Текст книги "Тайны тысячелетий"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Гиньилитше заявил, что король умер от оспы. Другие говорили, что король и вождь Магвегве приняли яд. Был убит черный бык, король был завернут в его шкуру и оставлен в пещере. Магвегве предали земле снаружи, ибо только король мог быть похоронен в пещере. Гиньилитше сказал Хакстейблу, что Млимо заходила в пещеру дважды. Другие туземцы, которые были с ней, также побывали внутри. Они не хотели нарушать покой «места духов», но Млимо пригрозила им. Богиню дождя они боялись больше духов, поскольку они думали, что она способна навести на них порчу. Гиньилитше знал, что вторжение в пещеру было посягательством на святыню. Он осудил Млимо так резко, что она даже попыталась повеситься.

Хакстейбл обратил внимание на то, что камни у главного входа в пещеру были сдвинуты. Он также заметил еще три входа – небольших, но достаточно широких, чтобы туда могли проникнуть шакал или гиена. Белый человек, ответственный за все происшедшее у пещеры, исчез. Внутри пещеры Хакстейбл обнаружил череп и голень Лобенгулы. Видимо, эти животные, питающиеся падалью, проникли в пещеру через небольшие входы и растащили остальные части скелета.

Было также ясно, что кто-то обшарил пещеру задолго до Млимо. Теперь, когда секрет могилы Лобенгулы был раскрыт, появился какой-то старик и рассказал о тех предметах, которые были оставлены при теле короля. Это были два стула и трубка, деньги и куски золота, королевское седло, латунный подсвечник, два ружья, глиняная посуда, серебряные кувшины, ваза из белого металла, сковороды и форма для литья пуль. Как вы сами понимаете, золото забрали задолго до появления Хакстейбла. Некоторые предметы, форма для литья пуль, старые ружья, горшки и сковороды, которые вытащила богиня дождя, были возвращены на место.

Архивы Британской южноафриканской компании доказывают, что власти впервые узнали о могиле Лобенгулы еще в 1912 году, но скрыли открытие по соображениям безопасности. Опасались роста враждебных настроений среди матабеле в случае, если эта новость попадет в печать.

Искатели сокровищ беспокоили правительство в разные годы. Так, один белый утверждал, что он случайно обнаружил захоронение в 1915 году, когда охотился на бабуинов. Но власти очень хорошо знали, что за всеми этими визитами, нарушавшими покой мощей короля, стояли сокровища Лобенгулы. Королева Лосикейи тайком несколько раз посещала пещеру для совершения священных ритуалов. «Сокровища пещеры, если они вообще существовали, забрали оттуда много лет назад, – говорилось в одном официальном отчете. – Но как это было на самом деле, мы, может, никогда и не узнаем».

Сейчас пещера Лобенгулы замурована, и череп великого вождя покоится в безопасности, а снаружи бродят гиены. А где же алмазы, золото и другие сокровища? Лейпольдт умер в 1945 году, его здоровье было подорвано тяжелыми испытаниями и малярией во время многочисленных экспедиций. Но я думаю, что тайна миллионов Лобенгулы умерла вместе с негодяем Джоном Джэкобсом, человеком, который когда-то наверняка знал точное место клада, но так и не смог добраться до сокровищ.

Никита Кривцов
«Орлиное гнездо» на Оке

Петляет, извивается Ока, пересекая рязанские земли. Изменчив ее фарватер, мастерства и постоянного внимания требует река от капитанов, ведущих по ней суда. То к одному берегу жмутся бакены, обозначающие судоходное русло, то, за очередной излучиной, уже зовут теплоход к другому. Кружит Ока, и солнце за полчаса успевает по нескольку раз поочередно заглянуть в окна кают по левому и правому борту. Разбивается на русла, заманивает в старицы, и тогда сверху, с высокого берега кажется, что тускло поблескивающая среди бескрайних равнин поверхность воды замыкается в кольца и восьмерки. Разливается в плесы, то вдруг сжимается, и земляные берега словно соревнуются: кто сильнее сдавит реку. Спокойное, неспешное там течение Оки, но коварна река, словно дразнит плывущих по ней, стараясь завлечь, околдовать, являясь каждый раз в новом обличье…

