Текст книги "Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней"

Автор книги: Айра Левин

Соавторы: Джон Томпсон,Этьен Годар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Таким он был, воплощением здоровья и счастья. А почему бы и нет? Завтра он закрасит еще четыре квадратика в схеме, которые составят больше половины первой колонки – восемнадцать. Он посещал все вечеринки и приемы, которые проходили в эти дни, что было естественной реакцией на депрессию и подавленность, которые ему пришлось пережить в ноябре и начале декабря, когда казалось, что этому еврейскому выводку Либерма-ну удастся свести на нет все его усилия. Отдавая должное шампанскому в этом красочном бальном зале, в окружении восхищенных его присутствием арийцев (если чуть прикрыть глаза, можно представить, что вокруг Берлин тридцатых годов) он не без удивления припомнил настроение, в котором пребывал два месяца назад. Ну, чистая достоевщина! Прикидывать, планировать, рассчитывать свои действия на тот случай, если Объединение предаст его (что они были уже готовы сделать, он в этом, на сомневался). И тут еще этот Либерман чуть не помешал Мундту отправиться во Францию, да и Швиммеру пришлось заметать следы в Англии; но наконец, слава Богу, он бросил свои старания и остался дома, придя, без сомнения, к выводу, что его юная американская ищейка что-то напутала. (И еще раз, слава Богу, что они успели добраться до него перед тем, как он прокрутил пленку Либерману). Так что он с легким сердцем пил шампанское и отдавал должное деликатесам как-их-там-называть («Как я рад быть здесь! Благодарю вас!»), пока этот бедняга Либерман, по данным «Нью-Йорк Таймс», скитался по захолустью Америки, что означало, если читать между строк дутой еврейской рекламы, какое-то дешевое лекционное турне. А там к тому же зима! Ах, снега бы, Господи; вдоволь снега!

Поднявшись на возвышение и имея по левую руку от себя Штрупа, он произнес в его честь красноречивый тост – по крайней мере, этот человек оказался не таким уж идиотом, как можно было ожидать – и переключил внимание на пышную блондинку справа от себя. В прошлом году она была удостоена звания «Мисс Наци», но теперь уже несколько изменилась. На пальце у нее было обручальное кольцо и – его взгляд не мог обмануться – находилась примерно на четвертом месяце беременности. Муж в Рио по делам; и она просто трепещет от восхищения, что ей выпала честь сидеть рядом с таким высокочтимым… Может, в самом деле? Он может позволить себе задержаться и вылететь с рассветом.

Танцуя с беременной «Мисс Наци» и постепенно опуская руку все ниже на ее в самом деле восхитительные ягодицы, он увидел среди танцующих рядом с собой Фарнбаха, который сказал:

– Добрый вечер! Как поживаете? Мы услышали, что вы тоже будете и решили обязательно добраться сюда. Могу ли я представить вам свою жену Ильзу? Радость моя, это герр доктор Менгеле.

Продолжая переминаться на месте, он напряженно улыбался, понимая, что слишком много выпил, но Фарнбах не исчезал и не превращался в кого-то иного; он продолжал оставаться Фарнбахом все отчетливее становясь ни кем иным, как Фарнбахом: бритоголовый, с тонкими губами, жадными глазами ощупывающий «Мисс Наци», пока висевшая у него на локте уродливая маленькая женщина продолжала трещать о «чести» и «удовольствии» и о том, что «хотя вы забрали у меня Бруно, я…»

Остановившись, он высвободил руки, обнимавшие блондинку.

Фарнбах весело объяснил ему:

– Мы остановились в «Экссельциоре». Решили устроить себе маленький второй медовый месяц.

Уставившись на него, он сказал:

– Вы же должны были быть в Кристианштадте. Вам предстояло убить Оскарссона.

Уродливая женщина захлебнулась на полуслове. Фарнбах побледнел, глядя на него.

– Предатель! – заорал он. – Свинья!..

