Текст книги "Честный проигрыш"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

– А как же я? Ты сама подумай!.. Серьезно, Морган, я предпочел бы наоборот. Ведь я моментально…

– Саймон, я не хочу, чтобы Хильда знала об этом маленьком приключении. А если ты явишься за моими вещами, придется что-то выдумывать. Ну пойми же и будь молодцом. Представь себе, что подумал бы Руперт! Он был бы в ужасе.

– Но я мог бы сказать им… ну… например, что ты упала в реку.

– Все, хватит, Саймон. Не глупи. Раздевайся. Мне уже надоело ходить голой про квартире, и у меня появляются признаки клаустрофобии.

– У меня тоже.

– И, будь добр, одолжи мне денег. Моя сумочка в спальне. Черт, и очки там же. Иди сюда, дай я развяжу тебе галстук.

Покорно стоя перед Морган, Саймон позволил ей развязать галстук и расстегнуть рубашку. Потом, охая, снял пиджак.

– Вот и чудесно. Саймон, дорогой мой, не сердись. Во мне вдруг проснулась такая энергия. Я ведь уже сказала: это мой звездный час. Мне нужно было найти способ выбраться отсюда. Твой приход – колоссальная удача, и теперь мне не терпится оказаться за дверью. Я просто умру, если Джулиус явится, а я, хоть помощь уже в пути, еще здесь.

– Явится? Разве ты не сказала, что он уехал на уик-энд? Значит, он все-таки может в любой момент появиться?

– В общем да. И я не хочу, чтобы он смог увидеть меня голой и дрожащей.

– Я тоже не хочу, чтобы он смог увидеть меня голым и дрожащим.

– Зачем тебе дрожать? По правде говоря, я сдернула занавески просто от злости, но ты вполне можешь укрыться ими от холода. Как жалко, что я разбила эту танскую штуковину. Ну ладно, я скоро вернусь. Какого красивого цвета твоя рубашка! Она идет мне?

Саймон еще раз вздохнул и снял брюки.

– Трусы можешь оставить. Но без носков и ботинок мне просто не обойтись. К счастью, у нас, похоже, один размер.

Натянув черные брюки, Морган заправила в них рубашку и, застегнув молнию, взялась за галстук:

– Не поможешь мне? Никогда не завязывала галстука.

– На другом его не завяжешь. И он тебе ни к чему.

– К чему. Я хочу быть одета, как надо. Галстук необходим. Пожалуйста, постарайся.

Саймон довольно неуклюже справился с узлом, и она ловко скользнула в пиджак.

– Морган! Да тебя можно принять за мальчишку.

– У меня ощущение, что я выгляжу бесподобно. Твои брюки сидят на мне как влитые. И видишь, ботинки тоже отлично подходят. Дай-ка я пройду в ванную и посмотрюсь в зеркало. Саймон, галстук мне удивительно к лицу. Мне нужно всегда носить галстук.

На улице было уже темно, и Морган зажгла в ванной свет. Чуть подрагивая – плитки кафеля холодили босые ноги – Саймон поверх ее плеча глянул в зеркало. Морган снова преобразилась. Худощавое лицо, темные аккуратно подстриженные волосы, узкие, снова сделавшиеся блестящими и осмысленными глаза, казалось, принадлежали юноше, но вовсе не ветрогону и моднику, а серьезному и смышленому. Строго взглянув на свое отражение, Морган решительно сжала губы. Слабый и беззащитный, Саймон смотрел на свое белое плечо, чуть возвышающееся над жестким плечом черного пиджака. Он был только чуть выше Морган.

– А мы ведь слегка похожи, – сказала она. – Мне часто приходило это в голову. Волосы, правда, у тебя пышнее. Но будь они прямыми…

Обернувшись, она начала заправлять его локоны за уши.

– Морган, ты такой сладкий, сладкий мальчик. – Он сомкнул руки у нее на затылке и крепко обнял. Повисло молчание.

– Ну, мне пора. – Ее теплые губы коснулись его щеки. – Чем скорее пойду, тем скорее вернусь. Не хочу видеть никого, кроме тебя. Спасибо за костюм. – Она выскользнула из объятий. – Где ты держишь деньги?

– В кармане.

– Как непривычно без сумочки. Аи revoir.

