355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Айрис Мердок » Монахини и солдаты » Текст книги (страница 26)
Монахини и солдаты
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 22:16

Текст книги "Монахини и солдаты"


Автор книги: Айрис Мердок



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

– Тем не менее, – сказала Гертруда Анне, – мы должны… я должна… дать ему возможность объясниться. То есть видеть я его не желаю… он ничего толком не мог сказать и…

– Видимо, он молчит, потому что ему нечего сказать в свое оправдание.

– Да. Просто я хочу, чтобы все выяснилось, разрешилось. Хочу положить этому конец, понимаешь? Хочу знать, что у него была возможность защищаться и он ею не воспользовался. Мне нужно знать это. Тогда я буду чувствовать себя… лучше…

– Как ты великодушна.

– Анна… не говори со мной так… у меня ощущение, будто ты играешь роль… прости, знаю, ты любишь меня, сочувствуешь…

Как проницательно, подумала про себя Анна, да, она играет роль, и какую неблагодарную, безрадостную. И сказала:

– Прости, дорогая…

– Я не великодушна. Я зловредна и злопамятна. И хочу выбраться из всей этой грязи, в которой оказалась по собственной воле. Хочу увидеть, что Тим ужасен, убедиться, что он имел возможность и не воспользовался ею. Не могу тебе объяснить. Иногда нам нужен козел отпущения. Я ищу спасения. Это не великодушие, и ты так не считаешь. Ты-то видишь, в каком я жутком состоянии.

– Прости, – сказала Анна. – Не могу подобрать слов. Я пытаюсь.

Она смотрела на смуглые теплые щеки Гертруды и ее красивый профиль в зеркале на туалетном столике. На Гертруде было тщательно подобранное платье, браслет, ожерелье.

Гертруда встала и села с ней рядом на кровать. Взяла Анну за руки и посмотрела ей в глаза.

– У тебя холодные руки. И пятно от ожога еще не прошло. Тебе надо показаться Виктору.

– Наверное.

– Как тебе идет этот голубой халат, ты в нем, как в вечернем платье. Голубой тебе к лицу. Хорошо, что я выбрала тебе такой?

– Да, очень…

– Анна, счастье покинуло меня со смертью Гая. Ты первая, кто заставил меня почувствовать, что оно возможно снова. Но я ухватилась за фальшивое, кажущееся счастье…

– Ты еще найдешь настоящее.

– Гай говорил, что хочет мне счастья…

– Да, да…

– Теперь я чувствую себя преступницей… Анна, я знаю, у тебя свои трудности, ты не можешь устроиться на работу, но не беспокойся об этом. Я хочу, чтобы ты уделила мне все свое внимание. Я, конечно, безжалостная эгоистка. Но позже мы найдем тебе работу, вот увидишь.

– Я не беспокоюсь по поводу работы.

– Все в порядке, да, Анна, дорогая?

– Да, что бы ты ни имела в виду.

– Я имею в виду: ты и я, навсегда, наш старинный союз?

– Ну конечно!

– Ты всегда будешь со мной, правда? Я не могу жить без тебя.

– Да.

– Да – то есть останешься?

– Останусь… Гертруда, извини, хотелось бы мне быть лучше… – Из глаз Анны брызнули слезы.

– Лучше! Ты идеальная подруга. Это я такая дурная. Моя страшная ошибка все и всех перевернула. Чувствую, я никогда не разделаюсь с последствиями. Не плачь, сердце мое.

– Ты оправишься, все будет хорошо, – сказала Анна, смахивая слезы. – Мы все тебя любим.

– Да, в этом отношении я счастливица. Все поддержали меня, никто не остался в стороне, и они, конечно, были правы с самого начала, но они так нежны, так добры ко мне. Я доставила столько неприятностей тебе, и Манфреду, и Графу.

– Чепуха. Как прошел вечер у Стэнли и Джанет, хорошо?

– Хорошо. Граф тоже там был. Удивительный человек. Знаешь, в нем столько скрытых достоинств.

– Ты права. – Анна высвободила руки. Погладила подругу по блестящим каштановым волосам. – Ты вообще говорила с ним о том, что сейчас сказала мне: о желании положить конец и увериться и что у Тима есть возможность?..

– У нас был разговор, когда он пришел ко мне в тот день…

– О да, когда мне пришлось уйти.

