Текст книги "Честный проигрыш"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Айрис Мердок
ЧЕСТНЫЙ ПРОИГРЫШ

Джанет и Рейнольдсу Стоун

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

– Джулиус Кинг.

– Звучит так, будто бы его имя ввергает тебя в глубокие размышления.

– И оно в самом деле ввергает меня в глубокие размышления.

– Он не святой.

– Да, не святой, но…

– Но что?

– Он в Англии.

– Я знаю.

– От кого?

– Аксель сказал.

– Никогда не подозревала, что Аксель с Джулиусом знакомы.

– Что не странно, имея в виду характеры и Джулиуса, и Акселя.

Сидя в саду своего дома по адресу: Прайори-гроув, Лондон, Ю-3, 10, Хильда и Руперт Фостер праздновали, распивая бутылку полусухого шампанского, двадцатилетие своей свадьбы. Хильда – уже чуть располневшая прехорошенькая женщина – вольготно раскинулась, выставив загорелые коленки из-под подола короткого, свободного кроя оранжево-золотистого платья. Ноги ее были босы. Волнистые темные волосы прошиты кое-где тонкими прядками седины.

Ее муж, сохранивший в лице что-то мальчишеское, крупный и сильный, только недавно после ее уговоров исключивший из своего гардероба шорты, сидел, расстегнув рубашку и подставив грудь солнцу, надеясь, что красноватая кожа приобретет наконец желаемый коричневый цвет. Его густая светлая шевелюра с годами выцвела, волосы потеряли блеск и стали сухими, но все-таки не оставляли сомнений в том, что растут на голове природного блондина.

Супруги красиво смотрелись вместе. Всегда готовые помочь другим, они и себе не отказывали в тратах на удовольствия. Последним, все еще ощущаемым как новинка, приобретением был небольшой плавательный бассейн – сверкающий блестками искр синий квадрат в середине огороженного, прямоугольной формы сада. Окружали сад старые красно-кирпичные стены с укрепленной на них решеткой, увитой пышно цветущими сейчас стеблями «альбертинок» и «белых малышек». Запах роз смешивался с запахом ромашки, которую Хильда пыталась выращивать в желобках между вымостившими сад плитами.

– А кто рассказал тебе? – спросил Руперт.

– «Ивнинг стэндард».

– Ну разумеется. Джулиус ведь теперь знаменит. О нем столько писали, когда он решил устраниться от всех этих дел, связанных с производством бактериологического оружия.

– А чем конкретно занимался Джулиус?

– Нервно-паралитическими газами. И разновидностью сибирской язвы, против которой бессильны антибиотики.

– Все вы в восторге, оттого что Джулиус с этим покончил. А я ставлю ему в вину, что он в это ввязывался.

– Чтобы найти противоядия, надо сначала изучить яды.

– Ненавижу эту дурацкую присказку. Ею оправдывают столько зла!

– В науке, Хильда, нет жестких границ. Стремясь принести пользу или просто исследуя увлекательную проблему, ученый-биолог иногда натыкается на что-то, пригодное для военных. Но это не может сразу же погасить его любознательности. Кроме того, уж лучше временный паралич, чем тела, разлетающиеся на куски.

– Для меня это неубедительно. Я думаю, что биологу стыдно иметь отношение к производству оружия. Многие вызываемые им болезни вовсе не временные. И если уж выбирать, я предпочла бы разлететься на куски.

– При этом иногда выживают, но остаются обрубками.

– Ой, Руперт, хватит споров. Слишком жарко, и я не могу шевелить мозгами. А тебе, как я вижу, ужасно хочется защитить Джулиуса.

– Джулиус не нуждается в защите: он поступил в соответствии с принципами.

– И вам, мркчинам, кажется, что это все оправдывает! Он ничем не пожертвовал. Он крупный биохимик и может получить работу где угодно. Кроме того, у него есть средства. Кстати, откуда они? Он получил их в наследство?

– Да. Насколько мне помнится, он из семьи банкиров. Но не забудь, что в Южной Каролине у него была изумительная лаборатория, любое необходимое оборудование и неограниченное финансирование. Как, кстати, называется это место, где он работал?

– Диббинс. Диббинс-колледж – этот адрес я не забуду до конца своих дней.

– В связи с Морган?

