Текст книги "Думать не будем пока ни о чем (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава сорок шестая: Антон

Очкарик медленно разжимает пальцы, косится на коробочку, словно на маленькую гранату, чека от которой осталась в моих руках.

– Это что? – Вопрос такой тихий, что читаю его по губам.

– Посмотри и узнаешь.

– Это мне? – нарочно тянет время.

– Другой женщине, который бы я хотел это дать, и близко нет.

– Антон… – Она морщит лоб, огорченная отсутствием прямого ответа на свой вопрос.

– Тебе-тебе, – сдаюсь я. – Открывай уже.

Йени потихоньку, как будто боится случайно выпустить из ящика Пандоры все печали человеческие, приподнимает крышку. Моргает. Закрывает. Снова моргает и икает.

О любви между нами говорить точно еще очень рано, но уже сейчас я готов подписаться под тем, что ее вот такие смешные реакции вызывают у меня искреннюю довольную улыбку.

– Там кольцо? – переспрашивает Очкарик.

– Вроде да, что-то похожее.

– Там кольцо, – теперь уже не вопросительно, а как будто ставит точку под тем, что у нее не случились галлюцинации. – Оно… помолвочное?

– Ага.

– И… ты даришь его мне?

Я пару секунд делаю вид, что размышляю над формулировкой, а тем временем открываю коробку в ее руках, достаю кольцо и молча надеваю на безымянный палец. Надо же, и с размером угадал как раз. Скажем спасибо моей наблюдательности.

– Малыш, давай поженимся?

Она снова икает.

– Мне уютно с тобой, тебе безопасно со мной. Вместе у нас получается спокойно и комфортно. Ты умеешь заниматься домом, я неплохо зарабатываю и буду обеспечивать семью. Жить будем здесь. Летом планирую брать «Мини», если сдашь на права – будешь кататься в город к родителям, когда захочешь. О детях подумаем через пару лет.

Ей нужно время, чтобы переварить мои, совсем не похожие на романтическое предложение руки и сердца, слова. По крайней мере, я не сказал ни слова не правды, озвучил все то, на что опирался сам, когда пришел к логичному решению о браке.

– Звучит, как предложение о сотрудничестве, – наконец, нарушает молчание малышка.

– Оно самое и есть. Прости, что без соплей и клятв любить тебя до крышки гроба. Я надеюсь, что мы проживем долгую спокойную жизнь, так что пока не очень хочу готовиться к земле.

Она нервно смеется, кончиком пальца трогает камень и одергивает руку, как будто от горячего.

– Извини, что не такой большой, чтобы увидеть с Марса, – без намека на сожаление говорю я, – но он настоящий.

Почему-то девочкам важно знать, что мужчина готов ради них на такие финансовые подвиги.

– Мне все равно, даже если бы это был осколок с висюльки люстры твоей бабушки, – шмыгает носом Очкарик, делает шаг, обнимет меня крепко – чуть не душит.

Чувствую влагу на щеке, всхлип, который проходит волной по всему щуплому телу, и обнимаю ее в ответ. Почему-то даже не сомневался, что выдаст что-то совершенно ванильное. Все же она точно немного без царя в голове, и пора привыкать не мерить ее реакциями других женщин. Это и хорошо, и плохо, потому что «читать» Очкарика может быть сложнее, чем я думал.

– Спасибо, мужчина, – сквозь слезы еле слышно выдыхает она.

– Женщина, подожди, я не понял – ты согласна или как?

– Согласна, согласна, согласна, согласна, согласна…

Приходится поцеловать ее, чтобы прекратить эту заевшую мелодию.

И только через пару минут, когда Йени перестает всхлипывать, успокаивается и смотрит на меня сумасшедшим сияющим взглядом, вспоминаю, что она собиралась сказать что-то важное.

– Это… ерунда, – отмахивается малышка. – Просто голова до сих пор болит. Хотела съездить в больницу, если ты не против.

– Давай договоримся: все, что касается твоего здоровья – не ерунда, – стучу ее пальцем по носу, чтобы отложилось, наконец, в голове. – Завтра утром поедем. Заодно встречусь с приятелем, который поможет устроить нам быструю роспись.

– Насколько быструю? – продолжает сиять она.

– Допустим… через пару дней? На неделе получим свидетельство, в выходные можно сделать выездную церемонию. Только, малыш, давай без пышной свадьбы? Меня от пафоса и на работе тошнит.

– Я совершенно и полностью согласна с тобой во всем, мужчина, – торжественно, как брачную клятву, произносит Йени.

Значит, я точно не ошибся в выборе.

