Текст книги "Честный проигрыш"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

3

– Привет, мои дорогие! – вскочив, закричала Хильда. Пройдя сквозь балконную дверь, Аксель и Саймон вышли в сад. Приложив руку козырьком к глазам, Саймон пытался защититься от нестерпимо сверкающей голубизны бассейна.

– Извини нас за опоздание, – сказал Саймон. – И прими этот небольшой букет с уверениями в большой-пребольшой любви. Дай я тебя поцелую. Привет, Руперт. Гип-гип и все такое.

– Хильда, мы поздравляем вас с долголетием счастливого брака, – церемонно произнес Аксель. – Добрый вечер, Руперт. Мы уже виделись.

– Саймон! Какие дивные цветы и как их много! Такой огромный букет я, по-моему, получаю впервые. Ты просто согнулся под его тяжестью.

– Так и задумано. Я собирался поставить рекорд.

– Сейчас освежу их в бассейне и пойду искать подходящую вазу. Аксель, откройте, пожалуйста, эту бутылку шампанского. Вы это делаете мастерски, а Руперт всегда во что-нибудь попадает. Стыдно сказать, но, поджидая вас, мы выпили уже чуть ли не целую бутылку.

– И правильно поступили, – откликнулся Саймон. – Сейчас мы вас быстро догоним. Но какая жара! Естественно было найти вас не рядом с бассейном, а в нем.

Вылетев из бутылки, пробка мягко спланировала в воду. Пенящееся шампанское наполнило четыре бокала.

– Будьте счастливы, детки, – воскликнул Саймон. – Будьте счастливы!

– За счастье! – подхватили все и выпили.

– Пойду поставлю цветы в вазу, – сказала Хильда. Прижимая букет к груди, она прошла по горячим плиткам и скрылась в полутьме дома.

Вступив в неожиданно показавшуюся прохладной гостиную, она помедлила. Сразу же после яркого солнца все было просто неразличимо. Только какие-то смутные цветные сполохи и приглушенные пятна света. Хильда положила цветы на стол, вздохнув, широко раскинула руки и, словно лаская бархатистые тени, вся отдалась потоку обволакивающего ее прохладного, густо окрашенного сумраком воздуха. Я немного пьяна, прошептала она, и это приятно.

Буквально через секунду все встает по местам. Дымчатые облака оборачиваются знакомыми предметами. Глянув в висящее над камином высокое, закругленное сверху наборное зеркало в золоченой раме, Хильда проверяет, велик ли урон, нанесенный ее макияжу лучами солнца. Венчающий зеркало позолоченный купидон, натянув лук, наблюдает, как Хильда шарит в косметичке из коричневого шелка, выискивая губную помаду и пудреницу. Найдя, вплотную приближает лицо к зеркалу и пристально вглядывается. Лицо сияет веселым задором, но чуть-чуть располнело. Если не помнить о посадке головы, виден уже второй подбородок. Темные от природы локоны вьются вокруг лица и кудрявым каскадом спускаются на спину. Ее знаменитый «ангельский облик». И все-таки не выкрасить ли волосы, прежде чем седина окажется слишком заметной? Выпуклые серо-голубые глаза придирчиво вглядываются в отражение. За ним, в глубине, чуть поблескивают стоящие в комнате предметы. Влажная розовая помада быстро ложится на губы.

Пыльца золотисто-коричневой пудры покрывает лоснящийся, обгоревший на солнце нос, щеки. Результат удовлетворяет Хильду. И она обращает взгляд к саду.

Четкая грань между солнцем и тенью оптически увеличивала расстояние и, словно рамка сцены, отделяла сад. Аксель и Руперт сдвинули полотняные кресла и, судя по всему, увлеченно беседовали. Саймон, сняв сандалеты и носки, закатал брюки и сидел на краю бассейна: ноги почти до колена в воде. Поднеся к лицу маленький букетик ромашек, он прикрыл глаза и с наслаждением его нюхал. Ну и вид будет у его брюк! – подумала Хильда. Еще раз вздохнув, она вдруг почувствовала знакомую боль и, утишая ее, прижала руку к груди. Удача никогда не изменяла мне, и было бы несправедливо хоть изредка не пугаться этого счастья, подумалось ей. Потом мысли перескочили на Питера, и рука машинально поднялась: благословляя, перекрестила воздух. У Питера все будет хорошо, прошептала она, и в этот момент ей действительно так казалось. Наша с ним связь никогда не рвалась. Все будет хорошо. Но к этому убеждению примешивалось и какое-то другое чувство. Не торопясь обследовав все утолки души, она наконец поняла, откуда эта внезапная радость. Морган вот-вот будет дома. Морган вот-вот приедет, чтобы найти убежище, покой, поддержку. И она, Хильда, поможет ей склеить осколки.

