Текст книги "Думать не будем пока ни о чем (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Глава сорок вторая: Йен
Мне так страшно, что внутри все натянуто до предела. Как будто я старая кукла и мои конечности держат натянутые под кожей резинки, и несущий стержень, на котором держится эта примитивная конструкция, вот-вот сломается.
Нужно просто отпустить все это.
Не вспоминать.
Закрыть глаза, открыть и…
Снизу-вверх у Антона совершенно невероятное лицо. Этот прищур уже не кажется веселым, от него хочется закрыться, как грешнице от искушения. И на приоткрытых губах – влажные следы моих поцелуев. Я притрагиваюсь к ним пальцами, невольно вытягиваюсь, когда он ловит один зубами, языком повторяя на коже все то, что вчера делал у меня между ног.
И снова хочется сгореть от стыда.
Свести ноги.
Сжать его коленями за бедра.
Я как будто выставлена вся напоказ – не сбежать и не отмотать назад.
Но ведь я и не хочу.
Это же… мой мужчина. Не тот другой. И вместо шрама – пара родинок.
– Если я попрошу остановиться – остановишься?
– Конечно, малыш, – без заминки, уверенно и честно, одновременно поглаживая ладонью мой живот, задевая пальцами пупок и усмехаясь в ответ на волну дрожи, которая поднимается вверх по моему телу. – Но ты не захочешь останавливаться. Не обманывай себя, Очкарик.
Да, наверное. Я цепляюсь за шанс ничего не менять, не усложнять свою и без того очень непонятную жизнь.
Ладонь спускается ниже, по невидимой дорожке от пупка вниз, двумя пальцами между ног.
Это почти касание.
Хочется больше, ярче.
Антон усмехается своей дьявольской улыбкой, когда до меня доходит, что сама подаюсь навстречу, верчу бедрами на одеяле, пытаясь получить больше и сильнее, почувствовать поглаживания клитора, от которых у меня кружится голова.
Я хочу перестать вспоминать… все.
Хочу, чтобы он сделал для меня маленькое чудо – чистую память, прошлое, в котором в моей жизни есть только он.
И я просто поднимаю руки, обхватываю его шею, притягиваю к себе, чтобы задохнуться от поцелуев.
Он прикусывает меня за острый край челюсти, одновременно надавливая пальцами между ног.
Мне стыдно, что я такая мокрая. И хорошо, что так впервые. А значит, может быть, хотя бы сегодня мне не будет больно.
Мой мужчина целует меня, раскрывает рот своими губами. Осторожно вводит язык, повторяя то же пальцем. Я напрягаюсь, свожу колени и заживаю руку. Нужно послушать себя.
Я не хочу, чтобы снова было больно, чтобы потом бежать в ванну и смывать слезы, «придумывая», что это просто неправильная физиология.
Мы размыкаемся, смотрим друг на друга.
Не хочу больше бояться.
Развожу ноги максимально широко, сама толкаюсь навстречу. Давление проникает в меня – настойчивое, тугое. Не больно. Плотно и жестко, но не больно.
Это так тесно, что хочется задохнуться. Горло сводит от желания попросить сделать со мной… все. «Все» – это мое личное и запретное, табу, о котором не сказать, чтобы не быть грязной и плохой. Не быть… шлюхой, которую не целуют после секса, словно пластиковый стаканчик, который никто не ставит на полку с домашними многоразовыми чашками.
Я несколько раз свожу и развожу ноги, начинаю толкаться навстречу нестройному ритму.
Закусываю губу, когда пальцев уже два – и я сама насаживаюсь на них до самой ладони.
Замираю.
Мотаю головой, когда Антон убирает руку. Он прижимается губами к моей шее, грубо и нетерпеливо трахая меня пальцами. В тишине комнаты влажное эхо этих движений закипает стыдом под кожей.
Он становится на колени между моих ног, фиксирует меня свободной рукой.