Уже за ужином, который мы проводим на балконе, на паре одеял и завернутые в плед, все-таки рискую рассказать Йени о том, что мне названивала ее подруга. Все это очень странно, и я бы не удивился, если бы за такими звонками и внезапными попытками разоблачить лучшую подругу, пряталось желание влезть между нами. Уж не знаю, кем сгенерированное – ее подругой или моей бывшей. Обычно, если начинаются женские дрязги, лучше начать разговаривать друг с другом и не отмалчиваться, чтобы не помогать змеям плести их заговор.

Малышка внимательно меня выслушивает. Краем глаза наблюдаю за ней – и сразу видно, что происходящее для нее не новость: аппетит у Очкарика явно пропадает, и она как-то очень по-детски прячет руку с кольцом под одеяло, как будто я вдруг могу передумать и забрать назад свое предложение.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Что-то случилось? – спрашиваю я, когда даже спустя время не слышу ни слова реакции в ответ на свой рассказ. – Малыш, я не то, чтобы не верю в людей, но как-то странно, что мне названивает твоя якобы_лучшая подруга и предлагает встретиться, чтобы поговорить о тебе.

– Я думаю… она просто злится на меня из-за Вадика, – наконец, открывает рот Очкарик.

– Того грустного Пьеро?

Она пытается улыбнуться в ответ на мою нелицеприятную характеристику, но в конце концов сдается. Рассказывает целый детектив с фотографиями, с признанием в любви и прочей лабудой, которая лично у меня никак не складывается с образом более-менее взрослого мужика. Хотя, сколько там ему лет? Двадцать шесть? Все равно как-то очень тупо: любить одну, тусить с ее подругой, чтобы быть рядом, заделать ребенка, жениться – и на собственной свадьбе признаться ей в любви.

Не зря он мне не понравился – всегда не любил идиотов.

– Вика сказала, что заберет моего мужчину взамен того, что украла я. – Очкарик еще больше втягивается голову в одеяло, как будто боится, что я тоже закачу скандал. – Но я правда никого не крала, Антон! Я даже перестала отвечать на его письма после того, как он… на свадьбе…

– Малыш, я тебе верю.

Мне кажется, она много чего недоговаривает, но все ее тайны явно не связаны с Пьеро.

– Я не знаю, что может сделать Вика, – продолжает накручивать себя Очкарик, и я, присаживаясь ближе, обнимаю ее и притягиваю к себе. На нее этот простой жест заботы всегда действует успокаивающе. – Но она же… Ты ее видел.

– Угу, и чё? – Как будто это первая салонная красотка в моей жизни.

– Она тебе правда не нравится? – Малышка задирает голову, доверчиво заглядывает в глаза.

Ответить я не успеваю, потому что у Очкарика звонит телефон, и я замечаю на экране имя: «Папочка». Никто не сомневался, что маленькая испуганная девчонка – стопроцентная папина дочка. И даже сейчас, когда она счастливо щебечет с ним по телефону, становится понятно, что у этих двоих настоящая связь папы и дочки. И если я накосячу с малышкой, подполковник «с удовольствием» погладит меня против шерсти.

– В воскресенье? – Йени прикрывает динамик рукой и шепотом говорит: – В воскресенье у бабушки пироги, отказываться нельзя.

Я пожимаю плечами: у меня самого не то, чтобы сильны все эти домашние традиции, так что будет даже интересно приобщиться к чужим. Тем более, если там целые пироги!

Очкарик говорит, что мы будем, что никогда не откажется от возможности «поколдовать» с бабулей на кухне, а потом осторожно добавляет:

– Заодно будет повод кое о чем сказать. – И, отмахиваясь от вопросов, прощается с отцом громким чмоком. – Ничего, что я сказала?

– А ты разве что-то сказала? Интригу только навела.

Как все же мало нужно женщине для счастья: всего-то захомутать старого убежденного холостяка.

– Только, Антон… Сергеевы тоже будет. Старшие точно.

– Да и хрен с ними.

Глава сорок седьмая: Йен

«Бабуля делает пироги» – это личный маленький праздник Воскресенских.

Обычно, она сама выбирает подходящие выходные. Не доверят гидрометцентру и любит говорить, что мудрость предков и приметы – лучший прогноз погоды, чем «у вас там в телефоне». В выбранный день они с сестрой – бабушка Тома живет с ней уже больше пяти лет, с тех пор, как не стало дедушки – закатывают рукава и начинают делать пироги по всем правилам домашней выпечки. На выстоянном тесте, с разными начинками, в маленькой печке на дровах, которую сложили на заказ еще лет десять назад взамен старой, которая чуть не стала причиной пожара.