Взяв букет, Хильда прошла в кладовку, где хранились цветочные вазы. Здесь было так темно и холодно, что ее чуть не пробрала дрожь. Найдя большую вазу, она наполнила ее под краном, позволяя воде литься через край и омывая ею руки. Потом, не развязав букета, слегка подтянула бумагу вверх и опустила стебли в воду. С мокрой вазой в руках снова пересекла гостиную и вышла в сверкающий солнцем сад.

– Налить тебе еще бокал, милая? – воскликнул Саймон, быстро вскакивая и поднимая целый фонтан брызг.

Хильда поставила вазу на железный с коваными узорами столик, туда, где стояла бутылка шампанского:

– Пфф! Выпью с удовольствием. А еще поступлю так, как ты. – Сказав это, она уселась на край бассейна. Нежно-прохладная вода охватила ступню, потом голень, колено.

– В такую погодку ты погружаешься в воду, и она чуть ли не шипит. Смотри, у меня ноги уже высохли, а плиты просто жгут подошвы. Держи свой бокал, Хильда, милая.

– Спасибо, Саймон. Знаешь, я думала посоветоваться о ванной…

– Ты говорила. Сегодня утром я уже кое-что присмотрел. У Сандерсона продаются очень недурные непромокаемые обои. Черные с крупными бирюзовыми розами в больших квадратах…

– Было бы куда лучше, если бы заседание вел ты, – говорил Аксель. – Огден Смит сам несобран и, разумеется, не способен добиться этого от других.

– Мне нужно было присутствовать на разборках по поводу видимых платежей.

– Я слышал, будет парламентский запрос.

– Да, это дело решенное. Мало того, он уже у меня на столе. И мне за мои грехи надо со всем этим разбираться.

– В понедельник я принесу тебе образец, – говорил Саймон. – А заодно прихвачу и образчик марракешской плитки. Только она чудовищно дорогая. И имей в виду: для ансамбля тебе просто необходимо будет купить себе бирюзовый купальный халат.

– И полотенца.

– Думаю, полотенца должны быть изумрудно-зеленые.

– Ни слова не понимаю из их разговора, а ты? Может, они это нарочно, чтобы поставить нас на место?

– Возможно. Хильда, подвинься. Я хочу снова опустить ноги в воду. Слушай! Как здорово, что Морган приезжает! Как только вспомню об этом, так снова радуюсь.

– Я тоже рада, что она скоро будет дома. Тяжело было жить и знать, что она так несчастлива, да еще где-то там, далеко.

– Мы сделаем все возможное, чтобы она забыла об этих несчастьях.

– Ты должен часто с ней видеться, Саймон. Опора на старых друзей ей просто необходима.

– Кстати, – в голосе Акселя зазвучали металлические нотки, – я уже говорил Саймону, что Таллис должен быть извещен о приезде Морган. Если он этого еще не знает, разумеется.

– По-моему, лучше от этого воздержаться. – Развернувшись всем корпусом, Хильда вытянула из воды ноги и опустилась на них всей массой разгоряченного тела. Аксель и Руперт с наполненными шампанским бокалами по-прежнему сидели за столом, слегка наклонив вперед натянутые на металлические трубки полотняные шезлонги. – Думаю, он ничего не знает. Морган наверняка ему не писала. И, мне кажется, Морган имеет право сама решать, встречаться ей с ним или нет.

– А как же с правами Таллиса? – возразил Аксель. – Они что, менее важны? Почему не позволить ему решать, хочет ли он видеть Морган? Я понимаю твои опасения, Хильда, но думаю…

– Кто из нас лучше всех знает Таллиса? – прервала Хильда.

– Скорее всего, я, – ответил Аксель после легкой паузы.

– Отлично. Тогда скажите, как, по-вашему, поведет себя Таллис, услышав о возвращении Морган?

– Понятия не имею.

– В том-то и дело. Так что гораздо лучше ничего ему не сообщать. Да это и гуманнее. Может быть, Морган сразу поедет куда-нибудь дальше…

– Что будет делать Таллис, нас не касается, – возразил Аксель. – Защищать его чувства тоже не наше дело: это бестактно. Попробуйте взглянуть на все с его позиций.

