Текст книги "Монахини и солдаты"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

Глаза Питера потухли.

– Вы правы, Анна. Мы не имеем права что-либо предпринимать. Я так и передам Манфреду. Как вы сказали, слишком все неясно.

– Но, как вы сказали, разве мы можем не считаться с этой историей, оставить ее без внимания?

– Да, впрочем, я… теперь, подумав… решил, что это недостойно. Дикая история не основание… В любом случае нельзя вмешиваться…

– По крайней мере, следует постараться осторожно разузнать, выяснить… есть ли в ней хотя бы доля правды.

– Да, но я теперь понимаю, что это не может быть правдой.

– А каково мнение Манфреда о том, что следует предпринять?

– Он не знает. Он хотел бы посоветоваться с вами. Он считает, что, возможно, нам удастся узнать немного больше.

– Манфред говорил кому-то еще?

– Нет. Но он не представляет, как мы можем что-то узнать без… и будет ужасно, если…

– Роуленд исчез, но остается девушка, Дейзи Баррет. Кто-нибудь знает, как ее найти?

– Нет… хотя есть один паб, куда она и Тим обычно ходили, и там-то Джимми Роуленд слышал, как они обсуждали свой план…

– О нет, Питер, это слишком отвратительно, я не в силах поверить.

– И я. Не надо было рассказывать вам об этом. Оставим все как есть.

– Мы не можем. Где находится паб?

– Он называется «Принц датский», возле Фитцрой-сквер.

Анна нажала кнопку звонка.

– Да? – раздался голос в домофоне.

– Мисс Баррет?

– Я. Что вы хотите?

– Я знакомая Тима Рида, могу я зайти на минутку?

– Вы женщина? – раздалось после паузы.

– Да.

Замок зажужжал, и дверь открылась.

В подъезде было темно и смрадно. Имя мисс Баррет стояло под табличкой «Второй этаж». Анна поднялась по лестнице и постучалась.

– Входите.

Найти Дейзи не составило труда. Анна сама отправилась в «Принца датского». Когда стало предельно ясно, что необходимо узнать всю правду, какой бы она ни была отвратительной, Анна исполнилась свирепой, настойчивой энергии. Задача была ее и только ее. Щепетильный Манфред мучился и сомневался. Он, через Графа, которого она снова увидела на другой день после их разговора, попросил ее зайти и обсудить ситуацию, но она ответила, что в этом нет необходимости. Оказалось, что Эд Роупер, несмотря на клятвы быть благоразумным и молчать, уже поделился слухом кое с кем из друзей и что Мозес Гринберг каким-то образом тоже узнал обо всем и звонил Манфреду. Было ясно, во всяком случае Анна заявила, что ей ясно, что кто-то должен заняться расследованием, и она займется этим сама, причем немедленно. Она поделилась с Графом своим планом, простейшим из возможных. Она отыщет Дейзи Баррет и поговорит с ней; и если она решит, что в «этой истории ничего нет», уйдет, не раскрывая цели своего визита. Она решила не придумывать никакого фальшивого предлога. Была уверена, что быстро узнает, что нужно, и лучше будет говорить, положившись на интуицию. Граф, понятно, был поражен. Высказал в своей витиеватой старомодной манере желание непременно сопровождать Анну в паб. Анна ответила с несвойственной ей резкостью:

– Питер, я не монахиня.

На деле она чувствовала робость и волнение, когда накануне в шесть вечера вошла в «Принца датского». Особенно она боялась встретиться с Дейзи Баррет на публике, боялась, что придется просить ее о разговоре наедине. А если вдруг Тим действительно будет там с ней?.. Она хотела узнать, где живет Дейзи. А если люди в пабе спросят, для чего ей это нужно, скажут, чтоб не совала нос куда не следует? Но ничего подобного не случилось. Она спросила у хозяина паба, который спросил у человека за стойкой, тот спросил кого-то еще (это оказался Пятачок), и последний назвал адрес.

«Приятельница Дейзи?» – переспросил он. «Да, и я только что приехала в Лондон», – «Может быть, придет попозже», – «Спасибо». Анна отложила встречу на другое утро.

Было около полудня. Перед этим прошел дождь. Сейчас солнце блестело на мокрых крышах и тротуарах, и от них исходило голубое сияние. Крохотная комната Дейзи была заполнена этим отраженным светом, и Анна сощурилась, войдя. Хотя окно было открыто, сильно пахло перегаром.

