Текст книги "Честный проигрыш"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

21

– Заслуги тут никакой, – сказал Джулиус. – Чистота и порядок – мой пунктик.

Тщательно закатав рукава рубашки, он мыл посуду, а Таллис сидел за столом и смотрел. Стол уже был отчищен и вымыт, книги и тетради сложены аккуратными стопками. Газеты и прочая дрянь убраны с пола, сам пол подметен, мусорные ведра вынесены. Взяв еще стопку тарелок, Джулиус опустил их в горячую воду.

– А что вы сделали со всеми этими молочными бутылками? – спросил Таллис.

– Несколько вымыл и поставил за дверью, остальные выкинул в мусорный бак на той стороне улицы. К счастью, меня осенило, и я принес вам новых посудных полотенец. Часть из них уже мокрая.

– Одно-два где-то здесь были…

– Я выбросил. Достойно послужить тряпками они бы тоже не смогли. Еще я принес вам вот это для чистки кастрюль и вот это для чистки раковины. Надеюсь, вы не в претензии, что я начал действовать, не дожидаясь, когда вы придете.

– Ну что вы! Это так любезно с вашей стороны.

– Вы знали, что я приду?

– Да, пожалуй, предполагал.

– Жалко, что с полом я недостаточно преуспел, – сказал Джулиус. – Уборка самая поверхностная. А его следовало бы отскрести ножом, а потом хорошенько вымыть.

– По-моему, он и сейчас прекрасно выглядит, – сказал Таллис.

– И к этой груде на шкафу я тоже не рискнул притронуться. Думаю, большую часть надо выбросить. Но разобраться в этом вы должны сами.

– Да, разумеется, я это сделаю.

– Как ваш отец?

– В постели.

– Вы сказали ему?

– Нет.

– Его облучали?

– Да. Он считает, что лечат артрит. Я уверен.

– Вы собираетесь сказать ему?

– Да. – Таллис принялся машинально раскладывать перед собой тетради и книги.

– Вам надо бросить эти дурацкие лекции, они вас выматывают, а толку от них никакого. Почему бы не найти более легкого куска хлеба? Исследовательская работа в университете – вот что вам нужно. Думаю, что вы знаете кого-то, кто в свою очередь знает кого-то, кто знаком с тем, с кем надо.

– Нет.

– Не надо такого понурого вида. Вы нисколько не виноваты в гибели Руперта.

– Вероятно.

– Как можно было догадаться, что Хильда разобьет телефон?

– Верно.

– Или что она потеряет дорогу и всю ночь проплутает по пустошам?

– Да.

– К тому же не исключено, что, когда мы звонили Хильде, Руперт уже был в воде.

– Да, возможно.

– Вы же не думаете, что это самоубийство?

– Нет.

Смерть Руперта произошла оттого, что он захлебнулся. Но вскрытие показало большие дозы снотворного и алкоголя. Было высказано предположение, что он упал в воду случайно. Вердикт: смерть в результате несчастного случая.

– Но как все-таки глупо они вели себя, – продолжал Джулиус. – Вы согласны?

– М-м-м.

– Человеческим существам свойственно грызть друг друга. Трое неглупых, ярко чувствующих людей попали в сложную ситуацию и, вместо того чтоб спокойно все выяснить, накачали себя до состояния невменяемой ярости.

– Д-да.

– Все это, прежде всего, эгоизм. Люди предпочитают наносить друг другу чудовищные удары, лишь бы только не оказаться в дураках или в положении человека, не справившегося с ситуацией.

– В самом деле.

– И потом, секс… Они так возбуждаются, их так захлестывают эмоции, что все идет кувырком. По-моему, важность секса дико преувеличена. Куда поставить эти тарелки?

– Вот сюда.

– Господи, ну и беспорядок! Не знаю, что это за предмет, но его, безусловно, следует выбросить. Можно?

– Да.