В общем, все это проходит весело, потому что все собираются к полудню и получают задания: мужчинам – колоть дрова и носить воду, женщинам – лепить пироги каждой свободной парой рук, а вечером бабуля достает домашние настойки из вишни и винограда, и мы устраиваем «праздник желудка».

Так что, чтобы доехать вовремя, мы с Антоном встаем часов в семь. Собираемся, плотно завтракаем – в следующий раз поесть получится только на пироговом пиру – по дороге заезжаем в магазин за угощениями и приезжаем к бабуле как раз почти к полудню.

Я сразу замечаю, что во дворе уже стоит Сашина машина и машина моих родителей. Сергеевых нет, но я даже в машине слышу громкий смех Сашиного отца. Он у него вообще большой любитель посмеяться от души, часто даже над гнутым пальцем. Мне всегда казалось, что это от него у Вики такой беззаботный характер и негаснущий оптимизм.

Машины Вадика нет. У Вики есть какая-то маленькая китайская машинка, но она разбила ее еще в прошлом году и говорила, что они с Вадимом решили повременить с ремонтом и вложили деньги в покупку внедорожника для него.

Первыми нам навстречу выходит моя мама. Сразу становится стыдно за то, что намеренно избегаю разговоров с ней уже который день. Не считая того ее звонка, все наши «переговоры» были через папу: он знал, как мое здоровье, что со мной и почему нам с мамой лучше какое-то время не разговаривать.

Поэтому, пока Антон ждет возле машины, я иду к маме навстречу, чувствуя себя провинившейся девочкой, которой придется признаться, что она разбила любимую фамильную вазу. Мама кутает плечи в вязаный шарф – сразу вижу, что это очередной подарок Анечки – и молча смотрит на меня, когда подхожу на расстояние объятий. У нее круги под глазами, красные венки в глазах и отсутствие маникюра, а моя мама, хоть и не любительница обманывать возраст, никогда не пропускает поход в салон, откуда возвращается с чумовой росписью.

– Йени. – У нее ломается голос. – Ты как будто повзрослела за эти дни.

Я просто прижимаюсь к ней, кладу, как в детстве, голову на плечо, и с облегчением выдыхаю, когда мама крепко обнимает меня в ответ и баюкает.

У нас с ней очень сложные отношения. У нас все очень запутано и непонятно, и совершенно не очевидно для окружающих, но только потому, что никто не знает, на каких костях и крови построено наше нелогичное сотрудничество. Одно я знаю точно, хоть и люблю делать вид, что это не так – она всегда будет биться за меня до последнего, даже если останется меньше одного процента надежды.

– Мам, прости, пожалуйста. – Очень стараюсь не реветь. – Я тебя очень-очень люблю, правда. Ты во всем права. Я должна… Но я не могу сейчас. Обязательно все расскажу ему, обещаю.

Она молча кивает и заботливо поправляет заколку у меня в волосах. Если бы рядом не было посторонних – еще бы и косы мне завязала, совсем как в школе, когда вела за руку на сентябрьскую линейку.

– Мам. – Мы с Антоном договорились, что объявим об этом вдвоем, но я не могу сдерживать распирающее счастье. – Я замуж выхожу.

Она отстраняется, внимательно изучает мое лицо и на этот раз даже не говорит ни слова против. Только поправляет волосы дрожащими пальцами и пытается сдержать счастливую улыбку.

– Солнышко, он хороший? – Поверх моего плеча смотрит на Антона – и снова на меня.

– Самый лучший, мам.

– Ты счастлива, Йени? – Обхватывает мое лицо ладонями, пытливо смотрит не в глаза – прямо в душу. – Ты уверена, что это не слишком быстро?

– Я уверена, что он – мой мужчина, понимаешь?

Этим словам нужно было быть произнесенными, чтобы все пазлы моей больной души встали на свои места. Я ведь правда нашла Того самого человека. Не из девичьих фантазий, а настоящего, живого, которого приятно чувствовать рядом под одеялом, ждать после работы, видеть даже когда он злится и хмурится, и кому-то очень громко вычитывает в трубку.

– Только это пока секрет, хорошо? – Я потихоньку вытираю ей слезы пушистыми кистями шарфа. – Мы с Антоном хотели все сказать вдвоем.

Я хочу сказать что-то еще, но теряю мысль, когда мимо меня несется мальчишка лет шести и с громкими криками «Антон приехал!» бросается на шею моему майору.