– Граф так щепетилен. Защищал Тима. Больше того, даже убедил меня, что это мой долг дать ему возможность оправдаться.

«Он способен на такое», – подумала Анна и сказала:

– Тогда ты должна это сделать.

– Да, но как? Анна, дорогая, ты не могла бы… не могла бы еще раз пойти туда, в ту квартиру?

– Я бы предпочла не ходить, – ответила Анна. – А ты не можешь написать ему?

– О господи! – сказала Гертруда. Она села обратно в кресло и принялась крутить браслет на руке. – Думаю, могла бы. Но хотелось бы знать наверняка, что он получит письмо… он, а не кто другой… о, как это все ужасно…

– Хорошо, – согласилась Анна. – Я, если хочешь, отнесу письмо и буду знать наверняка, что он его получил.

– Отдашь ему в руки?

– Да.

– Ох, я такая беспомощная, такая глупая, такая слепая, такая эгоистичная и такая несчастная…

Анна притянула ее к себе на кровать, обняла, сцепив руки на шелковой спине Гертруды, где длинная застежка-молния была немного расстегнута. Прижалась щекой к щеке Гертруды и неожиданно увидела их головы в зеркале: серебристо-золотистая и каштановая, смешавшиеся волосами.

– Дорогая, я очень хочу, чтобы ты была счастлива, очень хочу помочь тебе стать счастливой.

– Хватит ли у тебя на это сил?

– Сделаю все, что возможно и невозможно.

– Тогда я приду в себя, смогу что-то соображать. Какое это все безумие, отвратительное, ужасное, идиотское безумие!

– Мне не нравится идея идти туда, – проговорил Граф. – Эта женщина может наброситься на вас.

– С нее станется! – ответила Анна. – Она способна наброситься и на вас!

Граф выглядел обеспокоенным.

– Я, – сказал он, – очень хорошо понимаю желание Гертруды убедиться, что он получит письмо. В конце концов, эта женщина может уничтожить его, правда?

– Она может.

– Кто-то должен попытаться встретиться с Тимом наедине, чтобы Дейзи не знала.

– Кто-то должен.

– Думаете, она алкоголичка?

– Не знаю. Все возможно.

– Гертруда говорит, она понравилась вам.

– Мне ее жалко. Она живет в каком-то нездоровом сумрачном мире иллюзий, полуправды и алкогольного дурмана. В ее квартире просто пахнет всем этим.

– Я отнесу письмо, – предложил Граф.

– Ну хорошо.

Анна устала говорить об одном и том же. Они в ловушке, подумала Анна. Питер не может бороться с Тимом, а она – бороться за Питера. Так что в каком-то смысле они в одинаковом положении. Разве что она намного умнее и хитрее Питера.

– На мой взгляд, Гертруде следовало бы встретиться с Манфредом и обсудить положение, – сказал Граф.

Анна знала, что Гертруда в этот самый вечер обедает у Манфреда. И судя по всему, не сказала об этом Графу. Удивительно, что он так волнуется за Манфреда.

– Полагаю, теперь, после смерти Гая, он глава семьи. – Граф сказал это с таким безумно серьезным видом, что Анне захотелось его встряхнуть.

– Ах, семья! – раздраженно воскликнула она. – Никакой семьи не существует, все это выдумка.

– Выдумка?

– Притворство, игра, в которую они играют. Гертруда им безразлична. Они получают удовольствие от этой истории, от ее несчастья.

– Анна, вы несправедливы к ним.

– Ладно, Питер, я несправедлива, пусть будет так. Они хорошие, достойные, порядочные люди. Но тем не менее это не настоящая тесная семья. Я знаю, некоторые из них волнуются за Гертруду. Но у нее с ними мало общего. Она вышла замуж за Тима, чтобы освободиться от них.

– Вы действительно так думаете?

Вид у Графа снова стал тревожным. На белом лбу под спадавшими на него тонкими бледно-соломенными волосами вновь собрались морщины. Светло-голубые змеиные глаза глядели куда-то вдаль.

