Текст книги "Честный проигрыш"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– А это разрушит твое единение с латунной шишечкой. Хорошо, я пойду. Но, Питер, мне так больно оставлять тебя…

– Все, мама. Не надо любовных сцен. Да-да, я очень люблю тебя. А теперь уходи, моя дорогая старушка, прошу, уходи.

6

– Саймон, я попросил бы тебя не называть всех подряд «милыми». Это одна из дурацких привычек стаи, и я очень хотел бы тебя от нее отучить. Когда ты зовешь «милым» меня, это естественно. Хотя в данный момент такого желания, думаю, нет. Но обращаясь так ко всем подряд, ты обесцениваешь это слово, и в таком случае для меня оно уже не годится. Полагаю, твой ум достаточно развит, чтобы понять это.

– Извини… милый.

– Не фиглярствуй.

– Я не фиглярствую!

– Ведь ты же разозлился.

– Нет, я не разозлился, Аксель, черт тебя побери!

– А вот это уже звучит убедительно.

– И, кстати, я вовсе не всех называю «милыми».

– Несколько дней назад ты называл так Морган… и Хильду.

– Ну это не «все». Тут дело особое и…

– Что значит «дело особое»? Почему бы тебе не пользоваться нормальной английской речью? Между прочим, кому ты пытался звонить, когда я вошел?

– Всего лишь набирал номер Руперта.

– Зачем?

– Ну… просто… хотел поговорить с Морган, но ее не было дома.

– Трубку ты положил весьма поспешно.

– Аксель, ну что ты, право… Как тебе наша гостиная? Правда, красиво?

– Недурно. Но зачем ты купил еще одно никому не нужное пресс-папье? Перестань покупать бесполезные мелочи. У нас и так слишком много вещей.

– Оно стоило очень недорого.

– Да, и ради всего святого, Саймон, не пей слишком много сегодня вечером. Запомни: когда я начну поглаживать ухо, это будет означать «хватит».

– Я не согласен на такой уговор, Аксель.

– Напрасно! В прошлый раз у Руперта ты перебрал, и мне было не увести тебя, а потом ты разбил бокалы. Я чуть не сгорел со стыда.

– Прости… любимый.

– И, занимаясь чем-нибудь, не напевай себе под нос. А ты напеваешь, даже когда я с тобой говорю.

– Прости…

– И брось, пожалуйста, эти цветы! Ты уже двадцать минут занимаешься ими. И вообще я не понимаю, как можно в это время года делать букеты из сухих цветов.

– Не будь рабом традиций, Аксель.

– И уж, во всяком случае, недопустимо смешивать настоящие цветы с искусственным тростником.

– Если цветы сухие, можно. А кроме того, с чего ты взял, что тростник искусственный?

– Вижу.

– Нет, ты его потрогал.

– У тебя идиотские пристрастия.

– Ты сомневался в том, что он искусственный. А если он не выглядит…

– И покупать искусственный тростник, и украшать им дом – просто неслыханно. Считается, что ты специалист по интерьерам, но иногда мне кажется, вкус у тебя, как у домохозяйки из пригорода.

– Все это из-за прихода Джулиуса.

– Что ты хочешь сказать этой глупой фразой?

– Обычно тебе вообще наплевать, как все выглядит.

– Что ж, признаю, мне не хочется выставлять напоказ погрешности твоего вкуса.

– Ну и прекрасно. И занимайся этой поганой гостиной сам.

Саймон спустился в кухню и со стуком захлопнул дверь. Глаза жгло так, что, казалось, он вот-вот заплачет. Но нет, почти сразу же все отлегло. Самая мелкая ссора с Акселем всегда расстраивала Саймона. Но опыт показывал, что горечь испаряется почти мгновенно. В самом начале Аксель сказал ему: непреложный закон тех, кто любит, – никаких вспышек раздражения. И никаких надутых морд. На деле Аксель часто придирался и порой, даже на людях, вел себя жестко и беспощадно. Как-то раз в Академии он долго выслушивал рассуждения Саймона по поводу Тицианова «Оплакивания Христа», прежде чем наконец указать, что картину дописывал Пальма Джоване – факт, о котором Саймону следовало бы знать. В присутствии посторонних Саймон все сносил молча. Наедине иногда огрызался. Но всегда понимал, что в душе Аксель и сам жалеет о содеянном, и понимание этого быстро гасило любую враждебность. Скрещивать копья было отнюдь не в духе Саймона, а дуться подолгу он и вообще не мог.