– Да. Правда ли, что всю его работу финансировали военные?

– Правда. Хотя в лаборатории занимались и не только бактериологическим оружием. Джулиус с интересом участвовал в массе других проектов. В обедневшей старушке Европе он уже никогда не получит таких условий.

– Ну, он не обязан жить в обедневшей старушке Европе. И журналистам он заявил, что уволился, потому что продолжать эту работу ему стало скучно. О принципах речи не было. Принципы сочинили возвышенно мыслящие друзья.

– Джулиус ироничен. Он не станет распахивать душу газетчикам.

– Мне его заявление понравилось. И я совершенно уверена, что скука может подвигнуть Джулиуса на что угодно.

– Ты намекаешь на его роман с твоей обожаемой младшей сестрой?

– Ничуть. Я вовсе не имела в виду Морган. Возможно, там как раз все было серьезно.

– Для нее – безусловно.

– Да. А вот в чувствах Джулиуса я так и не разобралась. Письма Морган были полны эмоций и очень малоинформативны.

– И все-таки что же произошло у них в этой Южной Каролине? И кто на самом деле кого бросил?

– Не знаю, Руперт. Дождемся моей обожаемой младшей сестры, и она, без сомнения, просветит нас.

– Интересно, а знает ли Морган, что ее бывший любовник тоже окажется в Лондоне?

– Да… очень странно, что они оба приедут едва ли не одновременно.

– Может, они решили встретиться в Лондоне?

– Нет. Морган уверена, что разрыв окончателен. Об этом она как раз пишет ясно. И мне кажется, что расстались они уже довольно давно. Понятия не имею, в курсе ли Морган, что Джулиус приезжает. Это может стать потрясением.

– В особенности если хочешь забыть свое чувство.

– Подожди. Мы ведь еще не знаем, кто тут кого хочет забыть.

– Но им вовсе не обязательно сталкиваться. Морган, конечно же, будет жить тут, у нас. Но если Джулиус позвонит мне, я приглашу его к себе в клуб. Да, а знает ли Таллис, что Джулиус приезжает?

– Сомневаюсь. У него никаких контактов с миром Джулиуса, и он не читает вечерних газет по причине их несерьезности. Знает ли Таллис о приезде Морган? Вот в чем вопрос!

– Морган не написала, что сообщила ему об этом?

– За весь последний год она вообще ни разу не упомянула его имени.

– Гм, думаю, Таллису все же надо дать знать. В конце концов, они с Морган женаты. Она по-прежнему миссис Таллис Броун.

– А я думаю, лучше подождать Морган и понять, что она собирается делать.

– Возможно, она вернется к Таллису.

– Если он примет ее после двух лет незапланированной отлучки и бурного романа.

– Таллис простит ей все, что угодно, и ты это знаешь, Хильда.

– «Простит»! Что толку в прощении. Морган необходим сильный мужчина, руководитель.

– Все ее вещи так и остались у Таллиса?

– Да. Он не позволил мне забрать их.

– Предполагая, вероятно, что ее дом по-прежнему там.

– Трогательно. Но не слишком разумно.

– Или, напротив, предусмотрительно.

– Если он хочет ее видеть – да. Все материалы по работе над книгой об этой глос…

– Глоссматике.

– Ну и словечко! Какая умница Морган. Понимать, что оно значит, – это уже немало.

– По-моему, мы должны отказаться от всякой предвзятости. Если Морган проявит готовность вернуться к мужу, необходимо всячески поддержать ее. Не нам судить, какие раны заживают, а какие – нет.

– Согласна. Но знаешь, мне не представить Морган под мужним кровом после всей этой бури чувств в Южной Каролине. А с другой стороны, почему бы и нет? Но прошу тебя, Руперт: ни слова Таллису. Мы ведь даже не знаем, поселится ли Морган в Лондоне. Может, она еще куда-то собирается.

– У нее будут трудности с работой. Биологи нужны повсюду, а вот филологи с уклоном в философию, пожалуй, излишняя роскошь для современного мира.

– А ведь началось все с филологической конференции. Она познакомилась с Джулиусом на второй день. И в результате, поехав на две недели, осталась там на два года. И виноват в этом ты.