Спрашивает себя, как это повлияет на его шансы, думала про себя Анна. Они находились в ее квартире. Был вечер. Усталое позднеавгустовское солнце уже высветило резкую коричневую осеннюю кайму на листьях платана за окном. Гертруда попросила, если Анна не против, обсудить все с Графом. Анна отважно позвонила ему в офис и предложила встретиться у него дома. Он ответил, что нет, мол, лучше он придет к ней. Анна под разными предлогами продолжала бывать у себя в квартире. Она хотела, чтобы было известно, что у нее по-прежнему есть свой дом. Она не знала когда, но может вдруг понадобиться сбежать с Ибери-стрит. Похоже, Граф еще не приглашал Гертруду к себе, иначе Гертруда не преминула бы упомянуть об этом. Он вел свою игру, так же тщательно продумывая ходы, как и Анна.

– Нет, на самом деле я так не думаю, – ответила Анна. – Сама не знаю, что я думаю.

Питер немного помолчал, а потом неожиданно и с чувством произнес:

– Бедный Тим.

Анна почувствовала такой прилив любви, что даже сделала легкое движение, будто желая сжать его руку.

– Хотите чего-нибудь выпить? – предложила она.

– Спасибо, нет. Все против него.

– Он сам против себя. Но вы правы. Нам нравится, когда есть грешник, которого мы можем отвергнуть и изгнать в пустыню. Мы избываем собственный страх наказания, думая о других как о грешниках.

– Совершенно верно. Люди радуются, видя беды и прегрешения других. Всю вину возложили на него.

Анна подумала, не перейти ли им теперь к Гертруде, к ее доле ответственности. Но оба решили не касаться этого.

– Конечно, он тоже нуждается в помощи, – сказала Анна. – Мне кажется, ему следует порвать с той женщиной. Если он останется с ней, то окажется в мутной атмосфере безделья и пьянства. Может и сам превратиться в алкоголика.

На сей раз Граф не снял пиджак. Он сидел у окна, в кресле с прямой спинкой, сложив длинные худые руки на коленях. Из белоснежных крахмальных манжет рубашки торчали костлявые запястья и кисти рук, бесцветные, как вываренные, на фоне полноцветия жизни. Еще не скрывшееся солнце никак не сказывалось на Питере, разве что отбрасывало едва заметный розоватый отблеск на его гладкие щеки. Он сутулил и кривил плечи, словно пиджак мешал ему; иногда он хмурился, и на лбу над бровями появлялись маленькие впадинки. Ох, Питер, Питер, я люблю тебя, обожаю, желаю, думала про себя Анна. Боже, как люди умеют скрывать свои чувства от других.

– Снимите пиджак, Питер.

– Нет-нет, мне и так хорошо.

Граф после первоначальной неистовой откровенности, устыдившись, может быть, ее, перестал говорить с Анной о своей любви, хотя она понимала: грустная его молчаливость предполагает, что ей все известно о его переживаниях и она сочувствует ему. Если б, если б… если б взять его сейчас за руку. Но Питер отдалялся, менялся, замыкался, сторонился в своей надежде. И разрыв между ними рос по мере того, как крепла его надежда, но ради всех его надежд она не могла отказаться от своих. Возможно, Тим вернется и Гертруда простит его. Возможно, Питер в конце концов просто будет не нужен Гертруде. Возможно, она выйдет за Манфреда. Или за Мозеса, или за Джеральда, или за кого-то совсем другого, кого когда-то тайно любила. Все эти мысли настолько были знакомы Анне по бессонным ночам, что представлялись как реальное место, лабиринт тропинок, город с улицами.

Как бы то ни было, несмотря ни на что, время шло, и Анна, терпеливо продолжая следить за тем, чтобы Гертруда смогла излечиться от безрассудной любви к рыжему, стала задумываться о восстановлении собственной психики. Ей тоже хотелось успокоиться, окончательно убедиться, что с Тимом покончено навсегда. Не найдет ли она покой, постепенно, по мере того как будет угасать ее надежда? Покой, пусть и в постоянном служении одновременному счастью Гертруды и Питера. Это нелегко. Она была ужасно одинока. Не виделась ни с кем, совсем ни с кем, кроме Гертруды и Питера. У нее пропало всякое желание искать общества других людей, хотя иногда она чувствовала, что это необходимо, – так больной может попытаться есть через силу. Можно было встретиться с ученым иезуитом (он приглашал ее на ланч), пойти на один из вечеров у Манфреда, и Джанет Опеншоу звала ее на чашку кофе, некая экуменическая группа (как только они прознали про нее?) просила прочитать им лекцию. Но для нее было немыслимо повернуться лицом к миру. Она хотела оставаться в своем убежище с одолевавшими ее демонами.