Каково ему будет вдруг узнать, что Морган, оказывается, жила в Лондоне или, другой вариант, была здесь проездом, а мы все дружно скрывали от него это? Руперт, разве ты не согласен?

– Согласен. Прежде я соглашался с Хильдой, но теперь ты меня убедил. Это будет обманом, за который Таллис с полным основанием осудит нас. – Поставив бокал на стол, Руперт отер пот со лба и провел ладонью по своим тусклым светлым волосам.

Хильда знала, что Руперт в присутствии Акселя с Саймоном почти всегда нервничает и спорит, пытаясь освободиться от донимающей его двойной ревности: друга к брату и брата к другу. Но сейчас она беспокоилась об ином. Нельзя было не признать частичную правоту Акселя: ясные аргументы доказывали ее безоговорочно. И все-таки так не хотелось, чтобы Таллис оказался в курсе. Хотелось избавить сестру от любого давления и нажима. Пусть хоть на время оставят ее в покое. Ведь, кто знает, Таллис может примчаться и начать требовать встречи с женой и ее немедленного возвращения. Хильда была знакома с Таллисом дольше, чем все остальные. Познакомилась с ним во время предвыборной кампании, а потом сама же представила всей семье. Но предсказать его реакцию она могла не лучше Акселя. На обдуманную жестокость Таллис, конечно же, не способен, но на нелепейшую бестактность – вполне. Хильда хотела, чтобы, оказавшись у нее, Морган имела время собраться с силами. Чтобы она была одна.

– Предлагаю, – Хильда нащупала компромисс, – дождаться приезда Морган. Раньше чем дней через десять она здесь не окажется. А может, появится позже или вообще передумает и не приедет.

– И все-таки я голосую за правду, – сказал Аксель. – Надеюсь, что твоя книга, Руперт, подсказывает, как действовать в таких случаях. Жду не дождусь, когда она выйдет и я наконец пойму, как надо жить. Для меня она станет инструкцией к действию, и я буду следовать всем предписаниям неукоснительно.

Хильда знала, что Аксель весьма скептически оценивает работу Руперта. Ничего, мы его удивим, думалось ей.

– Если ты ждешь инструкций для каждодневной жизни, то, боюсь, будешь разочарован, Аксель, – улыбаясь сказал Руперт. Он тоже знал точку зрения Акселя на свой труд, но никак не выказывал обиды. – Еще ни один философ не создал таких инструкций, даже когда был уверен, что их-то и создает.

– А, ты наконец признаешь, что считаешь себя философом!

– Нет-нет, я хочу сказать, что, поскольку даже философы не добиваются ясности, обо мне это можно сказать а fortiori. Моя книга – всего только размышления о некоторых принципах.

– О любви в ее взаимоотношениях с правдой и справедливостью и о прочих мелочах в этом роде?

– Ну, знаешь, это не мелочи! Но как применять их на практике, каждый индивидуум решает сам.

– Несчастный индивидуум! Никто ему никогда не поможет! А мне так хотелось бы получить сжатые предписания по морали наподобие правил по этикету.

– Итак, я думаю, все же не следует извещать Таллиса, – говорила тем временем Хильда. – Как тебе видится все это, Саймон?

– Морган надо дать время, чтобы отдохнуть и все обдумать.

– Вот именно. Ты правильно понял, что я имела в виду. Я не хочу, чтобы Морган тревожили.

– Человек из толпы вообще не способен применять философию. Не уверен, что и философам это доступно.

– Человек из толпы может использовать моральные принципы, так же как ты сейчас, убеждая меня, использовал принцип верности правде.

– Возможно. И все-таки я считаю, что философия морали – дело безнадежно личное. Ее нельзя передать другому. «Если бы львы заговорили, мы их не поняли бы». Виттгенштейн.

– Ой, Хильда, Аксель, смотрите – ежик! Только что выглянул из-за дельфиниума. Я видел его нос. Подумайте только – ежик!

– Да, Саймон, совершенно верно, – сказал Руперт. – Мы как раз собирались рассказать тебе о нем. Ведь ты так любишь наших немых четвероногих друзей.