Входная дверь открылась и закрылась, Саймон остался один. Какое-то время разглядывал себя в зеркале, поглаживая узкую полоску курчавых черных волос, тянувшуюся от груди до пупка. Пупок был какой-то нелепый и вызывал чувство стыда. Кожа, и всегда жутко бледная, в теперешнем освещении казалась даже голубоватой, как разведенное молоко. Ключицы уродливо выпирали. В общем, типичные «кожа да кости» и, увы, никакого сходства с блестящим интеллектуалом. Совсем продрогнув, он отправился в кухню, надеясь найти там джин или виски, но обнаружил только замороженное в холодильнике датское пиво и вернулся в гостиную, где начинало уже не на шутку темнеть.

Было еще неясно, забавляет его все это или, наоборот, пугает, суля, возможно, те беды, холодное предчувствие которых он ощутил на Бонд-стрит. Саймон попробовал представить себе, как рассказывает эту историю в изнемогающей от смеха компании: «И тут я остался совсем один, и в одних трусах…» Это, конечно, ужасно развеселило бы всех, только вот никому я об этом не расскажу, понял он неожиданно.

Причудливо окрашенная сумерками, комната выглядела какой-то странно незнакомой. Решив зажечь свет, Саймон уже протянул к выключателю руку, но тут же сообразил, что незанавешенное окно мгновенно выставит его всем напоказ. Пройдя к дивану, он сгреб в кучу несколько подушек и подтащил к себе бархатные шторы – укрыться.

Вдали слышался уличный шум. Но комната была словно вмурована в кокон собственной тишины. Было пугающе тихо, так, как бывает, когда вдруг лопнула пружина и часы остановились. Темнота делалась гуще. Стены приобретали сходство с гигантскими занавесками, в складках которых таился осязаемый мрак. Делаясь глубже и глубже, они превращались в высокие, до потолка доходящие, книжные шкафы красного дерева и в огромные, украшенные резьбой, платяные шкафы с открытыми дверцами и мягкой ворсистостью скрытой там в недрах одежды. В этих недрах мог затеряться ребенок. Прошло, казалось, уже много времени…

…И Саймон двигался по темному сумеречному саду под кронами высоченных платанов, сквозь листья которых изредка проглядывало светящееся, хотя и почти совсем черное небо. Под деревьями свет был иным. Это был странный свет: темный и в то же время мертвенно-бледный. Саймон шел за матерью, которая была шагов на десять впереди и вела его за собой. Ему было тоскливо, страх сжимал горло, ноги плохо слушались. Мать двигалась осторожно, то и дело оглядываясь, и каждый раз, когда она оборачивалась, свет, мерцающий под деревьями, вспыхивал в стеклах ее обрамленных сталью очков, и глаза холодно блестели, как глаза зверя, выхваченные ночью из тьмы случайно упавшим на них лучом. Саймон знал, что она собирается показать ему что-то страшное. Сад, казалось, был бесконечным кроны платанов, там, наверху, делались все темнее и гуще. Наконец мать остановилась и указала на что-то у них под ногами. В светящейся темноте Саймон увидел продолговатый холмик пепла, напоминающего пепел от костра. Вокруг лежал хворост, обломки веток и увядшие цветы. Все это, вероятно, было брошено в костер, но не сгорело. Почувствовав, что хочет прикоснуться к пеплу, он наклонился и всего в нескольких дюймах от своей руки увидел лоскуток коричневого твида. Это была часть брючины. Он увидел манжету и выступающую из нее ногу в темном носке и ботинке. В страхе отдернув руку, он тут же подумал: это могила отца, мать привела меня на могилу отца. И все-таки это немыслимо. Отца кремировали. Возможно ли, чтобы он лежал так, одетый, под грудой пепла? Или так оно и бывает с теми, кого кремируют? Носком ноги он принялся разгребать пепел. Испачканный в золе коричневый костюм мало-помалу начинал проглядывать из-под насыпанного холмика. Упав на колени, Саймон поспешно рыл дальше, рыл, поднимаясь по линиям тела вверх, к голове. Вгрызался пальцами в холодный липкий пепел и яростно отбрасывал его в сторону. Страшно было открыть лицо, которого уже коснулись пальцы. Но он разметал пепел. И на него глянуло мертвое лицо Руперта. Неожиданно яркий свет затопил все.

Задыхаясь, Саймон проснулся. Привидевшийся кошмар скрутил горло. Сердце отчаянно колотилось. Ловя ртом воздух, он силился скинуть с груди навалившуюся на нее тяжесть. Наконец разглядел свою голую руку, судорожно сжимающую какую-то синюю с золотом ткань. Откинул ее в сторону и попытался сесть.