Она пыталась обращаться мыслями к тому необычному посетителю, черпать силы в его реальности. После его появления к ней вернулась способность иногда ощущать покой, тишину тела, которая глушила ноющую боль в костях. Она ощущала, как что-то плывет в голове, будто покой, как белый туман, беззвучно заполняет череп. Порой она пыталась говорить без слов со своим гостем. Он по-прежнему представлялся ей фантомом, призрачным существом, потерявшимся странствующим духом. Может, он был в некотором смысле здешним – малый бог, оставшийся от утраченного культа, о котором даже он забыл. Или же, вернее, его «здешность» обусловливалась всею Вселенной, посылающей свое сияние с духовной монадой? Она оставалась убежденной, что он был ее Христом, только одной ее. Он все, что она имеет, говорила она себе. Так или иначе, это было истинное явление. Глядя сейчас на руки Питера, она думала о руках того, без ран на них. «У меня нет ран».

Ломая голову над сущностью своего посетителя, Анна, конечно, не забывала думать и о былом друге, старом традиционном общем Христе, религиозной фигуре, которую так хорошо знала с самого детства. Она была изумлена, обнаружив, что избегает представлять себе его страдания на кресте как жуткую непостижимую пытку. Теперь это было как нечто такое, о чем она прочла в газетах, вроде страшных вещей, которые бандиты или террористы творят со своими жертвами. Многие из посвятивших себя религии придерживаются традиционной практики погружения в глубокие длительные размышления о Страстях Христовых. В ее монастыре это не поощрялось (к фанатичной монахине, у которой проступили стигматы, отнеслись как к больной, нуждающейся в лечении), и сама Анна не чувствовала необходимости в этом даже в то продолжительное время, когда образ Распятого почти неустанно преследовал ее. Она знала о Страстях, но понимала их шире, как на знакомых картинах, где над страдающим Христом на кресте изображены ангелы или взирающий на него Отец Небесный. Теперь не было ни ангелов, ни Отца, только человек, окровавленный, испытывающий невыразимые муки, которые она впервые в жизни смогла осознать как реальные. Она была потрясена, ей стало дурно; и прежнее чувство надежности сменилось чувством нравственной нечистоплотности и потерянности. Чистота и ясность покинули ее. Ей доставляло удовольствие думать о Тиме и Дейзи как о порочных развратниках. Питер, а не она, пожалел Тима. С этого момента она вернулась к своему собственному Христу, чтобы получить передышку, которую давал его пустой белый туманный покой. Конечно, она страдала. «Гвозди вбивали в запястья». Но он говорил не о страдании, а о смерти. Страдание – это задача. Смерть – доказательство. Сидя близко к Питеру и глядя на его руки, Анна вдруг настолько явственно почувствовала присутствие иной, сверхъестественной силы, что она встала, чтобы пойти на кухню, убедиться, не там ли Он снова. Одновременно она вполголоса пробормотала: «Смерть».

Питер поднял глаза. Мгновение его худое напряженное умное лицо было обращено к ней, как острая мордочка лисы.

– Анна? – произнес он.

– Простите…

– Я не расслышал, что вы сказали.

– А, пустяк… Питер, если увидите Тима, не могли бы вы поговорить ним или просто передать письмо?

Лицо Питера расслабилось и вновь приняло мальчишеское и озабоченное выражение.

– Мне обязательно говорить с ним?

– Он тоже нуждается в помощи. Как вы сказали, все осуждают его, и он, наверное, очень подавлен. Знаю, вы будете с ним доброжелательны. Возможно, стоит посоветовать ему уйти от той женщины. Это лишь пойдет на пользу им обоим. Наверняка он чувствует себя ужасно виноватым, и если он просто отдался на волю случая…

«Бедный Тим» Питера вызвал в ней легкое сочувствие и раскаяние. Она достаточно наговорила Гертруде о грехах Тима. Может быть, даже слишком много.

– Гертруда безусловно будет довольна, узнав, что он порвал с любовницей.

– Это правда, – согласилась Анна.

