Текст книги "Думать не будем пока ни о чем (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Глава сорок девятая: Антон

Я никогда особо не любил детей. Точнее, относился к ним как к чему-то нейтральному, чему в моей жизни нет места в обозримом будущем. Потому что ребенок – это крест на спокойной жизни, регулярном сексе и радостях для себя. Это как гиря на ноге: вроде никак не мешает, но к земле тянет, особенно когда душа просит полета.

Но с сыном Наташи как-то сразу нашел общий язык. О том, что она разведенная мать-одиночка было честно написано в ее профиле, и, когда я соглашался на встречу, примерно представлял, если у нас все растянется на дольше, чем пара свиданий, рано или поздно мне придется познакомиться с ее пацаном. Это случилось примерно через месяц, когда Наташа пригласила меня к себе – в съемную комнату, в которой ютились она и Леша, и изредка ночевала ее подруга-парикмахер. Мальчишка от меня не дичился, сразу пошел на контакт: приволок ящик с китайскими дешевыми игрушками, и мы битый час играли в монстров и драконов.

Наверное, я нравился Леше потому что никогда не сюсюкался с ним и никогда не забывал все наши игры.

Не удивительно, что сегодня так лихо бросился на шею. Когда я отвозил их с Наташей на съемную квартиру, он так температурил, что вряд ли понимал, что происходит. А сейчас чуть не волком затащил в дом, наперебой хвастаясь дорогими игрушками: каким-то крутым роботом из «Трансформеров», машиной на дистанционном управлении, коробочной обновленной версией «Монополии».

– Поиграй со мной! – требует Леша и, не дождавшись моего согласия, сам раскладывает поле для игры. – Со мной никто не играет, как ты.

Ему всего шесть, но иногда мне кажется, если отодвинуть в сторону все не совсем здоровые детские реакции и поведение, Лешка понимает куда больше, чем говорит.

– Вообще-то у меня тут дела, – пытаюсь отвертеться от приглашения. Я вроде как приехал со своей невестой, наверняка Очкарик уже начала себя накручивать, и лучше не доводить до обид. Но я сдаюсь, когда Леша смотрит на меня полными глазами слез, и его нижняя губа мелко дрожит. – Только один раз, идет?

Он рад и тому.

Хотя, что такое один раз в «Монополии»? Я понимаю, что прошло до фига времени, когда в комнате внезапно появляется моя бывшая и усаживается напротив, рядом с сыном.

Я выбрасываю кубики, мысленно заготавливая для мальчишки речь, почему эту партию мы доиграем в следующий раз. Будет лучше, если Наташа не найдет во мне повод устроить истерику на глазах у ребенка. Такое уже случалось.

– Тебя можно поздравить? – выразительно язвит она, нарочно сгребая кубики с поля и долго встряхивая их на ладони. – Надо же, а клялся, что никогда не женишься.

Началось.

Мне есть чем ударить в ответ. Даже не ударить – въебать так, что она будет долго приходить в себя. Например, напомнить, что дней пять назад она ревела телефон, что разводится, что ей не на что жить и некуда пойти, и что мне пришлось в очередной раз впрягаться в ее проблемы. А сейчас она вдруг здесь, явно не потому, что стала настолько дорога родителям своего нового мужа. По тому, что я видел в прошлый раз, свекровь не питала к ней теплых чувств.

– Наташ, прекрати, – пытаюсь уладить все миром.

– Кольцо, Антон?! Ради бога, скажи, что это не настоящий бриллиант, потому что это будет просто… просто… плевок мне в лицо.

Леша переводит взгляд с меня на Наташу и обратно, и когда понимает, что между нами ссора, делает то, чему его когда-то научила моя мать: берет нас за руки и пытается притянуть друг к другу.

И в этот момент я замечаю длинную тень на клетчатом поле «Монополии».

Поворачиваюсь, чтобы убедиться, что мне не почудился знакомый запах колючих цветов.

Очкарик стоит в дверях и, пошатываясь, наблюдает за тем, как Лешка пытается «помирить» нас с Наташей.

Одергиваю руку, поднимаюсь.

– Мы не доиграли! – кричит мальчишка, и я морщусь от пронзительности высокого детского голоса.

Поэтому он «проблемный»: его не научили понимать значение слова «нет». Ни мать, ни родной отец. А я не взял на себя смелости ломать характер ребенка, который не был моим ни биологически, ни формально.