В ярком свете выступила гостиная Джулиуса, который, стоя посреди комнаты, молча смотрел на него. Вероятно, он вошел еще раньше, мелькнуло в голове Саймона. Одетый для вечернего приема, глубоко задумавшийся, Джулиус видел сейчас, казалось, совсем не то, что представало перед ним в реальности. Вдруг вспомнив все, Саймон сумел наконец сесть и тут же, снова натянув на себя занавеску, в смятении уставился на Джулиуса.

– Да-а, это день сюрпризов, – сказал тот.

Он вышел из комнаты, и Саймон услышал звук ключа, поворачиваемого в двери спальни.

– Джулиус! Джулиус! Извините меня… – Саймон с трудом встал на ноги. Попробовал завернуться в штору, но она была слишком тяжелой. Бросив эти попытки, кинулся вслед за Джулиусом.

Открыв дверцу стоявшего в спальне шкафчика, Джулиус вытащил бутылку виски.

– Джулиус, я сейчас объясню…

– Будь добр, сбегай на кухню и принеси два стакана. Саймон помчался в кухню. Взглянул на часы. Уже полночь. Ради всего святого, что случилось с Морган?

– Мне очень, очень жаль…

– Не хочешь воспользоваться моим халатом? Ты как-то очень неэстетично дрожишь, да и костюм, состоящий из крошечных трусиков, тоже тебя, прямо скажем, не красит. Тебе бы следовало нарастить мускулы. Имей в виду: без занавесок, которые кто-то счел нужным сорвать, ты отчетливо виден из дома напротив.

– Это не я… То есть… – Саймон поспешно влезал в протянутый Джулиусом стеганый шелковый халат цвета бордо.

– Одна из танских лошадок разбилась. Обидно.

– Морган сдернула шторы, потому что у нее не было… Она говорила, что ей очень жаль… что же касается лошадки… я даже не понимаю, как это могло случиться.

– Да-а… Уходя, я оставляю обнаженную девицу, а вернувшись, застаю обнаженного юнца.

– Видите ли, я пришел….

– Обойдемся без объяснений. Я и так вижу, что произошло. Морган взяла твою одежду и улетучилась. Это вполне в ее характере.

– Вы хотите сказать, что она не вернется?

– Понятия не имею, вернется она или нет. Выпей. Тебе необходимо успокоиться.

– Она хотела съездить за своей одеждой к Руперту и сразу же вернуться. Но это было несколько часов назад.

– Непонятно только одно: как ты здесь оказался? Почему ты сюда пришел?

– Но вы меня пригласили!

– Правда?

– Вы не помните? В день, когда вы у нас обедали, вы прошептали мне в прихожей: «Приходи в пятницу. Ни слова Акселю».

– В самом деле? Возможно, и так. Ах да, теперь вспоминаю. Все это, к сожалению, полностью выветрилось у меня из головы. Но ты сказал Акселю?

– Нет. Я ничего не понял. Подумал, что это связано с каким-то вашими планами по поводу дня рождения Акселя. Думал, речь идет о сюрпризе… ну, о чем-нибудь в этом роде.

– Увы, у меня такой мысли не было. А когда день рождения Акселя?

– Двадцатого.

– Что ж, нужно будет попытаться и в самом деле устроить ему сюрприз.

– Но, Джулиус, если не это, то почему же вы просили меня прийти и «ни слова Акселю»?

– Не помню. Наверно, просто хотел посмотреть, сделаешь ли ты это?

– Сделаю что?

– Придешь. И ни слова не скажешь Акселю. И вот ты пришел. И действительно ничего не сказал Акселю. Разбавить тебе виски?

– Но я все же не понимаю…

– Кстати, а где сегодня Аксель?

– На «Фиделио».

– Он хватится тебя?

– Надеюсь, нет. После спектакля он идет на какой-то ужин. Но мне надо спешить… Не могу же я… Господи, Боже мой…

– Не дергайся. Все будет хорошо. Допивай виски, и мы решим, как быть дальше. Наденешь что-нибудь мое. Я гораздо крупнее, но что-нибудь мы придумаем.