Две бутылки «Пулиньи монтраше» и бутылка «Барзака» были откупорены и стояли в холодильнике. Начать предполагалось с изобретенного Саймоном салата из огурцов с йогуртом и перцем. Затем шла форель под миндальной крошкой с гарниром из молодого картофеля, затем груши в белом вине (и к ним густой заварной крем) и, наконец, английский сыр. Через окошко духовки Саймон взглянул на запекавшуюся в фольге форель. И огурцы, и груши были уже готовы к подаче на стол. Картошка сварится быстро, можно поставить ее на плиту попозже. Вроде бы все в порядке. До прихода Джулиуса оставалось полчаса.

Саймон нервничал. Иногда он невольно задавался вопросом, мучаются ли и все остальные от вдруг наваливающихся и неподконтрольных мыслей или так мучается только он один? Но разве такое узнаешь? Попытки управлять своим воображением или ругать себя за нелепые домыслы результата не приносили. Яркие вспышки фантазии оказывались сильнее. За последние несколько дней он раз десять уже представлял, как теряет Акселя, и всегда в этом так или иначе был замешан Джулиус.

Саймон изо всех сил старался сохранять благородство, и это, по крайней мере, ему удавалось. Врожденные свойства характера без усилия приводили к мысли, что виноват будет исключительно он сам. Саймону не казалось, что Джулиус захочет увести у него Акселя. Насколько он знал, интересы подобного рода были тому неведомы. Он не предполагал и каких-то враждебных попыток с его стороны. Но жутко боялся, что Аксель, сравнив его со своим высокоодаренным и наделенным тонким интеллектом старым другом, внезапно поймет, как примитивно поверхностен он, Саймон, как ему не хватает глубины и блеска, как он невежествен в таких важных материях, как Моцарт, правдивость и баланс платежей.

«Да это попросту пустышка», – уничижительно отозвался Аксель об одном из знакомых. Разве не то же относится и ко мне? – спрашивал себя Саймон. И порой с ужасом констатировал: да, это так. Как, по какой счастливой случайности сумел он вызвать чувство Акселя? Саймон почти не ощущал своей индивидуальности, и часто ему казалось, что весь он – одна только эманация любви Акселя, вследствие непонятной ошибки направленной им на такое жалкое ничтожество.

Но и на этом его страхи не кончались. Каким-то иным и совсем не объяснимым рационально способом он боялся и самого Джулиуса: врезавшегося ему в память облика, окруженного аурой, природу которой было категорически не понять. Саймон налил стакан хереса и, поднося его к губам, увидел, что рука слегка дрожит. Снова возник вопрос: а не рассказать ли Акселю обо всем, что он перечувствовал за прошедшие дни? Ведь ясно было, что замалчивание своих мыслей, подмена их небрежным «очень приятно снова увидеть Джулиуса» – безусловное нарушение основного закона, на котором строились его отношения с возлюбленным. Аксель взял с него обещание не таить никакие опасные мысли, и, разумеется, Аксель был прав. Если б он рассказал Акселю все, о чем думал, тот, возможно, сумел бы мгновенно рассеять тревогу. Так нередко бывало, когда он делился своими мучениями. Но теперь он колебался, причем не только потому, что подозревал себя в глупой мнительности и не желал «придавать слишком много значения всей этой чепухе», но и потому, что заметил в Акселе что-то похожее на собственное волнение. Акселя будоражила перспектива встречи с Джулиусом. И Аксель скрывал это чувство. Я буду ко всему присматриваться, подумал Саймон. Буду молчать и наблюдать.

Открылась дверь, и Аксель вошел в кухню. Саймон даже не обернулся: стоя у электрической плиты, он поворачивал краник горелки, готовясь поставить на нее кастрюльку с картофелем. Пауза – и рука обвилась вокруг его талии. Опыт показывал, что Акселю нравится, чтобы в подобной ситуации он как бы не реагировал. Взяв кастрюлю, Саймон подвинул ее на раскалившуюся горелку. Аксель медленно развернул его к себе лицом. Саймон ответил холодным взглядом.