Лежащие некогда к северу от Оки муромские леса – густые, бескрайние, имели недобрую славу, места эти считались опасными, таинственными, полными лихих, недобрых людей. Леса поредели, кое-где вообще сейчас исчезли, худая слава сохранилась за ними лишь в книгах да народных преданиях. Но колдовской, таинственный дух все же еще витает в природе, в пейзажах по берегам Оки – в пустынных полях, где редко увидишь жилье, в лесах, что подходят порой к самой воде, в полуразвалившихся каменных церквях, порушенных не войнами или бунтами, а самим запустением. Да и в самой реке…

У одной из нескольких больших излучин, что образует Ока в тех местах, где сходятся рязанские, владимирские и нижегородские земли, в центре Северной России, лежит город Касимов. Один из множества прозябающих ныне в своей провинциальности и запущенности городков, о которых если и знают, то лишь понаслышке.

Но не всегда Касимов был таким.

Стоящие вдоль набережной и на центральных улицах особнячки, построенные явно не бесталанными архитекторами, и выглядящие весьма импозантно, хотя и покосились и просели под тяжестью времени и долгого отсутствия какой-либо заботы, говорят о достатке и неплохом вкусе их прежних владельцев. Остатки, пусть и обветшалых, торговых рядов на полупустой и в базарные дни рыночной площади свидетельствуют о том, что некогда здесь процветала торговля.

О многих других предметах былой славы Касимова, которые не увидишь, просто бродя по городу, можно узнать в местном краеведческом музее.

Именно там, обратив внимание на очень красивое и интересное чугунное литье, я впервые услышал историю одного сейчас уже почти забытого семейства, имя которого в свое время гремело не только по соседним губерниям, но было известно в Москве и Петербурге. О нем ходили предания и легенды, вдохновившие известных писателей. Деяния его, с одной стороны, внесли немалый вклад в становление промышленной России, с другой – до сих пор окружены недоброй молвой, слухами, легендами и неразгаданными тайнами. И тайны эти, словно колдовские чары этих мест, все еще витают над Окой.

Несколькими километрами выше Касимова с севера в Оку впадает река Гусь. В верхнем ее течении расположен Гусь-Хрустальный, тот самый, что знаменит своим стекольным производством. А недалеко от впадения Гуся в Оку, находится когда-то не менее известный своим чугунолитейным заводом, а ныне забытый богом Гусь-Железный. Там, где, вследствие запруды Гуся, Колпи и Нары, образовалось большое искусственное озеро, в екатерининские времена в старинном селе Погост предприниматель и вельможа Андрей Баташев создал свой завод, назвав его по реке Гусь-Баташев, или Гусь-Железный. Это было крупное по тем временам производство: в середине прошлого века, в не самые уже лучшие для завода времена, он производил 6,5 тысячи тонн железных изделий в год. Во времена же наивысшего расцвета Гуся-Железного усадебный и производственный комплекс представляли поистине грандиозные для своей эпохи сооружения. Но не столько своими железными изделиями, сколько нравом завоевал известность основатель заводов.

«При посредстве своего огромного состояния Баташев делал все, что хотел. Его необузданность была легендарна и оставляла далеко позади себя все, что может представить себе фантазия современного культурного человека», – отзывался о Баташеве один из его современников.

Действительно, Баташев приобрел огромную власть и влияние в окрестных местах, превратившись в почти всесильного хозяина здешних краев, а его имение посреди колоссальной вотчины заслужило прозвище «Орлиного гнезда».

«С первого взгляда на эту массу построек на берегу огромного искусственного озера, большей частью уже превратившихся в развалины, вас поражает оригинальность этого „Орлиного гнезда“, напоминающего гораздо больше жилище средневекового феодала, чем усадьбу русского помещика. Полуразрушенная теперь каменная стена, больше 2 верст длиной, охватывает как бы крепостным кольцом площадь, где кроме огромного „барского“ дома с десятком флигелей и бесконечных „служб“, помещается парк, „страшный сад“, грандиозные развалины театра и, наконец, – более 20 оранжерей», – так описывалось баташевское имение на реке Гусь в 1923 году в касимовской газете «Красный восход».

К сожалению, уже более семи десятилетий «Орлиное гнездо» лежит в руинах, но раньше, когда все постройки были целы, они представляли собой еще более впечатляющее зрелище и вызывали огромный интерес у всех, кто здесь бывал, в том числе, разумеется, и у специалистов: в Баташево до революции не раз специально приезжали члены археологических обществ из Москвы и Петербурга. Особенно интересовала их «подземная часть и плотина», про которую в одном из докладов в Московском археологическом обществе в 1903 году было сказано, что «равной ей по оригинальности устройства и ценности трудно найти во всей России». Что же касается «подземной части»; то с ней как раз и связано большинство преданий и легенд, она до сих пор окружена тайнами, которые ждут разгадки.

