Текст книги "Думать не будем пока ни о чем (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать шестая: Антон

– Прости, – немного успокоившись, говорит Йен, – это просто нервы.

– Точно?

Не знаю, что бы я делал, если б узнал, что за тот час, пока добирался, Наташка успела ее обидеть. Наверное, какую-то злую хуйню. Или очень злую хуйню. И по хрену на крутыша Александра и все семейство Сергеевых.

– Точно. – Очкарик поднимает голову, и с третьего раза у нее даже получается улыбнуться. – Типичный невроз творческого человека. Я не очень хорошо справляюсь с внешними раздражителями.

По-моему, так вообще не умеет давать бой, но это нормально: не все в жизни пробивные и упоротые. Кто-то рожается тихоней, кто-то заучкой, а кто-то матерящимся следаком.

– Я соскучилась, – как-то быстро перепрыгивает на другу тему Йен.

Через секунду понимает, что сказала, и снова пытается спрятаться, но на этот раз я успеваю придержать ее лицо за подбородок. От нее все так же пахнет колючими белыми цветами, а стоит наклониться ближе – над удивленно приоткрытыми губами появляется легкий запах сладкого муската.

– Кто-то пьяненькая? – подмигиваю я.

Кивает.

– Если твои родители не разрешат нам спать в одной постели, ночь проведем в моем «ведре». Там целый диван сзади.

Ее нужно на что-то переключить, расслабить, вытащить из паники. Тем более, что даже не приходится ничего нарочно придумывать – я реально хочу потрахаться с ней сегодня. Хотя бы в формате «лайт» – взаимный петтинг, мой язык у нее между ног.

– Ну ни хрена себе… – влезает как будто между нами молодой женский голос.

– Это Вика, – шепотом говорит Очкарик. – Сашина сестра. Я буду крестной ее сына, как только они с мужем определятся с датой.

А с ней радом, с чашкой в руке, моя бывшая.

Если бы она была Циклопом из «Людей Х», от Очкарика бы уже ничего не осталось. А следующим на очереди волны бешенства был бы я.

Она никогда не умела себя контролировать. Пыталась, иногда мне даже казалось, что удачно, но потом случалась какая-то ерунда – и ее снова смывало на дно, откуда Наташа с радостью поднимала волны говна и помоев на мою голову.

Если она и до моего приезда вела себя так же, то неудивительно, почему малышка трясется, как осиновый лист.

– Она… там? – шепотом спрашивает Йен, и я чувствую, как пальцы сильнее цепляются мне в бока.

– Угу, но повернуться придется, малыш.

Пока эти двое идут к нам, Очкарик потихоньку отпускает меня и пытается отодвинуться.

Не правильно.

Наверное, думает, что если поставит между нами невидимую стену, то Наташа перегорит и не станет устраивать скандал. Проблема в том, что нас уже все равно приговорили. Пока не знаю, каким способом, но это даже интересно. Моя бывшая, при всех ее порой совершенно идиотских выходках, не настолько тупая, чтобы накидываться с кулаками на дочку именинника, потому что даже если благородный сохатый души в ней не чает, он все равно выпишет ей если не физических люлей, то моральных точно. И прощай красивая жизнь.

Пока Йен не успела отойти, забрасываю руку ей на плечо, притягиваю к себе и говорю на ухо:

– Все, малыш, хватит дрожать как мышиный хвост. Ты со мной. Она тебя не обидит. Но один я не справлюсь.

Хорошо, что эта испуганная голова все же наполнена мозгами и дважды повторять не нужно: обнимает меня в ответ сразу двумя руками и тычется носом в шею. Громко вдыхает, вздрагивает, словно от резкого порыва ветра.