– Ну не прелесть ли! Ты его видишь, Аксель? – Зайдя за дельфиниумы, Саймон коленями опустился на плиты. Еж замер, выгнув спину, подслеповато таращась и чуть шевеля задранным вверх влажным черным носом. – Как вы думаете, его можно взять на руки?

– У него полно блох, – сказал Аксель.

– Хоть на минутку. Какой мягкий пушистый животик. Пытается свернуться клубком, но это не очень-то получается. Бедные беззащитные зверюшки. Ой, он и в самом деле колючий!

– Положи его снова под куст, – сказал Аксель. – Он боится.

Осторожно подняв ежа, Саймон убрал его подальше от людских глаз, за клумбу.

– Не сломай только мои galtonia candicans, Саймон.

– Свой еж! Это чудесно, Хильда. Вы его часто видите? Кормите?

– Выставляем ему молоко с хлебом. Надеемся, что съедает он. Я ужасно волнуюсь, как бы он не свалился в воду.

– Ежи чудовищно глупы, – сказал Аксель.

– А я уверен, что у него ума хватит, – возразил Саймон.

– Саймон настолько чувствителен, – язвительно обронил Аксель, – что считает себя обязанным снять недостойное обвинение с интеллекта ежа.

– Да, я уверен, что он отлично соображает. А вы такие счастливцы! Как мне хотелось бы иметь у себя сад! Тебе нужно завести кошку, Хильда. Непременно. Подумай, как ей здесь будет хорошо. Аксель не разрешает мне кошку…

– Пожалуйста, выражайся точнее, Саймон! Мы оба решили, что завести кошку было бы непрактично.

– Ладно, пусть. Но мне так хочется, чтобы у тебя появилась кошка, Хильда, а я приходил бы к ней в гости. Сиамскую, а?

– Лучше обыкновенную, пушистую.

– Может быть, черно-белую? Черную кошку с белыми лапками!

– И с белой мордочкой, и с белым кончиком хвоста!

– Нет, лучше с белыми лапками и…

– Господи, боже мой! – воскликнул Руперт. Наступила тишина, и Хильда повернула голову, пытаясь проследить направление его взгляда. Женщина, возникшая в дверях гостиной, смотрела на них с той стороны бассейна. И это была Морган.

Засуетившись, Хильда поднялась на ноги.

– Морган! – одновременно с Хильдой воскликнул Саймон.

Морган была в светло-сером плаще; тихо поставив рядом с собой объемистую синюю холщовую сумку, она смотрела на них с той стороны бассейна словно невидящими глазами.

Подбежав, Хильда с низким протяжным «о-о-о!» обхватила сестру за шею и, притянув к себе, прильнула щекой к медленно опустившимся векам Морган.

– Ну слава Богу, ты дома!

Морган стояла по-прежнему неподвижно, потом повернула шею, отвела голову в сторону и твердым движением рук разомкнула объятие Хильды.

– У вас появился бассейн.

– Да, он совсем новый. – Слезы струились у Хильды из глаз.

– Морган, милая моя, – сказал Саймон, беря ее за безжизненно висящую вдоль тела руку. Казалось, он собирался поцеловать ее в щеку, но вдруг нагнулся и жадно припал к руке.

– Добро пожаловать, дорогая, – говорил Руперт, пожимая доставшуюся ему вторую руку.

– Привет, Морган, – слегка поглаживая лацкан пиджака, сказал Аксель.

Отдернув руки, Морган слепо озиралась. Потом, сняв овальные в металлической оправе очки, начала протирать их довольно грязным носовым платком.

– Сейчас налью тебе шампанского! – воскликнул Саймон. – Не дергайся, Хильда, она выпьет из моего бокала.

Снова надев очки, Морган стояла в прежней напряженной позе, щурясь от падающего в глаза солнца. Взгляд упал на шампанское, на цветы.

– Вы что-то празднуете. Чей-то день рождения…

– Годовщину нашей свадьбы, дорогая.

– Я как-то не ожидала… столько людей… веселье…

– Только свои, – сказал Саймон. – Вот, возьми.

– Нет, Саймон, спасибо. Я не хочу шампанского. Думаю, это… надо бы снять. – Она шевельнула плечами, и серый плащ упал на землю. Саймон бросился поднимать его.