Конечно, Питер тут же увидел в этом средство для облегчения боли Гертруды. Его собственная ревность прекрасно поняла ревность Гертруды.

– Если он порвет с любовницей… попытается он тогда вернуться к Гертруде?

– Не знаю. – Что она такое говорит, подумала Анна, она неожиданно для себя старается развернуть все назад, в другую сторону, назад в ее сторону, пока не поздно? – Нет, Гертруда никогда не примет его обратно.

Анна и Граф посмотрели друг на друга. Как все сложно и странно, думала Анна. Она любит Питера, Питер жалеет Тима, она начинает понимать Тима… До чего же ей хочется, чтобы можно было отбросить всю таинственность и сложность и чтобы все сердца были открыты и чисты!

– Вы правы, он обязан порвать с ней, – сказал Граф.

– В мире столько боли, Питер, но человек может полюбить боль, если еще ничего не потеряно. Ужасен конец. То, что можно потерять кого-то навеки. Что приходится решать. Есть вечная разлука, Питер, ничего не может быть страшней ее. Мы живем со смертью. О, с болью, конечно… но в действительности… со смертью.

На миг перед глазами Анны встало кроткое прекрасное лицо, заключенное в белое сияние: «Прощай! Благослови тебя Бог».

Граф был взволнован, смущен.

– Да, – сказал он, – бедная Гертруда. – И добавил: – Я отнесу письмо.

Дорогой Тим,

от тебя нет никаких известий, и мне сообщили, что ты живешь со своей любовницей. Это, возможно, говорит само за себя. Я не прошу встречи, но хочу, чтобы ты написал мне.

Наш последний разговор был так сумбурен. Ты, быть может, хочешь что-то сказать в свою защиту, и я готова выслушать тебя. Мы оба совершили ошибку. Лично я сожалею об этом. Скоро я буду консультироваться с Мозесом относительно будущего нашего незадавшегося брака. Если в ближайшее время не дашь о себе знать, я сочту, что тебе нечего мне сказать.

Гертруда.

С этим письмом в кармане Граф отправился на поиски Тима.

Письмо стоило Гертруде некоторых усилий и немалых мучений. Это, вспомнила она, было ее первое письмо Тиму. Первое и последнее. Она много раз начинала и отбрасывала написанное. То выходило зло и мстительно, то мягко и укоризненно, то слишком длинно. Но ни разу она не предлагала встретиться и не намекала на возможность прощения. В конце концов решила ограничиться короткой бесстрастной деловой запиской. И показала окончательный вариант Анне и Графу, но Манфреду не стала.

Найти адресата оказалось непросто. Граф, нервничая, подошел к дому в Шепердс-Буш, где жила Дейзи, обнаружил, что парадная дверь открыта, поднялся по лестнице и, осторожно прислушавшись, постучал. Он побаивался склочных женщин. Ответа не последовало. Из квартиры напротив выглянул человек и сообщил Графу, что Дейзи Баррет и ее молодой рыжий приятель ушли неизвестно куда. Граф, успокоившийся и растерянный, вышел на улицу и позвонил из ближайшей будки Анне. Был уже полдень, серый, прохладный, на работу идти бессмысленно. Анна была на Ибери-стрит, на посту (что еще ей было делать?). Гертруда, теперь очень переживавшая по поводу своей затеи, ушла учить смышленых, одетых в сари, женщин, как общаться с продавцами в магазинах. Анна посоветовала Графу заглянуть в «Принца датского» до перерыва, потом в мастерскую Тима, адрес которой Гертруде удалось вспомнить. Тим как будто говорил Гертруде, что съехал оттуда, но это могло быть неправдой.

Граф с большой неохотой направился в «Принца» и просидел там до закрытия. Съел сэндвич. На колени ему вспрыгнул черно-белый кот. Граф нервно поглядывал на дверь, ожидая Тима, или Дейзи (которую Анна описала ему), или Джимми Роуленда (которого описал Эд Роупер). Все попытки Эда и Манфреда раздобыть адрес Джимми или узнать о нем побольше пока ничего не дали. Улучив момент, когда гомон в пабе стих, Граф, сделав беззаботный вид, назвал бармену три имени, но тот лишь подозрительно покосился на него и ничего не ответил. Когда паб закрылся на перерыв, Граф с чувством облегчения покинул его и прямиком отправился в мастерскую Тима. Даже взял такси (поскольку пошел дождь), что редко себе позволял.