Намного разводит пальцы внутри, и когда я с шипением втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, тянет за ногу себе навстречу.
Я вся мокрая на его пальцах и ладони. Чувствую это даже с закрытыми глазами.
Сейчас так туго, что боль прокалывает куда-то вверх, как игла в сторону пупка. Но это приятная боль. Можно представить, что все это… впервые? Мне нужно перекрыть старые воспоминания новыми, приятными и острыми. Забить старый шрам красивой татуировкой.
– Застонешь еще раз – терпение у меня лопнет, – очень мрачно усмехается Антон.
Его член в паре сантиметров от моей промежности, и я, как дикая и сумасшедшая, приподнимаю бедра.
Зову его по имени – хрипло, как дурное животное в течке.
По фигу.
Пусть даже будет очень больно – я хочу обнять его ногами и руками, чувствовать, как будет трахать меня глубоко и жестко, даже если мне захочется плакать.
Эта боль меня оживит.
Я верю. Я знаю.
И мне больше не страшно.
Мы несколько секунд смотрим друг на друга. Я дышу открытым ртом и кажется, что с губ срываются облачка пара. Внутри все раскаленное, кровь пузырьками колет вены.
«Не останавливайся больше, – умоляю одним взглядом. – Не бойся меня сломать – я выдержку».
Антон забрасывает мои ноги себе на колени, водит головкой члена у меня между ног, как-то очень открыто, откровенно за нас обоих, задевает клитор.
Я приподнимаюсь на локтях.
Хочу видеть, чувствовать, слышать. Проглотить все это всеми чувствами.
Подмахиваю бедрами вперед.
Хватит меня мучить!
Движение бедрами в меня – плавное и уверенное.
Я рву ногтями простыню, распахиваю ноги, задерживаю дыхание.
Член входит до конца, яйца ударяются о промежность, и этот звук – что-то совершенно пошлое, как порнография, от которой смущаются куда более смелые зрители, чем я.
Мы звучим вот так?
Мгновение полной тишины.
Мне нравится смотреть, как наши тела соединяются внизу. Нравится, что живот напрягается, что там, где во мне член моего мужчины – горячо, натянуто до предела. Я невольно сжимаю его внутри – это как будто что-то на чистых инстинктах, чего не понимаю.
И когда Антон медленно выскальзывает почти до конца – сама насаживаюсь на него.
– Просто давай уже… потрахаемся? – Мне кажется, голос звучит капризно и плаксиво. – Все хорошо. Можно… сильнее.
Господи боже, просто отдолби меня, как последнюю…
Я жить хочу! Быть той, кем хочу быть – с тобой и для тебя.
Он как будто ждал именно этого. Самоконтроль испаряется с его лица одновременно с тем, как Антон толкает меня на простыни, перехватывает обе руки и грубо, до боли в плечах, заводит их мне за голову.
Растягивает, как послушную игрушку.
Выходит, замирает, наслаждаясь моим громким воплем, и жестко входит до упора, с оттяжкой, сильно.
Снова выходит – и снова в меня.
Кажется, пытается не торопиться, но я не хочу играть. Не сегодня.
Боль и удовольствие накатывают, укрывают с головой.
В тишине комнаты мы стонем друг для друга, влажные хлопки ударов каждый раз раскрывают щеки красным.
И в какой-то момент ломаются тормоза у нас обоих.
Мы глубоко друг в друге.
Антон трахает меня в каком-то уверенном ритме, и каждый раз, когда мошонка колотится о мою промежность, хочется ругаться. Приличных слов не осталось. Только какие-то крики, просьбы, которые он, нависая надо мной, слизывает языком.
Мой мужчина уже не осторожный. Сорванный, яркий.
– Можно, можно… – зачем-то всхлипываю я.
Пусть знает, что его чистый лист больше не будет зажиматься.
Ее можно использовать, как хочется. Для своего удовольствия.
А потом мой внутренний стержень… ломается.
