шестимесячного Пашу, хватает у мужа перевязанную красивым бантом коробку и несется поздравлять моего отца с Днем рождения.

Пашка уже совсем большой и характером весь в Вику: такой же любитель посмеяться надо всем на свете и охотно хвастается целыми двумя зубами на нижней челюсти. А еще он вкусно пахнет молочными смесями и детским печеньем, так что хочется таскать его, пока не отвалятся руки. А это недолго, потому что он тот еще упитанный мужичок.

– Хорошо выглядишь, Йени, – слышу мужской голос в спину. – Даже еще лучше стала.

– Врешь ты все, Колесников, – немного натянуто пытаюсь шутить я. – Бледнее бледной поганки, зубрилка с передней парты.

– Да ну брось, ты правда до сих пор дуешься?

Я поворачиваюсь и передаю Пашку отцу – Вадику. Когда-то мы втроем учились в одном классе.

Минуту смотрю на них с мальчишкой – похожих, как близнецы.

– Как живешь, Йени? – Вадик как обычно улыбается одними губами. – Я тебе писал пару раз, но ты, кажется, меня игнорируешь.

– У меня столько спама каждый день, прости. Действительно могла просто не заметить. – Я умею притворяться. В особенности, когда дело касается Вадика. В особенности, когда вру ему в лицо, потому что действительно нарочно игнорирую и его письма, и сообщения.

Он понимающе кивает.

– Сашка долбоеб, – говорит чуть погодя, когда мы обмениваемся парой вежливых вопросов и ответов. Паша у него на руках смеется и пытается затолкать в рот веревку от капюшона отцовской спортивной кофты.

– Вадик, не надо. Пожалуйста.

Я осторожно вынимаю шнурок из пухлых детских ладошек, ссылаюсь на то, что мне нужно помочь матери, и быстро ухожу.

Год назад, на их с Викой свадьбе, Вадик признался мне в любви. Сказал, что любил меня чуть ли не с первого класса, а с ней начал встречаться только чтобы быть поближе, чтобы найти ко мне – молчаливой и угрюмой – волшебный ключик понимания. А когда я начала жить с Сашей, у него опустились руки, и он сделал предложение Вике. Потом одумался, но Вика уже была в положении. А ключ ко мне так и остался на дне самого глубокого колодца.

С тех пор я даже рада, что мы с Викой как-то потихоньку перестаем быть лучшими подругами. Хоть ничего не сделала, а в глаза ей смотреть стыдно.

Когда мы с мамой и Викой в три пары рук быстро накрываем на стол на веранде, под навесом, в тишине и без опасных сквозняков, подъезжает третья машина. Сашин новенький внедорожник-«мерседес». Еще одна покупка в кредит, в счет будущего успеха. Еще один повод для ссоры, когда я не оценила и не подержала его счастья по поводу приобретения, и поинтересовалась, зачем ему еще один автомобиль в долг, если первый на ходу, и если от дома до офиса – двадцать минут на метро.

Саша как всегда приезжает «богато».

Я смотрю на зачем-то притащенный огромный букет роз, которые мой отец принимает со словами: «Я те баба что ль?» В подарок – «Паркер» с золотым пером и красивая подготовленная речь о том, что этим пером он должен подписывать только самые важные документы. Моей матери – тоже цветы, только белые. И пока Саша расцеловывает ее в щеки, его жена вручает бумажный пакет с надписью «Иль де Ботэ».

Даже не пытаюсь подойти, чтобы поздороваться.

Хорошо, что она не знает, кто был в доме Антона. Темный взгляд в мою сторону такой… подозрительный, что нетрудно догадаться – меня тоже записали в круг возможных новых женщин ее бывшего. Записали – и тут же вычеркнули.

– Йени, иди к нам! – подзывает рукой Анна Павловна – и я потихоньку присоединяюсь к их компании. – Ты в порядке? – С искренней заботой проверяет ладонью температуру моих щек и тут же отправляет Сашу в дом, чтобы сделал чай с лимоном и медом.

Она милая и славная женщина. С причудами, где-то такая же «не от мира сего» как и я.

Но эта мизансцена – она для нелюбимой невестки. Показательный щелчок по носу. Громкое красное на белом: «Не для тебя я сыночка растила».

Наташа корчит огромные губы, делает такое движение бровью, как будто от этого зависят наши жизни, и вдруг смотрит куда-то вниз.

На мои ноги.

Долго и пристально, даже не реагируя на попытки Вики сгладить материнский фокус и перевести тему на то, как проходит их с Сашей медовый месяц.

Что не так с моими ногами?

– Знакомые кроссовки, – медленно, буквально взламывая взглядом мое дышащее на ладан душевное равновесие, произносит Наташа.

Кроссовки? При чем тут кроссовки?

Господи.

В них я ездила к Антону.