– Когда я лежу, опутанный твоими волосами и прикованный к твоим глазам, я чувствую себя свободнее, чем птицы, что парят высоко в небе.

– Хорошо сказано, – ответил Саймон. Иногда им случалось меняться ролями.

Раздался звонок.

– Знаешь, Аксель, когда я услышал о твоих отношениях с этим кареглазым красавцем, меня кольнуло что-то близкое к зависти. – Широко улыбаясь, Джулиус сквозь очки посмотрел на Саймона.

Они уже ели сыр. Форель и груши оказались превосходными. Огурцы с йогуртом не удались. Пожалуй, не хватало соли.

Освещение составляли шесть черных свечей, укрепленных в двух плоских шеффилдских подсвечниках. Аксель, пришедший в благостное настроение, против обыкновения согласился на обед при свечах. Джулиус с Акселем беседовали, не умолкая ни на миг. Это был разговор, при котором так много хочется рассказать и услышать, что собеседники все время перескакивают с предмета на предмет, а потом возвращаются назад, и так без конца. Каждая тема влечет за собой другие, и две-три из них быстро попутно обсуждаются, перед тем как вернуться к исходной, вызвавшей их появление, точке. Внутренняя логика разговора не прерывалась ни разу. Ничто не повисало в воздухе и не отбрасывалось. То один, то другой повторял: «Это я говорю, потому что ты сказал то и это» – и затем оба возвращались к вышеупомянутым тому и этому. Они едва замечали, как Саймон меняет тарелки, и даже не похвалили форели.

Джулиус был полнее, чем помнилось Саймону, но эта полнота пошла ему на пользу. Он выглядел старше и благодушнее. Взгляд, прежде казавшийся хищным, смягчился. Странноватые, словно бы обесцвеченные, а не светлые волосы выглядели париком, надетым на голову брюнета. В меру вьющиеся и в меру короткие, они никак не заслоняли крупное, удлиненное, тяжеловатое лицо, бронзовое от солнца, а сейчас и слегка раскрасневшееся от увлеченности беседой. Вина он выпил совсем немного. Глаза были темные, трудноопределимого, пожалуй пурпурно-коричневого, оттенка, обрамленные тяжелыми веками и постоянно поблескивающие. Сейчас, когда справа и слева горели свечи, они казались лиловыми, но это, скорее всего, был обман зрения. Нос – с крошечной горбинкой; губы, складывающиеся то обольстительной, то грустной складкой, – длинные и красивого рисунка. Еврейское в этом лице проявляло себя разве что в тяжеловатой пристальности взгляда. Говорил он с легчайшим акцентом, свойственным выходцам из Центральной Европы, и с таким же легким заиканием.

Аксель в ответ рассмеялся:

– Но ты ведь давным-давно знаешь Саймона. Думаю, познакомился с ним куда раньше, чем я.

– Когда мы познакомились, Саймон? – спросил Джулиус. – Это было, насколько я помню, у Руперта?

За все время обеда вопрос был первым, адресованным непосредственно к Саймону. Тот назвал год.

– Да, это было раньше нашего знакомства, – сказал Аксель.

– Не раньше, – возразил Саймон. – Ты видел меня и прежде, просто не обращал внимания.

– Ну уж зато теперь он его на тебя обратил! – сказал Джулиус.

Все трое рассмеялись. Саймон не совсем искренне.

– Еще сыру? – обратился он к Джулиусу.

– С удовольствием. Не могу выразить, как я рад, что избавился наконец от американской пищи.

– Разве в Америке нет сносных ресторанов заморской кухни? – удивился Аксель.

– Только не в Южной Каролине! Последний месяц я провел в Сан-Франциско, и вот там были превосходные, китайские. Я поклонник китайской кухни.

– Надо будет сводить тебя в китайский ресторанчик здесь по соседству, – сказал Аксель. – По-моему, он неплох.

– А по-моему, плох, – возразил Саймон.

– Раз так, придется сходить вдвоем, – сказал Джулиус Акселю.

– Чем, интересно, запивать китайскую еду? – воскликнул Саймон.