– Антон, можно тебя?.. – Голос Йени предательски ломается на последнем слове, и она быстро выходит в коридор.

Спешу за ней, мысленно посылая мою бывшую на хуй, потому что она все-таки выстреливает мне в спину попыткой взять «на слабо»:

– Твоя сумасшедшая боится, что мы для тебя больше семья, чем она? Что даже если разорвется и расстелется, не сможет нас заменить?

Спорить с обозленной бабой, все равно что совать руку в пасть крокодила и надеяться, что он ее не откусит.

Очкарик стоит на крыльце и, когда замечает меня, начинает идти вперед, огибая дом по правой стороне, где разбит небольшой сад. Останавливается, потирает плечи, когда нас обдает злым сквозняком. Пытаюсь приобнять ее за плечи, но она нервно отодвигается, поворачивается – и на этот раз причина ее лихорадочно красных щек не имеет ничего общего с приступом стыда.

– Это не твой ребенок, Антон, – говорит с дрожью и длинными паузами, как будто заново вспоминает слова. – Это уже не твоя женщина. У них есть муж и отец, и он здесь, на расстоянии вытянутой руки.

– И что?

– Ты приехал со мной. – Она неуверенно показывает на себя пальцем. – Но вместо того, чтобы быть рядом, познакомиться с моей бабушкой и быть моим мужчиной, ты развлекаешь ребенка бывшей. И ее заодно. Ты хотя бы понимаешь, как… ненормально все это выглядит?

– Ребенок не понимает, что человек, которого он три года считал чуть ли не отцом, теперь не имеет права с ним общаться, чтобы не дай бог не обидеть одну неуверенную в себе девушку.

Это грубо.

Я груб намеренно, чтобы пресечь любую попытку посадить меня на поводок или даже думать, что буду повиноваться любому щелчку.

– Что мне нужно было делать, Йен? Ну, блесни интеллектом. Стряхнуть его, как старую рукавицу? Или может на хер послать? Я же просто пытался сгладить…

Она смотрит на меня так, словно парой этих фраз я только что избил ее до полусмерти.

Снова делаю шаг навстречу, но на этот раз она отходит на три назад и выставляет вперед ладонь, как будто обозначает невидимую стену между нами.

– А мне-то что делать?! – Очкарик судорожно всхлипывает. – Радоваться, какой ты понимающий для всех, кроме меня? Ты подумал, что мне от этого больно? Что меня уже тошнит от твоей бывшей. Господи, Антон, она хоть когда-нибудь исчезнет из твоей жизни? Оставит нас в покое?! Или, может, ты еще раз хорошо подумаешь, той ли женщине подарил кольцо?

Последняя фраза укладывает на лопатки мое самообладание.

Звучит так, будто я только то и делаю, что разбрасываюсь кольцами, совершенно, блядь, не думая, кому и зачем делаю предложение. Что все это – кольцо, предложение, роспись и даже попытка сделать ей красиво с выездной регистрацией – один из постоянных пунктов моего повседневного списка дел. Хули там, сегодня этой предложил – передумал, послал на хрен, через месяц потащил под венец другую, развелся – и снова-здорово.

– Да, знаешь, это у меня хобби такое – делать предложения посторонним женщинам! Развлекаюсь я так от трудовыебудней!

Первая мысль – послать их всех с пирогами, бывшими и настоящими, и просто уехать, чтобы сами греблись в их крайне сложных и ни хрена для меня не понятных семейных отношениях.

Но у Очкарика такой вид… Несмотря на всю тираду и тон с претензией, выглядит испуганной, особенно как-то совсем уж по-детски отгораживаясь от меня ладонью.

Дрожащей ладонью.

И испуганными глазами за стеклышками очков.

– Не кричи на меня, пожалуйста, – говорит глухо, как будто ей придавливают горло и лишают воздуха. – Мне… очень страшно сейчас. Правда, очень-очень страшно.

Блядь.

Я же знал, что с ней будет сложно. С самого начала знал, еще когда уводил ее со свадьбы наших бывших, и потом в машине, когда она пела ту дурацкую песню – и ее тараканы в полный рост выплясывали передо мной канкан. Понимал же, во что лезу. Принимал, что у нас будут случаться ситуации, когда именно мне придется совать в жопу тяжелый характер и объяснять очевидные для меня и совсем не прозрачные для нее вещи.

– Прости, малыш. Я не кричал. Просто вспылил.