– Что могло быть естественнее, чем попросить бывшего однокурсника уделить толику внимания моей свояченице, ненадолго заехавшей в их края!

– А попытается ли Таллис увидеть Джулиуса? Ведь они никогда не встречались. Я прав?

– Думаю, и не слышали друг о друге, пока Морган не сошлась с Джулиусом. Но неужели ты считаешь, что Таллис захочет явиться к Джулиусу и выступить в роли оскорбленного супруга? Это как-то не вписывается в его образ.

– Не вписывается. Но он может прийти к нему просто из любопытства. Чтобы увидеть человека, разрушившего его брак.

– Но ты же всегда говорила, что вины Джулиуса тут нет. Утверждала, что Морган и Таллис все равно шли к разрыву.

– А ты всегда спорил. У тебя слишком сентиментальное отношение к браку.

– Слышать такое из твоих уст! Да еще и сегодня!

– Хорошо, просто сентиментальное. О любых парах ты говоришь не иначе как с придыханием. Даже когда эта пара – Аксель и Саймон.

– Я верю, что они счастливы. Если ты это хотела сказать – все верно. И я хочу, чтобы их счастье продолжалось. Если ты это хотела сказать – тоже верно.

– А ты уверен, что Саймон – гомосексуалист? – Да.

– Что ж, он твой брат: тебе виднее.

– Я и Акселя знаю очень давно. Сначала студентом, потом сослуживцем по департаменту. И я почти не сомневаюсь, что у этой пары все в порядке.

– А где Аксель познакомился с Джулиусом?

– Они в одно время учились в аспирантуре. Мы тогда все втроем были в Оксфорде.

– Как странно, я и забыла, что Джулиус оксфордец. В нем столько экзотического, иностранного. Но какой скрытный Аксель: ни разу не упомянул об этом знакомстве. Похоже, все голубые немножко себе на уме.

– Душечка Хильда, гомосексуальность вовсе не формирует всех черт характера. Аксель из тех, кто чаще молчит. А эта тема почему-то не всплывала. Да, Аксель у нас молчун. Вот Саймон – болтунишка. Кстати, он приходил сегодня плавать?

– Да, поплескался вволю как раз перед ланчем. Мы немного поговорили. Приятно, что теперь, благодаря бассейну, Саймон приходит чаще.

– Он понял, что они приглашены сегодня вечером?

– Разумеется. Но они, как всегда, опаздывают.

– Не забыть посоветоваться с ним о переоборудовании ванной.

– Его вкусы по части убранства ванных достаточно странные для специалиста по восемнадцатому веку. Милый старина Саймон. Помнишь, как дивно они смотрелись с Морган в день нашей свадьбы? Прямо не верится, что и впрямь прошло двадцать лет, да, милый?

– Они были еще детьми. А ты уже строила планы их поженить.

– Конечно. Ведь это были моя сестра и твой брат. Немного отдает кровосмесительством, но вообще было бы славно.

– А они в самом деле ладили друг с другом.

– Да. Но однажды, позднее, я расспросила Морган, о чем это они так таинственно шепчутся, и выяснилось, что Саймон рассказывал ей о своих гомосексуальных подвигах. Думаю, секс был у них главной темой. Морган жаждала знать подробности. Подозреваю, ей и самой пришлась бы по душе роль авантюрного юнца, из тех, что высматривают себе пару около «Пикадилли-Кольцевой».

– Хильда!

– Руперт, будь добр, вызволи этого шмеля из бассейна. Спасибо. Насекомым следовало бы иметь лучший инстинкт самосохранения. Надеюсь, наш ежик не свалится в воду. Как ты думаешь, есть у ежиков здравый смысл? Скажи, это гадко, что мы пьем шампанское, не дожидаясь гостей?

– Вовсе не гадко. Нам позволено все.

– Наверное, это нечестно быть такими счастливыми?

– Совсем напротив. Это большая честь.

– Расположиться, словно дома, на блаженных небесах?

– Да, стать законными небожителями.

– Но разве это не делает нас чуть-чуть эгоистами?

– Делает. Но давай простим себе это. Во всяком случае сегодня.

– Принято. Руперт, это ведь потрясающе, что после стольких лет тебе все еще нужна только я. Почти все твои сверстники бегают за молоденькими, а ты не прячешь обручального кольца и продолжаешь писать мне любовные письма.