Я распахиваю губы, но не кричу. Просто руки и ноги больше не слушаются, просто дрожу, как больная, как будто нанесли миллион тонких ран и каждую посыпали сахарной пудрой. Так приятно, что сводит горло.
Антон отпускает мои руки, падает сверху, прижимая собой к кровати, грубо вдавливает в матрас.
Натягивает на себя, и я чувствую, как его спина напрягается под моими пальцами, как напрягается поясница, когда член вбивает в меня толчки спермы.
Несколько длинных секунд.
Ярче, чем вся моя жизнь до этой ночи.
Глава сорок третья: Антон
Я просыпаюсь посреди ночи от урчания в животе.
После секса мы с Очкариком выключились, даже не заметил, как. Просто лежали, пытались восстановить дыхание. Она прижималась щекой к моему плечу, я гладил ее по голове и вообще ни о чем не думал. После секса обычно хочется просто полежать, отпустить весь день и наслаждаться предвкушением пятницы, после которой у нас будет целых два выходных впереди.
Ужин, который приготовила малышка, давно остыл. На часах была половина третьего ночи, так что побросал в тарелку всего по чуть-чуть, вернулся в гостиную и растянулся на диване, без всякой цели переключая каналы.
И мысли сами уходят куда-то не туда.
Мне нравится, что я прихожу не в пустой дом. Что на пороге постоянно улыбка с веснушками и что она изо всех сил пытается сделать мне хорошо. При этом не корчит из себя мученицу, которой приходится прилагать невероятные усилия, чтобы подстроиться под меня. Для нее все это естественно. Это классно. Но и пугает, потому что где-то на уровне подсознания, если убрать в сторону комфорт, который создает Очкарик и мое стремительное к нему привыкание, есть что-то не совсем нормальное в том, как она пытается стать удобной.
Влюбилась в меня настолько сильно, что успела раствориться?
На ум приходят слова, которые сказала в больнице – что не может без меня дышать. До сих пор не по себе от такой откровенности. Даже в голову не приходило, что она могла лукавить. Это глупо и обычно я не позволяю себе так доверять людям, но почему-то она точно не похожа на человека, который может что-то скрывать или намеренно перекручивать.
Хотя, конечно, до сих пор не понимаю, почему делает такой большой секрет из того, кто ее отец и что она – не совсем обычная_девочка. Я бы и в лоб спросил, но как-то… Да в общем. Это не имеет значения. В любом случае не похоже, чтобы Очкарик относилась к тому типу женщин, которые считают, что их более выгодное финансовое положение дает право прижимать мужика к ногтю. Хотя, чего уж там, Наташа сразу тоже казалась женщиной, которая примет меня как есть.
Я так и засыпаю на диване: сытый, расслабленный и довольный.
Но открываю глаза, когда слышу осторожные шаги. Очкарик осторожно убирает с кофейного стола посуду, кладет в тарелку пару бумажных полотенец, а уже в них – вилки, чтобы не греметь. Даже не видит, что наблюдаю за ней из-под полуопущенных ресниц. Поправляет волосы, прикусывает губу, когда случайно задевает чайную ложку в чашке – и громкий «дзынь!» эхом проносится ко комнате.
Мы смотрим друг на друга.
У нее смущенная улыбка и в уголке губ белое пятнышко зубной пасты.
– Прости, что разбудила.
Держится настороженно, как будто боится, что прошлая ночь ей приснилась. Типичное поведение женщины после первого секса. Когда сходит пелена оргазма, их мозг начинает анализировать, перебирать в памяти, как все прошло, где были их руки и ноги, не была ли видна складка на животе, эффектно ли смотрелась грудь. Начинают вспоминать, как вел себя мужчина, поцеловал ли после секса, как он проснулся, куда смотрел, когда они впервые увидели друг друга после секса. Я встречался с одной болтливой малышкой, которая любила секс и не заморачивалась насчет количества партнеров. Она-то и раскрыла мне глаза на тонкости женской души. Сказала, что сама цеплялась за каждый пустяк, пока не набралась опыта и не перестала видеть в мужчине объект обязательного удовлетворения. Для нее все проблемы исчезли сразу после того, как она начала трахаться для собственного удовольствия.