– Пивом, – ответил Аксель.

– Нет, лучше чаем, – ответил Джулиус.

– Саймону даже и пиво кажется слишком легким, – прокомментировал Аксель. – Он страстный поклонник спиртного. Но я намерен положить этому конец.

– Еще вина, Джулиус? – спросил Саймон.

– Нет, спасибо. Я пью немного. Вынужден остерегаться. Вот Руперт – тот, похоже, здоровяк. Ему язва желудка не грозит.

– Руперт цветет. Вы, кажется, завтракали у него в клубе?

– Да. Обожаю английские клубы и по-английски церемонного Руперта. Он англичанин до карикатурности, ты не находишь?

– А почему бы и вам не вступить в клуб, Джулиус? – спросил Саймон.

– Аксель, да он дразнилка! Нет, клубы не для таких, как я. Одна мысль, что они готовы меня принять, полностью уничтожила бы очарование.

– Ты все еще живешь в «Хилтоне»? – спросил Аксель.

– Нет. Большие отели доводят меня до мигреней. Я как раз собирался рассказать, что переехал в очень комфортабельную квартирку на Брук-стрит. Вы оба непременно должны заглянуть туда. Вот, я пишу адрес.

– Хильду ты видел?

– Нет, Аксель. У них там Морган, меня в связи с этим не приглашают, ну и сам я, естественно, держусь поодаль. Ты думаешь, я сейчас неприятен Хильде?

– Нет, не думаю. Верно, Саймон? Хильда человек в высшей степени здравомыслящий. К слову сказать, куда более здравомыслящий, чем Морган.

– Я с удовольствием повидался бы с Хильдой, но все-таки лучше повременить. Ты предлагаешь мне портвейн, Саймон? Нет, безусловно нет. Чуточку виски, хорошо разбавленного водой.

– Вы разговаривали с Рупертом о его книге?

– Он упомянул о ней. Думаю, ему очень хотелось подробных расспросов. Но у меня не хватило сил. Боюсь, эта книга доставит нам много неловких моментов.

– Я полностью с тобой согласен, дорогой мой, – подтвердил Аксель.

Саймон залился краской и пролил немного виски. Колено Акселя прижалось под столом к его ноге. Заговорили об опере. Встав, Саймон выскользнул из комнаты и, направившись в кухню, хлебнул из припрятанной в кухонном шкафчике бутылки виски. Рот растянулся в непроизвольную дурацкую улыбку: похоже, он был уже хорошо под хмельком. Когда он вернулся в столовую, они все еще разговаривали об опере.

– Не уверен, что ты попадешь на «Фиделио», – говорил Аксель. – Я иду в пятницу. Билет заказывал давным-давно и все равно не сумел получить хорошее место.

– А что сейчас в Глиндебурне?

– Перселл.

– Какая прелесть! Можно раздобыть билеты? Давайте съездим втроем.

– У меня есть кое-какие связи в Глиндебурне, так что, скорее всего, билеты будут. Только вот Саймон ненавидит оперу.

– Что ж, значит, и туда отправимся вдвоем. Я безумно изголодался по опере. Сам понимаешь, сколько приличных опер я слышал за последние два года!

– Не понимаю, зачем люди ездят в Глиндебурн, – заявил Саймон. – Там постоянно идет дождь, и вместо пикника на свежем воздухе приходится закусывать в машине. А если дождь не идет, то непременно сталкиваешься на озере с каким-нибудь жутко малоприятным знакомым и, волей-неволей, делишься с ним шампанским и куриным пирогом.

– Но ведь все дело в музыке, милый мальчик. В Глиндебурн ездят не ради шампанского и куриного пирога.

– Вспомни, как мы туда ездили в твой день рождения, – не унимался Саймон. – Была гроза, в машине протекала крыша, а на обратном пути мы еще прокололи шину.

– Все эти неприятности ты заслужил, и сам отлично знаешь почему.

– И почему же он их заслужил? – посверкивая глазами, спросил Джулиус.

– О, ничего особенного. Так, маленькое suppressio veri и маленькое suggestio falsi.