– Не менее потрясает и то, что ты бережешь их.

– И ведь я старше тебя…

– Не думай об этом, Хильда. Вовсе не старше.

– А ты не забыл в этом месяце послать взнос в «Помощь Оксфорда голодающим»?

– Мне ясен ход твоих мыслей. Нет, не забыл.

– Конечно, ясен. Глупо, наверно, испытывать чувство вины оттого, что тебе повезло.

– Еще шампанского, дорогая? Какая все же немыслимая жара. Я просто взмок. Пью слишком много, а, Хильда?

– Мы оба перебарщиваем с выпивкой. И, конечно, это не прибавляет стройности. Я так надеялась на бассейн…

– Плавание освежает душу, но, боюсь, не спасает талию. Как бы там ни было, спиртное помогает при бессоннице. Какое счастье, что я счастлив. Будь это иначе, бессонница стала бы сущим кошмаром.

– Какое дивное солнце. Руперт, я рада, что мы не поехали в Пемборшир.

– Ну нет, в коттедже сейчас славно. Хотя и здесь, в саду, сегодня – словно за городом.

– Глупо было, наверное, приглашать Саймона с Акселем на этот вечер.

– Почему же? Прекрасный повод, чтобы собраться всей семьей.

– Аксель противник семей. Он из тех голубых, кто предпочитает не вспоминать о естественных отношениях.

– Но не мог же я пригласить Саймона одного! Они супруги-неразлучники.

– Мне кажется, Акселю неприятно видеть нормальную счастливую семью. Он предпочел бы, чтобы все мужчины бросили всех женщин.

– Глупости, Хильда. Он, напротив, строг и полон уважения к приличиям. Вспомни: его шокировало, что Морган бросила Таллиса.

– Ну это потому, что он любит Таллиса и не любит Морган.

– Допустим. Но тебя он любит.

– Я знаю это. Он дьявольски ироничен, но мил. Ты думаешь, их ménage с Саймоном будет долгим?

– Почему бы и нет? Он длится уже три года. А следовательно, способен длиться и дольше.

– Все эти связи между геями такие непрочные.

– Только лишь потому, что общество усложняет их жизнь. Гетеросексуальные отношения ограждены институтом брака и необходимостью потомства. Не будь этого, они оказались бы столь же непрочными. Так что, если люди подходят друг другу, почему бы им и не оставаться вместе?

– А как ты считаешь: не будь у нас одобрения общества, мы оставались бы вместе все эти годы?

– Думаю, да, возлюбленная жена моя. А ты как полагаешь?

– Так же. Мы с тобой думаем одинаково! Но мы, как уже было установлено, особый случай. И во многом так схожи. А Аксель и Саймон разные. Думаю, что жить с Акселем очень трудно. Он мрачный и замкнутый. А Саймон так на все реагирует, часто ребячлив, любит удовольствия. Говоря «удовольствия», я не имею в виду ничего плохого. И потом: все голубые имеют склонность обострять отношения. Не знаю ни одного, кого к этому не тянуло бы.

– Любое утверждение, начинающееся со слов «все голубые…», изначально лживо. Оно из серии «все мужья…». Например «все мужья за сорок изменяют женам».

– Наш пример опроверг это утверждение. Насколько я могу судить, Аксель командует Саймоном.

– Есть люди, которым нравится, чтобы ими командовали.

– Да, вероятно. К тому же Саймон намного моложе. Слава богу, что наш союз абсолютно демократичен. Они, я подозреваю, жестоко ссорятся каждый вечер.

– Не понимаю, почему ты так думаешь, Хильда. И потом, можно жестоко ссориться каждый вечер и все же любить.

– Слава богу, что мы не ссоримся каждый вечер. Для меня это было бы доказательством отсутствия любви.

– Браки бывают разными.

– Ты неисправимо великодушен, Руперт.

– Мне кажется, проблемы этой пары прямо противоположны. Они настолько заняты друг другом, что едва замечают что-либо вокруг.

– К вопросу об институте брака и потомстве. Полагаю, наш сын едва ли почтит нас сегодня своим присутствием?

– Разумеется, я пригласил его. И, разумеется, он никак не откликнулся.

– Он не придет.

– Не придет.