Слова были бессильны выразить его чувства; он набросился на Фарнбаха и вцепился в его тощую шею; Фарнбах тщетно цеплялся за его руки, пока он, сдавливая его кадык, тащил предателя меж танцующими. Глаза его налились кровью и выкатились из орбит; Фарнбах только хрипел, не в силах выдавить из себя ни слова. Крики женщин, толкотня мужчин: «О, Боже мой!» Фарнбах наткнулся на стол, дальний край которого поднялся в воздух и сидевшие за ним люди ретировались. Он швырнул Фарнбаха на пол, продолжая душить его; стол отлетел в сторону, со звоном посыпались стаканы и чашки, усыпая осколками пол, бритая голова Фарнбаха оказалась залитой супом и вином, которое потекло по его багровому лицу.

Чьи-то руки вцепились в Менгеле; кричали женщины; музыка захлебнулась и смолкла. Руди держал кисти Менгеле, умоляюще глядя на него.

Он позволил оттащить себя в сторону и поднялся на ноги.

– Этот человек – предатель! – крикнул он, обращаясь к собравшимся. – Он предал меня, он предал вас! Он предал расу! Он предал арийскую расу!

Уродливая женщина, стоящая на коленях рядом с Фарнбахом, который, хрипя, с красным лицом, растирал себе горло, завопила.

– У него в голове стекло! – рыдала она. – О, Господи! Приведите врача! О, Бруно, Бруно!

– Этот человек заслуживает смерти, – тяжело дыша, объяснял Менгеле столпившимся вокруг него людям. – Он предал арийскую расу. Ему был отдан приказ и как солдат он должен был исполнить его. Он предпочел не подчиниться ему.

Его слушатели были смущены и растеряны. Руди растирал расцарапанные кисти Менгеле.

Фарнбах заходился в кашле, пытаясь что-то вымолвить. Он отбросил руку жены с носовым платком и приподнялся на локте, глядя снизу вверх на Менгеле. Кашляя, он растирал горло. Жена придерживала его за плечи, ткань смокинга на которых была потемневшей и мокрой.

– Не двигайся! – внушала она ему. – О, Боже! Где же врач?

– Они! – каркнул Фарнбах. – Отозвали! Меня! – Капелька крови показалась из-за правого уха и серьгой повисла на мочке, увеличиваясь в размерах.

Раздвинув тех, кто стоял рядом, Менгеле уставился на него, лежащего на полу.

– В понедельник! – сказал ему Фарнбах. – Я уже был в Кристианштадте! Все организовал для того… – он посмотрел на окружавшую их публику, – для того, что я должен был сделать! – Капля крови упала с мочки уха и на ее месте тут же стала расти другая. – Они вызвали меня в Стокгольм и сказали… – он глянул на жену, не сводившую взгляда с Менгеле, – что я должен возвращаться. В офис моей компании. И сразу же.

– Вы лжете! – сказал Менгеле.

– Нет! – вскричал Фарнбах; кровавая сережка опять оторвалась. – Всех отозвали! Один был в офисе, когда я туда прибыл. Двое уже отбыли. Остальные двое были в пути.

Менгеле смотрел на него, не в силах проглотить комок в горле.

– Почему? – спросил он.

– Не знаю, – скорбно ответил ему Фарнбах. – Больше я не задавал никаких вопросов. И делал то, что было мне сказано.

– Где же доктор? – снова завопила его жена.

– Он уже идет! – крикнул кто-то от дверей.

– Я сам… – сказал Менгеле. – Я сам доктор.

– Не приближайтесь к нему!

Он посмотрел на жену Фарнбаха.

– Заткнись, – сказал он, оглядываясь. – Есть тут у кого-нибудь пинцет?

В кабинете управляющего банкетным залом он извлек из затылка Фарнбаха осколок стекла, пользуясь доставленным пинцетом и увеличительным стеклом, пока Руди держал поблизости лампу.

– Осталось еще несколько, – сказал он, бросая осколки в пепельницу.

Фарнбах, который, согнувшись, сидел перед ним, ничего не сказал.

Менгеле обработал ранку йодом и наклеил на нее кусочек пластыря.