Сначала Анне показалось, что в комнате никого нет. Потом за решетчатой перегородкой в углу справа она увидела высокую худую женщину в джинсах и рубашке цвета хаки, возившуюся у газовой плиты.

– Готовлю завтрак, – сказала Дейзи Баррет. – Ты кто такая, черт возьми?

– Меня зовут Анна Кевидж. Пожалуйста, извините…

Анна сознательно явилась, не подготовившись, не представляя, что будет говорить. Сейчас она неожиданно растерялась, словно незваной заявилась в гости; в каком-то смысле так оно и было.

– Выпьем? – предложила Дейзи.

Она вышла из-за перегородки, и Анна смогла рассмотреть ее. Она была высокой, немного выше Анны, очень худой и изможденной. Всклокоченные темные с проседью волосы были коротко острижены и забраны за уши. Лицо усталое. И не то чтобы морщинистое, но как бы покрытое плесенью беспокойства и раздражения, трачено временем, хотя она выглядела еще молодо, даже привлекательно. Вокруг больших темно-карих глаз следы ярко-синих теней, на длинных губах, от уголков которых шли вниз тонкие морщинки, – остатки подсохшей отслаивающейся помады. Анне вдруг стало жалко ее, и одновременно она почувствовала что-то грозное в этой потрепанной неряшливой фигуре. Дейзи оказалась совершенно не такой, какой она представляла ее себе; и она поняла, сколь наивна была, воображая эту «любовницу» маленькой, нахальной и пухленькой.

Анна хотела было отказаться от предложения выпить, но потом подумала, что лучше будет согласиться.

– Спасибо.

Дейзи протянула ей большой стакан розового, села к столу и налила себе.

– Будем!

– Будем здоровы!

– Дождь идет?

– Нет.

– Так и думала, эта дрянь за окном слепит, как солнце. Как, ты сказала, тебя зовут?

– Анна Кевидж.

– Никогда не слыхала. Занимаешься живописью?

– Нет.

– Тогда ничего не понимаю. О-хо-хо! Хочешь перекусить со мной? Сегодня, кроме бобов, ничего нет. Сегодня! Будто в другие дни у меня бифштекс из вырезки. Ты вегетарианка?

– Нет.

– А похоже.

– На ланч я вообще ничего не ем.

– Хорошо, а то тут не хватит на двоих. Шучу. Пей. Ты не сказала, чего тебе нужно. Как вообще нашла меня?

– Спросила в «Принце датском».

– Не замечала тебя в «Принце». Как узнала, что я знакома с Тимом? Глупый вопрос, всякий об этом знает.

– Конечно, я знаю о вас с Тимом, – сказала Анна. – Знаю, что вы давно вместе и…

– Ладно, ладно. Странная ты. Откуда знаешь Тима, вместе в детсад ходили? Ищешь давнишнего дружка?

– Нет…

– Тогда для чего он тебе? Или ты из полиции? Если вдуматься, это вполне может быть.

– Почему вы так думаете?

– Я всегда думаю о полиции. А Тим capable de tout. [117]117
  Способен на все (фр.).


[Закрыть]С ним ничего не случилось, да что я говорю, с ним всегда что-то случается, но чего-нибудь страшного не случилось, нет?

– Нет.

– Так мы далеко не продвинемся. Хватит говорить о Тиме, я не в настроении. Поговорим о тебе. Сколько тебе лет?

Анна вспыхнула от такого прямого вопроса.

– Тридцать восемь.

– Чем зарабатываешь на жизнь? Плащ у тебя довольно дорогой, хотя и не новый. Кстати, снимай его и садись.

Анна сняла свой черный, сохранившийся с монастырских времен плащ и села на расшатанный кухонный стул. На ней было белое летнее платье от «Либерти» с рисунком из розоватых цветов вишни, подарок Гертруды. Она нервно подобрала юбку под колени и маленькими глоточками прихлебывала вино.

– Что-то одна я говорю. И не бойся меня. Не съем. Я рада таинственной гостье, ко мне нечасто захаживают гости, таинственные или еще какие. Мне нравится твоя прическа, как у меня. Замужем?

– Нет.

– Лесбиянка?

– Что?

– Предпочитаешь женщин?

– Нет.

– Так чем же ты занимаешься? Писательница?

– Нет.

– А я писательница. Пей. Совсем не пьешь.