Нетрудно догадаться, чей это ребенок. В нашем клане Сергеевых-Воскресенских кроме Саши, Вики и меня больше некому преподнести наследников. Викин не мог вырасти в почти первоклассника всего за неделю, у меня с детьми… все настолько зыбко и неясно, что я стараюсь вообще об этом не думать. Остается Саша, у которого как раз теперь есть уже приемный мальчишка подходящего возраста.

В голове толкаются мысли о том, что бывшая моего Антона и Саша разошлись. И что ее здесь быть не должно: ни одной, ни с ребенком. И что мне нужно радоваться, если они с Сашей помирились и раздумали разводиться так же скоропалительно, как поженились.

Но у меня начинают очень сильно ломить, кажется, все суставы в теле, когда я смотрю, как этот мальчишка обнимает Антона и что-то очень быстро ему рассказывает. Между ними какая-то особенная связь. Доверие, которое бывает между мальчиком и отцом.

Только мой Антон ему не отец.

И мне хочется орать об этом так громко, пока вся эта уродливая идиллия не испарится из моей головы и реальности.

Мама приобнимет меня за плечи, легонько сжимает и покачивает. Я для нее все та же маленькая зареванная девочка, которую нужно защищать от любой кляксы на идеальных каллиграфических строчках ее жизни. Клякс, похожих на эту.

Мне должно быть стыдно. Я ведь тоже женщина, должна понимать, что в жизни случается всякое: люди влюбляются, женятся, у них появляются дети, а потом что-то идет не так – и у ребенка остается только мать. Которая еще молодая и здоровая, и полная сил, и хочет устроить личную жизнь, не пряча ребенка, словно бородавку на пальце. И при таких условиях ребенок так или иначе, но все равно знакомится с новым «избранником». А Антон был часть их жизни почти три года. Было бы странно, если б мальчик не успел к нему привязаться.

Мне хватило двух недель, чтобы теперь с ужасом представлять жизнь, в которой этого человека может и не быть…

Но эгоистка во мне хочет, чтобы этот ребенка здесь не было.

Потому что сейчас мне кажется, что это прошлое никогда не перестанет быть частью нашей жизни. Что Наташа с ее сыном будут постоянно где-то рядом, как болячка, от которой невозможно избавиться.

Я должна быть хорошей, милой, доброй и понимающей.

Но меня тошнит от этой идиллии, потому что она уродует мое счастье.

Мне нужно притворяться. Опять. Выбрать из арсенала подходящую вежливо-понимающую маску, улыбнуться и даже попытаться завести разговор с этим мальчиком, но хотя бы перед самой собой я останусь честной до конца, даже если эта правда так же безобразна, как и чужой сын, обнимающий моего теперь уже без пяти минут мужа.

Я не обязана любить этого ребенка только потому, что его мать ошиблась.

Я не обязана жалеть его и понимать, не обязана радоваться, что он вдруг хватает моего Антона за руку и тащит в дом, на ходу рассказывая полную чушь.

– Йени, просто дыши, – подсказывать мать, когда меня потряхивает в ее руках. – Хочешь, я сама поговорю с бабушкой? Она… поймет, если ты уедешь.

– Что? – не понимаю я. Мотаю головой и делаю громкий вдох полной грудью. Звуки получаются ужасные: что-то среднее между горловым пением и приступами астмы, но мне становится лучше. – Я никуда не уйду, мам. Это – наша семья, наша жизнь и, в конце концов, моя бабуля. Если кто-то сегодня и уберется, то это буду не я.

Надеюсь, что уберется Саша со своей «любимой», и заберут с моих глаз это… чернильное пятно.

Я не обязана проявлять сострадание.

Я хочу хотя бы раз в жизни быть эгоисткой.

Глава сорок восьмая: Йен

Бабушка для меня тот человек, которого я люблю безусловно и безоговорочно.

В ее доме мне хорошо всегда, и я даже рада, что она который год проявляет характер и не дает отцу превратить ее жилище в ещё один красивый дизайнерский проект.

Помню, как маленькая валялась на кровати с продавленным матрасом на панцирной сетке и слушала ветер за окном, если шел дождь или кусалась вьюга.

И потом, когда я повзрослела и сломалась, только здесь никто и никогда не смотрел на меня как на убожество с перегоревшими микросхемами. Бабуля всегда вовремя включала «трудотерапию», и только благодаря ей я научилась так хорошо и разнообразно готовить. И полюбила сам процесс.

Она встречает меня на крыльце: в переднике и с платком на голове. Время как будто заморозило ее еще лет десять назад. Как будто ни одной морщины не прибавилось, и в глазах тот же живой блеск. А когда обнимает, невольно охаю, потому что крепкие не по возрасту руки сжимают до приятной ломоты в ребрах.