Он доехал до гаража, поднялся по расшатанной лестнице к зеленой двери и робко постучал. За дверью послышались какие-то звуки и стихли. Он снова постучал. Потом крикнул:

– Тим, это я, Граф, я один!

Тим открыл дверь.

От неожиданной встречи оба на миг ошеломленно застыли. Тим залился краской. Граф, который никогда не краснел, побледнел. Бледно-голубые глаза встретились с лазурными. Графа вдруг охватило чувство жалости и симпатии к Тиму.

– Входите, – сказал Тим.

Было удивительной удачей или случайностью, что Граф застал Тима в студии. Тим и Дейзи не жили здесь. Тим просто забежал за шерстяным свитером, поскольку похолодало.

Граф вошел и, быстро оглядевшись, увидел, что, кроме них двоих, в мастерской больше никого. В продолговатом помещении чердака, освещаемом стеклянным фонарем, было холодно и сыро. В мастерской царил хаос: кругом картины, рамы, куски досок, старые газеты, строительные пластиковые мешки, раскрытые чемоданы и разбросанная одежда. На матраце, положенном прямо на пол, скомканные одеяла. Запах растворителя, скипидара, краски и нестираной одежды. По стеклу фонаря застучал мелкий дождик. С улицы доносился приглушенный гул машин.

– Тим… – начал было Граф.

– Извините за беспорядок, – сказал Тим. – Видите ли, я здесь не живу. Больше того, я вообще съезжаю отсюда. Не хотите чего-нибудь выпить? Тут, наверное, найдется пиво.

– Нет, благодарю.

Тим стоял, сунув руки в карманы незастегнутого плаща, и смотрел в пол. Он был небрит. Рыжие волосы растрепаны, румяные губы опущены.

– У вас ко мне дело? – спросил он.

Граф на миг забыл о письме. Он был ошеломлен встречей с Тимом, реальностью всего случившегося, ужасом конкретного его проявления. Момент был упущен. Тим замкнулся, Тим пришел в себя.

– Тим… прости… но как это могло случиться… какой кошмар…

– Вам, наверное, все и так известно.

– Да.

– Тогда вам известно больше, чем мне. Вы не против, если я выпью пива?

– Я искал тебя в Шепердс-Буш и в «Принце датском».

– Мы больше не бываем в тех местах.

– «Мы»?..

– Да, я и Дейзи Баррет. Моя любовница, как вы знаете. Раз уж вы знаете так много.

– Значит, вы… до сих пор вместе?

– Да.

Граф только теперь начал чувствовать себя свободнее, уловив, что ему дают понять, что это даже желательно. Он не надеялся, что Тим заплачет, станет просить отвести его к Гертруде. Он старался вообще ни на что не надеяться. Отвернувшись от Тима, он начал разглядывать разбросанные по полу рисунки скал, потом картины, на которых был изображен черный кот с белыми лапами. И неожиданно сказал:

– Я видел этого кота.

– Да, это котище из «Принца датского».

Граф с удовольствием смотрел на картину, и морщины на его лбу разгладились, как тогда, в пабе, когда кот вспрыгнул ему на колени. Потом он вспомнил о письме и помрачнел. Все его опасения вернулись вместе с сочувствием.

– Совсем забыл… у меня письмо от Гертруды для тебя. Вот, возьми. Она хотела, чтобы я передал его тебе из рук в руки. – И он протянул конверт.

Тим едва слышно охнул и взял письмо. Отошел, отшвырнув ногой валявшуюся на дороге кучу одежды. С несчастным и неприязненным видом взглянул на Графа, раздраженно скривил губы.

– Можешь прочесть его прямо сейчас, – сказал Граф. – Оно коротенькое.

– Значит, вы уже прочли?

– Ну… да… – признался Граф, тверже обыкновенного.

Тим сжал губы, чуть ли не насмешливо, и резким движением вскрыл конверт, смяв письмо. Быстро прочитал и протянул обратно Графу, сказав:

– Спасибо.

– Но оно твое, – сказал Граф.

Шагнул к Тиму, наступив на кучу рубашек. Письмо упало на пол между ними, и он поднял его.