Девушка, которую Йен назвала сестрой своего бывшего, довольно эффектная: модная прическа, хорошая фигура и маникюр, хоть ногти короткие. Спортивный костюм от известного бренда, кроссовки – тоже. И не скажешь, что у нее маленький ребенок. Но вот смотрит на меня, как будто я несчастная жаба на уроке биологии. Могла бы – уже бы вскрыла и посмотрела, «из чего же сделаны все мальчишки». Вряд ли Наташка делилась с ней подробностями запутанных отношений в нашей… гммм… четверке, так что для этого взгляда остается только одна причина – сам я для нее необычен. Потому что я здесь с ее будущей кумой?

Вопреки моей уверенности, что первой разговор начнет именно она, Наташа успевает вклиниться первой.

– Надо же. – Она как тренировалась – вступление пафосное, улыбка едкая. – Где бы мы еще встретились.

Очкарик снова скребет по моей спине, но когда открывает рот, то говорит спокойно и даже без заиканий.

– Вика, познакомься – это Антон, Антон – это Вика, моя лучшая подруга. Мы с детства дружим. – Она нарочно игнорирует вступление моей бывшей.

– Привет, – подхватываю ее позицию и улыбаюсь гламурной красотке.

– Привет… Антон, – осмотрев меня еще раз, улыбается она. Слишком широко, чтобы за этой улыбкой не скрывалось второе дно. – Антон – и все? А дальше?

– Антон, который мой бывший, – не дав ответить никому из нас, выдает Наташа. Если бы не чашка в руке – уже давно бы расцарапала мне рожу. И, наклоняясь к ней с видом человека, собирающегося «пошептаться о женском», нарочно громко продолжает: – Я тебе о нем рассказывала.

А, значит, я уже не раз был гвоздем их вечернего шоу сплетен.

Взгляд Вики меняется мгновенно: вместо любопытства – откровенная неприязнь, и какой-то рассеянный кивок в сторону своей невестки, как будто я прямо сейчас могу наброситься на Наташку с кулаками, и мне показывают – не лезь, есть целая команда поддержки.

Да и по фигу.

– А, ну если обо мне уже рассказывали, то давай знакомиться еще раз, – уже открыто насмехаюсь я. – Антон – тупой мент, мудак, жлоб, закоренелый холостяк, адепт секты домашнего насилия и самый страшный кошмар этой святой женщины. Говорят, приношу удачу: полгода отношений – и мои бывшие выходят замуж за хороших славных парней, мгновенно беременеют, даже если были бесплодны, богатеют и процветают! Наташ, ты это… не благодари. Я же от всего сердца.

Лица у обеих вытягиваются. Буквально.

С женщинами всегда так. Они обсуждают тебя за спиной, обзывают говном, вешают ярлыки, уже предвкушают, как при случае завалят всем стадом и от души потопчутся по яйцам. А вот плана на случай, если жертва не задирает передние лапки, а выставляет лоб и говорит: «Да, на хрен, я мудак – и чё?!» у них никогда нет.

– Ты просто говно, – бесится Наташка, потому что понимает – ей меня уже никогда не зацепить и не задеть. – Нашел дуру и…

– Кстати, Наташ, – перебиваю я, потому что Йен снова вздрагивает, – камень реально богатый. Потерять не боишься? Точно?

Она моментально захлопывает варежку.

– Йени, ты серьезно? – делает круглые глаза Вика.

Малышка просто пожимает плечами, перехватывает ладонями мой локоть, говорит:

– Мы пойдем – хочу познакомить Антона с папой. А вы отдыхайте.

Хорошо, что обеим хватает ума не влезать с новой порцией ценных замечаний.

Глава двадцать седьмая: Йен

Меня трясет.

Кажется, что единственная причина, почему я до сих пор не сбежала за тридевять земель – Антон. И его рука, которую я держу двумя своими, словно ребенок, который первый раз в жизни попал в шумный торговый центр.

Мне ужасно стыдно перед Антоном.