– Я думала, вы художница, – сказала Анна.

– Нет… была… но бросила… я романистка. Писательство все же – ад. Кто же ты, если не писательница, не художница, не лесбиянка, не домашняя хозяйка?

– До недавнего времени была монахиней, – ответила Анна.

Разговор, который пошел в непредвиденном направлении, смущал ее, а лгать не получалось. Да и не хотелось. Дейзи против воли нравилась ей. Но пора было положить конец этому допросу и узнать то, что ей необходимо было узнать. Другой возможности могло и не представиться. О знакомстве, предполагающем продолжение, совершенно не могло быть и речи.

– Монахиней? О боже! Из тех, что сидят взаперти и глядят сквозь решетку?

– Да, из тех.

– Наверное, это ужасно. Хотя есть что-то и очень привлекательное, так сказать, волнующее. Тебе надо бы написать об этом роман, он мог бы стать бестселлером. В этом есть что-то нездоровое, что притягивает людей. Хотелось бы мне самой испытать то, что ты испытала, тогда моя книга, может, стала бы увлекательнее. Почему не написать роман? Исповедь монахини! Ручаюсь, были там у вас в монастыре всякие делишки, так ведь?

– Нет.

– Да ты краснеешь! А почему ушла, выгнали?

– Нет, потеряла веру.

– Католичка, полагаю? Я ходила в жуткую монастырскую школу во Франции, пока не сбежала оттуда. Во мне никогда не было веры. Дерьмовое было детство. И что делаешь сейчас?

– Пытаюсь найти работу учительницы, но…

– Неудачно? Безработная, как я. В нашем поганом обществе творческим личностям нет ходу. Где живешь?

– В Кэмдене.

– В какое местечко ходишь? Я имею в виду ваш местный паб, боже! Да ты понимаешь английский?

– Нет у меня местечка.

– Нет? А, ну да. Я подыщу тебе. Чем отравляешься? Прости, что пьешь? То есть, кто любит пиво «Янг», кто еще что.

– Вино…

– А, винцо! Люблю это пойло. Знаю сотни винных баров. Можем как-нибудь пойти по этим кабакам. В любом случае, раз ты ходишь в «Принца датского», можно будет встретиться там.

– По правде говоря, я туда не хожу…

– Пора начать, или не на что? Все мы сейчас сидим на пособии и держимся друг друга. Давай встретимся сегодня вечерком в старом добром «Принце», и я отведу тебя в настоящий винный бар на Хэнвей-стрит!

– Извини…

– Я так и не поняла, зачем ты пришла. Я принимаю людей такими, какие они есть. Пришлось этому научиться. И обычно все кончается тем, что они плюют тебе в лицо. Ты, насколько вижу, не из таких, или я ошибаюсь?

Анна снова покраснела и чуть было не расплакалась.

– На самом деле я пришла узнать кое-что, о чем вы, возможно, не захотите говорить, – призналась она.

Анна оставила надежду узнать, что нужно, окольным путем. Осторожно выведать информацию не удалось. Придется говорить прямо. Ей было неприятно и стыдно, что она вынуждена исполнять такую роль. От всей ее вынужденной решимости не осталось следа.

– Ну конечно, почему я сразу об этом не подумала, господи! Как я туго соображаю: ты из социального обеспечения, одна из тех благодетельниц! Продолжай, дорогая, ты пришла по адресу, тут есть кого благодетельствовать! А ты знаешь, что я еще не поняла, как получить дополнительное пособие?

– К сожалению, я не из этой службы, – сказала Анна.

– Тогда сдаюсь. Выпей еще. Закуси бобами.

– Я насчет Тима…

– А, Тим. А что Тим? Ты, случаем, не старая ли его любовь? У него было много чокнутых валлиек. Ты валлийка?

– Нет. Я не…

– Похоже, ты никто.

– Я знаю, вы с Тимом долго жили вместе.

– О да, вечность.

– И до сих пор живете с ним.

– О да, разумеется! В какую игру ты играешь, монашка?

– Простите, пожалуйста, я объясню. Но только ответьте на вопрос.

– Почему я не спустила тебя с лестницы? Наверное, слишком пьяна.

Анна чуть отодвинулась вместе со стулом и положила плащ на колени. Покосилась на дверь. Дейзи по-прежнему сидела у стола. Щедро наливала себе.