– Мне оно не нужно, – ответил Тим. – Неужели вы воображаете, что я спрячу его в бумажник? Так или иначе, оно, судя по всему, представляет собой общественную собственность. Извините! Это глупо, глупо, глупо. Не возражаете, если я возьму еще пива?

Он достал из кухонного столика банку, вскрыл, так что хлынула пена, и, повернувшись спиной к гостю, залпом выпил.

Граф смотрел на враждебно сгорбившуюся спину. Тим, казалось, стал меньше ростом. Граф сунул письмо в карман.

– Тим, ты не хочешь вернуться к Гертруде?

Не отрывая банки от губ, Тим обернулся. Мгновение спустя ответил:

– Вы читали письмо. Меня не просят об этом.

Дождь усилился и мерцающим потоком бежал по стеклу фонаря. Где-то в комнате послышался стук капель.

– Уверен, она приняла бы тебя обратно.

– «Приняла меня обратно»! Как отвратительно это звучит!

– Хорошо, но как мне выразиться по-другому?..

– Никак. Это невозможно.

– Почему? Или ты действительно любишь эту женщину больше, чем Гертруду?

Тим презрительно усмехнулся и швырнул пустую пивную банку в раковину.

– Граф, вы умный человек, прочли много книг, но, похоже, совсем не понимаете жизни.

– Почему не понимаю?

– Потому что все совершенно не так, как вам представляется. Человек не выбирает своего пути, он по шею тонет в своей жизни, по крайней мере я тону. Невозможно плыть в болоте или в зыбучих песках. Лишь когда это случилось со мной, я понял, чего действительно хочу, и не раньше! Я способен увидеть, когда нет дороги назад. Все так запуталось, я даже сам не могу разобраться. Но кое-что мне ясно, с меня достаточно, я вышел из игры. Гертруда не должна была выходить за меня. Я сам все погубил. Имел связь с другой и ничего не сказал Гертруде. Просто старался думать, что ничего такого нет, что это не имеет значения, что я порву с той и забуду о ней. И что же, я таки порвал, но когда… а, черт, не могу объяснить. Потом это каким-то образом всплыло… Неудивительно, что Гертруда вышвырнула меня.

– Она тебя не вышвыривала.

– Нет, вышвырнула.

– Думаю, она считает, что это ты сбежал. И это плохо. Ты ничего не сказал, просто исчез. Почему? Нельзя было уходить. Гертруда передумала бы.

– Мне ваши красивые сказочки, как нож острый! Не мучайте меня тем, что могло бы быть, да не случилось.

– Я хочу сказать, что она все еще может передумать, уверен, тебе следует попытаться. Во всяком случае, ты ответишь на письмо?

– Нет, какой в этом смысл? Как я могу? Что скажу? Сделанного не вернешь. Я вернулся туда, откуда пришел. Это как магнит или сила тяжести. Я никогда не чувствовал себя своим в вашем мире, ну, не в вашем лично, а в их, в ее мире. Я был там не на своем месте. Да и не мастер я писать письма, а она мне больше не верит и больше не любит, иначе не написала бы такого всем доступного письма. Думаю, она ненавидит меня, да и как не ненавидеть, я заставил ее очень страдать. Представляю, как радуются ее богатые родственнички. Она полюбила меня случайно – всему виной солнце, и скалы, и вода. Она была околдована, а теперь чары рассеялись. Она совершила ошибку, вот и все.

– Тим, пожалуйста, напиши ей, объясни, что можешь, скажи, что сожалеешь. Уверен, не все так, как она думает.

– Она сказала, что я задумал жениться на ней и содержать Дейзи на ее деньги! Во всяком случае, кажется, она так сказала. Но это неправда. А еще я тогда ушел от Дейзи…

– Ну вот, видишь. Тебе есть что сказать…

– Не годится, это ведь не пустяки, которые можно отбросить или объяснить. Это вся моя жизнь, это я сам, вот в чем загвоздка. Как я сказал, я живу в трясине. А она появилась из другого мира, где все как полагается и люди знают свои начало и конец, и что почем, и что хорошо, а что плохо и тому подобное. Это не мой мир. Я тоже сделал ошибку.

– Но ты любил Гертруду, ты любишь ее.