– Я очень извиняюсь, – сказал он.

Фарнбах встал, одергивая свой промокший смокинг.

– А когда, – спросил он, – мы сможем узнать, зачем нас посылали?

Несколько мгновений Менгеле молча смотрел на него, а потом сказал:

– Я считал, что вы наконец прекратили задавать вопросы.

Повернувшись на пятках, Фарнбах вышел.

Передав пинцет Руди, Менгеле отослал и его.

– Найди Тин-Тин, – сказал он. – Мы скоро уезжаем. Пошли его предупредить Эрико. И закрой за собой двери.

Он сложил аптечку первой помощи и, сев за неубранный стол, снял очки и вытер ладонью испарину со лба. Вынув портсигар, он закурил, бросив спичку в осколки стекла. Снова нацепив очки, вытащил записную книжку с телефонами.

Справляясь с ней, он набрал личный номер Зейберта.

Бразильская горничная, глупо хихикая, сказала ему, что сеньор и сеньора в отлучке и она не знает, где они.

Он попытался связаться со штаб-квартирой, не рассчитывая на ответ; так и случилось.

Сын Острейхера Зигфрид дал ему другой номер, по которому ему ответил сам Острейхер.

– Говорит Менгеле. Я во Флорианополисе. Только что видел Фарнбаха.

После краткого молчания он услышал:

– Черт побери. Полковник отправился утром к вам, чтобы все рассказать; он очень сожалеет, что пришлось пойти на это. Он дрался, как лев.

– Могу себе представить, – сказал Менгеле. – Что случилось?

– Все из-за этого сукиного сына Либермана. Он как-то смог на прошлой неделе увидеться с Фридой Малони.

– Он же был в Америке! – вскричал Менгеле.

– Пока не вылетел в Дюссельдорф. Должно быть, она ему изложила всю историю, как она воспринималась с ее стороны. Ее адвокат спросил у некоторых наших друзей там, как это получилось, что нам пришлось в конце шестидесятых заниматься черным рынком продажи детей. Он убедил их, что все в самом деле так и было, и они стали справляться у нас. В прошлое воскресенье прилетел Рудель, беседа проходила три часа – Зейберт очень хотел, чтобы вы тоже присутствовали; Рудель же и кое-кто еще возражали – на том все и кончилось. Люди стали возвращаться во вторник и в среду.

Менгеле сдернул очки и буквально застонал, прикрывая рукой глаза:

– Ну, почему они не могли просто убить Либермана? Неужто они рехнулись или они сами евреи? Что с ними случилось? Мундт мог бы без труда справиться с этим. Он с самого начала предлагал такое решение. Он один умнее, чем все ваши полковники, вместе взятые.

– Желательно ли вам выслушать их точку зрения?

– Валяйте. И если меня вырвет во время изложения, прошу простить меня.

– Семнадцать человек мертвы. Это означает, в соответствии с вашими выкладками, что мы можем рассчитывать на успех в одном или двух случаях. И, может быть, еще на один-два среди прочих, ибо кое-кто может умереть естественной смертью. Либерман по-прежнему ничего толком не знает, поскольку Малони сама ничего не знала. Но она может припомнить имена и в таком случае логическим шагом станет попытка перехватить Гессена.

– Тогда следовало бы отозвать только его! Почему всех шестерых?

– Вот это и говорил Зейберт.

– Ну и?

– Сейчас вас и вырвет. Все это становится слишком рискованным. Такова точка зрения Руделя. Может кончиться тем, что на свету окажется все Объединение, к чему может также привести убийство Либермана. И если уж нам гарантированы одна или две удачи или даже больше – и этого достаточно, не так ли? – то этим надо и ограничиться. И все прикрыть. И пусть себе Либерман всю жизнь охотится за Гессеном.

– Но этого нельзя допустить. Рано или поздно он до всего докопается и займется только мальчишками.

– Может, да, а может, и нет.