В дверь позвонили. Встав, Джулиус вышел в прихожую, а расстроенный Саймон так и остался стоять со стаканом в руках. Морган медленным шагом вошла в квартиру и, едва взглянув на Джулиуса, прошествовала мимо. Она была в сером плаще, накинутом поверх платья, и с маленьким чемоданчиком в руках. Обернувшись, окинула Джулиуса холодным взглядом.

Тот рассмеялся. Саймон криво улыбнулся. Морган попробовала сохранить высокомерие и отчужденность, но не прошло и нескольких секунд, как тоже прыснула со смеху, и они с Джулиусом стали хохотать, с трудом держась на ногах и раскачиваясь от новых и новых приступов безудержного веселья. Саймон сел на диван и, глотая свое неразбавленное виски, угрюмо смотрел на них.

– О-о, Джулиус, ты в самом деле божество, – со стоном выдохнула рухнувшая на диван Морган.

– Выпей и ты, – сказал Джулиус. – Саймон сейчас принесет еще стакан и кувшин с водой.

Саймон мрачно поплелся в кухню.

– Ах ты, обманщик, значит, спиртное все же имелось! Да, господи, я же должна извиниться за эту лошадь. Я заплачу за нее.

– Это тебе не по средствам.

– Где ты пропадала? – укоризненно спросил Саймон, принеся стакан и кувшин. – Я уже думал, что ты не вернешься. И где моя одежда?

– Саймон, мой бедный, Саймон!

– Я хочу домой.

– Ну и отлично. Твоя одежда здесь, в кейсе, мне очень жаль….

Подхватив кейс, Саймон скрылся в ванной и торопливо начал одеваться. Через дверь ему было слышно, как Морган объясняет Джулиусу:

– Все шло вкривь и вкось, ну прямо, как в дурном сне. Сначала было не поймать такси, потом, приехав на Прайори-гроув, я обнаружила, что все заперто. Тут же вспомнила, что Хильда с Рупертом сегодня вечером в гостях, но никак не могла припомнить, где именно. Обычно, как ты знаешь, черный ход не запирают, но тут и он был на замке, и я убила прорву времени, пытаясь все-таки пробраться в дом, но не смогла: упала, ушибла коленку и, прости, Саймон, кажется чуточку порвала твои брюки. Что можно было предпринять? Я решила поехать к подруге и одолжить у нее хоть что-нибудь, но оказалось, что и та ушла из дома, а потом снова было не поймать такси, а потом я сидела на Прайори-гроув, и, когда Хильда с Рупертом наконец-то вернулись, знаете, что они сказали? «Морган! Какой потрясающий брючный костюм. Он просто удивительно идет тебе».

– Спокойной ночи! – сказал, появляясь из ванной, Саймон.

– Ну Саймон, пожалуйста, не сердись!

– Одну секунду, Саймон, – сказал Джулиус. – Погоди ровно секунду. Вы с Морган выйдете вместе.

Глянув ему в лицо, Морган выразительно подняла бровь:

– Хорошо, Джулиус. И все равно ты бог.

– Саймон, – Джулиус выглядел теперь очень серьезным и говорил почти повелительно, – советую тебе не рассказывать Акселю о крошечном фарсе, случившемся здесь сегодня вечером.

– Саймон, конечно, ты ничего не расскажешь Акселю, – вскрикнула Морган. – Я умерла бы со стыда! Ему все это не покажется забавным.

– Это и не забавно! – отпарировал Саймон.

– Ты знаешь, какие у Акселя строгие взгляды. Абсурд претит ему, – продолжал Джулиус.

– А тебя так и тянет к абсурдному, милый Саймон, – вставила Морган.

– У него может возникнуть ощущение, что ты его осрамил, – сказал Джулиус.

– К тому же это было бы нечестно и по отношению ко мне. Ты только подумай: а вдруг Аксель скажет Руперту? Нет, пусть это будет нашей тайной. Пусть больше никто ничего не знает, – добавила Морган.

– Морган права, – подтвердил Джулиус.

– Хорошо, – поник Саймон. Его опять обуял прежний страх, ощущение первого шага вниз, под темные своды. – Но что, если я вернусь, а Аксель уже будет дома?..

– Придумаешь что-нибудь, – пожала плечами Морган.

– Лишняя болтовня часто губит любовь, – сказал Джулиус. – Необходимый ингредиент счастливого брака – умение, если нужно, чуть-чуть солгать.

