Текст книги "Тайны тысячелетий"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

С площадкой для тренировок элитного войска, школой для официальных лиц, студией для художников, конюшней для лошадей, притягивающий, как магнит, всех просителей, Топканы был похож на улей, город внутри города. Десять больших кухонь кормили 3000 его жителей, а в дни дивана – до 8000 человек. Типичный рецепт того времени начинался, как правило, словами: «Взять 500 ягнят…»

Церемония приема посла была подчинена идее прославления величия и мощи Оттоманов. Головы предателей встречали его с имперских ворот. У средних ворот, украшенных двумя башенками, прямо над двором, которых предназначался для простой публики, должны были собираться все приближенные, кроме самого султана. Миновав палаты, где заседала исполнительная власть, посланец входил в сверкающий портик.

Великий визирь встречал его и в особых случаях провожал через ряды 2 тысяч согнувшихся в поклоне официальных лиц, мимо груд серебряных монет, предназначенных к выплате шеренге рослых, крепких янычар. Перед воинами ставили котелки с рисом и бараниной, посла потчевали сотней, или что-то около этого, блюд, в основном вареных и жареных. Расспрашивая посла о его миссии, великий визирь опускал вопросы, могущие вызвать гнев султана.

А теперь о священных внутренних секретах двора. Побывавшие во дворце чужеземцы так говорили о молчании: «Это молчание самой смерти». Посол надевал, идя на прием, затканное золотом платье, а его королевские подарки тщательно проверялись. К восточным монархам нельзя приблизиться без даров – это в Европе хорошо усвоили. У входа в тронный зал два служителя держали посла за руки и ни на одну минуту не позволяли ему отойти. Они провожали его через комнату, толкали вниз, чтобы он целовал ноги султана, затем поднимали, чтобы он мог сообщить свое послание. Суровый султан, в церемониальном одеянии, украшенном тяжелой шелковой парчой, жестком от золотого и серебряного шитья, бесстрастно слушал его, сидя на своем, выложенном драгоценными камнями троне.

Сулейман мог прокомментировать что-то или кивком головы указать на окончание аудиенции. Посла выводили из помещения таким образом, чтобы он ни разу не повернулся к султану спиной. Ответ он получал позднее, часто слишком поздно, через главного визиря.

Посланник мог пристально изучить черты лица Сулеймана И потому нам известно, как он выглядел, как действовал. Но ничего не знаем о его мыслях, о Сулеймане как о человеке.

Дневники походов? Написанные от третьего лица, они не содержат никаких эмоций. Вот выдержка из его первого похода: «7 июля пришли новости о захвате Шабака; сотни голов солдат гарнизона, которые не смогли, подобно остальным, уйти, переплыв реку, были принесены в лагерь султана. 8 июля эти головы были насажены на пики по всему его пути». А вот о третьем походе: «Император, сидя на золотом троне, принимает почтение визирей и беев; наблюдает за казнью 2 тысяч пленников; идет проливной дождь».

Редки проблески человечности. На Родосе, встретившись лицом к лицу с великим предводителем рыцарей, он утешает его после поражения, отмечает, как он благородно защищался, затем обращается к Ибрагиму: «Не без сожаления я изгоняю этого храброго человека из его дома в таком возрасте».

Его письма, направленные другим монархам, надменны: «Я, Султан из Султанов, Правитель всех Правителей, раздающий короны монархам здесь, на земле…» Так глава ислама отвечал «самому христианскому» королю Франции, пленнику священного римского императора. Сулейман выслушивает просьбы Франциска о «помощи… у подножия моего трона, спасающего мир».

Интересует Сулеймана и Мартин Лютер. Сколько ему лет? Сорок восемь? «Я бы хотел, чтобы он был моложе; он бы нашел во мне великодушного защитника». Услышав это, знаменитый теолог-реформатор возьмется за ручку еще одной кружки пива и загогочет: «Да сохранит меня Господь от такого прекрасного защитника!»

Лаконичность в дневниках, высокопарность в письмах, скрытность в своем дворце…

– Как нам узнать, каков он, истинный Сулейман? – спросил я доктора Бернарда Льюиса, профессора из Принстона.

– Это невозможно. Никто не мог близко подойти к истинному монарху Нового Востока, человеку тайн. Он был окружен стеной тайн, которую и нам не преодолеть.

Он был набожен, консультировался с теологами при принятии ответственных решений, бывал справедливым, например, возвратил в Египет часть налога, полученного в результате чрезмерного усердия сборщиков податей, – все только для того, чтобы не оставить безнаказанной коррупцию и своеволие.

Он управлял всем и всеми, но сам находился на ежедневном содержании – ему подавали два кошелька, один с золотом, другой с серебром. То, что у него оставалось в конце дня, он делил между своими пажами. Будучи сам искусен в ремеслах, он был щедрым покровителем искусств.