– Ох, Руперт! Не написать ли тебе снова в Кембридж?

– Мне больше нечего им сказать. И заметь: до сих пор они очень терпимо воспринимали все выходки Питера.

– А то, что он не сдал экзамены за первый курс, не страшно?

– Не очень. Если, конечно, он согласится вернуться к занятиям в октябре.

– Он знает, что совсем не обязан заниматься классикой. Может выбрать и что-то другое.

– Он возражает не против специальности, а против университета как такового.

– Невероятно! Кембридж в его возрасте – ведь это сказка. Быть девятнадцатилетним первокурсником, иметь массу друзей…

– Не было массы друзей, пойми ты, Хильда! Молодежь вовсе не дружит сейчас, как дружили мы. Дружба вышла из моды. Когда я в его годы был в Оксфорде, у меня были сотни друзей.

– И ты до сих пор сохранил почти всех. Я все понимаю. Хоть бы у него появилась девушка! Я надеюсь, он не готовится унаследовать вкусы своего дяди. А все-таки почему Питер не прижился в Кембридже? Сколько раз мы пытались ответить на этот вопрос!

– Думаю, дело не в частностях. Кроме того, у него свой взгляд на мир, взгляд, который с трудом умещается в нашем сознании.

– Не понимаю я современную молодежь. В чем смысл их ухода от жизни? Ты это понимаешь?

– Они яснее нас видят несправедливость общества.

– Это всегда было свойственно молодежи. Но прежде совсем не уничтожало joie de vivre. Мы тоже отвергали общество и все же танцевали на балах!

– По правде говоря, мы ничего не отвергали, Хильда. А joie de vivre нередко ведет к безответственности и компромиссам. Нынешние ребята, видя, насколько несовершенна действующая система, стремятся как-нибудь ощутимо выразить ей свой протест. Не забывай, что поколение Питера – первое, которое реально представило себе возможность тотальной гибели, и первое, целиком выросшее в отсутствие Бога.

– Мы тоже не верили в Бога, но это не заставляло нас отворачиваться от созданного им мира.

– Во времена нашей юности ощущение Бога так или иначе витало вокруг. Сейчас этого нет.

– Тогда пусть делается коммунистом. Отвергать все, по-моему, цинично.

– Нет-нет. Цинизм – страшный порок. Порок нашего времени, способный зачеркнуть все. А эти юнцы, напротив, пропитаны некой странной любовью…

– Иногда ты несешь ахинею, дорогой Руперт. Но мне все равно очень нравится тебя слушать. Теперь я жалею, что мы разрешили ему жить у Таллиса. Таллис ведь тоже, так сказать, из отвергающих.

– Ну, не преувеличивай, Хильда! Впрочем, согласен, что отпустить Питера в Ноттинг-хилл было скорее всего ошибкой. Казалось, там он начнет реальнее смотреть на вещи.

Ведь после того, как наши с ним отношения… во всяком случае, мои с ним отношения стали…

– Питер явно надумал уйти от нас.

– А уж лучше жить с Таллисом, чем болтаться черт знает где в одиночестве.

– Именно. Как я боюсь, что он пристрастится к наркотикам! И потом, ему захотелось поселиться с Таллисом. А то, что ему захотелось хоть чего-то, уже было манной небесной.

– К тому же Таллис уверял, что сумеет ему помочь.

– Бедняге Таллису нередко кажется, что он способен помогать ближним, а на деле он абсолютно беспомощен. А его дом, Руперт! Там ведь никогда не убирают. И все завалено сверху донизу жутким хламом. Запах, как в зоопарке. И этот старик отец, который все время что-то жует. Не удивлюсь, если у них там вши, но Таллис этого, само собой, не замечает. А Питер нуждается в строгости и порядке. Жизнь на вонючей помойке едва ли прибавит ему благоразумия.

– Ты все излишне драматизируешь, Хильда. И, насколько я помню, в Патни, где Таллис жил с Морган, тоже все было вверх дном.

– И я всегда считала это дурным знаком. Если люди живут в любви, вокруг них всегда порядок.

– Абсурд. И не станешь же ты отрицать, что эти двое любили друг друга?

– Возможно. Но полной уверенности я не испытывала. И еще: они оба были какие-то не от мира сего.

– Жалко, что у них не было детей.