Непрошеные слезы высохли, и теперь Хильда внимательно рассматривала сестру. Морган была в очень простом, сильно измятом платье из синего хлопка. Прямые темные волосы подстрижены по-мальчишески, хоть и не слишком коротко. Узкие карие глаза и длинный чуткий нос. Лицо изможденное, кости туго обтянуты кожей. Длинноногая, тоненькая. В мгновенном озарении Хильда вдруг поняла: они достигли возраста, в котором годы значимы. Теперь изможденная худоба шла Морган. И усталость казалась изящной. И даже очки в железной оправе выглядели как украшение. Да, теперь красота была на стороне Морган.

– Душа моя! – на мгновение снова обняв сестру, воскликнула Хильда.

– Мы ждали тебя не раньше чем дней через десять, – сказал Руперт. – Иди сюда, усаживайся.

– Нет, спасибо. Я и сама так думала. Но потом все же решила лететь. Багаж придет следом. Сейчас я прямо из аэропорта. Решив вернуться, уже не могла ждать ни часа.

– И мне это понятно, – подхватила Хильда. – Какое счастье, что ты здесь! Я так боялась, что ты передумаешь.

– Морган, мне хочется, чтобы ты что-нибудь выпила, – сказал Саймон. – Может быть, виски?

– Надеюсь, ты к нам надолго, очень надолго, – сказала Хильда. – Ведь ты никуда не поедешь? Какие у тебя планы?

– Я совершенно не понимаю, что делаю. Не знаю, куда еду. Планов у меня нет. Намерений тоже нет. Я только что спустилась с трапа самолета и совсем ничего не соображаю. – Повернувшись, она шагнула в сторону гостиной.

– Да-да, конечно! – воскликнула Хильда. – Идем сейчас же наверх, бедняжка. Там все для тебя готово. И ты сразу ляжешь. Руперт, возьми, пожалуйста, ее сумку. Дай мне этот плащ, Саймон. Пойдем, моя милая девочка, наконец-то ты дома.

4

– В какую комнату ты меня поместишь?

– Вот сюда…

Хильда широко распахнула дверь, и Морган вошла. Сестра и зять шли следом. Поставив сумку на пол, Руперт помедлил, потом, по знаку Хильды, вышел. Хильда закрыла дверь.

Взгляд Морган остановился на кровати, застеленной плотным зеленым шелковым покрывалом. Медленно потянув его за край, она сбросила покрывало на пол, сняла очки, осторожно легла на кровать носом вниз, зарылась лицом, в подушки и, когда Хильда попыталась что-то сказать, громко, безудержно разрыдалась.

С легким шорохом провезя стул по ковру, Хильда поставила его вплотную к кровати. Секунда – и она обняла судорожно вздрагивающие плечи Морган.

– Хильда, прости, не надо меня трогать.

– Извини, дорогая.

– Прости.

– Мне уйти?

– Нет. Останься, но молчи.

В комнате наступила тишина, и только в окно долетало пение птиц и легкий гул голосов из сада, где продолжали сидеть и беседовать Руперт, Аксель и Саймон.

Хильда встала, прошлась по комнате. Что-то легло возле щеки Морган. Большой чистый носовой платок. Протянув руку, Морган взяла его, развернула. Слезы, еще слезы. Много, много слез.

– Хильда.

– Да, милая?

– Можешь дать мне хорошую порцию виски-рокс?

– Какого виски?.. А, поняла, со льдом. Сейчас, одну минутку.

– Там, с ними… я не могла пить.

– Я быстро-быстро. Дать тебе что-нибудь еще? Кусочек холодной баранины? Аспирину?

– Нет, ничего не надо. Принеси целую бутылку. Кувшин с водой. И два стакана.

– Конечно-конечно, мне тоже не помешает глоточек виски.

Как только дверь закрылась, Морган резко приподнялась. Сидя со спущенными на пол ногами, обтерла лицо прохладным платком. Слезы текли уже не так обильно. Подойдя к умывальнику, она промыла глаза холодной водой и вытерлась висящим рядом накрахмаленным вышитым полотенцем. Потом надела очки, прошла к окну и закрыла его. Вернувшись, какое-то время рассматривала себя в висящем над умывальником зеркале. Хотелось сказать себе что-нибудь подходящее к случаю, бодрое, успокаивающее, может быть, даже остроумное, но ничего не придумывалось, и она просто смотрела на свое отражение. Услышав, что Хильда поднимается по лестнице, быстро вернулась к кровати и опять легла ничком. Взгляд на себя со стороны, как она и надеялась, придал сил.

Подвинув низкий столик и поставив на него поднос, Хильда снова уселась на жесткий стул с прямой спинкой. Морган приподнялась на локте, устроилась, подоткнув подушки под спину.