Я еще не так хорошо ее знаю, чтобы предугадывать поступки, но интуиция подсказывает, что Очкарик может сделать глупость, о которой будем жалеть мы оба.

Она собирается с силами, переводит дыхание и, наконец, опускает ладонь. Нервно кивает, принимая мои искренние извинения. Она просила не повышать голос, и я обещал себя контролировать. Для меня это было бы равноценно ее попытке снова пытаться решать за меня, несмотря на то, что в свое время я тоже озвучил принципиально важную для себя позицию на этот счет.

Мы молчим еще пару минут. Йени отворачивается и дышит куда-то в сторону, обнимая себя за плечи. Замерзла? Обнять бы ее, чтобы успокоилась, а уже потом разговаривать с холодными головами. Но еще одно чутье – ее пока лучше не трогать. Это минное поле сперва нужно прочесать металлоискателем.

– Этот мальчишка ко мне привязан, – пытаюсь говорить спокойно и по фактам. – Я не самый хороший в мире мужик и в общем-то, если откровенно, не вижу себя в роли отца, но умею находить с детьми общий язык. Когда мы с Наташей сошлись, у нее были большие проблемы с бывшим. Она сама все тянула, что-то там пыталась с него выбить, но без толку. Леша своему родному папаше на хрен не сдался, а мальчишке шел четвертый год, ему была нужна мужская рука. Я как мог, помогал. Он привязался. Мы хорошо ладили.

Очкарик молчит.

– У этого пацана очень непростой характер и куча проблем и пробелов в воспитании. В том числе и потому, что его мать – та еще «гуру психологии», хоть она учит его быть пробивным, настойчивым и вот это вот все.

– Почему я не удивлена? – едко иронизирует Йени. Впервые слышу от нее такой очень жесткий тон без намека на попытку сгладить и прикрыть обиду шуткой. – Я ошиблась, или этот наученный пробивной ребенок пять минут назад пытался вас помирить?

Даже если бы я хотел как-то скрасить эту попытку взять нас за руки – мне нечем это делать. Потому что именно это Леша и делал. Как в общем делал всегда, когда мы с Наташкой ругались и разбегались каждый в свой угол. Дети удивительно чутко подмечают эти вещи.

– Да, пытался. Казнить его за это?

Она бросает косой взгляд в мою сторону и снова отворачивается.

Разговор у нас будет точно не из легких.

Глава пятидесятая: Йен

Я прекрасно осознаю, во что может вылиться эта попытка защитить свой хрупкий мир за стенами и без того трещащей по швам башни. Антон дал достаточно подсказок, чтобы понимать всю степень «тяжести» его характера.

Даже мысленно готовлюсь сказать что-то в ответ к кольцу, которое он попросит вернуть вместе с предложением.

Но когда я увидела их втроем…

Мою до сих пор не пришедшую в порядок голову перетягивает болезненными спазмами.

Мой психиатр так много раз говорила о необходимости уметь говорить о том, что заставляет меня испытывать дискомфорт и душевную боль, а я так часто ее не слушала, что прямо сейчас хочется поклониться в ноги ее призрачному образу.

Жаль, что все это – разовая акция, и скоро мой язык снова может оказаться в том самом темном и неприятном месте. Но хотя бы в этой ситуации я должна – ради себя и ради него – довести начатое до конца.

Хотя бы попытаться.

– Антон, пожалуйста, просто увидь это моими глазами. – Делаю глубокий вдох, морально настраиваясь на любую, даже самую неприятную ситуацию. – Твоя бывшая – она везде. Она могла запросто заявиться к тебе домой в семь утра. Могла извалять тебя в грязи перед Викой, прекрасно зная, в чьи уши выльется все это… дерьмо. Она, уже в статусе чужой жены, начала вешать на тебя свои проблемы. И ты их решил.

– И все тебе рассказал.

– А я поблагодарила за честность, – соглашаюсь в ответ. – Но ты же понимал, что мне это может быть неприятно? Что я промолчала и поняла, потому что не хотела конфликта, который дался бы нам обоим разбитыми нервами. Обычно женщинам неприятно, когда даже спустя три месяца разрыва бывшая ведет себя так, словно у нее пожизненный патент на этого мужчину. Тем более – бывшая, теперь уже чужая жена.

– Йен, слушай, – Антон морщит нос, – а можно как-то без вот этого менторского тона? Проще и по сути?

Мне снова хочется спрятаться от этого разговора. Как будто совершила смертельный грех.