– Вы с ним, знаю, – заговорила Анна, – придумали план, что Тим женится на богатой женщине и вы будете продолжать жить вместе на ее деньги.

– О господи! – вздохнула Дейзи.

Она выцедила стакан и спокойно смотрела на Анну своими огромными этрусскими глазами.

– Простите, – продолжала Анна, – пожалуйста, простите, но я должна узнать, правда это или нет?

– А почему бы этому не быть правдой? – ответила Дейзи, лукаво глядя на нее.

– Потому что это… немыслимо, это…

– А что это так тебя интересует, а? Черт, ты уже сидишь здесь столько часов. Жизнь полна немыслимых вещей, или тебе не говорили такого в твоем монастыре? Если ты вообще была когда-нибудь в монастыре. Ты частный детектив?

– Нет.

– Все равно ты мне не нравишься.

– Значит, вы это отрицаете?

– Отрицаю? Ничего я не отрицаю! Да, была у нас такая мысль.

– Вы… решили… И выполняете, вы по-прежнему вместе?

– Скажи-ка мне одну вещь, таинственная: зачем ты пришла? Отвечай честно, или я тебе врежу.

Дейзи быстро встала. Анна тоже вскочила и выставила перед собой стул.

– Я скажу вам правду. Я старинная подруга Гертруды, жены Тима. Я слышала сплетню, что вы с Тимом задумали такое… и что вы по-прежнему… и хотела узнать, так ли это… я не знала, чему верить…

– Верь чему хочешь! Да, конечно, мы кутим на деньги Гертруды! Так ты старинная подружка Гертруды, понимаю. Теперь до меня дошло. Надоедливая старинная подружка. Ты влюблена в Гертруду! Вот почему тебя так берет злость и зависть, и ты являешься сюда, втираешься в доверие, расспрашиваешь! Скажи своей чертовой Гертруде, чтобы сама приходила и спрашивала! Убирайся! Господи милосердный, будто у меня мало неприятностей, чтобы еще меня донимала ревнивая недотраханная монашка! Выметайся! И не показывай свою постную скукоженную физиономию в «Принце датском», или я тебе ее разрисую. Вали отсюда, бегом!

Анна побежала. Чуть не падая, скатилась по лестнице, в панике нашарила дверь и, задыхаясь, помчалась по улице. Полил дождь. У Анны хлынули слезы.

– Забыла спросить, ты уже была у Сэмюеля Орпена? – поинтересовалась Гертруда.

– Да, спасибо тебе за него, – ответила Анна. – Он поставил пломбу. Теперь все в порядке.

– Славный человек, правда? Ты поняла, что он католик? Я хотела тебе сказать. Обращенный. Отец Гая был в ярости.

– Я думала, что отец Гая сам был христианин.

– Англиканец-атеист, ненавидел Бога, но сохранил сентиментальное отношение к прежней вере.

– Да. Я поняла, что мистер Орпен католик. Мы говорили о Ватикане.

– Хотелось бы мне иметь друга Папу. Было бы так забавно, если б он появлялся из-за гобелена и говорил: «Дорогая, у меня был такой ужасный день, побыстрей плесни мне чего-нибудь!»

– Да… – проговорила Анна. – Да.

– Что у тебя с рукой?

– А, пустяк.

– Нравится тебе это платье с цветами вишни? Выглядит очень по-японски. Ты смотришься в нем изумительно. Ты наконец понемногу начинаешь загорать, кожа – цвета светлого печенья. Хорошо сочетается с глазами.

Разговор происходил на другое утро в доме на Ибери-стрит. Тима не было: у него магазинный зуд, покупает брюки и прочее, сказала Гертруда. А Анна подумала, что он может быть и у Дейзи. Так легко было уйти надолго.

От Дейзи Анна прямиком вернулась к себе домой и увидела Графа, который знал, куда она собиралась пойти, и поджидал у подъезда. Ведя его наверх, она чувствовала, какая печальная ирония заключалась в этом упорном желании увидеть ее. Граф был настолько возбужден желанием узнать результат, что рисковал потерять лицо.

– Так вы думаете, это правда?

– Я думаю, что это может быть правдоподобно. В этом что-то есть.

– Если есть хоть что-то, тогда это катастрофа.

– Согласна. Это конец.