– Я сделала все, как надо, радость моя?

– Да, отлично. Воды не надо. Только лед. Спасибо.

– Может, ты все-таки хочешь поспать, остаться одна?

– Нет. Я хочу с тобой разговаривать. Мне кажется, я сейчас ненормальная, Хильда. Ненормальная.

– Успокойся, малышка.

– От виски все-таки легче. Не одолжишь мне свою расческу? Спасибо.

– Ты очень красивая, Морган.

– Я чувствую себя развалиной. А вот ты выглядишь чудесно, Хильда. Немножко пополнела. Ничего, что я говорю это так прямо? И Руперт тоже пополнел.

– Мы стареем.

– Глупости. Саймон и Аксель по-прежнему вместе? – Да.

– Никаких признаков разлада? Интересно, сколько же они продержатся?

– Вроде у них все в порядке.

– Мне жалко, что Саймон увяз в этом. Аксель, насколько я понимаю, плохо ко мне относится.

– Он просто замкнутый.

– Когда мы были девчонками, ты вечно отказывалась признавать, что кто-то кого-то не любит. Но такое случается. У тебя нет сигареты?

– Есть. Вот. Твой багаж идет морем?

– Да. Это в основном книги. Ну и кое-что из одежды и мелочей. И мои рукописи, тетради. Не помню, писала ли я тебе, но в Диббинсе мне удалось хорошо поработать.

– Я рада. Откровенно говоря, из твоих писем трудно было извлечь информацию. Сначала они были обрывочными, потом непонятными, потом – отчаянными. Цельной картины у меня так и не сложилось.

– Думаешь, у меня она сложилась? Я сейчас просто не понимаю, кто я. Может, ты объяснишь. Но, чтобы разобраться, даже тебе потребуется время.

– У нас будет сколько угодно времени, дорогая. Ведь ты останешься у нас? Пожалуйста, чувствуй себя здесь дома.

– Дома у меня нет. А у тебя все так элегантно, Хильда. Эти черные с белым подушки в стиле toile de Jouy. Эта фарфоровая желтая собака. Сверкающие кувшинчики. И эта полосатая – французская, наверно – ваза в виде урны, в которой, знай ты, что я появлюсь сегодня, стояли бы три изумительные розы.

– А ты верна себе, детка! Все так же подсмеиваешься над нашими попытками создать уют.

– Зависть, Хильда. Элементарная зависть. Я все на свете отдала бы за такой дом, как этот, и за такого мужа, как Руперт. Действующего мужа. То есть справляющегося со всеми своими обязанностями. Можно мне еще виски?

– Лед, к сожалению, тает.

– А портативной морозилки у тебя нет? Надо ее тебе подарить. Хотя, черт, у меня же нет денег!

– Не беспокойся о деньгах, Морган. Прошу тебя, очень прошу. У тебя столько неприятностей, что глупо думать еще и о деньгах, когда в этом нет абсолютно никакой надобности. Мы с Рупертом хорошо обеспечены, и ты можешь жить здесь…

– Подожди. Я еще не превратилась в инвалида. Восстановлю понемногу старые связи и найду какую-нибудь работу в Англии.

– Я так рада, что ты остаешься…

– Бог мой, что там за шум? Хильда встала:

– Это Саймон. Он уронил поднос с бокалами из-под шампанского. И они, вероятно, разбились.

– Милый Саймон. Он совершенно не изменился. Разве что выглядит и лучше, и взрослее, чем когда-либо раньше.

– Жизнь в браке явно идет ему на пользу.

– Подойди сюда, Хильда. Не прикасайся ко мне, но будь совсем рядом. Хочу смотреть на тебя. В Америке я иногда очень скучала по тебе.

– И я по тебе очень скучала. Я так обрадовалась, когда узнала, что ты приезжаешь.

– Наверно, ты плохо обо мне думаешь.

– Я люблю тебя, глупенькая.

– Мысль, что на самом деле в глубине души ты меня осркдаешь, была бы непереносима. Просто смертельна.

– Но я не осуждаю тебя, дурочка. Конечно, я пока ничего не понимаю. Но и когда пойму… О каком осуждении ты говоришь? Никогда. Ни за что.

– Я так надеюсь, что ты поймешь… Я как раз думала…

– Морган, ты знаешь, что Джулиус…

– Да. Я прочла об этом в вечерней газете. Купила «Стэндард» в лондонском аэропорту, и там была фотография Джулиуса.