Но я и правда говорю немного как мой психиатр. Не нарочно. Само получается. У нее так хорошо получается раскладывать все по полочкам – и мне невольно хочется донести все и ничего не упустить.

Слушать, наверное, не особо приятно.

– Твоя бывшая знает, как ее сын к тебе привязан? – Дожидаюсь его короткого кивка и продолжаю. – Знает – и все равно привозит. Ты же понимаешь, с какой целью?

– Да мне срать на ее цели, – снова огрызается Антон.

– А мне на что насрать, чтобы развидеть, как эта святая невинность пыталась вас помирить? Прости, что не могу умиляться ни на ребенка, ни на его мотивы. И прости, что мне эгоистично хотелось, чтобы твоя эпопея с бывшей, наконец, закончилась, а не сменила игровое поле.

Я говорю спокойно, но внутри меня все расшатало до состояния черных мошек в глазах, и будет просто чудо, если не грохнусь в обморок по крайней мере до того момента, пока мы не выяснить отношения. Лучше бы, конечно, на положительной ноте, но надежда на это тает с каждой секундой.

– Прости, что была очень… категорична в начале разговора, – вынуждена это признать и мне не стыдно извиниться. – Но я просто чувствовала себя лишней. Ненужной. Ты ушел от женщины с ребенком от другого мужчины, значит, ушел и от этого ребенка тоже. Сейчас у него есть отчим. Не такой идеальный как ты, но ни меня, ни тебя все это уже не должно волновать. А теперь твоя бывшая получила просто вот такой, – развожу руки максимально широко, – повод думать, что за тебя можно и нужно продолжать сражаться. Как там говорят? Если мужчина любит женщину, он любит и ее детей?

На мгновение мне кажется, что Антон сорвется: он с шумом выдыхает через нос, немного нервно сует ладони в передние карманы джинсов и пару раз раскачивается с пятки на носок, как будто совершает примитивную медитацию.

– Я просто поиграл с пацаном в настолку, Очкарик. Без задней мысли. И не собираюсь извиняться за это.

Что-то такое я и предполагала. Как будто мне были нужны эти извинения.

Мое внутренне равновесие покрывается мутным илом всколыхнутой с самого дна боли.

– Тогда, наверное, я очень не права, что начала этот разговор, – говорю растерянно, но сухо. – Ребенок ни в чем не виноват. Даже в том, что его используют в качестве капкана на моего, кажется, теперь уже бывшего… будущего мужа?

Мне так сильно больно, что я топлю все эмоции и чувства, закрываюсь в самой глубокой башне подземелья, надеясь, что хотя бы там мне удастся пережить ковровую бомбардировку пары следующих необратимых фраз.

Кручу кольцо на пальце.

Моргаю, потому что блеск камня режет глаза.

– Прости, что… – У меня не хватает сил сказать, что если эта женщина и все, что с ней связано, и дальше будут вырастать на горизонте, словно ядерный гриб, я просто сойду с ума.

Пытаюсь обойти Антона, одновременно стаскивая кольцо, но оно, хоть не жмет, словно въелось в палец.

Антон перехватывает меня за локоть, резко и бескомпромиссно притягивает к себе.

Обнимает.

– Я не буду извиняться, но обещаю, что прямо сейчас закрываю свое прошлое на замок и выбрасываю ключ. Можешь дать мне по яйцам, если обману. Я выбрал тебя, малыш. Правда, не было никакой задней мысли вообще. Просто… ну реально жаль пацана.

Я всхлипываю, цепляюсь руками в свитер у него на лопатках.

Хоть бы не реветь, хоть бы не реветь.

Реву. И слезы оставляют пятна на крупной белой вязке.

– А вот если еще хотя бы раз попытаешься снять кольцо с такими идиотскими намерениями – заберу и поверю, что совершил ошибку.

– Больше не буду, – катаю лбом по его плечу и глупо улыбаюсь сквозь слезы. – Я боюсь таких зубастых соперниц, мой ты неумный мужчина. Я им закуска на один зуб.

Антон все-таки немного отстраняется, обнимает мое лицо ладонями и совершенно серьезно говорит:

– Но женюсь-то я не на зубастой суке, а на зареваном мопсе.

– Сам ты… – икаю, – мопс.

– Не, я уставший замученный Бетховен.