У нас еще все так зыбко и непонятно, но из-за меня он в который раз попадает под удар: сначала Саша со своими попытками играть во взрослого старшего брата и угрозами, потом – Вика. Да нее достаточно было один раз глянуть, чтобы понять – Наташа точно приправила свои прошлые отношения правильным соусом. Это при том, что я сама толком не знаю, что у них случилось и из-за чего произошел разрыв. Не скажу, что не хочу знать, но в ближайшем будущем добровольно и на трезвую голову я точно не попрошу его рассказать свою версию.

Я буду наивной дурой, но приму за аксиому, что мой Антон – даже если он матерится, грубит и язвит – не причинил бы женщине вред. Это подтверждают и настырные попытки его бывшей «доказать мне», как сильно я не в его вкусе. Скорее всего, это действительно так. Но раз уж я добровольно спрятала голову в песок, то буду верить, что, если не оттолкнула его с самого начала, значит, мой майор с брутальными татуировками что-то там рассмотрел между очками и веснушками.

– Прости, что из-за меня тебе пришлось тащиться в серпентарий, – стараясь справиться с дрожью в голосе, извиняюсь я. Мы заворачиваем за угол дома, откуда уже слышна музыка и громкий смех.

– Какой серпентарий, малыш? – Антон выглядит абсолютно уверенным и даже веселым. Это немного успокаивает. – Думаешь, меня волнует, что обо мне думают бывшая и… эта… которую я вообще первый раз вижу? Пусть развлекаются, может, зубы сточат и нечем будет яд впрыскивать.

Мы поднимаемся на крыльцо – и все разговоры за столом прекращаются. Как будто застолье накрыли колбой с вакуумом. Даже воздух за ушами вибрирует и потрескивает от напряжения.

Я веду Антона к отцу, который, заметив нас, уже поднимается, наспех вытирает руки салфеткой и с интересом разглядывает Антона.

– Папа – это Антон, Антон – это мой папа, Владимир Юрьевич.

Есть кое-что, что я струсила сказать моему уставшему майору. Испугалась, что раздумает приезжать. Противоречивая моя бестолковая натура: я же хотела, чтобы он приехал, я от радости прыгала, когда услышала, как заводит мотор. И тут же принялась грызть себя за то, что эгоистично, из-за банальной трусости, подставляю под удар и стихийное бедствие под названием «Знакомство с папой».

Потому что папа, хоть он самый лучший мужчина в моей жизни, всегда априори негативно настроен на любого мужчину, который появляется в пятиметровом радиусе около его дочки.

– Владимир, – называется папа, не спеша первым подавать руки. – Мужчина в погонах?

Антон не тушуется, протягивает руку.

Не раскрытой ладонью и не тыльной стороной. Он протягивает ее уверенно, спокойно, ровно ребром.

Я задерживаю дыхание.

Для кого-то это ерунда, формальность. Мы живем в двадцать первом веке, где дети не должны получать одобрение родителей. Но моя семья – это единственное, чем я безусловно дорожу. Моя тихая гавань, когда штормит. Люди, которые принимали меня всегда и во всем.

И спасали.

Дважды.

– Майор, – расшифровывает звание Антон.

– Подполковник в отставке, – говори отец и пожимает руку.

Я чувствую ком в горле. Большой и сахарный, как пончик в разноцветной ванильной глазури. Мне так хорошо, что сейчас зареву. Я так горжусь своими мужчинами, что в порыве сантиментов быстро тянусь к папе, звонко чмокаю его в щеку и тут же снова хватаюсь за Антона. Как будто он – плод моего воображения и может исчезнуть в любую минуту.

– А меня? – Антон наклоняется ко мне с довольной едва заметной улыбкой.

Просто дьявольски красивый сейчас с этими карими глазами и родинками, и сединой в волосах. Даже не верится, что неделю назад, когда мы впервые увидели друг друга, я посчитала его «так себе». Глаза мои были явно в неправильном месте.