Анна сказала то, что думала. Она считала вероятным, что какой-то неясный сговор был и, похоже, Тим продолжает встречаться с Дейзи. Ее поразили нотки собственницы, которые, как ей показалось, прозвучали у Дейзи, когда та говорила о Тиме. Да, что-то было. И Граф прав, детали не имеют значения. Этого было достаточно и означало конец для Тима, крушение ее надежд и возвращение радости и света в жизнь Питера. Глядя на него, она спрашивала себя: если бы она любила его беззаветной любовью, то разве не радовалась бы тому, как изменилось его лицо?

Граф отправился к Манфреду. Анна не пошла с ним. Не хотелось видеть Питера, Манфреда, может, и Мозеса, охваченных возбуждением и восторгом от открывшегося. Падение Тима никого бы не огорчило.

Анне было одиноко и тяжело. Хотелось, чтобы теперь события развивались быстро, чтобы катастрофа произошла и осталась позади. Конечно, свидетельство было неоднозначно, неопределенно; но впечатление у Анны сложилось твердое, и она не позволяла себе на что-то надеяться. В любом случае рассказать Гертруде придется, сплетни были достаточной тому причиной. Она не жалела Гертруду. Что бы ни случилось, Гертруда не пропадет, она родилась под счастливой звездой. Не жалела Тима, разум подсказывал: он не стоит жалости, все это грязно и отвратительно. Однако чувствовала странную, необъяснимую жалость к Дейзи. Тот тайный план, если он существовал, наверняка придумал Тим. Все равно они были дурной парой.

Манфред переговорил с Графом, а также с Мозесом Гринбергом. Они согласились, что Анна должна поставить Гертруду в известность. Решать, как это сделать, они предоставили Анне.

Было солнечное утро. В Лондоне жарко и пыльно, пахнет гнильцой, наверное, мечтами лондонцев об отдыхе на природе. Темза протухла. На железной дороге какая-то забастовка. Вокзал Виктория забит беспокойными, нервными пассажирами.

В гостиной на Ибери-стрит пахло тигровыми лилиями, которые Гертруда ставила в вазу. Она перенесла цветы на инкрустированный столик, к бутылкам, занявшим свое прежнее место.

– Не правда ли, они восхитительны? Тигровые лилии всегда напоминают мне об Алисе. [118]118
  Тигровые лилии всегда напоминают мне об Алисе. – Льюис Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье». Гл. II, «Сад, где цветы говорили», один из персонажей которой – Тигровая Лилия.


[Закрыть]

– Да.

– Не слишком рано будет выпить?

– Я не стану, – сказала Анна. – И вообще собираюсь снова бросить пить.

– Ну что ты!

– По мне, все вы слишком много пьете.

– Ох, дорогая, не будь такой суровой! Вот и Мозес тоже – посоветовал мне вчера поменьше сорить деньгами!

– Думаю, это Тим сорит деньгами.

– Перестань нападать на Тима! Всегда придираешься к бедному парню. Прекрати! Сегодня утром у меня отличное настроение, и я не дам тебе критиковать что-нибудь или кого-нибудь. Знаешь, мы едем в Грецию! Тим никогда там не был.

С коротко остриженными волосами, торчащими спутанной каштановой копной, Гертруда выглядела очень молодо. Она снова набрала вес и поглядывала на загар на своих располневших руках, открытых до локтя. На гладком смуглом лице лежал легкий красновато-сливовый отблеск солнца. На ней было новое изящное плиссированное платье в зеленую и коричневую полоску. Не приходилось сомневаться, что она тоже не жалеет денег.

– Забыла, была ты в Греции или нет, Анна?

– Нет.

Последовала недолгая пауза, когда обе подумали, что естественного приглашения: «Так поедем с нами!» – быть не может.

Гертруда сказала первое, что пришло в голову:

– Не желаешь взглянуть на последние картины Тима? Он теперь пишет каждый день, я так рада.

– Погоди минутку, – ответила Анна.

Они стояли у каминной полки, как это часто бывало, когда они болтали в этой комнате. Анна отошла к окну и поглядела сквозь неожиданные слезы на солнечную улицу.

– Что с тобой, дорогая? – спросила Гертруда с испугом в голосе.

Анна смахнула слезы и обернулась. Она чувствовала себя глубоко несчастной оттого, что приходится выполнять ужасную роль чуть ли не обвинителя или судьи, и от своей утраты, и от надвигающегося полного одиночества, которое вдруг окружило ее клубящимся белым туманом. Неужели то, что должно теперь произойти, отнимет у нее и Гертруду?