– Ну возьмем хоть Хильду, от которой все-таки можно было ожидать лучшего. Почему ей понадобилось убегать? Правда, все женщины так поступают. А надо было остаться, говорить, слушать. Но гордость оскорбленной жены требовала от нее яростного жеста. Она хотела, чтобы эта пара поняла всю свою низость, а в случае, если б они взялись утешать друг друга, – бездонность их вины. И почему, когда мы позвонили, она так настаивала, что сама передаст новости тем двоим? Потому что она должна была выступить в роли феи, могущественной и всезнающей.

– Возможно.

– А Руперт и Морган! Восторг, оттого что их обожают, уже в самом начале польстил им до идиотизма. А потом каждый счел себя достаточно умудренным и благородным, чтобы справиться с ситуацией и переплавить страсть в безгрешную любовь, избежав даже тени неверности по отношению к Хильде. Когда же их обнаруживают и все становится безобразным, возвышенность и достоинство вдруг улетучиваются. Морган приходит в ярость и во всем обвиняет Руперта. А на Руперта просто находит столбняк. Ему не справиться с потерей чувства собственного достоинства. Руперт никогда не любил добро как таковое. Он любил крупный внушительный образ под названием «Руперт – поборник добра». И умер вовсе не оттого, что утонул, а оттого, что его самолюбие не выдержало.

Таллис никак не отреагировал.

– У вас усталый вид. Вы здоровы?

– Почти не спал прошлой ночью.

– Почему? Бессонница?

– Нет. Приходила полиция.

– Это еще зачем?

– Арестовали одного человека, что живет наверху.

– За что?

– Что-то связанное с машинами.

– Кстати, как Питер?

– Не знаю. Исчез. Хильда тоже не знает, где он.

– А где Хильда?

– В Лайм-Реджисе.

– Лайм-Реджис. Мило. Она там одна?

– Нет, с Морган.

– Дом на Прайори-гроув, скорее всего, продается? – Да.

– Случайно, не знаете, сколько она за него запрашивает? Я приглядываюсь к домам в этом районе.

– Не знаю.

– Я бы предпочел Болтонс, но там сейчас никаких предложений. Откуда у вас эти прелестные чашки? Если не ошибаюсь, подлинный Ворчестер.

– Фамильные. Они всегда были у нас, – ответил Таллис. – Если не ошибаюсь, когда-то принадлежали семье моей матери.

– Я устрою их здесь, на полке. Чашки можно повесить, а блюдца выставить вертикально. Лучше бы, правда, сначала эту полку протереть. Ну вот, смотрите, как они здесь хороши. У меня много прелестных вещичек. Хранятся в Нью-Йорке, не видел их уже много лет. Мне просто необходим дом, в котором они обретут пристанище. Вдобавок к умению правильно вкладывать деньги мои родители обладали еще превосходным вкусом.

– Они живы?

– Нет. Но, по сути, мы разошлись еще раньше. И едва разговаривали.

– Почему?

– Потому что они переименовали нас в Кингов. И перешли в христианство.

– Как звучала ваша фамилия раньше?

– Кан.

– Почему вы к ней не вернулись?

– Трудно сказать. Возможно, помешало чувство необратимости истории. Во мне очень развито чувство необратимости истории. Все случившееся, как ни странно, оправданно. Во всяком случае, имеет больше прав, чем неслучившееся.

– Вы были у родителей один?

– Да. А у вас, как я знаю, была сестра. Но умерла от полиомиелита.

– Вообще-то это не так, – сказал Таллис. – Ее убили. Какой-то маньяк изнасиловал и убил ее. Ей было тогда четырнадцать.

– О… простите…

– Я никому об этом не рассказываю. Потому что это и до сих пор… слишком ужасно.

– Понимаю. Куда положить ножи?

– В ящик стола. Вот сюда. – Таллис слегка отодвинул стул и открыл ящик.

– Некий порядок соблюдается?