Я подтягиваюсь на носочках, чтобы легонько дотронуться к его губам, но в последний момент решаю не рисковать. Все же папа бдит, даже если первое впечатление Антон на него произвел самое положительное. Так что просто притрагиваюсь щекой к колючкам моего майора и выдыхаю, потому что отец принимает бутылку коньяка с довольным кряхтением и тут же возвращает ее Антону со словами: «Ну, раз младший по званию, тебе и открывать».

Я знакомлю его со всеми за столом, и когда доходит очередь до Саши, мой бывший делает вид, что они незнакомы и как-то вяло тянет руку. На мгновение мне кажется, что Антон намеренно проигнорирует этот жест, но у него нет с этим проблем: он уверен, абсолютно спокоен и вообще как рыба в воде.

– Хорошенький! – тихо пищит мне на ухо мама, пока я быстро набираю в тарелку шашлык, ребрышки и рыбу. Наверняка Антон голодный с дороги – не буду приставать с идиотскими вопросами, что он будет, а что – нет. Тем более, что у нас не принято переживать, почему это у гостей не кристально чистые тарелки. – Папе понравился – я же говорила!

Судя по маминому румянцу, ей мой уставший мужчина понравился не меньше.

Так сложилось, что это – второе семейное застолье, на котором я не в гордом – считай, нелепом – одиночестве. А если вспомнить, что первое было в компании Саши, который и сам был членом клана Сергеевых-Воскресенских, то у меня такое впервые. Вот так, когда все по парам – и я не сижу одна, как гадкий утенок в кругу белых лебедей. До того, как мы начали встречаться с Сашей, он всегда был в компании женщин. Менял их, как перчатки, любил шутить, что их притягивает энергия денег. А Анечка всегда грустно качала головой и потихоньку плакала, пока мы с мамой отпаивали ее сердечными каплями и валерьянкой.

Наверное, поэтому она так в меня вцепилась – надеялась, что я стану точкой в веренице девушек, которых ее сын считал интересными, а она – непригодными.

Когда мы с Сашей сидели за одним столом, на нас никто не глазел, никто не хлопотал, подставляя тарелки – и моя мама не разглядывала нас с таким видом, будто прикидывала в голове, на кого будут похожи ее внуки. Мы просто были членами клана, мы просто сидели рядом и были в общем неплохой парой, которая – если бы все сложилось удачно – наконец, официально объединила две семьи.

Сейчас происходит то, что выбивает меня из колеи. Так же сильно, как до этого наша короткая перепалка с Наташей, когда она пыталась убедить меня, что «кроссовки» жмут и вообще не по мне.

На нас смотрят.

Моя мама – с обожанием. Анечка косится на Антона, как на сатану. Саша уже битых полчаса так откровенно сверлит меня взглядом, что мне кусок в горло не лезет, и, если я выпью еще хоть немного, у меня начнет кружится голова. И еще Вадик. Я пару раз замечаю, что он поворачивает голову в нашу сторону, но как будто вспоминает что-то – и не делает последнее движение.

Это если не думать о Наташе, для которой мы – как кукла вуду с двумя головами, которую нужно утыкать иглами с плотностью десять штук на миллиметр.

Только три человека за столом ведут себя так, словно у них одна волна – и они настроены на нее таким образом, чтобы не видеть и не слышать остальных: мой папа, Сергеев и Антон. У этой троицы «своя свадьба». Кажется, травят какие-то только одним силовикам понятные байки, обмениваются какими-то фразами, которые для меня звучат как абракадабра. И когда меня начинает кусать ревность за то, что у меня отобрали внимание мужчины, по которому я действительно соскучилась, Антон потихоньку берет меня за руку под столом. Просто сжимает пальцы, даже не поворачивая головы, дослуживая шутку моего отца. Я потихоньку сжимаю ее в ответ и смелею настолько, что пододвигаюсь и прижимаюсь головой к его плечу.