– Анна!

Гертруда подошла к ней и потянулась обнять, но Анна остановила ее.

– Это из-за Тима.

– Он заболел, ранен, с ним что-то случилось и никто не сказал мне?..

– Нет, он здоров, и с ним ничего не случилось. Послушай, Гертруда, может, за этим ничего не стоит, ничего совершенно, но Манфред, Мозес и Граф считают, что я обязана кое-что рассказать тебе, хотя, возможно, ты уже все или частично знаешь…

– Ты о чем?

Лицо Гертруды застыло, стало морщинистым, почти безобразным.

– Давай присядем, – сказала Анна. Она села на диван, а Гертруда придвинула себе кресло.

– Быстро, рассказывай, что…

– Ну что ж… у Тима долгие годы была постоянная любовница, надеюсь, ты знаешь о ней, Дейзи Баррет.

Гертруда колебалась, не ответить ли: «А, Дейзи, да, конечно!» – но настоящий страх и ужасное выражение обреченности на лице Анны заставили ее сказать правду.

– Нет.

Анна вздохнула.

– То, что я говорю тебе, – слухи, но есть и кое-какое подтверждение этому. Говорят… Тим по-прежнему встречается с этой женщиной или встречался до недавнего времени, и… говорят, они задумали следующее: Тим женится на богатой женщине, и они будут продолжать жить вместе на ее деньги.

Гертруда, не отрываясь, смотрела на Анну. Потом лицо чуть смягчилось. Но взгляд остался напряженным.

– Я думала, ты хочешь рассказать мне что-то серьезное.

– Разве это не серьезно?

– Нет. Ты рассказываешь слух, басню. Что это? Такого не может быть, это просто бред сумасшедшего.

– Я тоже сперва так подумала, но, кажется…

– Тим любит меня, мы все время вместе.

– В данный момент вы не вместе.

– Ты что, намекаешь?.. Анна, то, что ты говоришь, – ужасно, мерзко. Где ты подхватила эту чушь, это непотребство?

– Объясняю, – продолжила Анна. Она теперь была спокойна, холодна, никаких слез. – Ты слышала о человеке по имени Джимми Роуленд?

– Да, Тим упоминал о нем, они снимали вдвоем мастерскую, но видеть я его не видела.

– Эд Роупер встретил его в Париже, и тот рассказал ему, что Тим жил с этой девицей, Дейзи Баррет, много лет до того, как якобы влюбился в тебя, и встречается сейчас, и они задумали, что Тим женится на деньгах и их связь продолжится после этого.

– Это неправда, Анна, я знаю, что неправда. Ты говоришь, «якобы влюбился в меня». Он действительно влюбился, он действительно влюблен сейчас, в таких вещах невозможно ошибиться! У Тима, наверное, были когда-то давно любовные интрижки… то есть безусловно были, он много мне такого рассказывал… тут какая-то путаница. Эта женщина существует, кто-нибудь видел ее?

– Да, – сказала Анна. – Я виделась с ней вчера.

– Боже!.. И?..

– Она сказала, что такой план у них был и что она продолжает встречаться с Тимом. Конечно…

– Анна, Анна, ты слишком долго пробыла в монастыре, ты не знаешь, что люди лгут. Зачем же верить женщине, которая, может быть, завистливая, мстительная истеричка, да кто угодно? Абсурд. Но что все это значит, почему ты это делала за моей спиной… мне это очень не нравится…

– Прости, – ответила Анна, – и, разумеется, люди лгут. Но что нам делать? Мы не можем просто игнорировать слух, когда…

– Мы… сколько вас, кто проверял эту сплетню, обсуждал ее? Ты сказала: Манфред и Граф… Нет, какой кошмар, можно сойти с ума…

Гертруда вскочила с кресла и подбежала к окну, как Анна прежде. В отчаянии она смотрела на улицу, словно ища помощи в мире, который ничего не ведал о ее беде. Запустила пальцы в волосы, потерла пылающее лицо, потом вернулась к камину и стояла, глядя на подругу. В руках она непроизвольно вертела фарфорового виолончелиста с каминной полки.

– И еще Мозес, – добавила Анна. – Надо что-то делать. Они решили, что мне следует все рассказать тебе, просто рассказать. Да, и, разумеется, знает Эд Роупер, а он, возможно, сказал одному-другому. Мозес услышал об этом от кого-то еще.