– Странно. Правда?

– Невероятно. Мы ведь могли оказаться в одном самолете! Приятно было снова взять в руки милую старую «Ивнинг стэндард». Но оказалось, мне уже не разобраться в комиксах. Они как, продолжают историю Скромницы Блэз и Пчелки Билли?..

– Морган, Морган, Морган…

– Где этот гадостный платок? – Сняв очки, Морган уткнулась в него лицом. Ненадолго повисло молчание.

– Ты не знала, что Джулиус возвращается в Лондон?

– Я понятия не имела, где Джулиус. Знала только, что он уехал из Диббинса.

– Когда ты его в последний раз видела?

– Несколько месяцев назад. И кажется, что прошли годы. Абсурд. Садясь в самолет, я думала, что улетаю от Джулиуса. Прочь, прочь, прочь. А выясняется, что и он перебрался на эту сторону. Может быть, это судьба?

– Судьба… Морган, ты бросила Джулиуса или Джулиус бросил тебя?

– Вероятно, этот вопрос горячо обсуждался.

– Боюсь, что так, дорогая.

– Ладно. В буквальном смысле я бросила Джулиуса. Но по сути он бросил меня. Это все было так запутанно… И гадко, гадко, гадко.

– И все… действительно разрушено?

– Да. Все разрушено. Или разбито. Мы не общались с начала, да, с начала этого года, когда я буквально бежала из Диббинса, бросив студентов, занятия, все.

– Понятно. Именно тогда ты какое-то время мне не писала. Потом появился новый обратный адрес – Вермонт.

– Я жила там у старенького филолога-немца и его жены. Они совершенно не понимали, что происходит. Я – тоже. Я была невменяема. Да и теперь такая. Еще виски, пожалуйста. Чертовы кубики совсем растаяли.

– Я принесу еще.

– Нет-нет, не двигайся. Надеюсь, Джулиус здесь не появится?

– Руперт договорится с ним о встрече где-нибудь на стороне. Как ты думаешь, Джулиус попытается тебя увидеть?

– Нет. Но и прятаться не станет. Будет вести себя как ни в чем не бывало.

– Ты хочешь его увидеть?

– Нет.

– Мы позаботимся, чтобы этого не случилось.

– Как жарко, Хильда. Почти как в Нью-Йорке.

– Да, жарко.

Молчание. Морган поправила подушки. Обе внимательно смотрели друг на друга. Потом Морган сняла очки и сощурилась, хмуря лоб:

– Да-да-да. Я рада видеть тебя, Хильда.

– Тебе нужно поесть.

– Я завязала с едой. Живу на пшеничном виски и аспирине. Теперь перейду на шотландское виски и аспирин. А кстати, где мои вещи?

– Вещи? Ты имеешь в виду одежду, книги и…

– В первую очередь рукописи. Заметки по теории лингвистики, над которыми я работала перед отъездом в Южную Каролину, на конференцию, оказавшуюся столь чреватой последствиями.

– К сожалению, они все еще у…

– Я так надеялась, что ты их заберешь.

– Я пыталась. Но мне не позволили.

– Ясно.

– Что мне теперь надо сделать?

– В данный момент ничего. Мне хочется, чтобы ты была рядом, пока я не пойму, кто я и в чем смысл жизни. В чем этот смысл, Хильда?

– Думаю, что в любви.

– То есть в счастливом браке?

– Нет, просто в любви, ко всем и каждому.

– Это идея Руперта. Так? Думаю, что любовь сложнее, чем ему кажется. Тебя я люблю. Тут сомнений нет. Но иногда мне приходит в голову, что это единственная любовь, на которую я способна.

– Ты очень устала, моя дорогая. Сейчас не время обсуждать, кто ты и что такое жизнь. Ты будешь просто жить здесь, рядом со мной, и постепенно все образуется.

– Хочется верить, что ты права. Как Таллис?

– Ну… он…

– Он знает, что я в Англии?

– Не думаю. Питеру ты не писала?

– Питеру? Ах да, конечно, Питеру. Я не сразу поняла, о ком ты говоришь. Нет, я не писала Питеру.

– Видишь ли, Питер сейчас живет с Таллисом. Господи, это не то, что ты думаешь, идиотка! Он просто живет в доме Таллиса. Таллис ведь переехал. Это ты знаешь?