– Истина состоит в том, – сказал Менгеле, снова снимая очки, – что нам приходится иметь дело с кучкой утомленных стариков, которые тут же наложили в штаны. Они мечтают только о том, чтобы спокойно скончаться от старости в своих виллах на берегу океана. И если их внуки станут последними арийцами, тонущими в море человеческого дерьма, их это совершенно не волнует. Я хотел бы поставить их перед дулами расстрельной команды.

– Да бросьте, ведь при их помощи нам удалось всего добиться.

– А что, если' мои подсчеты окажутся ошибочны? Что, если шансы будут не один к десяти, а один к двадцати? Или к тридцати? Или один из девяноста четырех? Где мы тогда окажемся?

– Послушайте, если бы дело касалось только меня, я бы прикончил Либермана, не обращая внимания на последствия, и занялся бы остальными. Я на вашей стороне. И Зейберт тоже. Знаю, что вы не поверите, но он дрался за вас, как лев. Все было бы решено в пять минут, если бы не он.

– Что весьма успокаивает, – сказал Менгеле. – А теперь я должен отправляться. Спокойной ночи.

Он повесил трубку, но остался сидеть, упираясь локтями в стол и положив подбородок на большие пальцы сплетенных кистей. Вот так всегда, думал он, одно влечет за собой другое. Стоит ли обладать таким провидением, быть таким гением (да, гением, черт побери!), если в этом мире приходится зависеть от Руделей и Зейбертов?

Снаружи, перед закрытыми дверьми кабинета, терпеливо ждал Руди, а также Ганс Штруп со своими лейтенантами, а также метрдотель и управляющий гостиницей; несколько поодаль маялась «Мисс Наци», не слушая молодого человека, что-то нашептывающего ей.

Когда Менгеле вышел, Штруп кинулся ему навстречу с распростертыми руками и широкой улыбкой.

– Тот бедняга уже уехал, – сообщил он. – Идемте, мы уже накрыли для вас потрясающий стол.

– Не стоило, – сказал Менгеле. – Я должен ехать.

И кивнув Руди, он направился к выходу.

Позвонил Клаус и сказал, что теперь ему все ясно: и почему все девяносто четыре мальчика должны быть похожи, как две капли воды, и почему Менгеле нужно, чтобы их приемные отцы расставались с жизнью в строго определенные даты.

Либерман, который весь день мучился от ревматических болей и приступов гастрита, провел его в постели и, слушая Клауса, был поражен симметрией всего происходившего: когда он так же лежал в постели, молодой человек по телефону поставил перед ним проблему и вот сейчас другой молодой человек говорит, что нашел ответ на нее, и он так же лежит в постели с телефонной трубкой в руках. Он не сомневался, что Клаус был прав.

– Излагайте, – сказал он, подтыкая себе подушки за спину.

– Герр Либерман… – у Клауса был несколько смущенный голос, – моя информация – не того сорта, о которой стоит болтать по телефону. Она довольно сложна, и, честно говоря, я и сам всего в ней не понимаю. Я всего лишь играю роль посредника, представляя Лену, девушку, с которой я живу. Это ее идея и она переговорила со своим профессором. Вот он-то все и знает. Можете ли вы прибыть сюда, и я вам устрою встречу с ним? Обещаю, что вы получите объяснение.

– Я отбываю в Вашингтон во вторник утром.

– Тогда приезжайте сюда завтра. Или еще лучше, приезжайте в понедельник, останетесь здесь и улетите прямиком отсюда. Вам ведь в любом случае не миновать Франкфурта, так? Я встречу вас в аэропорту и доставлю обратно. В понедельник вечером мы сможем встретиться с профессором. Вы переночуете у нас с Леной: вам мы предоставим кровать, а у нас есть отличные спальные мешки.

– Дайте мне хотя бы общее представление о сути дела, – сказал Либерман.

– Нет. На самом деле, вы должны получить объяснение только от того, кто по-настоящему разбирается в нем. Ведь вы же из-за этого дела летите в Вашингтон?

– Да.

– Тогда вам, конечно же, надо получить как можно больше информации, верно? И я обещаю вам, вы не потеряете времени даром.