– Ну хорошо, уговорили, – сдался Саймон, по очереди посмотрев на говорящих. Все еще раскрасневшиеся от смеха, они выглядели такими уверенными, такими сильными.

Несколькими минутами позже они с Морган уже ловили такси на Брук-стрит. Саймон вернулся домой раньше Акселя.

14

– Тебе лучше идти, дорогая, – сказала Хильда, – иначе тебе грозит ненароком столкнуться с Таллисом.

– Вы что, собираетесь учинить над ним суд? – поинтересовалась Морган.

– Ну что ты говоришь!

– Спросить, честные ли у него по отношению ко мне намерения? – Морган зашлась резким смехом.

Хильда с тревогой посмотрела на сестру. В последние два дня Морган была как-то неестественно лихорадочно весела, и Хильда терялась в догадках, пытаясь понять причину. Попытки расспросов успеха не принесли. Морган явно чего-то недоговаривала.

– Как мне не нравится, что ты переезжаешь на эту квартиру! – сказала Хильда. – Мне жутко при мысли, что ты там будешь совсем одна. Не понимаю, почему тебе не остаться у нас? Ты же знаешь, как нам приятно, когда ты здесь.

– Мне нужно самой во всем разобраться, Хильда. Понимаю: ты беспокоишься. Но поверь, все будет хорошо.

– Хоть бы ты согласилась взять у меня денег!

– Соглашусь. Непременно одолжу сколько-то, но чуть позже.

– Морган, необходимо все же подумать о Таллисе.

– Хильда, Таллис – главный предмет моих размышлений. Даже когда я думаю об обеде, Таллис и то не выходит из головы – сидит там в виде такой хорошенькой коричневой наклейки. – Морган снова бурно расхохоталась.

– Будь посерьезнее, моя хорошая.

– Я в высшей степени серьезна. Смертельно серьезна. Смертельно.

– Таллис, возможно, спросит нас о твоих планах.

– Тот, кто может ответить на этот вопрос, знает больше меня. Может быть, птичка-синичка знает. Может быть, Бог. Я не знаю.

– Но ты должна принять решение. Это поступок. Нельзя надеяться, что как-то утром ты проснешься и вдруг выяснишь, что все разрешилось само собой.

– А я надеюсь, Хильда. Так и будет. Однажды утром я проснусь и скажу себе…

– Морган! Что с тобой происходит?

– Ничего. Кроме того, что, похоже, я несколько тронулась. Когда бедный Таллис явится на судилище?

– В шесть.

– Значит, у меня целый час.

– Возьмешь мою машину?

– Нет, там ее негде ставить. На сегодняшний вечер я всем обеспечена, а завтра заеду за остальным на такси.

– Там хоть тепло по вечерам? Постель ты перетряхнула?

– Ой, Хильда, перестань беспокоиться! Я прекрасно со всем управлюсь.

– Да, кстати, ты собираешься встретиться с Питером?

– Рассчитываю. Страшно сглазить, но, кажется, я убедила его съездить к своему наставнику. Предложила, что отвезу на машине, и ему эта идея понравилась.

– Ох, Морган, только бы это удалось! Во всем, что касается Питера, ты наша последняя надежда. Единственный плюс твоего переезда – то, что ты сможешь видеться с этим ужасным мальчишкой.

– Я пригласила его заходить ко мне на бокальчик вина. Под хмельком легче прийти к благим решениям.

– Каким чудовищным он был позавчера! Казалось, что хоть манеры должны оставаться несмотря ни на что.

– По-моему, Аксель вел себя не намного лучше.

– Он прислал Руперту длинное взволнованное письмо, сурово корит себя.

– А что толку? Лучше бы Саймону не жить с Акселем.

– Аксель внушает уважение. До встречи с ним жизнь Саймона была сплошным безумием.

– Думаю, он тогда был счастливее, и вообще иногда мне кажется, что сплошное безумие – лучшая форма жизни.

– Морган, после того как Джулиус заходил и ты за ним побежала, вы еще виделись?

– Нет.

– Неправда.

– Конечно, неправда. Потом когда-нибудь я тебе все расскажу. Но что бы ни случилось, ты ведь не станешь плохо обо мне думать? Знаешь, если я упаду в твоих глазах, мне просто крышка.

– Дорогая, ты всегда ждешь от меня каких-то суровых моральных вердиктов, а у меня к ним ни малейшей склонности. Я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все. Осуждать тебя я не способна.