– Не знаю, хотела ли Морган ребенка. Ей хотелось свободы, чтобы всегда быть готовой к новому. А Таллис, конечно же, не без странностей. В четырнадцать лет потеряв сестру-близнеца, он свихнулся, да так и остался свихнутым.

– Никогда в жизни не встречал человека более уравновешенного, чем Таллис.

– Так и ждала, что ты это скажешь, милый. Однако я всегда была уверена, что из их брака ничего хорошего не выйдет.

– Правильней было бы не повторять это так часто. Бывает, что прорицателям не прощают.

– Морган простит мне что угодно. И я ей – тоже.

– Знаю. Вы с ней очень близки.

– И тебе даже не представить, как близки.

– Ты даешь мне повод для ревности!

– Не глупи, милый.

– А ты ведь немножко собственница в том, что касается младшей сестры..

– Конечно. И всегда считала всех ниже ее.

– То, что ты очень хорошенькая, а она – нет…

– Не играет здесь никакой роли. У Морган интеллектуальное лицо. И какой ум! Она могла бы выйти замуж за кого угодно. Таллис совсем не тот, кого ей следовало выбрать. Ей нужен человек с большим чувством собственного достоинства.

– Или тот, кто стал бы ею командовать.

– Нет, Руперт. Морган тоже за демократию. Если бы Таллису удалось найти приличную работу, в университете… А это возможно, если только он постарается…

– Но он всегда был «вторым»…

– Ой, только не заводи речь об этих лидерах с врожденным чувством первенства и превосходства. Таллис бесспорный интеллектуал или, во всяком случае, стал бы таким, если б хоть чуточку подтянулся. Что у него с этой книгой о Марксе и де Токвиле, за которую он принимался?

– По-моему, заброшена.

– То-то и есть. Всегда у него несуразица, дилетантство, неспособность довести дело до конца. Это дурацкое преподавание в вечерних школах, попытки стать социальным работником. И все без результата, все брошено где-то на середине. В этом есть что-то жалкое. И потом: лучше бы он нормальнее реагировал на Морган.

– Ты хочешь сказать – ревнивее?

– Да. И, пожалуйста, не говори, что быть выше ревности – благородно.

– Я как раз собирался.

– Природу не обманешь, физиологию – тоже.

– Лично мне широта души импонирует. Но вообще-то, моя дорогая Хильда, откуда мы знаем, ревнует он или нет. Таллис ведь не обязан рассказывать нам об этом.

– Конечно. Но ему не хватает полета. И он такой недотепа.

– Мне кажется, что он просто дико устал.

– Устал? А как же иначе! Хватает больше, чем может осилить. Потом не выдерживает, надрывается. С тех пор как ушла Морган, он вообще ни на что не способен и ему ничто не удается.

– Мы с тобой в этой жизни редкостные удачники и не можем почувствовать, каково это. И все-таки ты, дорогая, я думаю, слишком строга к тем, кому что-то не удается.

– Да, я действительно считаю, что способность добиваться результата – непременный элемент нравственного поведения. Умение придать жизни целостность и разумно использовать данные от природы таланты должно быть свойственно каждому настоящему человеку. А Таллис подает Питеру очень опасный пример. Похоже, он не понимает, что ему по плечу, а что – нет. Это совместное проживание с престарелым отцом – просто безумие. Желание взять к себе Питера – тоже. Да, а ты знаешь, что Таллис говорит Леонарду «папочка»? Взрослый мужчина, который называет отца папочкой, – это вообще запредельно.

– Запредельно, Хильда? И за какие же пределы это выходит?

– Оставь этот большевистский напор, Руперт. «Да, папочка», «Конечно, папочка». Может быть, это и безобидно, но все же указывает на какую-то неполноценность. А Леонард не дурак, хотя и со странностями. Теперь мне даже легче с Леонардом, чем с Таллисом.

– Леонард очень любил Морган.

– И этот разрыв был для него тяжелым ударом. Пожалуй, я съезжу к ним завтра. У тебя найдутся спичечные коробки для Леонарда?

– Надо взглянуть. А что ты собираешься сказать Питеру?

– Ничего нового. У меня нет к нему подхода, солнышко. Ты знаешь ведь, как это происходит. Чуть что, мы оба начинаем горячиться, а потом Питер погружается в эту ужасную непроницаемость. О, Господи!