– Хорошо, я вам верю. Я дам вам знать, в какое время буду на месте. А вы переговорите с профессором и позаботьтесь, чтобы у него нашлось время для меня.

– Я это сделаю, но не сомневаюсь, что время у него будет. Лена говорит, что он полон желания встретиться с вами и оказать помощь. Как и она сама. Она шведка, так что и она искренне заинтересована. Из-за Гетеборга…

– Что он преподает, ее профессор – политологию?

– Биологию.

– Биологию?

– Совершенно верно. Сейчас я должен бежать, но завтра мы встретимся.

– Я позвоню. Благодарю вас, Клаус. Пока.

Он повесил трубку.

Слишком много. Симметричный рисунок событий начинает менять очертания.

Профессор биологии?

* * *

Зейберт испытал облегчение при известии, что ему не придется преподносить нЬвости Менгеле, и в то же время он чувствовал, что слишком легко соскочил с крючка: его долгая связь с Менгеле и его искреннее восхищение его поистине незаурядным талантом требовали, чтобы он предложил ему хоть какое-то объяснение отзыва людей, которое успокоило бы его и, кроме того, чтобы представить себя в наилучшем свете. Он хотел гораздо полнее, в деталях и красках, описать ту жаркую битву с Руделем, Шварцкопфом и прочими, о которой Острейхер только упомянул. Весь уик-энд он пытался засечь Менгеле по рации, но потерпел неудачу; рано утром в понедельник он сам вылетел в его лагерь, прихватив с собой в полет шестилетнего внука Ферди и взяв с собой новые записи «Валькирии» и «Гибели богов».

Посадочная полоса была пуста. Зейберт сомневался, чтобы Менгеле решил остаться в Флорианополисе, но, возможно, он решил провести день в Асуньсьоне или Куритибе. Или же он просто мог послать своего пилота в Асуньсьон за припасами.

Они прошли по тропинке к дому: Зейберт, прыгающий вокруг него Ферди, и второй пилот, который решил принять ванну в доме.

Вокруг не было никого – ни слуг, ни охраны. Барак, дверь которого дернул второй пилот, был закрыт, как и строения для прислуги, но на их окнах были опущены жалюзи. Зейберт ощутил растущее беспокойство.

Задняя дверь основного строения была закрыта, как и парадная. Постучав, Зейберт замер в ожидании. На крыльце лежал игрушечный танк; Ферди нагнулся поднять его, но Зейберт резко остановил его: «Не трогай!», словно от игрушки могла передаться какая-то инфекция.

Второй пилот выбил одно из окон, локтем выставил острые остатки стекла и осторожно пролез внутрь. Через несколько секунд он открыл и распахнул двери.

Дом был пуст, но остался в полном порядке, ничто не свидетельствовало о том, что его покидали в спешке.

В кабинете стол, покрытый стеклом, оставался точно в таком же виде, каким Зейберт видел его в последний раз; разложенные на полотенце в углу его лежали рисовальные принадлежности. Он повернулся к разлинованному графику на стене.

Она была заляпана красной краской. Пятна, напоминавшие подтеки крови, усеяли аккуратные ряды квадратиков во второй и третьей колонках. Первая колонка до половины состояла из аккуратно закрашенных пурпуром квадратиков, все остальные были решительно перечеркнуты.

Ферди, расстроенно глядя на график, сказал:

– Он вылезал за линеечки.

Зейберт не сводил глаз с изуродованного графика.

– Да, – сказал он. – За линеечки. Да.

Он кивнул.

– Что это такое? – спросил Ферди.

– Список имен, – повернувшись, Зейберт положил пластинки на стол. В центре его лежал браслет из звериных когтей. – Хехт! – позвал он и еще раз, погромче:

– Хехт!

– Сэр? – слабо донесся до них голос второго пилота.

– Кончайте свои дела и возвращайтесь к самолету,

– Зейберт держал в руках браслет. – И принесите сюда канистру с бензином!

– Есть, сэр!