– На нынешний твой день рождения, который, мы, слава богу, проведем дома, я, как и сегодня, приготовлю форель, посыпанную миндалем. Но подам ее не с белым бургундским, а с рейнвейном.

– У тебя скоро день рождения, Аксель? – спросил Джулиус.

– Да. И лучше бы Саймон не суетился по этому поводу. Мне же не десять лет.

– Я очень люблю дни рождения, всякие годовщины, юбилеи, – сказал Саймон.

– Точнее, любой повод выпить, – уточнил Аксель, начиная поглаживать мочку правого уха.

Саймон налил себе еще виски.

– Когда твой день рождения? – спросил Джулиус.

– Двадцатого.

– Значит, ты Рак. Я Лев. А кто Саймон?

– Стрелец.

– Ты, значит, тоже в курсе этих дел? Саймон у нас точно знает, кто – кто. Он истово верит в звезды.

– Морган – Близнец, Руперт – Рак, Таллис – Козерог, Хильда – Дева, Питер – Водолей, – отчеканил Саймон.

– Я тоже истово верю в звезды, – сказал Джулиус. – И страшно суеверен. Железная рука судьбы для меня не пустой звук. И поэтому я никогда не решусь составить свой гороскоп.

– А я не верю в судьбу, – сказал Аксель. – Я верю в усилия.

– И какова цель усилий? Чего ты хочешь от жизни, Аксель?

– Работать, выполнять свои обязанности и мирно дружить с приятными интеллигентными людьми.

– Ты восхитительно скромен. Не правда ли, Саймон?

– Я думаю, что этого достаточно, – сказал Саймон. Колено Акселя снова коснулось его ноги.

– Ну а мне нужно большего, – возразил Джулиус.

– И чего именно? Развлечений? Власти?

– Не развлечений. Власти? Пожалуй. Но что это за дружбы, о которых ты говорил, Аксель?

– Просто дружбы. «Лучшая любовь та, что не поддается определению». Виттгенштейн.

– Не хотите конфету? Это шоколад с мятной начинкой, – предложил Саймон.

Раздался звонок.

– Это еще что за черт? – удивился Аксель. – В такое позднее время! Саймон, кто бы там ни был, выпроводи. – Аксель не выносил незваных визитеров.

Встав, Саймон вышел из столовой и небрежно прикрыл за собой дверь. В холле было светло, поблескивал старательно отполированный дубовый комод, на нем – это была идея Саймона – букет белых роз в медной чаше и высокое зеркало в резной деревянной раме, пришедшее из семьи Акселя. Глянув в зеркало и мимоходом поправив волосы, Саймон подошел к двери и приоткрыл ее.

Там стоял Таллис.

Первым порывом Саймона было мгновенно захлопнуть дверь. Вторым – выйти и закрыть ее за собой. В смятении он потянул дверь на себя, потом рванулся вперед и, ухватившись за наружную дверную ручку, заставил Таллиса чуть отступить.

– Ш-ш-ш, – выдавил он из себя.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Таллис, не понижая голоса.

– Ш-ш-ш! У нас Джулиус Кинг и…

– В чем дело? – раздался у него за спиной голос Акселя. – С кем это ты таинственно перешептываешься? – Аксель распахнул дверь: – О-о!

– Простите за такой поздний визит, – начал Таллис. – Я знаю, Аксель, что вы не выносите поздние посещения, но дело в том…

– Дело в том, что у нас в гостях Джулиус Кинг.

– А-а, так вот что ты мне говорил, – сказал Таллис Саймону. – Я не смог разобрать и подумал, что начинаю уже помаленьку глохнуть.

– Входите и познакомьтесь с ним, – сказал Аксель. – Весь этот шепот на пороге как-то неприятен.

– Таллис и не шептал, – сказал Саймон.

– Да, но я не расслышал, что ты сказал.

– Входите же, – повторил Аксель. – Или вы предпочтете не входить?

– Нет, почему же? Я войду. Я, собственно говоря… Я все понимаю…

Следом за Акселем и Саймоном Таллис уже оказался в холле и сразу же подслеповато заморгал от света. Сравнительно невысокий, с коротко стриженными рыжими, клочковатыми волосами и кустиками огненно-рыжих бровей. Лоб блестящий и шишковатый, желто-коричневые глаза необычайно широко расставлены, носик – короткий и лоснящийся, рот маленький и по-детски серьезно сжатый. Остановившись посреди холла, он начал было снимать свой потертый плащ, потом опять надел его и так и стоял в растерянности, пока Аксель не протолкнул его, взяв под локоть, в столовую, где в одиночестве, при свечах, лицом к двери сидел за столом Джулиус.