– Я все время виню себя…

– За что? Это самый страшный вопрос. За что? В чем мы ошиблись с Питером? Ты должен, не откладывая, снова с ним увидеться. Это необходимо, Руперт.

– Когда мы видимся, я сразу же оказываюсь в роли сурового отца. Вовсе себя таковым не чувствую, но это происходит как-то механически.

– Знаю. И, боюсь, все наши рассуждения были такими же механическими. Мы были так уверены, что, если Кембридж представляется ему затеей богачей, он с радостью будет помогать Таллису возиться с ямайцами. Но, похоже, и это ему совсем не по вкусу.

– Хоть бы он захотел поехать за границу! Я в его возрасте…

– Да, конечно. Когда вы в последний раз виделись, Таллис сказал тебе что-нибудь новое? Впрочем, откуда у него новости!

– О Питере? Он обронил что-то таинственное. Сказал, что Питер не слишком тверд в разграничении своего и чужого.

– Что он имел в виду? Не хочет же он сказать, что Питер ворует?

– Я не стал углубляться в этот вопрос. Меня и так вымотали предыдущие полчаса с Питером. Да еще куча негритят визжали тут же, на пороге.

– Дорогой мой, боюсь, что Таллис действует тебе на нервы. Как и мне.

– Он просто не понимает, что приличия требуют иногда закрыть двери.

– И потом, Таллис вечно все раздувает. Ему приятнее, когда вокруг полный кошмар.

– Это присуще всем несчастливым людям.

– Думаю, стоит пригласить Таллиса сюда, все обсудить и выработать новый план действий. Черт! Это немыслимо: ведь здесь будет Морган!

– Мне кажется, Таллис уже не способен влиять на Питера. У него был какой-то авторитет. Теперь это утрачено.

– Прежние мерки утрачены. Люди перерастают Таллиса. Уверена, именно это случилось с Морган. Но, Господи, как я хочу, чтобы хоть кто-нибудь уговорил Питера вернуться в октябре в Кембридж!

– Может быть, разговор с Акселем…

– Я тоже думала об этом. Но Питер, судя по всему, отдалился от Акселя. Раньше тот ему нравился, но в последнее время… И потом, Питер никогда по-настоящему не ладил с Саймоном.

– Возможно, одно связано с другим. Но у нас еще уйма времени, Хильда. В колледже всё понимают.

– Да. Нам не следует так волноваться. А не сумеет ли Морган помочь Питеру?

– Он был к ней очень привязан. И всегда восхищался ею. А для Питера это немало.

– Правда, он сильно повзрослел с тех пор, как последний раз видел свою «тетю Морган».

– А Морган, скорее всего, самой нужна помощь.

– Знаю, Руперт. Подозреваю, она потерпела жестокое поражение. Морган так бережет чувство собственного достоинства. А ему нанесен очень крепкий удар. Как звучит то латинское изречение, которое ты всегда любишь повторять: dilig… а дальше?

– Dilige et fac quod vis. Люби и поступай свободно.

– Да. Морган казалось, что она сможет следовать этой заповеди. А все обернулось таким провалом.

– Думаю, этой заповеди вообще невозможно следовать. Ее недосягаемость и ведет нас в потемки.

– Б поземку?

– Нет, в потемки. Человеческого бытия.

– Но если это изречение неприменимо, зачем ты вечно его цитируешь?

– Оно… красиво.

– Пфф! Да. Морган понадобится помощь, и не только моя. Нам нужно всем взяться за руки. Она ведь так любит и тебя, и Саймона. Все вместе мы сумеем поддержать ее.

– Когда она прибывает? Ведь она, кажется, собиралась плыть?

– Да. И появится не раньше чем дней через десять. Точную дату она не указала.

– Тогда, возможно, Джулиус опередит ее.

– Может, оно и к лучшему. Как ты думаешь: Морган писала Питеру?

– Мы увидели бы письмо.

– Она могла написать ему в колледж.

– Полагаешь, что, если она написала Питеру, он уведомит Таллиса о ее возвращении?

– Если честно, я абсолютно уверена, что она ему не писала. У нее ведь была такая депрессия! Думаю, она просто забыла о Питере. И все-таки, может быть, именно ей удастся уговорить его. Она, по крайней мере, интеллектуальна. Не то что я.