– Да нет, любой сгодится.

Наклонившись вперед, Джулиус разложил ножи по ячейкам. Потом закрыл ящик.

– Погодите-ка, – сказал Таллис.

Рукава Джулиуса были закатаны до локтей. И сразу над локтем что-то проглядывало. Взяв Джулиуса за запястье, Таллис другой рукой подтянул рукав вверх. Показалась синяя метка: цифры, обведенные кружком.

– Так, значит, вы были в концлагере, – выпустив руку Джулиуса, сказал Таллис.

– Да, – кивнул Джулиус. – И, словно бы извиняясь, добавил: – Войну я провел в Бельзене.

– Морган не могла не заметить этот знак, – сказал Таллис.

– Но, как ни странно, не заметила. Может, он проступает только при определенном освещении. Вам нужна здесь веревка для сушки полотенец. Видите, они все насквозь мокрые. Что же, думаю, что на данный момент это все.

– Спасибо, – сказал Таллис.

Опустив рукава рубашки, Джулиус надел пиджак:

– Солнце проглядывает. Это хорошо. Думаю, мне пора. Таллис встал. Джулиус подошел к двери. Взгляды встретились, и они тут же отвели глаза.

– Мне очень жаль, но так случилось, – негромко сказал Таллис.

– Я понимаю, о чем вы. И что же мне теперь делать?

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы знаете что.

– Уезжайте, – выдохнул Таллис. – Думаю, вам не следует покупать дом ни в Болтонсе, ни на Прайори-гроув. Уезжайте.

– Да-да. Вы правы. Я и не собирался осесть здесь. Так, только тешил воображение. Поеду за границу. Заключу, вероятно, новый долгосрочный договор. То, что было сейчас, – интерлюдия.

– Разумеется.

– Пожалуйста, постарайтесь найти приличное место. Ну что это за жизнь у вас сейчас? Вам, может быть, и привычно, но мне это причиняет боль. Для меня выше всего гармония, а здесь такой хаос.

– Да, знаю, – подтвердил Таллис.

– Разрешите мне одолжить вам денег. Или просто дать их. Я ведь уже говорил, что никогда не даю в долг.

– Спасибо, не нужно.

– Почему нет? Я помню, как вы отказывались, но с тех пор мы настолько лучше познакомились. Подумайте. У меня они есть – вы в них нуждаетесь. Морган должна вам. Можно, я заплачу ее долг? Она была должна четыреста, а отдала вам только сто. Позвольте отдать остальные триста. Ну же, будьте великодушны.

– Хорошо, – чуть подумав, ответил Таллис. – Они придутся очень кстати. Спасибо.

Джулиус выписал чек.

– Ну, мне, безусловно, пора, – сказал он. – До свидания. По всем законам природы мы еще встретимся. – Он помедлил: – Вы допускаете, что я выступаю орудием справедливости?

Таллис ответил улыбкой.

Дверь за Джулиусом закрылась, и весь дом сразу наполнился звуками. За стенкой визжали, в комнате напротив завывал джаз, сверху, от курдов, неслась перебранка, и Леонард громко звал сына.

– Иду, папа, иду-иду.

22

Голубой «хиллман-минкс» двигался к югу. Исполосованная тенями тополей солнечная дорога все время шла прямо и прямо. Вытянутая рука Саймона лежала на спинке сиденья.

– Мы думали о себе.

– Ощущали такое огромное облегчение.

– Если б мы побольше думали о них!

– Но ведь казалось разумным хранить молчание и ждать.

– Господи, если б мы повели себя иначе!

– Не надо так много думать об этом, Саймон.

– Нам полегчало. Мы опять обрели друг друга. Было так восхитительно снова вернуться домой и в мир нашей любви. В тот вечер у меня голова кружилась от счастья. Было такое ощущение, словно я вырвался из страшных джунглей. То, что осталось за спиной, было таким запутанным, непонятным. Я не хотел больше думать об этом. Казалось, моя вина тоже осталась где-то там, позади, и теперь на мне не лежит никаких обязательств, кроме лишь одного: любить тебя.