Мы стоим так еще минуту или две. Даже не хочется больше ничего добавлять к уже сказанному, потому что самое главное я уже услышала, и прямо сейчас даю себе обещание больше никогда не спешить с выводами и не торопиться решать недопонимания радикальными способами. Ведь я только что могла остаться… без него. Он мог бы не останавливать меня, позволить мне совершить импульсивную глупость – и наш короткий роман без продолжения стал бы просто вырванными из тетради страницами.

Но раз мы пережили нашу первую ссору и даже не пришлось использовать бинты, пластыри и шины, то самое время вскрыть еще одну проблему. И сделать это нужно прямо сейчас, пока я под завязку заряжена уверенностью в поддержке своего мужчины.

Я провожу Антона за дом, там, где у бабули сложенный из кирпичей мангал, и где мужчины готовят мясо. Антон пожимает руки всем, даже Саше, который протягивает ладонь с явной неохотой.

– Можно тебя на минуту? – спрашиваю его, и мой бывший удивленно приподнимет брови, как будто я призналась, что собираюсь устроить ему трепанацию.

– Что случилось?

– Можно поговорить с тобой не здесь? – с нажимом повторяю я.

Саша прекрасно разбирается в цифрах и у него идеальный нюх на удачные сделки, но иногда он не понимает элементарных намеков. Или, возможно, делает вид, что не понимает, когда это играет ему на руку.

Отец внимательно следит за нами, но не вмешивается.

Саша откладывает на край стола шампур, на который нанизывал замаринованные куски курицы, просит отца слить ему на руки и идет за мной. Пару раз пытается спросить, в чем дело, но я нарочно отмалчиваюсь.

Ребенок Наташи уже во дворе – играет с Анечкой. Возможно, это только мое буйное воображение, но когда мы случайно сталкиваемся взглядами, мальчик смотрит на меня, как на врага. С оглядкой на то, что я, нехорошая тетя, украла у него спутника для игры, это вполне логично.

– Ты можешь перестать играть в молчанку? – раздражается Саша, когда открываю дверь и жестом предлагаю ему войти в дом первым. – Что за очередная хрень у тебя в голове.

– Моя очередная хрень – ты и твоя жена, – огрызаюсь я.

Это… почти приятно.

Не держать в себе злость, не гасить ее собственным покоем. Расплачиваясь убитыми в хлам нервами и испорченным настроением, а быть как все – злой, когда хочется злиться, раздраженной, если что-то не нравится. И сукой, если окружающие этого заслуживают.

Наташа до сих пор в той комнате, где Антон играл с ее ребенком в «Монополию», и игровое поле разложено на том же ходе, как будто ей даже в голову не могло прийти, что Антон не вернется. Мне даже приятно чувствовать злорадство в этот момент и не стыдно за эти чувства.

Я снова пропускаю Сашу вперед, захожу следом и закрываю дверь до громкого щелчка.

Пора сделать то, что так часто делают герои моих книг – встретить врага лицом к лицу. Даже если это неравный бой двое на одну.

Глава пятьдесят первая: Йен

– Сейчас будет громыхать? – язвит Наташа, скрещивая руки на груди. – В тихом омуте черти водятся?

– Лучше злые черти, чем хитрожопые суки.

– Так, а ну…

– Помолчи, – ставлю Сашу на место до того, как он задавит мою решимость.

Он знает, как это сделать, потому что много раз проворачивал этот фокус, когда я пыталась поговорить о проблемах в наших отношениях. Обычно пары фраз о том, что проблема во мне и я перекладываю на него свое нежелание работать над собой, было достаточно, чтобы обратно затолкать меня на территорию молчания.

– Мне все равно, что у вас за больные отношения, и почему твоя жена через пару дней после свадьбы бежит к своему бывшему, чтобы выкатить ему сцену ревности. Мне все равно, что вы то разводитесь, то снова сходитесь. Ебитесь, как хотите – мне плевать! – Я – дочка военного, я умею материться, если меня довести до белого каления. А сейчас у меня даже нет желания подбирать вежливую альтернативу, потому что эта фраза на двести процентов показывает мое отношение к этой парочке и их проблемам. – Но я больше не хочу видеть ни одного из вас, никогда и нигде.

– А ты не охренела ли?! – визжит Наташа.

– Помолчи, – все-таки осаждает ее Саша. Долго смотрит на меня, щурится. С таким же лицом он обычно проворачивал в голове какие-то финансовые схемы. Только сейчас он явно переваривает долю моих откровений. И явно не в курсе, что в то утро его молодая жена пыталась залезть в постель к своему бывшему. Следующий вопрос подтверждает мою догадку. – Ты откуда знаешь?