Но Очкарик – это и близко не она.
Наверняка успела напридумать себе всякой хрени. Хотя бы потому, что выглядит все это так, будто после всего, что случилось, я не захотел спать с ней в одной постели.
– Я же говорил, что чутко сплю, – пытаюсь улыбнуться спросонья. Сажусь, потираю глаза и пытаюсь помочь ей с посудой. Правда, снова заваливаюсь на диван. Хочется снова завалиться спать, но на часах уже почти восемь – и так проспал, хоть это и не критично. Все важные дела на сегодня раньше обеда не решатся. – Ты в порядке, малыш?
Даже не знаю, как спросить, не сделал ли ей больно. Вроде сама хотела и просила, а я просто не смог тормозить, когда она провоцировала чуть ли не каждым движением.
Она снова смешно энергично кивает. Не девушка – а статуэтка собачки с головой на пружинке, которая трясется на каждой кочке.
Пока принимаю душ и одеваюсь, успевает приготовить завтрак и кофе.
Почему-то кажется, что ее что-то тревожит, но на прямой вопрос Очкарик отвечает, что просто немного беспокоилась, когда утром не нашла меня рядом. И снова спрашивает, не сделала ли чего-то неправильного. Смотрит на меня с паникой, как будто сгоняла в будущее и знает, что я отвечу совсем не то, что она хочет услышать.
– Йени, все было отлично. – Притягиваю ее голову за цепочку медальона, выжидаю паузу, пока зажмурится, потому что смотреть глаза в глаза на таком близком расстоянии не особо приятное удовольствие. – Я очень хочу, чтобы мы занимались сексом все выходные.
Ее веснушки снова теряются под стыдливым румянцем, но на этот раз Очкарику хватает смелости встать на носочки и обнять меня за шею, и даже поцеловать, хоть это просто касание губами моих губ, без страстного подтекста.
– Я тоже хочу, чтобы ты занимался со мной сексом все выходные, – говорит со счастливой улыбкой. – Кажется, это самое приятное, что случалось со мной в жизни.
Самое приятное? А ведь я еще и ничего такого и не сделал.
Нам же правда хорошо вместе, не важно, что мы делаем: готовим, ужинаем, читаем, сидя спинами друг к другу, смотрим мультики про джедаев и ситхов, или трахаемся. Я честно пытаюсь найти хоть одну брешь и ничего не получается. Это идеальное совпадение.
Кроме того факта, что Очкарик не говорит о своем «золотом статусе».
– Что хочешь на ужин? – Йени поправляет мой галстук, потом морщит нос и быстро – глазом не успеваю моргнуть – перевязывает его красивым узлом. В этом я точно не силен, потому что галстуки ношу в лучшем случае пару раз в год, но сегодня ситуация обязывает быть без изъяна.
– Сегодня ты отдыхаешь, я привезу что-то из грузинского ресторана.
– Любитель восточной кухни, – как кошка, фыркает она, но даже не пытается спорить. – Хорошо, мужчина, сегодня готовишь ты.
Может, есть что-то правильное в том, что мы так быстро совпали?
Глава сорок четвертая: Йен
Я всегда любила заниматься домашними делами, потому что находила в них что-то медитативное. Пока совершаешь простую механическую работу, мысли могут запросто собирать кирпичики сюжета нового мира, нового героя, новой книги. Мне нужно перестать цепляться за удачную трилогию и бояться, что это мог быть максимум, на который я способна, и что ничего лучше мне уже не написать, что каждая новая книга будет лишь самоповтором, попыткой скопировать то, что однажды уже удалось.