– Джулиус, у нас гость. Таллис Броун – Джулиус Кинг. Джулиус встал. Он был значительно выше Таллиса. Пристально глядя на Джулиуса, Таллис заметно дрожал.

Потом сделал шаг и протянул руку:

– Здравствуйте.

Подчеркнуто приподняв бровь, Джулиус взял протянутую руку.

– Добрый вечер, – сказал он и сел.

– Выпей что-нибудь, Таллис, – растерянно сказал Саймон. Он любил Таллиса, никогда не считал, что его нужно опасаться, и очень расстроился из-за неловкого положения, в котором тот теперь оказался.

– Прошу садиться, – сказал Аксель. – Или вы очень торопитесь?

Таллис сел на стул Саймона, напротив Джулиуса. Саймон пододвинул себе еще один стул.

– Что ты выпьешь, Таллис?

– Немножко пива. Хотя, простите, пива у вас нет, я помню. Ну, что угодно. Хересу. Немножко белого вина – это прекрасно. Спасибо, Саймон.

Саймон и Аксель сели. Саймон, чуть отодвинувшись от стола, положил руку на спинку стула Таллиса. Джулиус, как бы стараясь лучше видеть всю компанию, сдвинул свой стул назад и рассматривал Таллиса: слегка насмешливо, но вполне дружелюбно. Чуть приподнятые углы его длинных губ слегка подрагивали. Аксель хмурился и подергивал ртом, что всегда свидетельствовало о крайней озабоченности. Таллис отпил вина из бокала Саймона. Сделал он это серьезно и как бы совершая ритуальное действо: глаза опущены, взгляд устремлен на дно бокала. Ресницы у него были длинные и тоже огненно-рыжие. Последовало короткое молчание. Джулиус явно наслаждался происходящим. Саймон и Аксель заговорили одновременно.

– Ты добирался автобусом или подземкой? – спросил Саймон.

– О чем вы хотели поговорить? – спросил Аксель.

– Подземкой, – сказал Таллис Саймону. – О Морган, – ответил он Акселю.

– Укх, – поперхнулся Аксель и принялся вертеть бутылку с виски.

Джулиус снова приподнял домиком бровь. Саймон откашлялся:

– Таллис…

– Морган в Англии? – спросил Таллис и посмотрел сначала на Акселя, а потом на Джулиуса.

Последовала пауза.

– Да. Она появилась несколько дней назад. Живет у Хильды и Руперта, – ответил Джулиус.

– Спасибо. – Таллис встал. – Простите меня за вторжение, Аксель.

– Как вы узнали или догадались, что она здесь?

– Питер все время намекал. Хотя впрямую не сказал ничего.

– Мы должны были сообщить вам. Извините, Таллис, – сказал Аксель.

– Ничего страшного.

– Хильда уговорила нас молчать, – заторопился Саймон. – Она хотела дать Морган время прийти в себя, ну и так далее.

– Понимаю… Я не приду туда… Если она не… – Таллис запнулся. Саймон положил руку ему на локоть. – Я не приду туда. – Взмахнув рукой и этим как бы прощаясь сразу со всей компанией, Таллис вышел и, миновав холл, открыл наружную дверь.

Саймон выскочил следом и сбежал по ступенькам на тротуар.

– Таллис, она не с Джулиусом. Они приехали врозь. Они не встречаются. Что-нибудь передать ей?

Фонаря рядом не было, и лицо Саймона оставалось почти невидимым.

– Спасибо, не надо. Но спасибо, что предложил это. Спокойной ночи.

Саймон бегом помчался назад, в столовую. Аксель сидел, спрятав лицо в ладонях. Джулиус, улыбаясь, покачивался на стуле.

– Ну и ну, – сказал он.

– О боже! – выдохнул Аксель, проводя рукой по волосам.