– Я была там, когда она прибежала в восемь утра выяснять отношения.

– Наябедничала, довольная? – Эта баба так зла, что ей даже не хватает ума попытаться что-то соврать.

– Ты была в восемь утра у мужчины, которого знала пару дней? – Сашу как будто только это и волнует. – То есть это только со мной ты играла в невинность, которой больно если в нее вставляют член?

Я просто запрещаю себе реагировать на провокации, хоть очередная попытка выставить меня обманщицей и шлюхой с противным скрипом царапает нервы.

Мне нужно было выпить таблетку.

Меня снова шатает от эмоций, с которыми я не в состоянии справиться сама. Слишком долго испытывала свое терпение и копила весь негатив сегодняшнего дня, чтобы это прошло бесследно.

Но все-таки я закончу этот разговор. Ради себя. Ради того, чтобы хоть что-то в жизни зависело от меня.

– Больше никаких визитов на семейные посиделки, Саш, – стараюсь держать ровный холодный тон. Его это всегда раздражало, всегда упрекал, что заранее готовлюсь к разговору, даже если конфликт возникал «онлайн». – Придумывай что хочешь, но я больше не хочу вас видеть. Со своей стороны, обещаю, мы с Антоном не будем ездить на праздники Сергеевых.

– Вы с Антоном?! – Наташа хватает меня за руку и размахивает ей у меня же перед лицом. – Думаешь, уже все, да? Поймала холостяка?! Окольцевала ветер? Знаешь, сколько раз я ходила с обещаниями жениться и кольцами за пять тысяч рэ?

– Знаю, – вырываю кисть и с садистским удовольствием долго унижаемого, но вставшего с колен человека, даю ей пощечину. – Ни одного.

Она прижимает ладони к покрасневшей щеке.

Наверное, не будь так ошарашена, попыталась бы дать сдачи.

И все-таки пытается, когда через пару секунд справляется с первым шоком, но Саша отталкивает ее от меня, да так сильно, что она с размаху садиться на диван.

– Мы поняли друг друга, Саш?

Бывший смотрит из-под нахмуренных бровей. Тяжело, как будто отвинчивает мне голову.

Мне неприятно, что этот человек, на которого я в детстве смотрела, как на эталон мужества и силы, так стремительно скатился с пьедестала. И даже не когда у нас с ним не заладилось, и не в тот день, когда пришел сознаваться в измене с видом вырвавшегося из рабства пленника.

Именно сейчас он перестает для меня существовать. Становится посторонним мужчиной с дурными привычками и слабым характером.

– Поняли, – нехотя отвечает он и снова толкает Наташу на диван, когда она пытается лезть ко мне своими когтями цвета кислотной фуксии.

– Тогда начинайте прямо сейчас. – Он мотает головой, и я использую тот аргумент, который приберегла на самый крайний случай. – Либо забираешь свое семейство прямо сейчас, либо я рассказываю отцу все подробности вашего с этой… знакомства у меня за спиной. Твоя блестящая карьера очень быстро закончится.

– Не можешь по-хорошему, так решила поднасрать? – тявкает из-за его плеча Наташа.

– Грязно играешь, Йени, – брезгливо кривится Саша.

– Я всегда была папиной дочкой, – отвечаю без намека на стыд и сожаление.

Его благоверная с психами толкает дверь и вылетает в коридор, что-то опрокидывая по пути.

– Надеюсь, это была не любимая бабулина ваза, иначе ты уже вдовец. И, Саш, хоть ты никогда не прислушивался к моим советам, сделай исключение хотя бы ради этого – разводись. Это существо тебя не любит и никогда не любило.

К моему огромному удивлению он согласно кивает – и на этот раз между нами только горечь.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Знаю, маленькая. Проверил ее. На всякий случай. – Пока пытаюсь угадать, как и чем, берет меня за руку и стучит пальцем по камню. – Подарил ей «Сваровски» и сделал так, чтобы она об этом узнала. Отказался вписывать в свою квартиру. И повесил лимит на «пластик».

Тогда понятно, откуда выросли ноги у скоропалительного развода.

– А назад зачем принял?

– Ну должен же я получить хотя бы моральную компенсацию за кино про Золушку, снятое на мои деньги?

Права была бабуля, когда говорила, что бог не зря парует людей.

Эти сапоги друг друга нашли.