– Такая же хилая, – машет рукой бабуля. Отодвигает на расстояние вытянутых рук, разглядывает с прищуром, от которого мне на миг становится очень не по себе. – Так, глаза как будто не запухли, но вот та шишка на лбу мне не нравится. Что случилось?

– Неудачно спускалась с лестницы, – отмахиваюсь я.

Бабулю таким не провести, но она никогда не лезет в душу. Ждет, что наберусь смелости и расскажу сама. Иногда и правда рассказываю, но в последнее время все чаще отмалчиваюсь, потому что ее тоже нужно беречь. В том числе и от сложного устройства головы собственной внучки.

– Это твой кавалер что ли? – Бабуля кивает себе за спину.

Наташин ребенок утащил Антона куда-то в дом, и мне нужно держать себя в руках, чтобы не выдать своих настоящих чувств. Нужно просто переключиться на что-то хорошее.

Я прикладываю палец к губам, намекая, что собираюсь раскрыть ей секрет, и показываю руку с кольцом. И снова чувствую себя маленькой девочкой, которая нашла под подушкой хрустальные туфельки.

Бабуля разглядывает кольцо очень пристально и внимательно. Я бы удивилась, залейся она слезами радости.

– Ну что тебе сказать, красота моя ненаглядная… Кольцо красивое, камень… сгодится. Ну а мужчина-то как? Обкатала уже? Выглядит простоватым.

Если бы Антон случайно услышал наш разговор, он, наверное, нашел бы в нем не один повод для обиды. А на самом деле бабуля только что выдала чуть ли не свой максимум позитивных реакций.

– Бабуля, что мы говорим об «обкатала»? – Помигиваю, потому что сама научила ее этой киношной фразе, ставшей для нас чем-то вроде кодового слова.

– «Не скажу», – ворчит моя старушка и еще раз крепко обнимает, на этот раз заливаясь соловьем, какая я стала красивая, как у меня глаза сияют – и что она ждет внуков к следующему новому году.

Я собираюсь пошутить насчет того, что мы с Антоном еще даже не поженились, но слова примерзают к губам под прицельным выстрелом темных глаз.

Наташа.

В паре метрах от меня. Бешеная, злая. Черт знает какая.

И смотрит она не на меня, а на мою ладонь с кольцом, которой обнимаю бабулю.

У каждой женщины, наверное, есть мечта умыть соперницу вот таким образом. Или не соперницу, а просто прилипалу-бывшую, которая вроде как давно ушла со сцены, но настойчиво пытается вернуть главную роль. А тут просто лучше не придумаешь: и планы не сломала, и кольцо не получила, хоть билась за него если не все три года, то один, последний, точно.

Но мне хочется поскорее смыть с себя эту липкую злобу, от которой неприятно в груди, как будто насадили на раскаленную спицу и через отверстие медленно вынимают душу. Бабуля оглядывается и строго, в своей любимой грубоватой манере, командует:

– Раз в тесто с такими ногтями не полезешь, то хоть постели перестели.

Бабушка у меня очень прямолинейна, подчас даже слишком, но в ее возрасте уже можно позволить себе не расшаркиваться перед молодым поколением.

Наташа еще несколько секунд разглядывает мою ладонь, а потом, выразительно цокая каблуками, проходит мимо, до двери и оттуда – на улицу.

Бабуля громко фыркает.

– Вот же коза, – не особо таясь, ворчит себе под нос, а потом подталкивает меня в сторону кухни. – Пойдем, красавица моя ненаглядная, пирожки сами себя лепить не будут. Заодно расскажешь старой шарманке, из каких краев твой добрый молодец.

Я с облегчением выдыхаю. Это как раз то, что нужно, чтобы почувствовать себя в безопасном окружении людей, которые будут на моей стороне, несмотря ни на что.

Понятия не имею, сколько проходит времени, прежде чем бабуля дает отмашку сделать перерыв. По крайней мере лично я сделала несколько порций пирогов с консервированными вишнями и творогом, и часть из них Анечка уже забросила на большие чугунные сковороды.

Бабуля разливает всем чай – настоящий, липовый, с ложкой акациевого меда.

Я вижу, что пара человек, и Сашина мама в том числе, уже заметили мое кольцо, но тактично помалкивают, а я нарочно не завожу разговор первой, потому что мы с Антоном договорились сказать об этом вечером, когда наш клан соберется за столом. И, хоть с момента приезда мой мужчина как в воду канул, я буду придерживаться этого заранее оговоренного плана.

Но все же, когда до меня доносится все тот же неприятный «голос в нос» и детский смех, я оставляю чашку на край стола, поднимаюсь и иду на поиски Антона.