– Проклятый Эд Роупер! Значит, кто угодно может знать… а это ложь, грязная ложь… Анна, как у тебя язык повернулся…

Анна выдержала горящий, злой взгляд Гертруды. Она подумала, отчасти успокаивая себя, что Гертруде случившееся крайне неприятно, ей неприятно терять лицо, она еще не верит в это, но ее бесит, что другие могут поверить.

– Тут нет моей вины, – сказала Анна. – Я всего лишь посредник. Ты в конце концов неизбежно услышишь эту неприятную сплетню от кого-нибудь, так не лучше ли прежде услышать об этом от меня? Пожалуйста, не сердись так, дорогая.

– Я не «сержусь», как ты выражаешься! Я… у меня слов нет! Ничего не соображаю… Ты и Граф невероятно легковерны… но меня удивляет Манфред… И все равно я ничего не понимаю. Говоришь, ты видела эту женщину? Как ее зовут?

– Дейзи Баррет. Эд услышал эту историю от Джимми Роуленда, который, по твоим словам, друг Тима. Роуленд сказал, что Тим и эта женщина…

– Да-да, не повторяй, договорились, что Тим женится на мне, чтобы они могли жить припеваючи на мой счет! Анна, Анна, только подумай!

– Знаю, звучит абсурдно, – сказала Анна, не двигаясь с места и глядя на Гертруду. – Я не говорю, что это правда! Но что-то же породило этот слух. Та малость, которую мне удалось выведать, похоже, соответствует…

– Как ты нашла ее?

– Узнала адрес в пабе, в котором она бывает, Роуленд назвал Эду этот паб. Она сказала, что долгие годы была любовницей Тима, намекнула, что и сейчас ею является, и сказала, что такой план был… Конечно, она могла во всем лгать. У меня создалось впечатление, что кое-что тут правда. Но не лучше ли тебе спросить Тима? Если все это злонамеренная ложь, лучше будет немедля выжечь ее.

– «Выжечь» – неподходящее слово, – сказала Гертруда, которая даже в момент крайнего душевного волнения не могла удержаться от перенятой у Гая привычки делать замечания по поводу неточных выражений. Она как будто немного успокоилась. – Да, хорошо, я знаю, что твоей вины тут нет. Что она собой представляет?

– Запущенная, мужеподобная, худая, изможденная. Похоже, образованная. Говорят, художница, но называет себя писательницей. Живет в ужасно грязной квартирке близ Шепердс-Буш. Много пьет.

Гертруда задумалась, потом сказала:

– Конечно, она лжет. Наверное, она знала Тима много лет назад. Возможно, услышала, что он женился, и выдумала всю эту историю, чтобы вытянуть из нас деньги – хотя представить не могу, как она рассчитывает сделать это.

– Я тоже, – сказала Анна, – так или иначе, она не производила впечатления человека, способного что-то выдумать, чтобы шантажировать кого-то. Она мне даже понравилась.

– Понравилась?

– Да, а что тут такого, люди производят на нас впечатление независимо от нашего желания.

– Ты говоришь, она пьяница?

– Думаю, что да. Она бывает невменяемой, малость ненормальной, я имею в виду – необузданной… и уж точно вызывающей…

– Тебе понравится кто-то, кто порочит моего мужа самым омерзительным способом, какой можно вообразить?

– Нет, я не так выразилась. Просто я хотела сказать, что не считаю ее явным параноиком или мстительной лгуньей. Не знаю, что и думать, Гертруда. Я сказала тебе все, что должна была сказать.

– Тебя это радует. Ты всегда была настроена против Тима, всегда ненавидела его и норовила очернить и принизить его…

– Меня это не радует!

«Если бы ты только знала, – думала Анна, – насколько не радует. Если бы только знала, сколько усилий я приложила, действуя в ущерб собственным интересам!»

– Ты презираешь Тима.

– Ошибаешься. Я лишь считала и продолжаю считать, что он недостаточно хорош для тебя.

– Ты его совершенно не знаешь, не понимаешь, ты просто ревнуешь, бессовестно ревнуешь…

– Я, по крайней мере, не охочусь за твоими деньгами, – ответила Анна.

Фарфоровый виолончелист упал на пол и разбился. Анна встала. Обе женщины смотрели на осколки, усыпавшие зеленые изразцы, окаймлявшие камин.

Глаза Анны наполнились слезами.