Поэтому первую половину дня привожу дом в порядок: перестилаю постель, загружаю все в машинку и успеваю перегладить немного влажное белье. В наушниках гуляю с пылесосом сначала по первому этажу, потом – по второму.
В голове начинают появляться образы. Пока неясные, больше похожие на скетчи, которые художники рисуют в блокнотах в попытках поймать правильную идею.
Какой-то мир с пьющими кровь эльфами.
С деревьями, в которых живут целые семьи фей-людоедов.
Воины с черной, закаленной в драконьей крови броне.
Когда «стреляет» – бросаю все, хватаюсь за телефон и с ошибками, лишь бы ничего не потерять, записываю первые строчки: «Казнь была назначена на утро, и воровка Ли’има на всякий случай еще раз заточила кинжалы…»
На экране телефона появляется фотография мамы.
То, что она позвонит, было лишь вопросом времени, но я надеялась, что семья оставит меня в покое хотя бы на неделю. Пока я не приду в себя и не буду готова уехать от Антона, чтобы снова не бояться одиночества и пустых стен.
Нужно ответить, но я медлю, тяну время, пытаясь предугадать, что она скажет. По голове точно не погладит. Снова упрекнет, что я ничего ему не рассказала? Или Вика успела нажаловаться на «предательницу»?
Когда прикладываю телефон к уху, несколько секунд там просто тишина и тяжелое сопение.
– Мам? – начинаю первой.
– С тобой все в порядке? – У нее так сильно дрожит голос, что меня кусает ядовитое угрызение совести. Она же просто боится потерять меня, потому что… знает больше, чем все остальные. – Ты… не думаешь о плохом? Он тебя не обижает?
– У меня все хорошо, мам. Правда. – Я не могу сказать ей, что «все хорошо» – это моя недостижимая мечта. Что за последние почти десять лет я только то и делаю, что пытаюсь уравновесить свой внутренний мир, и пока что не очень преуспела в этом. – Тебе нельзя волноваться.
– Он тебя любит? Понимает?
– Мам, мы знакомы пару недель, – пытаюсь казаться расслабленной. – Нам, по-моему, хорошо друг с другом. Какие могут быть разговоры обо всем остальном?
Но бесконечный глупый романтик во мне, конечно, до боли в сердце хочет, чтобы была любовь, забота, нежность и звезды в глазах.
Мама тяжело вздыхает.
– Ты снова обманываешь, – не спрашивает – утверждает.
– А ты бы сказала? – Я очень хочу не нервничать, но сотрясение дает о себе знать, и мои попытки держаться захлебываются в головокружении и тошноте. – Ты бы сказала, мам? Зная, что на тебя будут смотреть как на сломанную куклу в грязи? Что после этого ты больше никогда не будет уверена, тебя любят или просто жалеют?
– Йени, он не знает, как с тобой нужно! Он может сделать тебе больно просто потому, что не понимает.
– И хорошо, что не знает, – огрызаюсь я. – Хотя бы для кого-то я – просто дура, а не девочка с диагнозом!
Бросаю телефон на диван, закрываю уши, чтобы заглушить противный голос: «На хер ты меня в гости звала, чтобы целку корчить?!»
Мама права. Я могу сколько угодно прятать голову в песок, но она права: мне нужно сказать. Даже если эта правда поставит жирный крест на моей, возможно, последней попытке быть счастливой и казаться нормальной.
Глава сорок пятая: Антон
– Антон? Это Вика. Мы встречались на Дне рождения у Владимира Юрьевича?
Вика? Владимир Юрьевич?
Звонок застал меня в ювелирке, куда я приехал с вполне конкретной целью. Странной даже для меня самого, но логичной и правильной.
– Я не очень понимаю, с кем говорю. – Прижимаю телефон к уху и показываю пальцем на симпатичное кольцо с маленьким камнем, которое девушка-консультант вынимает с подушки и выкладывает на бархатную подставку под свет лампы.