– Приведите с собой Шумана!

– Есть, сэр!

Рассмотрев браслет, Зейберт бросил его обратно на стол и вздохнул.

– Что ты собирается делать? – спросил Ферди.

Зейберт кивком головы показал на график.

– Сжечь это.

– Зачем?

– Чтобы никто его не увидел.

– И дом тоже сгорит?

– Да, но его хозяин больше не вернется сюда.

– Откуда ты знаешь? Он рассердится, когда увидит.

– Иди поиграй с той безделушкой снаружи.

– Я хочу смотреть.

– Делай, как тебе сказано!

– Есть, сэр! – и Ферди выскочил из комнаты.

– Оставайся на крыльце! – крикнул ему вслед Зей-берт.

Длинный стол со стопками журналов он отодвинул к стене. Затем подошел к стойке с ящичками, в которых хранились досье; нагнувшись, он открыл один из них и вытащил набор объемистых папок, вслед за которыми последовало еще несколько листов. Бросив на стол, он разместил их среди стопок журналов. Грустно посмотрев на испятнанную красным стенку, он лишь покачал головой.

На столе появилось еще несколько стопок бумаг, и когда на нем больше не оказалось места, он стал открывать оставшиеся ящички и оставлять их в таком положении. Он открыл и распахнул окна.

Остановившись у памятного набора изображений Гитлера над софой, он снял со стены три из четырех снимков, внимательно рассмотрев большой портрет в центре.

Вернулся второй пилот с красной канистрой, полной бензина, и остановился в дверях.

Зейберт засунул снимки в пакет с пластинками.

– Снимите портрет, – приказал он второму пилоту.

Затем послал его осмотреть дом, дабы убедиться, что в нем никого нет и открыть все остальные окна.

– Могу я встать с ногами на диван? – спросил второй пилот.

– Мой Бог, да почему же нет? – хмыкнул Зейберт.

Стоя в почтительном отдалении, он облил бензином папки и журналы и плеснул основательную порцию и на стенку с графиком. Влажно блеснули фамилии: Хескетт, Эйзенбад, Арлен, Луфт…

Пилот снял портрет.

Зейберт вынес канистру за двери и пошел открывать остальные ящички стеллажа. Взяв лист бумаги, он скомкал его в кулаке. Вытащив черный плоский прямоугольничек зажигалки, он несколько раз чиркнул ею для надежности.

Летчик сообщил, что в доме никого нет и все окна открыты. Зейберт поручил ему прихватить с собой пластинки и все прочее, вместе с канистрой.

– Проверьте, где мой внук, – сказал он ему.

Держа зажигалку в одной руке, а комок бумаги в другой, он крикнул:

– Он с вами, Шуман?

– Да, сэр!

Он поджег кончик скомканной бумаги и отвел зажигалку за спину; помахав скомканной бумагой, чтобы пламя разгорелось, он сделал шаг вперед и, швырнув бумагу на стол, поджег стопы бумаги на нем, сразу же схватившиеся пламенем. Огонь тут же лизнул стену.

Отступив, Зейберт смотрел, как багровеет и темнеет залитый красным график. Имена, даты, линии, охваченные пламенем, исчезли в огне и копоти.

Он торопливо вышел.

Оказавшись вне пределов дома, подальше от палящего жара и треска, он остановился и обернулся; на руке Зейберга висел Ферди, второй пилот держал под мышкой раму портрета Гитлера, и у другого пилота, у ног которого стояла канистра, были полны руки.

Эстер, надев пальто и шляпку, одной ногой уже была на пороге – в буквальном смысле слова – как зазвонил телефон. Да доберется ли она когда-нибудь до дома? Вздохнув, она убрала ногу с порога, прикрыла двери и поспешила к телефону.

Оператор сказал, что звонят из Сан-Пауло и просят к телефону Якова. Эстер сказала, что герра Либермана нет в городе. Звонивший на хорошем немецком языке сказал, что мог бы поговорить и с ней.

– Да? – сказала Эстер.