– Прости, дорогая.

– И ты прости меня, – сказала Гертруда, отходя от камина. – Я так потрясена. Такое чувство, будто все против меня. Я не виню тебя. Но ты рассказывала эту ужасную, безумную историю… как будто злорадствуя… вероятно, мне это показалось… я знаю, ты не желаешь причинить мне боль. Допускаю, раз пошел слух, кто-то должен был поставить меня в известность. Просто хотелось, чтобы это была не ты. Пусть бы лучше Граф рассказал об этом.

– Граф… да… ох, если б только ты вышла за него.

Услышав какой-то звук, они застыли на месте, потом посмотрели друг на друга и быстро принялись стирать следы слез. Раздавшийся звук был скрежетом ключа в замке парадной двери.

Тим, мыча песенку, вошел в квартиру и прямиком проследовал в гостиную, нагруженный свертками.

– А вот и я. Привет, Анна! – Он постоял, переводя взгляд с одной женщины на другую. – Что случилось?

– Я пойду, – быстро проговорила Анна.

– Нет, Анна, не уходи. Я хочу, чтобы ты услышала, как Тим опровергнет этот грязный поклеп.

– В чем дело? – спросил Тим, глядя на них с беспокойством, перешедшим в испуг.

– Тим, – заговорила Гертруда, – у тебя была долгая любовная связь с женщиной по имени Дейзи Баррет, и встречался ли ты с ней после… после Франции… и решили ли вы с ней, что тебе надо жениться на богатой? – Глаза у Гертруды были красные, губы еще мокрые от слез, но голос звучал твердо и холодно.

Слова Гертруды произвели на Тима эффект разорвавшейся бомбы. Он выронил свертки на пол, шея, лицо и лоб побагровели. С открытым ртом он уставился на жену потрясенным, жалким взглядом – само воплощение вины и безмолвного ужаса.

Анна кинулась мимо него прочь из гостиной. Подхватив на бегу свой монастырский плащ в прихожей, вылетела на лестничную площадку, сбежала по ступенькам и помчалась по улице, еще быстрее, чем вчера, когда спасалась от Дейзи Баррет.

– Тим… – проговорила Гертруда, ее глаза наполнились слезами, а голос звучал глухим эхом Страшного суда.

– Так ты знаешь о Дейзи?.. – промямлил Тим.

От замешательства, глупости и ярости на судьбу он ничего не соображал.

– Значит, это правда, – сказала Гертруда.

Отчаяние прорвалось в этих словах, но теперь она вновь была холодной, суровой, пугающей. Ища носовой платок, она пошарила в кармане, затем, отвернувшись, в сумочке. Вытерла глаза и принялась подбирать с полу осколки фарфоровой обезьянки и складывать их на каминную полку.

– Ну да, – сказал Тим, – то есть, я не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Мне надо было бы давным-давно сказать об этом, я и собирался. Знаю, я поступил как дурак, но, понимаешь…

– Ты собирался рассказать, что хладнокровно обманывал меня?

– Я должен был рассказать, только не думал, что это имеет какое-то значение, думал, это подождет, я не обманывал тебя, я считал, что…

– Ты жил с этой женщиной много лет?

– Да, но…

– И вы до сих пор встречаетесь, она твоя любовница?

– Нет!

– Ты встречался с ней после того, как мы… полюбили друг друга?..

Как многие из тех, кто лжет безотчетно и нерасчетливо, Тим слишком ленился тщательно продумывать последствия своей лжи и, будучи уличен в ней, с готовностью говорил правду, чисто формальную в его понимании.

– Да, – подтвердил он.

– В таком случае ты понимаешь, что все кончено, – сказала Гертруда. – Все кончено между мной и тобой. Кончено.

– Ты не понимаешь, – возразил Тим. – Я порвал с ней, в самом деле, а потом снова встретился с ней, но это было, это не было…

– И ты вместе с ней придумал, что тебе стоит жениться на богачке, чтобы жить на ее деньги со своей любовницей.

– Мы говорили об этом! – воскликнул Тим. – Но то была просто шутка, мы шутили промеж собой, мы никогда…

– Шутили, – сказала Гертруда. – Твоя шутка зашла слишком далеко. Так ты женился на мне ради шутки!

– Нет. Ты неправильно меня поняла. – Он пытался вспомнить все, что говорил в последние минуты. – Я действительно встречался с Дейзи после того, как ты…