– Какой удивительно странный маленький человечек, – сказал Джулиус. – Ему пристало бы сидеть на грибной полянке.

– Ему не пристало брать вашу руку, – сказал Саймон. Он вдруг ужасно расстроился, и ему стало невыносимо жаль Таллиса.

– Согласен, – сказал Аксель.

– И я согласен, – сказал Джулиус, – но дело в том, что это он протянул руку, хотя, скорее всего, и не думал этого делать, а протянул ее инстинктивно. Он нервный субъект, это видно сразу.

– Он замечательный человек, – сказал Саймон и налил себе еще виски.

– Не сомневаюсь, – откликнулся Джулиус. – Я говорил о первом впечатлении, которое вряд ли буду иметь возможность откорректировать. Ну, Аксель, мне пора. Если ты помнишь, я всегда ложусь рано. Моя машина – только что взял напрокат – стоит рядом с домом, так что я, к счастью, не столкнусь с вашим рыжеволосым другом где-нибудь на платформе метро.

Джулиус поднялся, и все вышли в холл.

– Твое пальто наверху? – спросил Аксель. – Одну минуту, я его принесу.

Саймон и Джулиус остались вдвоем.

Слегка наклонившись, Джулиус улыбнулся Саймону. Потом, чуть подавшись вперед, дотронулся до плеча. Не понимая, как это истолковать, Саймон вздрогнул.

– Приходи ко мне в пятницу в восемь вечера, – прошептал Джулиус ему на ухо. – Ни слова Акселю.

Наверху хлопнула дверь. Аксель вернулся, неся пальто Джулиуса.

– Ну, большое спасибо, Аксель, и большое спасибо тебе, Саймон, тоже. Видите? Вот и моя машина. Думаю, вы одобрите то, что она английская. Руперт был бы доволен. Доброй ночи, друзья, доброй ночи.

Заперев дверь, Саймон следом за Акселем прошел в гостиную. Приглашение Джулиуса повергло его в полную растерянность. Что оно значило? «Ни слова Акселю». Но почему? Не лучше ли сразу же все рассказать?

Сидя около газового камина, Аксель снимал туфли. Саймон машинально собирал пепельницы. Как правильнее поступить? Непонятная ситуация.

– Да, получилось неудачно, – сказал Аксель.

– Но Таллис отреагировал, в общем, легко, – возразил Саймон.

– Кто может разобрать, легко или нет реагирует Таллис. Когда он смотрел на Джулиуса, вид у него был жалкий.

И тут Саймона вдруг осенило, что могут означать слова Джулиуса. Пятница – это уже недалеко от дня рождения Акселя. Вечером Аксель идет на «Фиделио». Джулиус хочет посоветоваться с Саймоном о подарке. Так. Иначе и быть не может. И в этом случае, разумеется, нужно молчать. Саймона лихорадило от возбуждения и беспокойства.

Остановившись возле Акселя, он посмотрел на сидящего в кресле друга. Каминная лампа бросала ему на лицо рассеянный яркий свет, и оно выглядело суровым, усталым и грустным За спиной Акселя на стене висела фотография бога-хранителя их любви – высокого, стройного и длинноносого греческого куроса из Национального музея в Афинах.

– Если забыть о финале, вечер, пожалуй, прошел неплохо, – сказал Аксель. – Как видишь, Джулиус тебя не съел. А ты так нервничал перед его приходом.

– Если уж говорить начистоту, я нервничал несколько дней.

– Почему же ты ничего не сказал, глупышка?

– Конечно, надо было. Но сама мвхслв о Джулиусе как-то пугала. Теперь я его увидел, и это прошло. Он само обаяние. И это легкое заикание тоже прелестно, правда?

– Да. Знаешь, я тоже слегка волновался.

– Так почему же тел ничего не сказал?

– Берег чувство собственного достоинства.

– А у меня разве нет собственного достоинства?

– Ни крошки. Иди сюда. Становись на колени. Нет, я не собираюсь тебя бить, хоть ты и ослушался моего знака. Просто хочу обнять твою голову. Ба! Да ведь ты убрал этот искусственный тростник!

– Ты ведь сказал, что он тебе не нравится.

– Не надо так поддаваться моим словам, милый. И я могу ошибаться.