– Вы пытаетесь подсказать, какие возвышенные слова мне говорить на Ибери-стрит. Бессмысленно. Во всяком случае, она не поймет. Вы пытаетесь придумать для меня оправдание… потому что… потому что вы – это вы… и не думайте, не думайте, что я… не ценю это, Граф. Но это не поможет, я больше не могу тронуть ее сердце. Между нами все кончено. Ох, оставьте меня в покое! Не лезьте в мои дела, не нужны мне ваши доброта, сочувствие и попытки меня понять! Избавьте меня от вашего участия, пусть будет так, как есть, махните на меня рукой, забудьте, не думайте больше обо мне, я не хочу понимания, и пусть все пойдет прахом.

Граф молча, сухо, с разгладившимися морщинами и повисшими вдоль туловища руками выслушал тираду Тима, потом сказал:

– Я считаю, тебе следует оставить эту женщину. Я ничего не имею против нее, я ее не знаю. Я только считаю, что тебе следует расстаться с ней и заняться своей жизнью, своим творчеством, а не просто плыть в одиночестве по течению. Ты можешь превратиться в алкоголика…

– Кто вам внушил это?

– Расстаться с человеком трудно, но возможно.

– Знаю, именно это я и делаю. Господи, как тут холодно! Уверены, что не хотите выпить?

– Тебе следует пожить какое-то время одному, а потом сумеешь…

– Нет! Не получится, Граф. Не нужно прикидывать. И не трогайте вы, ради бога, мою личную жизнь, это единственное, что у меня осталось. Как вы говорите, вы не знаете ни Дейзи, ни как мы живем. А я знаю ее со студенческих лет, когда мы практически были детьми, она – моя семья. Я знаю, кому я всем благодарен. Этой гнусной злобной Анне Кевидж. Ненавижу ее, почему она не вернется в свой монастырь? Она ничего не понимает, а судит людей, будто она Бог. Ведет себя, как поганый полицейский в юбке. Это она настроила Гертруду против меня, я знаю, она…

Графу нечего было возразить. Он слышал, что Анна говорила Гертруде.

– Тим, я очень сожалею, что все так произошло.

– Я тоже, но ничего уже не поправить, кончен бал. Гертруда может устраивать развод по своему усмотрению, я сделаю все, что потребуется, все подпишу. Я снял сколько-то денег с ее счета. Позже верну, сейчас не могу, я живу на эти деньги, мы живем на них. О господи!

– Я мог бы одолжить какую-то сумму, – предложил Граф.

– Граф, дорогой… – проговорил Тим. Подошел, стиснул руки Графа, глядя в лицо этого высокого худого человека, неподвижно стоявшего перед ним, словно по стойке «смирно». Потом двинулся к двери. – А теперь вы должны уйти.

– Хорошо. Но подумай над тем, что я сказал.

– Прощайте, Граф. Спасибо, что зашли. Извините, что выгоняю вас на дождь. Вы были очень, невероятно добры. И ни слова не сказали о… да и не могли сказать. Не в вашем это характере, если можно так выразиться. Прощайте. Надеюсь, Гертруда… сможет найти себе лучшего мужа…

– Ах, Тим… Тим…

Тим распахнул дверь. Граф осторожно спустился по шаткой деревянной лестнице, теперь еще и скользкой от дождя. Он был с непокрытой головой, и дождь тут же превратил его прямые светлые волосы в темные прилипшие крысиные хвостики. Он сунул в карман смятое письмо Гертруды, которое все еще держал в руке, и торопливо зашагал по улице. Потом обернулся и улыбнулся сквозь дождь.

– Интересно, кто послал то анонимное письмо Гертруде? – сказал Тим Дейзи.

– Откуда мне знать? Да и какое, к черту, это имеет значение сейчас?

– Хотел бы я взглянуть на него, тогда увидел бы, не на твоей ли машинке оно написано.

– Не веришь мне?

– А… черт!..

– Хочешь навести здесь полицейские порядки? И не пытайся. Ты ничем не лучше той бабы, Анны Кевидж, два сапога пара, вам бы устроить сыскное агентство: «Рид и Кевидж, грязные дела».

– Терпеть ее не могу.

– А мне она, наоборот, нравится.

– Ты говоришь это, просто чтобы я вышел из себя.

– Что-то ты легко выходишь из себя.

– С тех пор как переехали сюда, мы только и делаем, что ссоримся.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю