Текст книги "Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней"

Автор книги: Айра Левин

Соавторы: Джон Томпсон,Этьен Годар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Ожидалось, что обвинение, выдвинутое против Фриды Малони и восьми других лиц о соучастии в массовых убийствах в концлагере Равенсбрюк, будет оглашено со Дня на день; так что, когда в пятницу 17 января Яков Либерман появился в офисе адвокатов Фриды Малони «Цвибел и Фасслер» в Дюссельдорфе, его встретили более, чем ледяным приемом. Но Иоахим Фасслер достаточно давно подвизался на этой стезе, чтобы понимать: Яков Либерман явился сюда отнюдь не для того, чтобы, скажем, позлорадствовать или просто отнимать у них время; ему что-то надо и, следовательно, он может предложить что-то взамен или, во всяком случае, с ним можно будет о чем-то сторговаться. Посему, предварительно включив диктофон, Фасслер пригласил Либермана в свой кабинет.

Он оказался прав. Этот еврей хотел встретиться с Фридой и задать ей несколько вопросов на тему, не имеющую никакого отношения ни к ее деятельности во время войны, ни к предстоящему процессу – о ее пребывании в Америке, точнее, о времени с 1960-го по 1963-й годы. Что за американские дела? Организовывала ли она кому-нибудь адаптации на основе информации, которую она могла почерпнуть из досье в агентстве «Раш-Гаддис»?

– Ничего не знаю ни о каких адаптациях, – сухо сказал Фасслер.

– О них знает фрау Малони.

Если она согласится увидеться с ним и откровенно и полно ответить на его вопросы, он в обмен поведает Фасслеру о тех показаниях, которые предполагают дать на суде некоторые из свидетелей, которых ему удалось разыскать.

– Кто именно?

– Никаких имен. Я сообщу вам только об их показаниях.

– Бросьте, герр Либерман, вы же понимаете, что я не собираюсь покупать кота в мешке.

Ей ничем не придется жертвовать и цена высока. Час или около того ее времени. Сомневаюсь, чтобы она была очень занята, сидя в камере.

– Она может отказаться говорить на тему о незаконных адаптациях.

– Почему бы не спросить ее самое? Имеется три свидетеля, о показаниях которых мне все доподлинно известно. Выбирайте: или они обрушатся вам как снег на голову в зале суда, или же завтра вы получите о них представление.

– Честно говоря, меня это не очень беспокоит.

– Тогда, как мне кажется, каши мы с вами не сварим.

Понадобилось четыре дня, чтобы наконец договориться. Фрау Малони уделит разговору с Либерманом полчаса, в течение которых разговор будет идти на интересующую его тему, при условии: а) будет присутствовать Фасслер; б) кроме них троих никто больше не будет принимать участие во встрече; в) не будет никаких письменных заметок и г) Либерман позволит Фасслеру непосредственно перед интервью обыскать себя на предмет обнаружения записывающих устройств. В обмен Либерман выложит Фасслеру все, что он знает о предполагаемых показаниях трех свидетелей и сообщит о каждом их пол, возраст, род занятий, их физическое и душевное состояние в данный момент, обращая особое внимание на шрамы, травмы или инвалидность, которые якобы явились результатов пребывания в Равенсбрнже. Показания и описание одного из свидетелей должны быть представлены до встречи; остальных двух, соответственно, после нее. Обговорено и согласовано.

В среду утром, 22-го, Либерман и Фасслер в серебристо-серой машине последнего отправились в федеральную тюрьму в Дюссельдорфе, в которой после ее выдворения из Америки в 1973 году и содержалась Фрида Малони. Фасслер, стройный, ухоженный мужчина пятидесяти с лишним лет, благоухал хорошим одеколоном после бритья и был столь же розовошек, как обычно, но, когда они предъявили документы и расписались, несколько потерял свою привычную уверенность. Либерман первым поведал ему о самом опасном свидетеле, питая надежду, что страх перед еще более весомыми разоблачениями, которые еще только могут последовать из его информации, заставит Фасслера, а через него и Фриду Малони, не отнестись к беседе с чрезмерным легкомыслием.

В сопровождении надзирателя они поднялись на лифте и двинулись по устланному ковровой дорожкой коридору, на всем протяжении которого у тяжелых дверей с хромированными цифрами на них сидели мужики и женщины, надзирающие за спокойствием в тюрьме. Охранник открыл одну из таких дверей и пропустил Фасслера и Либермана в небольшую комнату с белеными стенами, в которой стоял круглый стол и несколько стульев. Два окна с раздвинутыми портьерами пропускали в комнату достаточно света, а Либермана удивило, что на одном окне были решетки, а на другом – нет. Надзиратель включил верхний свет, который был почти незаметен в и без того светлой, комнате и вышел, прикрыв за собой двери.

Они положили шляпы на вешалку, стоявшую в углу, и туда же повесили свои пальто. Либерман поднял руки, и насупившийся Фасслер тщательно обыскал его… Он прощупал карманы висящего на вешалке пальто Либермана и попросил его открыть свой портфель. Либерман вздохнул, но расстегнул замки и открыл его; продемонстрировав бумаги и книгу Фарраго, он снова защелкнул клапан.

Подойдя к окнам, он все понял – из незарешеченного открывался вид на простиравшийся далеко внизу двор, обнесенный высокой стеной, а под окном, забранным решеткой, тянулась черная поверхность крыши; затем он сел за стол спиной к свободному окну, но немедленно поднялся, хотя отнюдь не должен был вставать при появлении Фриды Малони.

Фасслер чуть приоткрыл окно с решетками и, впустив в комнату струю свежего воздуха, остался стоять рядом с ним, откинув портьеру.

Либерман сидел за столом, сложив перед собой руки и изучал графин с водой и стопку бумажных стаканчиков рядом.

Он знал все данные о Фриде Малони и о ходе ее поисков немецкими и американскими властями в 1967 году. Ее послужной список хранился в досье Центра, дополненный рассказами и письменными показаниями нескольких дюжин выживших узниц Равенсбрюка (среди которых были и трое будущих свидетелей); о ее местонахождении ему сообщили двое выживших в концлагере сестер, которые увидели свою бывшую надзирательницу на ипподроме в Нью-Йорке и проследили ее до дома. Сам он никогда не встречался с этой женщиной. Он даже не мог себе представить, что когда-нибудь ему доведется сидеть с ней за одним столом. Кроме всего прочего, его средняя сестра Ида погибла в Равенсбрюке; вполне возможно, что и Фрида Малони приложила руки к ее гибели.

Он постарался забыть Иду и все прочее, кроме агентства «Раш-Гаддис» и шестерых мальчиков, похожих друг на друга. Явилась всего лишь бывшая регистраторша агентства «Раш-Гаддис», сказал он себе. Мы сядем рядком и поговорим ладком и, может, мне удастся понять, что же там, черт побери, произошло.

Фасслер отвернулся от окна и нахмурившись, посмотрел на часы.

Открылась дверь и в светло-синей униформе, засунув руки в карманы, вошла Фрида Малони.

– Доброе утро, – двинувшись ей навстречу, сказал Фасслер. – Как поживаете?

– Спасибо, отлично – одарив улыбкой и Либермана, надзирательница скрылась за закрывшейся дверью.

Положив руки Фриде Малони на плечо, Фасслер расцеловал ее в обе щеки и отвел в угол, что-то объясняя ей. Ее было почти не видно из-за его спины.

Откашлявшись, Либерман сел, придвинув стул поближе к столу.

Перед его глазами предстало то, что он не раз видел на фотографиях: совершенно обыкновенная женщина средних лет. Седеющие волосы, разделенные пробором, обрамляли лицо, несколько завиваясь на концах. Белесая кожа с сероватым нездоровым оттенком, широкая челюсть, вялый рот. В глазах, несмотря на усталость, чувствовалась решительность. В тюремной одежде Фрида Малони напоминала, скорее, уборщицу или дежурную официантку. Может, когда-нибудь, подумал он, мне и доведется встретить монстра, который и выглядеть будет как монстр.

Положив руки на толстую деревянную поверхность стола, он сделал усилие, чтобы прислушиваться к словам Фасслера.

Они расселись за столом.

Он смотрел, на Фриду Малони, а она, пока Фасслер отодвигал стул напротив, тоже рассматривала его, оценивающе сузив водянисто-голубые глаза и сжав в нитку тонкие губы. Она кивнула, садясь.

Он кивнул ей в ответ.

Одарив Фасслера мимолетной благодарной улыбкой, она, поставив локти на подлокотники кресла, стала барабанить подушечками пальцев по столу, сначала одной руки, а потом другой, очень быстро и суетливо, после чего положила ладони на стол и застыла, уставясь на них.

Либерман тоже не сводил с них глаз.

– Итак, сейчас, – Фасслер, сидящий справа от Либермана, изучал циферблат часов, – двадцать пять минут двенадцатого. – Он посмотрел на Либермана.

Либерман смотрел на Фриду Малони.

Она тоже уставилась на него. Ее выщипанные брови приподнялись

Он почувствовал, что не в силах вымолвить ни слова. В горле у него стоял комок, мешая перевести дыхание – он думал только об Иде. Гулко колотилось сердце.

Фрида Малони облизнула нижнюю губу, посмотрела на Фасслера, опять перевела взгляд на Либермана и сказала:

– Мне нечего сказать об этих делах с малышами. Я сделала счастливыми массу людей. И мне нечего стыдиться. – Она говорила с мягким южно-германским акцентом, который был куда приятнее, чем лающее дюссельдорфское произношение Фасслера. – И что бы там ни считало Объединение Друзей, – презрительно сказала она; – у меня больше нет друзей. В противном случае, я бы тут не сидела, не так ли? Меня бы перебросили в другую Америку, – ее глаза расширились, – где я бы вела очень хорошую жизнь. – Она щелкнула у головы пальцами поднятой руки и движением торса спародировала типичные латиноамериканские ритмы.

– Я думаю, что лучше всего, – сказал ей Фасслер, – для вас было бы рассказать все, что вы рассказывали мне. – Он посмотрел на Либермана. – А потом вы сможете задавать любые вопросы. Если позволит время. Вы согласны?

К нему вернулась способность дышать.

– Да, – сказал Либерман. – Надеюсь, что время позволит задать несколько вопросов.

– Вы еще не начали отсчитывать минуты? – спросила у Фасслера Фрида Малони.

– Конечно, начал, – ответил тот. – Соглашение есть соглашение. – И повернувшись к Либерману. – Не беспокойтесь, времени хватит. – Поглядев на Фриду Малони, он кивнул.

Глядя на Либермана, она положила перед собой руки на стол.

– Человек из Объединения связался со мной, – сказала она, – весной 1960 года. Мой дядя, живущий в Аргентине, рассказал им обо мне. Сейчас он уже скончался. Они хотели от меня, чтобы я устроилась на работу в агентство по адаптации детей. У Алоиза – то есть у этого человека – был список трех или четырех из них. Годилось любое – лишь бы у меня была возможность доступа к досье. Я знала его лишь по имени Алоиз, фамилии он мне не называл. Лет семидесяти с небольшим, с совершенно седыми волосами, тип старого солдата, прямая выправка.

Она вопросительно уставилась на Либермана. Он никак не отреагировал и она, откинувшись на спинку кресла, снова уставилась на кончики пальцев.

– Я обошла все адреса, – сказала она. – Вакансий не оказалось нигде. Но по окончании лета мне позвонили из «Раш-Гаддис» и взяли меня. В регистратуру. – Она задумчиво улыбнулась. – Мой муж решил, что я рехнулась, соглашаясь на работу в Манхэттене. Я рабо– | тала в колледже всего в одиннадцати кварталах от дома. Я объяснила ему, что в «Раш-Гаддисе» мне обещали, что через год или около того я смогу…

– Только самое существенное, хорошо? – сказал Фасслер.

Нахмурившись, Фрида Малони кивнула.

– Значит, я оказалась в «Раш-Гаддис» – она подняла глаза на Либермана. – Мне предстояло просматривать почту и досье, разыскивая запросы от семей, в которых муж был бы рожден между 1908 и 1912 годами, а жена между 1931-м и 1935-м годами. Муж должен был бы работать на гражданской службе, оба они обязаны были быть белыми, христианами и нордического происхождения. Это мне объяснил Алоиз. Как только я находила такую пару, что случалось раз-два в месяц, я тут же снимала на ксероксе все документы и всю переписку с «Раш-Гаддис». Со всех бумаг я делала две копии, одну для Алоиза, а другую для себя. Подборку, предназначенную для него, я отправляла в почтовый ящик, адрес которого и номер он мне сообщил.

– Где? – спросил Либерман.

– Здесь же, в Манхэттене. В вест-Сайде, у планетария. И все время, что я работала в агентстве, я этим и занималась – искала подходящие обращения, копировала их и отправляла по почте. Примерно через год ситу-, ация усложнилась, потому что я просмотрела весь набор досье и оставалось рассчитывать лишь на появление новых запросов. Изменились даже требования к мужчине, который был обязан быть гражданским служащим; пусть даже его работа лишь бы походила на таковую – уже годилось. Порой случалось, что мне попадались люди, работающие в больших организациях, обладающие немалой властью; например, заведующий отделом жалоб страховой компании. Так что мне пришлось снова перерывать все досье. К тому времени за три года я уже отправила сорок или сорок пять запросов в агентство. То есть их копий.

Потянувшись, она взяла со стола один из бумажных стаканчиков и стала крутить его в руках.

– И вот что происходило между… м-м-м, Рождеством 1960 года и концом лета 1963 года, когда все кончилось, и я ушла. Мне звонили Алоиз или другой человек по имени Вилли. Обычно связывался со мной Вилли. Он говорил: «Поинтересуйся… не хотят ли “Смиты” в Калифорнии получить одного в марте». Или в каком-то другом месяце, обычно пару месяцев спустя. – «Осведомись и у “Браунов” в Нью-Джерси». Случалось, он давал мне и по три фамилии. – Посмотрев на Либермана, она объяснила: – Людей, запросы которых я и высылала по почте.

Он кивнул.

– Значит, так. Мне оставалось позвонить Смитам или Браунам, – она стянула бумажную обертку с одного из стаканчиков. – Ваш бывший сосед как-то упомянул, что, мол, вы хотели обзавестись ребенком, говорила я им. – Она с вызовом посмотрела на Либермана. – Они не только проявляли интерес к моим словам, а просто сходили с ума от радости и счастья. Особенно женщины. – Она аккуратно, кусочек за кусочком обрывала обертку со стакана. – Тогда я говорила, что могу доставить им то, что они хотели: здорового белого малыша, в возрасте нескольких недель, скажем, в марте или примерно в это время. Со всеми документами, подтверждающими разрешение на адаптацию от имени штата Нью-Йорк. Но первым делом они должны мне выслать подробнейшие медицинские справки о своем здоровье – я давала им номер почтового ящика Алоиза – и кроме того, они должны дать обязательства никогда и нигде не упоминать, что ребенок усыновлен. На этом настаивает мать, говорила я им. И конечно же, они должны кое-что уплатить мне, когда явятся за ребенком, если им предстояло явиться. Обычно порядка тысячи, порой и побольше, если они могли себе позволить. Это мне было ясно из текста их обращений. Во всяком случае, достаточно, чтобы вся комбинация выглядела как обычная сделка серого рынка.

Она бросила клочки обертки на поднос и вынула пробку из графина.

– Через несколько недель у меня снова раздавался звонок. «Смиты не подходят. А Брауны могут получить заказ пятнадцатого марта. Или, может быть… – она стала наклонять графин над стаканом, поднимая его донышко все выше и выше, но из горла не пролилось ни капли. – Типичная история, – сказала она, возвращая сосуд темного стекла в прежнее положение. – Типичная история, как вообще идут дела в этом проклятом месте! Куча бумажных стаканчиков, но ни капли воды в этой чертовой бутылке! О, Господи! – Она припечатала бутылку к подносу и стопка бумажных стаканчиков подпрыгнула.

Фасслер встал.

– Я налью, – сказал он, беря графин. – А вы продолжайте. – Он направился к дверям.

– Я могла бы рассказывать вам, какие тут творятся колоссальные глупости… о, Господи! – сказала Либерману Фрида Малони, – но да ладно. Итак. Да. Он сообщал мне, кто и когда заберет ребенка. Или же случалось, что подходили обе пары и тогда я получала указание позвонить другой паре и сообщить, что сейчас, мол, поздновато, но я знаю другую девушку, которая должна рожать в июне. – Облизывая губы, она крутила стаканчик в пальцах. – В тот вечер, когда мне доставляли ребенка, – продолжала она, – все уже бывало подготовлено как нельзя тщательнее. Между Алоизом или Вилли и мною, между мною и той парой. Я должна буду ждать их в номере мотеля «Говард Джонсон» у аэропорта Кеннеди, как он теперь называется – а тогда он был Айдлуайлд – под именем Элизабет Грегори. Ребенка доставляла мне или молодая пара, или какая-нибудь женщина, а порой и стюардесса. Некоторых из них я встречала несколько раз – в разные времена, я хочу сказать – но обычно каждый раз был кто-то новый. Они доставляли и документы. Точно, как настоящие, и в них уже было вписано имя пары, которая получала ребенка. Через час-другой являлись будущие родители и получали малыша. Они были просто вне себя от радости. Благодарили меня. – Она посмотрела на Либермана. – Как правило, отличные люди, которые должны были стать прекрасными родителями. Они расплачивались со мной и обещали я заставляла их приносить клятву на Библии – никогда не говорить, что ребенок усыновлен. Всегда были мальчики. Очень симпатичные. Они забирали их и уезжали.

– Вы знали, откуда они являлись? – спросил Либерман. – Откуда они родом, я имею в виду.

– Мальчики? Из Бразилии, – Фрида Малони отвела глаза. – Люди, которые доставляли их, были бразильцами, – сказала она, убирая руки со стола. – И стюардессы были с бразильской авиалинии. – Она взяла графин из рук появившегося Фасслера, наполнила стаканчик и выпила воду. Фасслер обошел вокруг стола и снова занял свое место.

– Из Бразилии… – пробормотал Либерман.

Фрида Малони аккуратно поставила графин на поднос и утолив жажду, облизала губы. – Почти всегда все шло как часы, – сказала она. – Как-то только раз не явилась одна пара. Я позвонила им, и они сказали, что передумали. Так что мне пришлось взять ребенка к себе домой и связаться с очередной парой, которая ждала своей очереди. Пришлось заново переоформлять документы. Я сказала мужу, что в «Раш-Гаддисе» произошла накладка и для ребенка не оказалось места. Он ровным счетом ничего не знал ни о чем. Да и до настоящего времени ни о чем не подозревает. Так оно и шло. Всего должно было быть примерно двадцать малышей; сначала они шли один за другим, а потом по одному каждые два или три месяца. – Она снова отпила из стакана.

– Уже двенадцать минут, – сказал Фасслер, глядя на часы. Он улыбнулся Либерману. – Видите? У вас осталось еще семнадцать минут.

Либерман поднял глаза на Фриду Малони. – Как выглядели дети? – спросил он.

– Очень симпатичными, – ответила она. – Голубые глаза, темные волосы. Они все походили друг на друга куда больше, чем просто малыши, которые, как правило, смахивают один на другого. Они явно были европейского происхождения, а не бразильцами; у всех них была светлая кожа и голубые глаза.

– Говорилось ли вам, что они родом из Бразилии, или вы основываетесь только на…

– Мне о них вообще ничего не говорили. Только в какой вечер мне их доставят в мотель и во сколько.

– Ее мнение, – сказал Фасслер, – конечно же, не имеет никакого значения.

Фрида Малони отмахнулась.

– Какая разница? – спросила она и повернулась к Либерману. – Я думала, что они были детьми тех немцев, которые обосновались в Южной Америке. Незаконнорожденные дети, может быть, от немецкой девушки и южноамериканского мальчишки. А вот почему Объединение старалось переправить их в Северную Америку и так тщательно подбирала семьи для них – этого я совсем не понимаю.

– И вы не спрашивали?

– Разве что с самого начала, – сказала она, – когда Алоиз объяснил мне, какого рода запросы необходимо искать, я спросила его, зачем это все надо. Он ответил мне, чтобы я не задавала вопросов, а только исполняла приказы. Во имя Отчизны.

– И я не сомневаюсь, – подсказал ей Фасслер, – вы опасались, что если вы не будете сотрудничать с ними, вас постигнут те неприятности, которые в самом деле свалились на вас несколько лет спустя.

– Да, конечно, – согласилась Фрида Малони. – Конечно, я опасалась. Естественно.

– Значит, вы обеспечили детьми двадцать пар, – сказал Либерман.

– Примерно двадцать, – поправила его Фрида Малони. – Может, чуть меньше.

– Все они были американцами?

– Вы имеете в виду, все ли были из Соединенных Штатов? Нет, несколько пар были из Канады. Пять или шесть. Остальные все из Штатов.

– И никого из Европы?

– Никого.

Либерман погрузился в молчание, теребя мочку уха.

Фасслер глянул на часы.

– Вы помните их имена? – спросил Фасслер.

Фрида Малони улыбнулась.

– Это было тринадцать или четырнадцать лет назад. Одних я помню, Уиллоков, потому что они подарили мне собачку и порой я звонила им по поводу ее здоровья. Они выращивали доберманов. Генри Уиллок из Нью-Провиденса, в Пенсильвании. Я было упомянула, что хотела обзавестись собакой и получила от них Салли десяти недель отроду, когда они приехали за ребенком. Прекрасная собака. Она по-прежнему живет у нас. Мой муж продолжает ухаживать за ней.

– Гатри? – спросил Либерман.

Взглянув на него, Фрида Малони кивнула.

– Да, – сказала она. – Первыми были Гатри, это верно.

– Из Тускона.

– Нет. Из Огайо. Нет, из Айовы. Да, из Эймса в Айове.

– Они переехали в Тускон, – сказал Либерман. – И в прошлом октябре он погиб при аварии.

– Ах, вот как?

– Кто были после Гатри?

Фрида Малони покачала головой.

– Тогда встречи шли одна за другой, с перерывом в пару недель.

– Карри?

Она посмотрела на Либермана.

– Да, – сказала она. – Из Массачузетса. Но не сразу же после Гатри. Подождите минутку. Гатри были в конце февраля; потом появилась другая пара откуда-то с Юга – кажется, Мэконы; и лишь потом были Карри. И только тогда Уиллоки.

– Через две недели после Гатри?

– Нет, через два или три месяца. После первых трех был долгий перерыв.

– Вы не будете возражать, – спросил у Фасслера Либерман, – если я все это запишу? Все это происходило в Америке довольно давно и никоим образом не причинит ей вреда.

Нахмурившись, Фасслер вздохнул.

– Ну, хорошо, – сказал он.

– Почему это так важно? – спросила Фрида Малони.

Либерман вынул ручку и, порывшись в карманах, нашел клочок бумаги.

– Как пишется Уиллок? – спросил он.

Она продиктовала ему по буквам.

– Из Нью-Провиденса, в Пенсильвании?

– Да.

– Постарайтесь припомнить точно: через какое время после Карри они получили своего ребенка?

– Точно не припоминаю. Через два или три месяца; определенного расписания не было.

– Ближе к двум месяцам или к трем?

– Она же не помнит, – вмешался Фасслер.

– Хорошо, – согласился Либерман. – Кто появился после Уиллоков?

Фрида Малони вздохнула.

– Не могу вспомнить, кто и когда являлся, – сказала она. – За два с половиной года прошло около двадцати пар. Были и Трумэны, которые не имели никакого отношения к президенту. Я думаю, что они были одной из канадских пар. И были еще… Корвины или Корбины, что-то такое. Нет, Корбетты.

Она припомнила еще три фамилии и шесть городов. Либерман тщательно записал всех.

– Время, – сказал Фасслер. – Не будете ли столь любезны подождать меня снаружи?

Либерман отложил бумагу и ручку. Взглянув на Фриду Малони, он кивнул.

Она кивнула ему в ответ.

Встав, он подошел к вешалке; сняв с нее пальто, он перекинул его через руку и взял с полки шляпу и папку. ПодойДя к дверям, он застыл на пороге и неожиданно повернулся.

– Я хотел бы задать еще один вопрос, – сказал он.

Они уставились на него. Фасслер кивнул.

Не сводя глаз с Фриды Малони, он сказал:

– Когда день рождения вашей собаки?

Она непонимающе уставилась на него.

– Вы помните его? – настаивал он.

– Да, – ответила она. – Двадцать шестого апреля.

– Благодарю вас, – сказал он и повернулся к Фасслеру. – Прошу вас, не задерживайтесь; я хочу скорее покончить с делами. – Повернувшись, он открыл двери и вышел в коридор.

Присев на скамью и вооружившись ручкой, он углубился в какие-то вычисления с карманным календарем. Надзирательница, сидящая по другую сторону от его пальто, которое он бросил рядом с собой, спросила:

– Вы думаете, что вам удастся вытащить ее?

– Я не адвокат, – ответил он ей.

Фасслер, который, не отрывая глаз от дороги, гнал машину в гуще движения, сказал:

– Я предельно заинтригован. Вы не могли бы сказать мне, почему Объединение решило заняться бизнесом детей?

– Простите, – сказал Либерман, – но этого нет в нашем соглашении.

Если бы он сам знал ответ.

Он вернулся в Вену. Получив предписание суда, Макс успел перевезти все письменные столы и стеллажи с досье в две маленькие комнатки в обветшавшем строении в Пятнадцатом районе, которым и предстояло стать его офисом. И куда ему надо было тут же перебираться – Лили уже с нетерпением ждала его – в это тесное и дешевое помещение (прощай, подонок Гланцер!). Траты пошли одна за другой – плата за два месяца вперед, налоги, расходы на переезд, оплата телефона; им было бы трудно теперь прокормить даже котенка, а не то, что купить билет до Зальцбурга, не говоря уж о Вашингтоне, где он должен был бы оказаться через неделю, 4-го или 5-го февраля.

Он объяснил ситуацию Максу и Эстер, когда общими усилиями они старались придать новому офису вид, подобающий Информационному Центру военных преступлений, а не конторе «Х.Гаупт и сын».

– Гатри и Карри, – сказал он, соскребывая с дверной филенки лезвием бритвы большую букву «г», – получили на руки детей с перерывом примерно в четыре недели, в конце февраля и конце марта 1961-го года. И они же, Гатри и Карри, были убиты с разницей во времени в четыре недели, день в день, в том же самом порядке. Семья Уиллок получила своего ребенка примерно 5-го июля – это я знаю, потому что они подарили Фриде Малони десятинедельного щенка, день рождения которого приходился на двадцать шестое апреля…

– Что? – повернувшись, Эстер посмотрела на него. Она придерживала полосу обоев, которые Макс разглаживал по стене.

– …ас конца марта до пятого июля примерно четырнадцать недель. Так что есть основания предполагать, что Уиллок должен быть убит в районе двадцать второго февраля, через четырнадцать недель после Карри. И я хотел бы быть в Вашингтоне за две или три недели до этой даты.

– Думаю, что понимаю вас, – сказала Эстер, и Макс добавил: – А что тут не понимать? Их убивают в том, же самом порядке, в котором они получали детей и с теми же промежутками во времени. Вопрос – почему?

Ответ на этот вопрос, по мнению Либермана, может подождать. Остановить серию убийств, в чем бы ни была их причина – вот что было самым главным, и лучше всего это могло сделать Федеральное Бюро Расследований США. Они могли без труда установить, что те два человека, которые погибли при «несчастных случаях», были отцами незаконно усыновленных детей, смахивающих друг на друга, как две капли воды, и Генри Уиллок был третьим (или четвертым, если учитывать и неких Мэконов). 22-го февраля, туда или сюда несколько дней, они могут перехватить предполагаемого убийцу Уиллока и выяснить у него данные о личностях и, может, даже даты готовящихся убийств остальных пяти человек. (Теперь Либерман не сомневался, что каждый из шести убийц работает в одиночку, даже не парами, потому что убийства Дюрнинга, Гатри, Хорве и Рунштейна следовали одно за другим – и все в разных странах).

Еще проще – он может направиться в отделение ФБР и в Департамент уголовных расследований в Бонне, так как не сомневался, что и в немецких агентствах по адаптации детей (а так же в Англии и трех скандинавских странах) кто-то, исполнявший роль Фриды Малони, тоже рылся в досье и передавал детей. Во Фрейбурге Клаус нашел ребенка – копию того, что обитал в Триттау, и Либерман сам, будучи в Дюссельдорфе, звонил вдовам Дюрнинга, Раушенбергера и Шрейбера, стараясь получить ответ на один и тот же вопрос: «Скажите, пожалуйста, ваш ребенок усыновлен?»; две неохотно признались в этом, одна ответила ему яростным «нет!», и все трое посоветовали ему заниматься своими собственными делами.

Но в Бонне он не сможет убедительно выложить данные об очередной предполагаемой жертве, а объяснение, каким образом ему удалось разговорить Фриду Малони, вряд ли будет воспринято с удовольствием. Он и сам не мог бы рассчитывать на иной прием, случись ему оказаться в Вашингтоне. Но в глубине своего еврейского сердца он не доверял ревности германских властей, не в пример американским, когда речь шла о наказании нацистов.

Итак, Вашингтон и ФБР.

Освоившись в новом офисе, он сел на телефон и стал звонить прежним жертвователям.

– Я не хочу таким образом давить на вас, но, поверьте, это исключительно важно. То, что происходит сейчас, имеет отношение к шестерым эсэсовцам и Менгеле.

Инфляция, отвечали ему. Спад деловой активности. Дела идут просто ужасно. Он начинал напоминать об убитых родителях, о Шести Миллионах, чего терпеть не мог делать, ибо его слова вызывали у жертвователей чувстве вины. Но ему пришлось пустить их в ход.

– Прошу вас, поторопитесь, – говорил он. – Это в самом деле важно.

– Но это просто невозможно! – сказала Лили, накладывая ему на тарелку вторую порцию картофельного пюре. – Откуда может взяться столько мальчиков, так смахивающих друг на друга?

– Дорогая, – с другого конца стола откликнулся Макс, – не стоит говорить, что это невозможно. Яков их видел. Его друг из Гейдельберга тоже видел.

– И Фрида Малони их видела, – добавил Либерман. – Детей, которые так походили друг на друга, куда больше, чем младенцы смахивают один на другого.

Лили сделала вид, что сплевывает на пол.

– Она достойна смертной казни.

– Она пользовалась именем Элизабет Грегори, – сказал Либерман. – Я хотел спросить у нее, сама ли она его избрала, или же кто-то ее так назвал, но забыл.

– А в чем разница? – пережевывая кусок мяса, спросил Макс.

– Грегори, – объяснила ему Лили, – то имя, которым Менгеле пользовался в Аргентине.

– Ох, ну, конечно.

– Оно должно было прийти от него, – сказал Либерман. – Все должно идти от него, вся эта операция. Он ее вдохновитель, пусть даже он будет отрицать.

Все же пришли какие-то деньги – из Швеции и Штатов – и он заказал себе билет на Вашингтон через Франкфурт и Нью-Йорк, на вторник, 4-е февраля.

Вечером пятницы 31-го января Менгеле выступал под своим настоящим именем – он был Менгеле и никто иной. В сопровождении телохранителей он вылетел во Флорианополис на островке Санта Катарина, примерно на полпути между Сан Пауло и Порту-Аллегри: в бальном зале отеля «Новый Гамбург», украшенном по такому случаю свастиками и черно-красными стягами, «Сыны Национал-Социализма» давали прием – обед и танцы – пребывание на котором стоило по сто крузейро. С каким восторгом было встречено появление Менгеле! Крупные наци, те, которые играли ведущие роли в Третьем Рейхе и пользовались известностью по всему миру, со снобистским пренебрежением отклоняли приглашения «Сынов», ссылаясь на плохое состояние здоровья и отпуская презрительные замечания в адрес их вождя Ганса Штрупа (о котором даже «Сыновья» порой говорили, что он явно старается переплюнуть Гитлера). Но сюда самолично явился герр доктор Менгеле во плот ти, облаченный в белый смокинг: он пожимал руки мужчинам, целовал в щечки женщин, сияя, расточал улыбки, смеялся и повторял имена тех неофитов, которых ему представляли. Как любезно с его стороны явиться на прием! Он прямо-таки излучает здоровье и счастье!