Кто же такой был этот Баташев и откуда он появился на берегах Оки?

Касательно истории появления Баташевых в здешних местах существуют разные версии. Известно точно, что они были богатыми тульскими заводчиками. Согласно одной версии, прадед Андрея Баташева в конце XVII века числился в разряде «тульских казенных кузнецов и ствольных затворщиков», то есть принадлежал к податному сословию, хотя предки его в первой половине XVII века числились в разряде бояр и детей боярских. Каким образом было затем утрачено дворянское достоинство Баташевых, неизвестно. Как бы то ни было, Андрей Родионович и его брат Иван во второй половине XVIII века значились «железных водяных заводов содержателями». В это время братья Баташевы владели в Туле несколькими фабриками, на которых работало до полутораста человек. Но рамки этой деятельности Андрею Родионовичу казались тесны. Характера он был твердого и в высшей степени энергичного, вот и задумал устроить что-нибудь грандиозное, и взгляд его остановился на гулкой, лесистой, многоводной и богатой железняком местности вдоль Оки.

Согласно другой версии, и дворянское достоинство, и земли братья Баташевы, владельцы одного из крупнейших тульских оружейных заводов, получили благодаря всесильному князю Потемкину, который в одну из войн екатерининских времен попал как-то в Тулу. Чем уж так особенно угодили ему Баташевы – история об этом умалчивает, но известно, что, вернувшись в Петербург, он просил Екатерину «наградить их землями и дворянством» якобы за бесплатное пожертвование ружей своего завода на «защиту государства» Результатом этого ходатайства явилась «жалованная грамота», в которой братьям Баташевым отдавали казенные земли – где они пожелают – 100 на 100 верст с деревнями и угодьями. Говорят, будто еще в начале нашего века грамота эта хранилась в баташевском архиве. В общем, тульские заводчики в результате стали не только дворянами, но и обладателями чуть ли ни целого княжества почти с сотней деревень и десятками тысяч покорных и безответных людей.

П. Свиньин, описывая историю заводов Ивана Баташева, в 1826 году писал: «В 1755 году тульского заводчика Родиона Ивановича Баташева дети Андрей и Иван, приискав руду… в бывшей Шацкой провинции, Касимовского стану, при речке Унже… представили ее в берг-коллегию и на просьбу свою получили позволение построить завод». Дела братьев пошли хорошо, и к 1783 году они владели уже восемью заводами, расположенными по обоим берегам Оки. Тогда Андрей и Иван решили произвести раздел собственности, и каждому досталось по четыре завода, среди которых у Андрея был Гусевский, основанный в 1759 году, а у Ивана – Выксунский завод, основанный в 1767-м. Согласно первой версии, именно в том, 1783 году, Екатерина II и возвратила Баташевым их дворянское достоинство.

С самого появления Баташевых на берегах Оки вся их деятельность, а особенно невиданный там доселе ее размах и затраты, с ним связанные, поражали воображение людей.

Поползли, как водится, всякого рода слухи. Сказывали, будто Баташевы основали чугуноплавильные и железные заводы, «самовольно, захватив большое количество земель и еще большее количество лесов, принадлежащих казне». А самое вызывающее их самоуправство и беззаконие состояло якобы в том, что они «приписывают к заводам всех беглых помещичьих крестьян со всей России и даже беглых солдат, да не десятками, а сотнями в год». Особенно, говорили, они разошлись после пугачевского бунта, приписав сразу к заводам до семи тысяч беглых и сразу расширив свое дело, производство и сбыт.

Согласно тем же преданиям, деятельность Баташевых велела расследовать аж Екатерина II, ибо братья «начали дело просто грабительское по отношению к казне». Однако самое удивительное другое: в диких муромских лесах подати и повинности уплачивались неукоснительно и вернее, чем где-либо еще, а один, выполненный Баташевыми военный заказ, с которым уже было собирались обратиться за границу, «был сделан весьма рачительно, поспешно и даже изрядно». А по сему было приказано: «Оставить и смотреть сквозь пальцы». Затем последовал заказ от князя Потемкина. Баташевы поставили все за смехотворно мизерную сумму, но просили упорядочить их «бесписьменное» положение. С тех-то пор братья и стали законными собственниками огромного состояния – наполовину похищенного, наполовину созданного собственными руками. Баташевы гордо подняли головы и стали распоряжаться и повелевать всем краем, уже ничего не опасаясь. Какой-то петербургский сенатор прозвал их «владимирскими мономахами».

Какой бы из вариантов мифологии, связанный с Баташевыми, ни был верен, но один факт остается непреложным: Баташевы с середины 50-х годов XVIII века стали владельцами огромных земельных наделов и железных заводов на Оке, имели дворянское звание, а князь Потемкин всячески им покровительствовал.

До раздела заводов их полновластным хозяином был Андрей Родионович, а Иван проживал в столицах «для коммерческих и других целей» Приехав после раздела имущества на Быксунский завод и превратив его в свою главную вотчину, Иван полностью посвятил себя производству и достиг на этом поприще больших успехов – его заводы, благодаря качеству своих изделий, обрели славу во всей Россию. Он всячески поощрял художников и мастеров на своих заводах, и потому на них выросло немало талантливых самоучек и просто хорошо образованных людей. Иван Баташев ввел новый, более экономичный способ получения древесного угля, постоянно улучшал качество чугуна и стали. Ложи Петровского театра в Москве висели первоначально на кронштейнах из выксунского чугуна, ибо, как замечал Свиньин, «он мягок и имеет вместе с тем такую необыкновенную упругость, какой, по свидетельству путешественников, не знает ни один завод, как у нас в России, так и в Швеции, в Англии, в Соединенных Штатах и других странах». Любопытно, что металлургический завод в Выксе в Нижегородской области существует и поныне.

По воспоминаниям современников, характер у Ивана Родионовича был «твердый, постоянный, ум наблюдательный, рассудок здравый, хотя и не пылкий». В домашней жизни он любил мир и тишину. Ум и твердость характера были, видимо, фамильными чертами Баташевых, но в остальном брат Ивана Андрей был иного нрава.

«Если бы „сатана“ был не поэтическим вымыслом, а существовал в действительности и вздумал бы воплотиться в человеческий образ, то, конечно, для своего воплощения он взял бы именно Андрея Родионовича Баташева, – писала в 1928 году в приложении к газете „Красный восход“ касимовский краевед Л. П. Чекина. – Выдающийся ум, колоссальная энергия соединились в нем с не меньшей жестокостью и дерзостью, переходившей в издевательство не только над соседними помещиками, но и над тогдашними властями».

Судя по портрету Андрея Родионовича («удивительной по художественности картине», как о ней говорили видевшие ее), который еще в 1917 году находился в большом зале баташевского дома, а затем, видимо, оказался у одного частного лица в Касимове, где глаза были похожи «на глаза тигра, если не самого сатаны».

Облюбовав место для своей резиденции по соседству с бойким тогда торговым трактом из Мурома в Касимов, Андрей Баташев согнал туда чуть ли не весь народ из подвластных ему теперь деревень, и меньше чем через два года на огромной, окруженной лесом поляне, появилась усадьба-крепость, обнесенная сплошной каменной стеной двухсаженной высоты с башнями и бойницами, способная выдержать настоящую осаду. Три двора были окружены каменными флигелями, «людскими» и всевозможными «службами», которые еще в начале нашего века, хоть и полуразрушенные, поражали своей величиной и численностью.

Такое обилие жилых построек, объяснялось, по-видимому, тем, что в числе особых «царских милостей» Баташеву было дано разрешение иметь «собственный егерский полк – „людей в полторы тысячи“. И вот эта-то дружина, вернее, „опричнина“ и помещалась со своим хозяином за крепостной стеной усадьбы, составляя такую силу, перед которой приходилось трепетать не только всей окрестности, но часто и губернским властям. По архивным данным видно, что „егерей было числом 800, да дворовых людишек – 175 человек, кои в барской усадьбе жительство имели“.

О происхождении баташевских „егерей“ рассказывают такую историю. В числе прочих заводов был у Андрея Родионовича и Верхнеунженский, стоявший в непроходимом месте. В 1788 году Баташев, в связи с тем, что Россия объявила войну Швеции, предложил государыне безвозмездно отлить для артиллерии пушки и ядра. Государыня охотно приняла предложение: пушки были отлиты и кое-как, при помощи солдат доставлены на Гусевский завод. Но тут случилось нечто весьма неприятное для Баташева: офицер-приемщик стал браковать баташевские изделия. Андрей Родионович этого не стерпел, рассерженный, вбежал к офицеру, и что между ними произошло – неизвестно; известно только, что офицер неожиданно куда-то исчез, но куда, этого никто не знал. Приехал другой офицер, который все принял, а Баташев за свои изделия получил чин, дорогие подарки и дозволение иметь стражу, которая постоянно окружала его дом и конвоировала его карету.

За огромным, в два этажа, барским домом находился парк и сад, который еще при жизни Андрея Родионовича получил жуткое название „страшного сада“. Посредине его был устроен „позорный столб“, к которому привязывали провинившегося для наказания плетьми перед лицом всей дворни – наказания, после которого часто убирали уже мертвое тело. У этого же столба по два-три дня морили голодом и жаждой привязанных, как собак, людей, а зимой часами держали босых и в одних рубахах. Здесь же устраивалась „потеха“ – борьба с медведем, на которую выходил любоваться сам барин.

(Справедливости ради, надо все же отметить, что „холопов“ Баташев трогал редко, конечно, при условии абсолютного повиновения не только его слову, но и малейшему „движению бровей“. Колоссальное богатство Баташева делало совершенно лишним и большие поборы с крестьян, и материальное положение его крепостных было значительно лучше, чем у соседних помещиков, „дравших с них три шкуры“.)

Рядом с этим „местом страданий“ в парке воздвигались десятки оранжерей, каменное здание театра, какому позавидовал бы любой губернский город, павильоны и беседки. Одна из них носила название „павильона любви“ и служила местом оргий вельможи и его гостей, которых услаждали дворовые девушки, одетые нимфами, баядерками и богинями Олимпа.

Но не забывал Баташев и своей прирожденной „купецкой“ практичности: вместе с постройкой „хором“ со всеми „причудами“ того времени шла работа по возведению плотин, которыми были запружены речки, образовавшие то самое, существующее и поныне огромное озеро около 30 верст в окружности, и чугунолитейного завода, производимые на котором изделия были, похоже, не хуже, чем у Ивана Баташева. Их-то и можно увидеть сегодня в касимовском музее.

Впрочем, своим заводам Андрей Баташев со временем уделял все меньше внимания, найдя, судя по всему, другие источники обогащения – не только более прибыльные, но и соответствовавшие его натуре феодала-разбойника, любящего во всем дерзость и размах. Но, как бы то ни было, все огромное поместье с заводом и плотиной было закончено меньше, чем через два года, и тут-то и начался период деятельности хозяина „Орлиного гнезда“, который сразу вызвал удивление и страх всей округи и породил массу слухов, не подтвержденных, но и не опровергнутых по сей день.

Как-то вечером несколько сот рабочих были вызваны к „самому“ в громадный зал „хором“. Что им говорил Баташев, не знает никто, известны лишь напутственные слова, сказанные им уже на крыльце: „Коли волю мою будете выполнять усердно, – всем награда на весь ваш век, но ежели кто-нибудь слово проронит, хоть во сне, или попу „на духу“ – то сделаю такое, что покойники в гробах перевернутся!“

На следующий день рабочие были разделены на две партии, одна из которых с наступлением ночи исчезла за чугунными воротами барской усадьбы и вышла из них только через сутки, когда ей на смену туда вошла вторая. Усталые и мрачные входили рабочие со своего „дежурства“, но никто ни о чем не смел их спрашивать – слишком трепетали все перед грозным владыкой. Стало известно только, что каждую ночь с барского двора тянутся целые обозы с землей, которую ссыпают к озеру, а туда ввозят тесаный камень, болты на двери железные – „точно другую усадьбу строить собираются“, хотя вся постройка была уже как будто закончена. Чугунные ворота день и ночь охранялись стражей и ничей любопытный глаз не мог проникнуть за стены усадьбы без воли властелина.

Днем там, в общем-то, все было спокойно, и только с наступлением темноты начиналась кипучая загадочная деятельность, продолжавшаяся почти год. Конечно, и тогда многие в округе догадывались, что „новоиспеченный вельможа“, как крот, под землей „другие хоромы строит“, но где ход в эти таинственные постройки, для чего они делаются – никто не знал. Как только началась эта таинственная ночная жизнь, было отдано строжайшее приказание всем живущим за стенами „феодальной крепости“ – с наступлением темноты запираться в своих помещениях и не сметь отворять ни окна, ни двери до тех пор, пока утром не зазвонит колокол, повешенный над чугунными воротами усадьбы. Только несколько человек „отборных“ опричников целыми ночами стояли в карауле, охраняя тайну своего повелителя.

„Егерская дружина“ Баташева не только рабски повиновалась своему барину, но и действительно проявляла преданность, как бы гордясь безграничной силой и властью своего владыки.

Из архивных книг видно, что на егерей ежедневно отпускалось „из барской экономии“ по нескольку ведер вина, бочонки меда и браги, десятки свиней, баранов и „всякой живности“, а народное предание говорит, что для „ближайших барских услуг“ и „стрелков“ в усадьбе было „море разливанное“. „Барскую службу“ приходилось нести не постоянно, да и то больше ночами, а остальное время все эта шайка только ела, пила, охотилась в окрестных лесах да преследовала своей „любовью“ девушек не только дворовых, но и из ближайших деревень. Никаких жалоб на свою „дружину“ барин не принимал ни от кого – будь жалобщик простой крестьянин или соседний помещик, а, наоборот, всегда готов был встать на защиту своих „молодцев“, которые чувствовали себя под его „властной рукой“ в полной безопасности, какие бы безобразия ни творили.

Только завершив строительство своих „хором“ – как видимых, так и подземных, Баташев привез из Тулы семью – жену с двумя сыновьями. По рассказам людей, знавших ее, эта первая жена тульского купечества была тихая, кроткая женщина, „смиренница“, полная противоположность своему грозному владыке, перед которым она трепетала не менее любого из дворовых. Для нее с детьми была отведена отдельная половина, приставлен целый штат „мамушек да нянюшек“, и после этого барин как бы совсем забыл о существовании жены-купчихи, могущей только „оконфузить“ его перед гостями-вельможами, которые часто целыми неделями безвыездно жили в огромных хоромах новоявленного магната, о сказочных богатствах которого шла молва по всей округе.

В одну из своих частых поездок в Петербург он вступил в масонскую ложу, где состояли членами чуть ли не все аристократы того времени, и благодаря этому завязал знакомство и дружбу с массой влиятельных лиц столицы, которые все чаще стали превозносить ум и щедрость нового вельможи, а некоторые приезжали даже отдохнуть от дел правления государственного в дальнее поместье масона-помещика.

Теперь чугунные ворота не запирались ни днем, ни ночью, и, когда „сам“ был дома, в усадьбе дни и ночи шел нескончаемый праздник, а толпа гостей, начиная со столичных и губернских вельможи и кончая мелкопоместным дворянством, наполняла дом и огромные флигели. Двери были открыты званным и незванным, каждый мог прийти в этот дом, есть, пить и занимать помещение, „по званию ему надлежащее“, сколько кому вздумается. Одним непременным условием для всех было только угождать „самому“, а главное – никогда и ни в чем не сметь ему противоречить. „Купчиха“, как в минуты раздражения презрительно называл жену Баташев, никогда не показывалась гостям, хотя туда часто съезжались окрестные помещики вместе с женами и дочерьми: для них „сама“ была вечно больной, чем и объяснялось ее постоянное отсутствие.

Шумные охоты сменялись катаниями на яликах с музыкой и хорами певцов, шумными обедами, а вечерами шли представления не только пасторалей, но и балетов в огромном каменном театре, где все артисты, включая и „танцорок“, были выбраны из собственных крепостных. Ночами же шли оргии в „павильоне любви“…

В круговерти этой шумной жизни мало кто задавался вопросом – откуда берется та масса червонцев, что рекой текут из рук щедрого вельможи?

Дворовые да заводские рабочие знали лишь, что за барской усадьбой выстроена целая слобода для трехсот рабочих, которых барин привез откуда-то со стороны и, видимо, платил им большие деньги, так как жили они „гостями“. Но вот что было странно: дома ли, в кабаке ли, на гулянье ли можно было видеть только 150 человек, остальная же половина всегда отсутствовала.

Неизвестно, кто был смельчак, решившийся выслеживать „барских рабочих“, но все же скоро выяснилось, что ровно в полночь 150 этих таинственных рабочих отправлялись к одной из башен в задней стене парка и исчезали за ее дверями, а оттуда, один за одним, выходила другая половина и безмолвно рассыпалась по своим домишкам. Долгое время напрасно старались допытаться от кого-нибудь из этих рабочих – куда они ходят ночами и что делают, но и от пьяных даже получали один ответ: мол, своя голова еще не надоела, а „с вашим барином шутки плохи“. Некоторые, вообще, отвечали угрозой „доложить самому“ об излишнем любопытстве дворовых, после чего всякие расспросы прекратились, и эта сторона деятельности Баташева так и осталась бы скрытой от всех, если бы и здесь – как это не раз уже бывало в истории – не оказалась замешана женщина.

Один из этих таинственных рабочих, на свое несчастье, без памяти влюбился в заводскую девушку Грушеньку, которая условием своей благосклонности поставила то, чтобы он рассказал ей, где пропадает целыми сутками и что там делает. Долго клялась она и божилась, что и попу не исповеди не проговорится, и сдался рабочий, рассказал ей все. А спустя немного времени по округе пошла глухая молва о том, что в „подземных хоромах“ устроен монетный двор, где день и ночь вработаются червонцы» теми самыми рабочими, что привез барин с чужой стороны.

Конечно, все это говорилось шепотом, в темных углах, но Баташев не только узнал про эти слухи, но и установил, откуда они пошли: в одну и ту же ночь пропали без вести влюбленный рабочий и болтливая Грушенька. А потом две ночи подряд люди, проходившие случайно мимо господской усадьбы, со страхом передавали, что откуда-то, точно из-под земли, слышны были слабые глухие стоны и крики, но такие страшные, что «волос дыбом становился». Все догадывались, кто умирал медленной мученической смертью в подземных застенках, но уже никто не смел проронить хоть слово.

У Баташева была страсть скупать имения соседей, прилегавшие к его колоссальному поместью. И вот как-то раз, заехав в самый глухой уголок своего «княжества», он увидел чуть ли не на границе маленькую усадьбу, которую решил немедленно «приобщить», для чего сейчас же заехал к ее хозяину, с первых слов предложив ему крупную сумму за родовое гнездо.

Не известно, чем бы кончилось дело, если бы не вышла угощать гостя дочь хозяина, оказавшаяся такой красавицей, что Баташев сразу влюбился в нее, как мальчишка, и на другой день заявил помещику, что «жив быть не хочет», коли тот не отдаст ему в жены свою дочь.

Растерялся сначала захолустный помещик от такого неожиданного заявления всевластного вельможи, однако, оправившись, твердо сказал, что хоть и беден он и понимает, как трудно ему бороться с таким «большим барином», но все же, пока он жив, дочь его не будет ничьей наложницей. Почему и здесь Баташев не употребил, по своему обыкновению, насилия, неизвестно, но только спокойно заявил, что вовсе не собирается делать дворянку своей любовницей, а просит его «родительского благословения» на законный брак с его дочерью. И войдет она в его дом после церкви не только «венчанной женой», но и полной хозяйкой.

Не поверив в слухи о том, что Баташев уже женат, старик дал свое согласие, а счастливый жених двинулся домой, наказав невесте и всей ее родне готовиться к свадьбе. Приехав в свою вотчину, он сейчас же послал за попом и безо всякого вступления заявил растерявшемуся священнику, чтобы тот готовился венчать его не позже, чем через неделю, и чтобы к этому сроку в церкви все должно быть устроено самым блестящим образом. Батюшка было попытался что-то возразить, говоря барину, что тот уже и так в законном браке обретается. Но «грозный барин» священнику и кончить не дал: так гаркнул на бедного попика, что тот, говорят, еле на ногах устоял. Мол, один тут у всех вас закон – моя барская воля!

Священник был, видимо, не из породы «мучеников за веру», и ровно через неделю вся громадная церковь сияла тысячами свечей, всюду были разостланы дорогие ковры, расставлены цветы и пальмы из господских оранжерей, а «сам» в великолепном кафтане, усыпанный бриллиантами, чуть ли не как сам его «патрон» – Потемкин, встречал свою красавицу-невесту на церковной паперти. Когда «безбожный» вельможа разослал по всем концам губернии гонцов сзывать гостей на свадебный пир, все страшно возмущались таким «невиданным беззаконием». Но все же к назначенному времени громадная усадьба еле вмещала съехавшихся гостей, а свадебный стол, как свидетельствуют архивы, «готовился на 810 кувертов».