– Мы слишком замкнулись в своей любви.

– Аксель, не хочешь же ты сказать…

– Нет, конечно, да перестань ты пугаться! Я просто имел в виду, что нам надо больше общаться с людьми, больше, чем прежде, жить в открытую. Мы слишком прятались в своем потайном мире.

– Да. Знаешь, если б мы чаще выходили вместе, это, наверно, придало бы мне уверенности.

– Скорее всего, это связано с нашей гомосексуальностью. Все мы живем в легком страхе перед обществом. Пытаемся прятаться. А это плохо.

– Но ты ведь не хочешь послать письмо в «Таймс» и огласить все в Уайтхолле?

– Нет. Это их не касается. Но и мы не должны таиться. Не будь наша жизнь так закрыта, мы не попали бы в сети этой чудовищной мистификации.

– О боже, – вздрогнул Саймон. – Знаю, знаю. Это моя вина, это моих рук дело…

Они опять и опять возвращались к этому разговору. Терпеливо и вдумчиво Аксель шел с Саймоном по кругу самообвинений, объяснений, оправданий, новых самообвинений. И каждый раз добавлял что-то, уточнял, указывал, пытался прояснить меру ответственности и невиновности, пытался помочь Саймону принять и осмыслить все чудовищные детали случившегося.

– Нет, – возразил он на этот раз. – Если подумать обо всех дьявольских хитросплетениях, приведших в конце концов к смерти Руперта, и о том, как ничтожно мало все мы в каждый отдельный момент знали о ситуации в целом и о возможных последствиях…

– Но я поступал дурно, зная, что поступаю дурно. Все остальные просто бродили в потемках. Если бы я не начал врать тебе, если бы рассказал всю правду…

– …то Джулиус вряд ли поведал бы тебе о своем милом плане.

– Но если бы я рассказал тебе сразу же после, после того, как Джулиус пришел в музей…

– Мы все равно могли бы счесть разумным промолчать… и даже наверняка пришли бы к такому решению. Единственный в нашем кругу, кто инстинктивно поступает правильно, – это Таллис. Он не раздумывая повел Джулиуса к телефону.

– Да. Таллис поступил правильно. Он понял, что здесь кроется смертельная опасность.

– А мы были слишком поглощены собой. И нам казалось: другие и сами справятся.

– И все-таки, Аксель, мне не уйти от мысли, что я виновнее всех. Позволил Джулиусу вить из себя веревки.

– Дорогой мальчик, и я виновен. Мне было не вообразить, что Джулиус способен стать творцом подлинного несчастья. А ведь я видел, как он и раньше проделывал что-то похожее. Но не пытался ему помешать, потому что дружба с ним льстила, льстило, что для кого-то он опасен, а для меня – нисколько. Это же повторилось и сейчас. Очарованный Джулиусом, я просто растаял, а когда начал что-то подозревать, разглядел только то, что связано с тобой. В тот день, когда мы ехали от Руперта (после того, как ты столкнул Джулиуса в бассейн) и ты попросил меня остановиться, я был уверен, что сейчас ты скажешь, что уходишь от меня с Джулиусом.

– Ох, Аксель, Аксель…

– Сейчас это, слава богу, звучит как бред. А что до твоего вранья, то почему ты врал? Потому что боялся. А этого не должно было быть. Страх появился вовсе не оттого, что порой я тебя доводил и осаживал. Подкусывать друг друга для любовников нормально. Но я не открывался до конца. Ты это чувствовал, и это тебя пугало.

– Да, я это чувствовал, – подтвердил Саймон. – Но и в этом виноват я. Как вообще получилось, что ты вдруг заинтересовался мной! Рядом с тобой я такое ничтожество. Я знал, что ты ненавидишь стаю, а я был ее неотъемлемой частью. Джулиус без труда убедил меня, что при первом же подозрении ты не колеблясь вышвырнешь меня вон.