– Не глупи, Хильда. Ты тоже интеллектуальна. Ты…

– Не могу придумать ничего лучшего, чем рассуждать о своем интеллекте в двадцатую годовщину нашей свадьбы.

Нет, к вашему рафинированному кругу я, безусловно, не отношусь.

– Ты вполне могла бы войти в него, просто я слишком рано наложил на тебя лапу. Но ведь ты не жалеешь об университете? Какое это имеет значение!

– Однако то, что Таллис «из вторых», значение имеет. Ты говоришь это как минимум раз в месяц. Ну успокойся, это я дразнюсь. Все в порядке, у меня, в самом деле, не научный склад ума. Вот Морган вся в науке, с головы до ног. И половина их проблем пошла оттого, что она умнее Таллиса. У Таллиса нет собственных идей, а Морган живет идеями. Естественно, что по контрасту с Таллисом Джулиус оказался для нее так притягателен.

– Да, она была очарована умом Джулиуса. Твоей сестре свойствен интеллектуальный снобизм.

– Почему же снобизм? Для нее это истинные ценности. А ум может притягивать и сексуально. Да ведь и внешне Джулиус поразительно хорош – блондин, со строгим лицом иудея. А Таллис что? Какой-то огрызок.

– Ну и словечко, Хильда! И к тому же решительно непригодное для описаний.

– Почему же, старый пурист-философ? Разве слова «достойный, честный и мужественный» дают нам лучшее описание?

– Кого ты пытаешься описать?

– Тебя, разумеется.

– Хильда, в тебе пропадает философ.

– Надеюсь, Джулиус все-таки позвонит. То есть надеюсь, из-за истории с Морган он не считает себя persona поп grata.

– Думаю, позвонит. Джулиус человек прямой.

– А мне, пожалуй, любопытно, как он станет держаться. Хотя вообще-то я его мало знаю, он ведь твой друг, но, несомненно, интереснейший объект для наблюдений.

– Мне тоже любопытно. Но я совершенно уверен, что он обойдется без извинений или попыток что-либо объяснять. Джулиус человек глубокого ума, но в то же время очень правдив и даже прост.

– Как жаль, что они не встретились с Морган намного раньше.

– Почему? Ведь в конце концов они встретились, но это, как мы видим, не сработало.

– Посмотрим-посмотрим. Милый, налей мне еще шампанского и наклони зонт чуть сильнее. Ах, Руперт, как мне хочется увидеть Питера, как хочется, чтобы он вышел прямо сейчас вот из этой двери. Я говорила, что счастлива. И в том, что касается нас, я действительно счастлива, счастлива упоительно, но все эти проблемы с Питером как черная туча на горизонте. Не могу я не беспокоиться, пока он в таком жутком настроении.

– Это действительно всего лишь настроение, любовь моя, а настроения проходят. И его настроение пройдет.

– Как хочется, чтоб ты был прав. И пусть мы наконец уничтожим этот автоматизм и ты перестанешь изображать сурового отца, а я – квохчущую мамашу.

– Я верю, что любовь победит, Хильда. Есть времена, когда единственное, что остается, – просто продолжать любить. Беспомощно, но с истовой надеждой, истовой верой и, более того, преобразуя любовь в чистой воды надежду. Такая любовь становится почти безликой, теряет привлекательность, способность утешить. Но именно в это время она достигает наибольшей силы. Именно в это время приобретает возможность спасать. У любви есть свои тайные ходы, и они пролегают глубже, чем наши сознательные, умом направляемые усилия. С Питером сейчас очень трудно, но он знает, что наша любовь – его пристанище. И, может быть, опирается на нее куда больше, чем ему кажется.

– Amor vincit omnia. Это из тех изречений, которые и я знаю.

– В общем и целом. В перспективе. В идеале.

– Ты такой мудрый, Руперт. Ты инстинктивно мудр и великодушен. Меня иногда пугает, что ты переносишь все эти качества в книгу. Наверно, я говорю непонятно.

– Ты боишься, как бы процесс анализа не повредил моим обостренным инстинктам? Но в книге речь не обо мне. И толкует она о нравственных принципах, не об инстинктах.