– Самим своим существованием люди, подобные вам с Рупертом, выносят нам суровые моральные вердикты.

– Ты обращаешь нас в каких-то монстров!

– Нет-нет, я говорю с полнейшим одобрением и восхищаюсь вами обоими. Но сама, может, и проголосую за безумие. Возможно, именно это роднит меня с Питером.

– Просто не понимаю, что ты собираешься делать, сидя совсем одна в этой квартире.

– Жить в свое удовольствие. Начну устраивать оргии и сделаюсь предметом пересудов всей округи.

– Милая, я надеюсь…

– Шучу. Я действительно буду жить в свое удовольствие, но тихо и интеллигентно. Займусь воспитанием Питера, буду выпивать с Саймоном, начну усердно посещать театры и концерты, обойду все картинные галереи Лондона…

– Рыскать по галереям ты всегда любила. Но и к нам ты должна приходить часто-часто. Радость моя, ты ведь нас не забудешь? А сейчас, думаю, тебе уже пора. Вызвать такси?

– Не надо. Я хочу пройтись. У меня только этот чемоданчик и корзинка. Не беспокойся, Хильда. И помни, что ты меня любишь.

– Уж этого мне никак не забыть.

– Привет и поцелуи Таллису.

– Не перебарщивай с легкомыслием, дорогая.

Хильда с улыбкой махала в окно, пока Морган не скрылась из глаз в конце Прайори-гроув. Потом вернулась в спальню, села к зеркалу. Если она все же выкрасит волосы, не потускнеют ли они? Как ни крути, а выкраситься – значит распрощаться с молодостью. Под глазами сегодня опять залегли тени. Сама она еще видит лицо таким, как в юности: свежим, задорным, прелестным – но видит ли это еще хоть кто-то? А Морган сияет, хотя в ее оживлении есть и что-то болезненное. Надо было, наверно, настойчивее расспросить ее о Джулиусе.

Хильда прошлась расческой по своим длинным темным с проседью локонам, и они снова легли на место красивыми волнами. Затем чуть попудрила нос и слегка подкрасила губы. Помада сделала лицо старше. Надо, наверно, попробовать другой оттенок. Сколько же лет назад она в последний раз думала о косметике? Перспектива беседы с Таллисом не радовала. Это была идея Руперта. Он всегда беспокоится о других, чувствует личную ответственность за их благополучие, и ему всегда хочется ясности. Мужчинам часто этого хочется.

С каждой минутой Хильда расстраивалась все больше. Ей не нравилось настроение Морган, и, хоть она и сказала, что никогда никого не судит, легкомысленное поведение сестры было ей неприятно. Хильда не сомневалась, что все дальнейшие заигрывания с Джулиусом приведут только к ухудшению этой болезненной ситуации. К самому Джулиусу она тоже переменилась, и предложение Руперта, чтобы теперь, когда Морган выехала, они как-нибудь пригласили его пообедать, было встречено ею более чем прохладно. Жалость к Таллису делалась все пронзительнее, и постепенно становилось ясно, что ее обостренное восприятие происходящего отчасти связано с чувством своей вины. Нужно было скрывать, что брак Морган принес ей разочарование. А она вместо этого помогала выработке презрительного отношения к Таллису. Хильда рассчитывала, что Руперт, который, как говорили, презирал Таллиса за его нерешительность и разболтанность, не станет говорить с ним тоном обвинителя. Это было бы неуместно. Им следует просить прощения у Таллиса.

Перейдя через лестничную площадку, Хильда вошла в кабинет Руперта:

– Я проводила Морган. Все в порядке. Она надеется отвезти Питера в Кембридж.

– То же самое она говорила и мне. Это огромное облегчение. Чем чаще они будут видеться, тем лучше.

– Как дела с книгой? – Хильда наклонилась к мужу и пробежалась пальцами по тусклым редеющим сухим прохладным волосам.

– Страшно сказать, почти закончена. – Руперт чуть отодвинул в сторону исписанный бисерным почерком желтый блокнот.

– Устроим, как и договаривались, праздничный обед.

– Хорошо. Ты не возражаешь, если я приглашу Джулиуса? Он всегда проявлял интерес к моей книге.

– Не возражаю. Но тогда мы не сможем пригласить Таллиса.

– Это, увы, неизбежное следствие.

– Что ж, Джулиус твой друг. Где мы сейчас примем Таллиса: здесь или внизу?