Я, конечно, не олигарх, но и не нищий следак. Булыжник, как у Наташки позволить себе не могу, но раз уж собрался жениться в тридцать пять, то не буду позориться, даря своей женщине стекляшку. Вопрос в размере камня. Пусть размер и не впечатляет, но зато камень яркий и чистый. Пока женский голос на том конце связи рассказывает, о каком Дне рождения идет речь, разглядываю радужные блики, когда консультант вертит камень так и эдак, молча уговаривая остановиться на этом выборе.
– Вика, – повторяю я, вспоминая гламурную девушку с маленьким ребенком. Мать будущего крестника моей будущей жены, ее подруга со школьной скамьи, жена печального придурка. – Добрый вечер.
На часах уже шесть. Я мотался целый день, как в жопу раненый лось, но в итоге все порешал, всех натянул, кому надо – вдул, кому надо – проставился. Теперь, Антошка, главное крепко держать удачу за хвост и не тупить, и тогда моя карьера, наконец, рванет вверх. А если быть совсем оптимистом, то полетит со скоростью света.
– Мы можем встретиться? – спрашивает Вика.
– Зачем? – Я очень хорошо помню ее взгляд и слова, которыми они с Наташкой меня встретили. От баб я не бегаю, но добровольно точно не сунусь в змеиное гнездо. Пусть жрут друг друга, обсуждая, какой Антон хуевый. – Я работаю, Вика. И не понимаю, о чем нам разговаривать.
– О Йен, – чеканит она.
Ого-го. Не очень похоже, чтобы мне хотели рассказать что-то приятное и радужное.
– А можно не темнить?
Я киваю в ответ на вопросительный взгляд консультанта и, когда она выставляет пару коробочек на выбор, останавливаюсь на простой квадратной белого цвета. Протягиваю карту и еще раз напоминаю собеседнице, что она тратит мое время.
– Есть кое-что, что вы должны знать, – продолжает юлить гламурная красавица.
В общем, все ясно.
– Уважаемая Виктория, – выбираю вежливо-едкий тон, – помня о вашем темном и доверительном отношении с моей бывшей, рискну предположить, что вас посвятили, чем я занимаюсь. Поверьте, я в состоянии узнать все и обо всех, если мне вдруг понадобится копаться в чужом прошлом. Ничего неожиданного вы мне не расскажете, а быть лапшевеской для ваших бабских склок мне не хочется. Так что вы уж сделайте над собой усилие и отъебитесь от нас обоих.
Она что-то неразборчиво шипит в ответ, а я как раз получаю из рук продавца пакет с покупкой и пожелания счастья в личной жизни.
– Мы с невестой, – нарочно выбираю эту формулировку, – сами разберемся и с прошлым, и с будущим, и с костями в сундуках.
– Невестой? – переходит на шепот.
Я отключаю связь.
Хмм… Надо позвонить Михалычу – его жена, кажется, начальник ЗАГСа.
Роспись нам с Очкариком могут устроить и без обязательного месяца ожидания.
По дороге домой я пытаюсь подобрать правильные слова, которые вручу малышке в паре с кольцом. Сомнений о том, что не делаю глупость, нет. Мне тридцать пять, и количество женщин в моей жизни превышает три десятка, хотя я никогда не задавался целью их считать. Среди них были и короткие отношения, не перешагнувшие барьер пары месяцев, и длинные, с серьезным подтекстом. Однажды почти дошло до свадьбы: она была симпатичная, не глупая, нравилась моим родителям, и мы даже отнесли заявление в ЗАГС, купили костюм, платье и составляли список гостей на свадьбу. Но была одна загвоздка – я не нравился ее интеллигентной семье. Был слишком прямой и «деревянный», как любила говорить ее мамаша. И в конце концов, когда случилась неприятность, моя «невеста» сбежала почти из-под венца. А мне уже было так по фигу, что ничего внутри не екнуло догонять и исправлять.