Наташа сидит где-то там, откуда мне видна лишь ее рука с длинными красными ногтями. Но она так выразительно стучит ими по бокалу, что в конце концов не выдерживает даже моя крайне терпеливая мама и интересуется, не замерзла ли гостья и все ли у нее в порядке.

Что отвечает Наташа – мне все равно.

Главное, что это крепкое плечо и расслабляющий запах дыма с дурманом пополам сейчас под моей щекой. И по крайней мере сегодня нашим бывшим хватит ума не влезать поперек.

Глава двадцать восьмая: Йен

Michael Jackson – Give in to Me

Застолье как всегда затягивается. Чтобы в День рождения отца мы встали из-за стола раньше часа ночи? Когда это произойдет, отец отметит день красным в календаре как дату, когда началась его официальная старость. Он до сих пор считает, что двужильный, и мы с мамой старательно оберегаем эту веру, украдкой пряча нашего вояку от бытовых сквозняков.

– Я постелила вам на мансарде, – говорит мама с видом заговорщицы. – Там удобно, и я еще подушек набросала.

Она тоже выпила по случаю, иначе не проявляла бы столько рвения по поводу удобства постели, в которой ее дочь проведет ночь с мужчиной.

Точнее, не совсем постели.

На мансарде у нас совсем небольшая комната – там из всей мебели только тумба из ротанга и пара кресел – мешков. А основное пространство занимает конструкция из огромных матрасов, брошенных прямо на пол. Полы у нас с подогревом, так что спать здесь, особенно зимой, одно удовольствие: можно валяться всю ночь и через окно в потолке смотреть, как падает снег.

– Йени, солнышко, только… – Мама потихоньку забирает тарелку из моих рук и чуть не силой заставляет посмотреть ей в глаза. – Ты бы сказала ему… Знаешь… Мужчина должен…

Я поджимаю губы.

Понимаю, что все ради моей заботы, но эти слова сейчас – как увесистая оплеуха, которая отбрасывает меня назад на десять лет, и все выпитое внезапно подступает к самому горлу.

Ванна здесь рядом.

Успеваю добежать до нее, но не успеваю закрыть дверь.

Вместе с выпитым выталкиваю из себя отвращение, стыд и боль, сдавливаю колени до хруста костей. Я до сих пор ее чувствую. Каждый раз, когда закрываю глаза, когда случайно в толпе натыкаюсь на глаза того же цвета или такой же шрам на лбу.

Я отравлена этим на всю жизнь.

Можно сколько угодно прикидываться нормальной и верить, что мои сексуальные фантазии могут стать реальностью, но я всегда «откатываюсь» назад в эту точку.

– Малыш? Что с тобой?

Как слепой котенок тянусь на знакомый голос, чувствую, как Антон присаживается рядом на колени, притягивает к себе. Мотаю головой – меня же только что вырвало, и неважно, что только вином и горечью.

– Все-все, я здесь…

Такая ерунда – «я здесь».

Два слова.

Мне кажется, что у бесконечной пропасти, куда я падаю, наконец, появился конец.

Не разбиться бы, если там острые камни.

– Перебрала, писательница? – Я чувствую улыбку мне в волосы, заботливую помощь, чтобы мы оба встали.

Если и была немного хмельной, то сейчас во мне все слишком трезвое.

Но я лучше откушу себе язык, чем признаюсь.

Поэтому я снова прячусь за ложь. В ней безопаснее. По крайней мере выпившая писательница – это совсем не то же самое, что скрывается по ту сторону вранья.

– Твоя бывшая так на меня глазела, что я и кусочка не смогла проглотить, – вру я. Точнее, я говорю правду. Но не всю и не до конца.

– Трусишка.

Это так… тепло. Приятно. Как солнечным зайчиком по сердцу, даже щекотно в груди. И хочется глупо, как маленькой, хихикать и кивать, кивать и хихикать.

– А теперь, малыш, попытайся перестать дрожать и сосредоточься, потому что мне очень важно услышать ответ на свой вопрос.