– Внизу, пожалуй, непринужденнее.

– Я рада, что ты настроен на непринужденность. Сейчас поставлю там поднос с напитками. С чего ты начнешь разговор?

Они стали спускаться по лестнице. Хильда шла сзади, положив руки мужу на плечи.

– Сначала выслушаю, что он скажет.

– Ты думаешь, он должен наконец заставить Морган высказаться?

– По правде говоря, да.

– Но Таллис не способен ни к какой напористости.

– Здесь нужна не напористость, а чувство ответственности и твердость.

– Морган еще раз виделась с Джулиусом.

– И как это прошло?

– Она молчит.

– Мне не нравится поведение Морган.

– Мне тоже. Знаешь, Руперт, иногда мне начинает казаться, что Морган все еще любит Таллиса. Раньше я это не понимала, а теперь вижу: он ее притягивает. Если б хоть что-нибудь изменилось, если бы Таллис смог удивить ее, заставить увидеть все в новом свете…

– Это так называемая перемена гештальта. Вот почему я и выступаю за жесткое объяснение.

– Может, такой разговор и был бы полезен, но не в том тоне, который ты предлагаешь. Не «послушай, я должен знать, на каком свете нахожусь».

– Хорошо, говори с ним ты, Хильда. А вот и звонок. Это, конечно, он.

Хильда поправила диванные подушки. Прислушиваясь к доносившимся из холла голосам Таллиса и Руперта, бросила на себя быстрый взгляд в зеркало. Чтобы солнце не проникало в комнату, шторы были наполовину задернуты, и гостиная тонула в полумраке. Хильда раздвинула шторы, и взору открылся сияющий тихий сад и голубая вода бассейна, такая сейчас неподвижная, что даже солнечные искры не вспыхивали на ее поверхности.

Таллис вошел.

– Привет, дорогой. – Она пожала ему руку и – после крошечной заминки – чмокнула в щеку.

– Здравствуй, Хильда. – Им всегда было как-то неловко вместе.

– Присаживайся, пожалуйста.

– Какой у вас замечательный сад, – сказал Таллис, усаживаясь.

Он сел в небольшое, боком повернутое к саду кресло. Одет он был в темно-синий костюм, поношенный, в пятнах, почему-то отливающий зеленью и не по сезону теплый, и в чистую полосатую бело-голубую рубашку, к которой полагался (но отсутствовал) пристегивающийся воротничок.

Хильда и Руперт сели рядом на диван, глядящий прямо в сад. Оба они смотрели на Таллиса, а Таллис смотрел в окно. Какое-то время длилось молчание.

– Здесь так тихо, – проговорил наконец Таллис, – кажется, что ты за городом.

– Шум самолетов здесь слышнее, чем у вас, – возразила Хильда.

– А мне нравится этот шум, – сказал Таллис. – В нем слышится «я возвращаюсь домой». А! Вот и он.

Хильда открыла рот, чтобы предложить Таллису снять пиджак, но вдруг уловила, что он в подтяжках.

– Что будешь пить, Таллис? Херес, сухой вермут, джин с тоником?

– Да, пожалуйста, то есть немного хереса. Спасибо.

– Наверное, ты очень занят, – сказала Хильда. – Твое имя упоминалось в связи с этим новым жилищным проектом в Ноттинг-хилле.

– Да, к сожалению, там сейчас все не ладится.

Где Таллис, там всегда не ладится, мелькнуло в голове у Хильды, но она тут же подумала: это несправедливо, наоборот, где не ладится, там и Таллис.

– Мы решили поговорить с тобой Таллис, – внушительно начал Руперт, – поговорить откровенно. Да, дорогая, немного джина.

Как они не похожи, думала Хильда, наблюдая за милым и так хорошо ей знакомым любознательным твердым взглядом голубых глаз мужа. Руперт – сильный и собранный, мужественный, безукоризненно честный. Он жаждет полной информации, прямых ответов, четко выверенной позиции. Требует ясных определений и рациональных поступков. А в Таллисе так много женственной уклончивости. Не будь он такой славный, его впору было бы заподозрить в лукавстве. И каким мелким он кажется рядом с Рупертом.

– Я понимаю, – кивнул Таллис, – вы оба очень беспокоитесь о Питере. Я тоже.

– Гм, – кашлянул Руперт, – вообще-то говоря… Естественно, мы беспокоимся. Но сейчас как раз вроде бы появился шанс уговорить его вернуться в Кембридж.