Тогда мне было чуть меньше тридцати, и тогда же я понял, что женюсь только когда пойму – эта женщина подходит мне, а я подхожу ей.
В случае с Очкариком решение о женитьбе было логичным. Я обедал со своими «важными друзьями», чьи проблемы в очередной раз удачно разгреб, слушал, как они рассказывают о женах, детях, любовницах, и понял, что моя жизнь, какой бы классной она ни была в холостячности, все-таки вызрела для чего-то более серьезного. И одна замороченная малышка, без которой мои возвращения домой стали до чертиков унылыми, может стать идеальным дополнением моим успехам.
А если у нас вдруг ничего не получится – развод никто не отменял.
Детей мы в ближайшие пару лет точно заводить не будем.
Когда подъезжаю к дому, в окнах на первом этаже мелькает тонкий силуэт. Странно так мелькает, как будто она там танцует. Не хочу отказываться от желания подсмотреть за этим представлением, так что потихоньку, стараясь не шуметь, открываю дверь, стаскиваю ботинки и прямо в пальто прохожу в гостиную.
Очкарик в наушниках, держит в руках телефон и с закрытыми глазами что-то подпевает в такт музыке, которую я не слышу. Сегодня на ней не домашний уютный комбинезон, а мой свитер и длинные вязанные гольфы чуть выше колен. И снова держащаяся черт знает как на волосах заколка-бабочка.
Малышка явно в творческом процессе. Даже тревожить не хочется.
Прижимаюсь плечом к дверному косяку, достаю из кармана коробочку с кольцом, верчу ее в пальцах, как жонглер, предвкушая удивление во взгляде за этими огромными круглыми очками «ботана».
И только сейчас доходит, что у меня нет плана на случай отказа.
Если мужчина делает предложение, а женщина отказывает, какими бы умными адекватами они ни были, на отношениях после этого можно ставить точку. Это как признание в любви без аналогичных слов в ответ. Вроде ничего страшного не случилось, все будет так же, как и раньше, но в заднице зудит понимание: для одного из нас – это просто временный вариант. Так стоит ли тратить время?
К счастью, я никогда и никому не признавался в любви. Слишком я циник для всего этого ванильного… гммм…
Очкарик делает странное па ногами, подмахивает головой, поворачивается – и, замечая меня, подпрыгивает на месте. Быстро стаскивает наушники, пытается восстановить дыхание, но грудь высоко и часто поднимается под одеждой, выуживая из меня парочку острых фантазий уровня «21+».
– Я… тебя не слышала, – пытается оправдаться и прикладывает ладони к горящим щекам.
– Я старался остаться незамеченным, – успокаиваю ее, потому что вид у Очкарика такой, что вот-вот грохнется в обморок от стыда. Видимо для некоторых женщин секс с мужчиной – не повод перестать стесняться даже совершенно обычных бытовых вещей. – Классно танцуешь. А можно попросить то же самое, но медленнее и под соответствующую музыку, приват, для уставшего майора?
– Антон! – Йени ошарашенно хлопает ресницами. – Прости, пожалуйста, я… Просто… В общем…
– Творческий процесс? – подсказываю я. Где-то читал, что все великие писатели были «с приветом». Кто-то даже любил писать совершенно голым.
– Я придумала книгу! – Она скачет на месте и громко, с каким-то оглушающе искренним восторгом хлопает в ладоши. А потом вдруг замирает, улыбка медленно тускнеет на губах, и Очкарик вдруг очень серьезно говорит: – И еще… нам нужно кое о чем поговорить.
Я стряхиваю пальто на диван, подхожу к ней и, пока ее восторженное выражение лица совсем не исчезло, вкладываю в ладони свой подарок. На всякий случай придерживаю ее ладони своими, сжимаю для уверенности, что это – не импульсивный поступок, а то, в чем я совершенно уверен.