– А тебе следовало бы понять, что это чушь. Надеяться и верить – тоже храбрость. И если ты сомневался, то я сам вызвал эти сомнения, сохраняя между нами дистанцию, скрывая от тебя часть своей души, которую, в случае надобности, смог бы увезти незапятнанной в иные края. Делал я это и от трусости, и из гордости. Хотел точно знать, что если и потерплю крах здесь, то все-таки сохраню некую часть себя, никогда не участвовавшую в этой истории, а значит, не разбитую и даже не разочарованную. Эта моя осторожность вытекала из неспособности любить полной мерой. Ты не таил ничего, а я берегся. А значит, и не заслуживал полного и безграничного доверия.

– Аксель, но ты не уедешь в иные края? Скажи мне!

– Перестань задавать этот глупый вопрос. Ведь ты понимаешь, что мы сейчас ближе, чем были когда-либо прежде.

– И ты не бросишь меня?

– Нет, дурачок. А ты меня?

– Аксель, на чем я могу поклясться?..

– Ну хватит, хватит.

– Но ты никогда не бросишь меня?

– Откуда я знаю? У меня в мыслях этого нет, вот и все. Я люблю тебя, вот и все.

– И ты не сдерешь с меня кожу?

– Откуда я знаю, малыш?

– Ты правильно говоришь, что я должен был лучше соображать во время всей этой истории с Джулиусом.

– Тебе стоило проявить смелость, как тогда, в ресторане.

– Аксель, у нас все будет хорошо?

– Шанс есть. Взаимная любовь – безусловная ценность в этой юдоли слез и печали. И встречается очень редко. Но, как ты знаешь, может быть и коварной.

– Аксель, но после всего случившегося ты откроешь мне наконец этот тайник души, не будешь больше от меня прятаться?

– Попробую. Никому прежде не открывал. Любовь – очень трудная штука, Саймон. Становясь старше, начинаешь это понимать.

– А для меня она легка. Для меня нет ничего легче, чем любить тебя.

– Дорогой ты мой!

– Знаешь, я все-таки очень рад, что Хильда не поехала. Но мы ведь ее достаточно уговаривали?

– По-моему, да. Но может быть, Хильде и лучше не быть сейчас с нами. Мы все еще не оправились от удара.

– Не знаю, на пользу ли ей проводить столько времени с Морган?

– Мы не знаем, какие у них отношения.

– Похоже… Морган подмяла ее под себя.

– Хильда очень страдает. А на свете так мало людей, с которыми можно поговорить по душам. Подумай, насколько страшнее все было бы, если б мы не могли вести эти бесконечные разговоры.

– Аксель, тебе не кажется, что мы как будто… дезертировали? Заслонились нашей любовью и толком не разглядели и не прочувствовали все, что случилось?

– Наша любовь эгоистична, это несомненно. Любовь почти всегда чертовски эгоистична. Если есть за что ухватиться, человек не упустит такой возможности. Мы пытались и разглядеть, и прочувствовать. А находить убежище в любви – инстинкт, и вовсе не позорный.

– Я так чувствую и свою вину, и свою ответственность. Если б я только вовремя все разглядел…

– Думаю, это было за пределами твоих возможностей.

– Если бы только я рассказал всем…

– Не начинай все по новой, милый. Во всяком случае, не сегодня. А теперь посмотри-ка на карту…

– Ох, Аксель, если бы…

– Перестань, Саймон. Ты говорил, что где-то здесь должен быть городок с романской церковью.

– Да, наверное, уже близко. Может, остановиться и проверить?

– Думаю, вот он, твой городок. Если здесь есть приличный отель, мы, пожалуй, и заночуем. Куда торопиться? Перевалить через Альпы мы можем и послезавтра.