Я смотрю в его всегда смеющиеся карие глаза, пытаюсь понять, что за напасть могла случиться в… кажется, уже три часа ночи. Ну, кроме того, что мой уставший майор в наше третье свидание увидел меня в обнимку с унитазом. Господи, стыд какой!

– Мне бы душ и зубную щетку, – улыбается Антон. – Я вообще ни хрена с собой не взял.

– Душ вот, – тычу пальцем в душевую кабинку, которую установили только в прошлом месяце. – А вот запасная зубная щетка… Надо поискать.

Дача для отца, как он сам любит говорить, вторая обитель. Тут неподалеку речка, и они с друзьями часто приезжают на ночную рыбалку. Мыло, станки для бритья и всякие гигиенические штуки в одноразовых упаковках мать покупает регулярно.

Так что щетка точно должна быть.

Пока копаюсь в тумбе под раковиной, за спиной раздается возня.

– Вот, наш…ла.

Антон стоит сзади, уже без толстовки, с взъерошенными волосами и руками на ремне джинсов. Я, должно быть, выгляжу очень глупо, когда приклеиваюсь взглядом к его пальцам, от которых совершенно точно как-то по-особенному схожу с ума.

– Запрешь дверь? – Ремень распадается на две стороны, молния расстегнута до упора. – Изнутри.

Я делаю это меньше, чем за секунду.

Мой мужчина усмехается, запросто стаскивает джинсы вместе с трусами и берет зубную щетку из моих ослабевших пальцев.

– Не такая уж и трусишка, как оказывается.

Я не знаю, как назвать то, что происходит.

Помешательство? Персональное солнечное затмение на мою голову?

Все плохое, что торчало в моей голове несколько минут назад, потихоньку сползает куда-то на сторону, как черные тучи грозы, которая прошла мимо. Не ушла совсем и все равно висит нехорошим предупреждением, но я могу попробовать не замечать ее. Тем более, когда рядом пара татуированных рук, широкие плечи, грудь, по которой хочется провести пальцами, живот с деликатной полоской волос вниз от пупка.

Я закрываю глаза.

Видела же голого.

Видела, как он дрочил передо мной, а все равно стыдно. И тянет в животе.

– Мы можем просто принять душ вместе, Йен. Йени, – тянет мое имя, странно улыбаясь и немного жмурясь. – Так больше нравится.

Киваю. Мне тоже больше нравится, как эта форма моего имени звучит в его исполнении.

– Раздеться не хочешь?

У меня деревянные пальцы, но я кое-как справляюсь с молнией кофты.

Он не трогает меня даже пальцем.

Просто наблюдает.

Я спускаю кофту по плечам, вздрагиваю, когда по оголенной коже локтей пробегает непонятно откуда взявшийся прохладный сквозняк.

Неуверенно берусь за нижний край футболки, но на этот раз Антон все-таки протягивает руку. Не для того, чтобы помочь с одеждой: просто снимает запутавшуюся в моих волосах заколку.

Выдыхаю. Вспоминаю, что была смелой мгновение назад.

Все будет так, как я захочу? Как нужно мне? Если я скажу «стоп» – он остановится?

Стаскиваю футболку, остаюсь в бюстгальтере и джинсах.

Медальон колдуньи на мне – я не снимала его с того дня, и не думаю, что захочу снять в ближайшее время.

Мне так страшно, что только упрямство не дает остановиться на полпути и сбежать, спрятавшись в углу.

Мне так страшно, что единственный способ побороть панику – сжечь все мосты.

Я даже на экзамены всегда ходила первой.

Стаскиваю джинсы вместе с трусиками, переступаю через них и глупо дергаю ногой, потому что проклятая штанина не хочет отпускать лодыжку. Почему в книгах и фильмах все это выглядит сексуально и чувственно, а в реальности я в итоге стою в одном носке, лохматая и красная, как рак.