– Мое имя Курт Кохлер. Мой сын Барри был…

– О, да, я знаю, герр Кохлер! Я секретарша мистера Либермана, Эстер Циммер. Есть ли какие-нибудь новости?

– Да, есть, но, увы, плохие. Тело Барри было найдено на прошлой неделе.

Эстер издала стон.

– Что ж, мы этого ждали… и никакие слова тут не помогут. Я возвращаюсь домой. С… ним.

– О! Мне так жаль, герр Кохлер…

– Благодарю вас. Он был зарезан, а потом его тело бросили в болото в джунглях. Скорее всего, с самолета.

– О, Боже…

– Я подумал, что герр Либерман хотел бы узнать…

– Конечно, конечно! Я скажу ему.

– … и кроме того, у меня есть для него кое-какая информация. Они взяли паспорт и бумажник Барри – эти паршивые нацистские свиньи – но не обратили внимания на клочок бумаги, который остался в его джинсах. 'Мне кажется, что он набрасывал кое-какие заметки, прослушивая диктофонную запись, и не сомневаюсь, что они очень пригодились бы герру Либерману. Не можете ли вы сказать мне, как мне с ним связаться?

– Да, сегодня вечером он будет в Гейдельберге, – Эстер включила лампу и стала листать телефонный справочник. – Точнее, в Маннгейме. Я могу дать вам номер, по которому он там будет.

– Он вернется завтра в Вену?

– Нет, прямо оттуда он направляется в Вашингтон.

– Ах, вот как? Может, я смогу созвониться с ним в Вашингтоне. Я несколько… несколько не в себе, как вы можете себе представить, но завтра я уже буду дома и постараюсь оправиться. Где он собирается остановиться?

– В отеле «Бенджамин Франклин», – она перевернула страницу. – У меня есть и его номер тоже. – Она прочитала его, медленно и четко.

– Благодарю вас. И он там будет?..

– С Божьего благословения, его самолет приземлится в шесть тридцать, так что в отеле он будет к семи, к половине восьмого. Завтра вечером.

– Я предполагаю, что его поездка связана с тем делом, которое расследовал Барри.

– Поэтому он и там, – сказала Эстер. – Барри был прав, герр Кохлер. Масса людей уже погибла, но Яков постарается остановить эти убийства. И вы можете быть уверены, что смерть вашего сына была не напрасной.

– Я рад слышать это, фрейлен Циммер. Благодарю вас.

– О, не благодарите меня. Всего вам хорошего.

Повесив трубку, она вздохнула и грустно покачала головой.

Менгеле тоже повесил, трубку и, взяв свою легкую коричневую полотняную сумку, пристроился к одной из очередей, что тянулись к билетной стойке компании «Пан-Ам». Теперь его шатеновые волосы были зачесаны на одну сторону, у него были густые каштановые усы и под пиджаком – высокий свитер, закрывавший горло. Во всяком случае, теперь его облик не должен был привлекать внимания.

Как гласил его парагвайский паспорт, теперь он был Рамоном Ашхеймом-н-Негрнн, comerciante еп antiguedadas, маклером по антиквариату, что объясняло, почему у него с собой в сумке был пистолет, девятимиллиметровый «Браунинг-Автоматик». У него с собой было разрешение на него, а также водительские права и полный набор документов, подтверждающих его положение в обществе и в деловом мире, а страницы паспорта были сплошь заполнены визами. Сеньору Ашхейму-и-Негри-ну придется много путешествовать по миру с целью закупки антикварных вещей: Штаты, Канада, Англия, Голландия, Норвегия, Швеция, Дания, Германия и Австрия. У него был с собой солидный запас денег (и драгоценных камней). И визы, и паспорт появились на свет в декабре, но не вызывали сомнений.

Он купил билет на первый же рейс в Нью-Йорк, отлетающий в 7.45, после которого он успеет пересесть на рейс местных линий, и прибудет в Вашингтон в 10.45 следующего утра.

Времени у него будет более, чем достаточно, чтобы расположиться в отеле «Бенджамин Франклин».