– Да, торопиться некуда. Посмотри, какой удивительный свет. Солнце еще не зашло, а я вижу звезду.

– «Вечерняя звезда – это и утренняя звезда». Фредж.

– Но это поэзия, Аксель, не логика.

Над раскинувшимся по склону лугом, который в мягком вечернем свете казался ворсистым ковром из зеленого бархата, возвышалась словно очерченная единым контуром серая масса домов. Голубой «хиллман-минкс» одним махом взлетел на холм и бесшумно въехал на квадратную серую площадь с блестками заходящего солнца на вымостивших ее камнях. Друг против друга возвышались здание мэрии с блестящей островерхой кровлей из синеватого шифера и церковь с устремленными вверх прихотливыми ломаными линиями аркад и ниш, переходивших в изящный шпиль почти такого же синеватого цвета с укрепленным на нем петушком, сверкавшим как золотой наконечник копья. В тимпане над дверью церкви потрескавшийся Христос измученно разводил в стороны длинные руки с огромными ладонями, призывал и судил.

– Давай сразу пойдем туда! – вскричал Саймон.

– Нет. В церкви теперь уже слишком темно. Посмотрим завтра.

Саймон не возразил. У него было такое чувство, что он никогда больше не будет спорить с Акселем.

– А вот и наш отель, – сказал Аксель.

Скромного вида Hotel Restaurant du Commerce занимал угловое здание площади. «Хиллман-минкс» плавно затормозил у дверей.

Пропустив Акселя вперед и предоставив ему договариваться с хозяяином, Саймон отошел в сторону. Он читал, но почти не умел говорить по-французски, и ему нравилось, что Аксель справляется с этим без всяких проблем.

Из темноватого коридорчика доносился запах какой-то очень вкусной еды. Саймон заглянул туда и увидел дверь, выходящую в сад, где закатные лучи солнца освещали подстриженный газон и арку из обвивающих решетку виноградных лоз, под сенью которых примостились стол и два стула.

Миновав коридорчик, Саймон вышел в сад. Солнце все еще разливало тепло и яркий свет, хотя вечерняя звезда сияла уже вовсю. Виноградные ветки гнулись под гроздьями гладких, прозрачных, зеленых ягод, от листьев и тонких усиков шел отраженный нежно-зеленый свет, радостно и легко сливающийся с тихим светом солнца. Подойдя к виноградной беседке, Саймон наклонил голову и, оказавшись под сенью арки, погладил теплые, плотно прилегающие бусины вскормленных лозой гроздьев.

Аксель вышел из дома и, сняв пиджак, закатал рукава белой рубашки. Солнце играло золотыми бликами на его темных волосах.

– Я попросил patron сразу же принести нам сюда графинчик вина. Жди здесь, а я пойду взгляну на комнату.

Саймон уселся за стол. Patron в лиловых подтяжках суетился вокруг, расставляя вино, стаканы. «Merci». Саймон налил себе вина. Оно было великолепным. Зубчатые виноградные листья сплетались у него над головой и свисали, похожие на ладони ангелов. Волны тепла и рассеянный свет слегка колебали воздух.

Найти укрытие в любви – инстинкт, и вовсе не позорный, думал Саймон. Он осторожно коснулся боли, которая все это время была при нем неотступно, и почувствовал, что она стала слабее и давит уже не так сильно. Мысли о Руперте отодвинулись в прошлое, в славные прежние времена, реальность которых, как оказалось, была нерушима. Отпив еще глоток вина, он поднял голову и, глядя на пробивающееся сквозь листья солнце, ощутил молодую силу, подхватившую и зовущую его за собой. Да, он молод, здоров, любим, любит. И, сидя здесь в ожидании Акселя, глядя на этот южный, пронизанный зеленью свет, он не может не чувствовать, как пробегает по жилам теплая дрожь ожидания новых мгновений счастья.