– Мне кажется, что ему нужен психиатр.

– Таллис! – воскликнула Хильда. – Ты ведь всегда был против них.

– Человеческое тепло – вот наилучший целитель, – сказал Руперт.

– Но оно, к сожалению, не всегда помогает, – ответил Таллис. Прищурившись, он смотрел в залитый солнцем сад.

– Питер нуждается в любви, – проговорила Хильда. – Да, он бунтует. Но сейчас вся молодежь такая.

– Думаю, ему нужно от меня выехать, – сказал Таллис. – Но хоть убейте, не понимаю куда. Тут нужна помощь профессионала.

– Ты удивляешь меня, Таллис, – возразил Руперт. – Большинство психиатров – мошенники, и ты это прекрасно знаешь.

– Так расписаться в своем фиаско! – воскликнула Хильда.

– Да, я потерпел фиаско, – согласился Таллис. Он отвернулся наконец от окна, поморгал, нахмурился и машинально отпил глоток хереса.

– Что ж, дорогой, если Таллис считает, что Питеру нужно выехать, нам с тобой надо подумать, где ему теперь жить. – Хильда была огорчена и раздосадована, но голос, обращенный к мужу, звучал идеально ровно. – Таллис действительно очень занят, и он уже отдал Питеру столько сил.

– Не переехать ли ему к Морган? – спросил Руперт.

– Неплохая идея.

– Ты ведь знаешь, что Морган выехала от нас? – спросил Руперт Таллиса.

– Нет, я не знал.

Конечно, не знал, ведь никто же не потрудился ему сообщить, подумала Хильда. Ему вообще ничего не рассказывают. А впрочем, сам виноват, решила она секундой позже.

– Да, пусть Морган возьмет к себе Питера, – обернувшись к жене, сказал Руперт.

– А куда она переехала? – спросил Таллис.

– Сняла квартиру в Фулэме, – ответила Хильда.

– И живет там одна?

– Разумеется, – вскипел Руперт.

– Почему «разумеется»? – спросил Таллис.

– Хочешь я дам тебе ее адрес? – сказала Хильда.

– Нет, зачем же. У нее ведь есть мой. – Таллис сосредоточенно смотрел в стакан. Потом опустил в него кончик мизинца, вытащил барахтавшуюся в хересе мошку, встал, пересек комнату, подошел к вазе с розами и посадил мошку на лепесток. После этого снова вернулся на свое место.

– Таллис, ну почему ты не попытаешься завоевать ее?! – воскликнула с раздражением наблюдавшая за ним Хильда. – Морган не понимает, на каком она свете, не отдает отчета в своих действиях. Просто плывет по течению. Ну прояви ты инициативу. Придумай что-нибудь. Встряхни ее. Ведь ты ее еще любишь. Правда?

– Да, – сказал Таллис. Он быстро взглянул на Хильду и сразу же опустил глаза. Туго натянутая на висках кожа, казалось, натянулась еще больше.

– Ну так и сделай что-нибудь, черт возьми! Подавшись вперед, Таллис резко поставил стакан на ковер, пролив при этом немного хереса, и молча замер, глядя на слабо проступающее круглое пятно. Руперт, всем своим видом выражавший нетерпение, взглянул на Хильду и выразительно поднял бровь.

– Послушай, Таллис… – начал он.

– Это не просто, – сказал Таллис. – Она хорошо меня знает. Вообще говоря, и знать-то особенно нечего, и, главное, нет ничего, что было бы новым…

– Глупости, – оборвал Руперт. – Любой человек – загадка.

– Бессмысленно пытаться ей себя навязывать или разыгрывать какие-то спектакли. Она все сразу поймет. Похоже, я ей не нужен. А нужен, насколько можно судить, кто-то совсем иной. Ей свойственно…

– Люди сами не знают, что им свойственно, – заявил Руперт.

– И к Морган это относится в полной мере, – поддержала его Хильда. – Она состоит из противоречий. Единственное, что ясно, – у нее ощущение своей завязанности на тебя. Таллис, ну разве тебе не видно, что ты имеешь над ней власть? В твоих силах сделать с ней что угодно. – От волнения Хильда вскочила и, обойдя диван, оперлась о его спинку.

Таллис медленно поднял голову.

– Да, я знаю, – сказал он бесцветным голосом, – но какая от этого польза? К добру это не приведет.