– Я ничего не знаю о Таллисе.

– Он отказался от дома в Патни чуть больше года назад.

– А как он выплатил ссуду?

– Понятия не имею. Так или иначе, он переехал в Ноттинг-хилл, арендует нижнюю половину дома и живет вместе со стариком-отцом, а теперь и с Питером.

– Господи, значит теперь Леонард у него на руках! Но Питер при чем тут?

– Питер вел себя странно в последнее время. Я кое-что писала тебе об этом, но ты, вероятно, забыла. Он проучился год в Кембридже и заявил, что больше туда не вернется, здесь жить не хотел, и в какой-то момент показалось, что переезд к Таллису – неплохая идея, была надежда, что Таллис убедит его вернуться в Кембридж, только пока это не получилось.

– Понятно. Как все же дела у Таллиса?

– Благополучно. Он… так сказать…

– Не мямли, Хильда, расскажи как есть. Ты знаешь, ведь я не была уверена, что смогу выговорить его имя.

– Я понимаю. Мне трудно о нем рассказывать не потому, что произошло что-то особенное, а потому, что как раз ничего особенного и нет. Он, как и прежде, читает эти свои лекции по профсоюзному движению, работает полдня в жилищном комитете Ноттинг-хилла, вошел в какой-то комитет по расовым проблемам, ну и, конечно, по-прежнему в Лейбористской партии и еще чем только не занимается. Я не так часто вижу его в последнее время, но, по-моему, все как всегда.

– А что с его книгой о Марксе и де Токвиле?

– Руперт сказал, он бросил ею заниматься.

– Как и следовало ожидать. Не вскакивай, Хильда, мне достаточно этого носового платка. О, Господи!

– Извини, дорогая… Но может, тебе уже хватит виски?

– Нет-нет. Последние шесть месяцев оно мне просто необходимо. Думаю, химия организма полностью изменилась. Он счастлив? Глупый вопрос. Разве когда-нибудь Таллис был счастлив!

– Когда заполучил тебя, наверно – да. Внешне он в общем бодр. Но всегда жутко озабочен. Такой, каким ты его знала.

– Какая-нибудь женщина присутствует?

– Насколько мне известно, нет. Морган, что все же ты думаешь относительно Таллиса?

– Ты хочешь знать, вернусь ли я к нему?

– Ну да. Я уверена, он… обрадуется тебе.

– Обрадуется? Не уверена. В самом деле не знаю, как поведет себя Таллис, если я попрошусь назад.

– А ты хочешь?

Морган молчала. Опустив голову, нюхала пустой стакан из-под виски.

– Нелепо отвечать «не знаю», и я не то что не знаю, а просто не понимаю сейчас ничего: ни себя, ни свой брак…

– Там, в Америке, ты о нем, вероятно, просто забыла?

– Как бы не так! Я въехала как миссис Броун, и я обречена была остаться миссис Броун. Разозлившись на что-нибудь, Джулиус начинал называть меня миссис Би.

– Я имела в виду, что, наверно, жизнь с Джулиусом просто-напросто смыла воспоминания о Таллисе.

– Жизнь с Джулиусом была фантастична. Но Таллис оказался несмываемым. Все это долгое время в Америке его лицо постоянно преследовало меня. По ночам, когда Джулиус уже спал, я часто видела в темноте устремленные на меня большие желто-коричневые глаза…

– Невероятно! У тебя чувство вины перед Таллисом? Ты должна это преодолеть.

– Почему? Я действительно виновата. Хотя все это глубже, чем просто вина. Его душа не отпускает мою душу. До сих пор.

– Это какое-то наваждение.

– Да. И оно связывает меня с Таллисом. Мне нужно освободиться. Сначала я надеялась, что Джулиус поможет, но он не приветствовал разговоры о Таллисе, а когда я все же пробовала рассказывать о Таллисе, это оказывалось… невозможным.

– Таллиса трудно описать. Но скажи, дорогая, тебе не хотелось добиться развода и выйти за Джулиуса?

– Хотелось. Но тут появлялось… трудно подобрать правильные слова… в общем, все, связанное с Джулиусом, было таким высоким, что оказывалось возвышеннее каких-либо мыслей о браке. Жизнь с ним была жизнью в мире героев, ну, например, Древней Греции. Воздух казался кристально прозрачным, и все было укрупненным, необыкновенным. Ты понимаешь хоть что-нибудь?