Но прежде всего он был захватчиком – султаном гази, который добивался успеха, лично возглавляя свою армию. Вот, что он написал Франциску I: «Днем и ночью Наша лошадь под седлом и сабля с Нами».

Несмотря на то, что оттоманская империя почти постоянно была в состоянии войны, ее пестрое население получало свои выгоды от мира. В ней росло население, расширялась сеть дорог и караван-сараев, развивалась торговля, расцветали ремесла. Повышалось благосостояние всего государства. Точные записи гарантировали балканским крестьянам безопасность их владений.

Зачарованные европейские лидеры искали секреты такого успеха. «Имеете ли вы в виду, что сын пастуха может стать великим визирем?» – ахнул венецианский сенат, состоящий только из патрициев, когда посол описывал общество, где каждый гордился тем, что называл себя рабом султана. Общество рабов, в котором рабы были господами? Самые высокие лица являются низкорожденными? Мощь ислама поддерживается людьми крещеными и воспитанными в христианстве? Невероятно!

Но то была правда. Восемь великих визирей Сулеймана были простыми христианами, привезенными в Турцию в качестве рабов. То же самое относилось к высшим гражданским начальникам и янычарам. Но улема, стражи шариата, или священного закона, судьи и учителя были сыновьями турецких отцов, воспитанных на Коране.

Оттоманская империя была военной машиной, стремящейся к расширению, которая кормилась от завоеванных земель и людей, живущих на них: новые деревни облагались налогом и поставляли солдат, новые земли можно было дарить кавалерии, которая управляла регионом и принимала участие в походах с султаном. Одна пятая всего добра и пленных принадлежала султану. Это шло на расходы по содержанию бюрократической машины и элитного войска – янычар.

Так же было и с девсирме, или детской данью. Каждые несколько лет оттоманцы приходили, скажем, в сербскую деревню и забирали лучших, сильнейших юношей. Любимые сыновья были потеряны навсегда. В Турции они проходили суровую семилетнюю службу: тяжелый физический труд закалял их тела. Они изучали ислам и турецкий язык. Тех, кто отличился в спорте и военном деле, отбирали в качестве кадетов в войска янычар – «людей меча». Лишенные семейных уз, они не преследовали личных интересов, а потому не вступали в конфликты и были преданы только султану. И сражались с фанатизмом.

Те же, кто был склонен к занятиям с книгой, любил математику и каллиграфию, отбирались как «люди пера» для обучения во дворцовой школе и служения в качестве султанских пажей. Из них воспитывались будущие администраторы системы, которая в противоположность христианской Европе опиралась скорее на личные достоинства подданных, чем на привилегии, дарованные от рождения.

Сулейман все больше попадал под влияние двух рабов, вознесенных им к вершинам власти: Ибрагима, которого он постепенно довел до положения главного визиря; и Гуремы («смеющейся»), плененной русской женщины, известной на Западе, как Роксолана, ставшей его женой. После пожара, случившегося в старом дворце в 1541 году, вместе с гаремом она переехала в Топканы, где сосредоточилась верховная власть.

«За год у нас бывает до 1,3 миллиона посетителей, – рассказал мне Сабахатин Тюркоглу, директор музея-дворца Топканы. – Конечно, все они хотят посмотреть сокровищницу». Четыре комнаты сверкали от изобилия яшмы, жемчуга, рубинов, изумрудов, бриллиантов, представлявших собой настоящие произведения искусства. И в каждой комнате стоял трон, затмевающий своей красотой все остальное. – «И ко всему прочему, все жаждут увидеть гарем».

Даже беглый взгляд на гарем в то время мог бы стоить любопытному жизни. Самые красивые женщины содержались там в полной изоляции от мира. С них не спускали глаз одетые в белое и черное евнухи – обычно христиане с Кавказа или анимисты из Судана, поскольку Коран запрещал лишать мужского достоинства мусульман. В таком закрытом мирке различного рода истории рождались, как грибы после дождя: например, о наложницах, попавших в немилость к своему хозяину, зашитых в мешки с грузом и брошенных в море около мыса Серальо. Рассказывают, один султан в приступе безумного гнева избавил сам себя от всего гарема. Как-то один пловец нырнул, чтобы освободить якорь, и наткнулся на целый подводный лес мешков, раскачивающихся в струях течения.

Грустные воспоминания навевает местность Монах-на-Дунае. Река здесь протекает, извиваясь, с юга, среди высокотравных лугов Венгерской равнины, прежде чем повернуть на восток, к Черному морю. Сюрреалистические статуи мемориала (деревянная скульптура изображает султана с отрубленными вражескими головами) напоминают о гибели молодого короля или его придворных (от этой трагедии венгерский народ не смог оправиться и за 150 лет) одним августовским днем 1526 года, когда романтическое рыцарство было втоптано в грязь военной машиной того времени.

«Слишком рано рожденный, рано женившийся, слишком рано ставший королем и умерший тоже рано», Луи II выжил при преждевременных родах, чтобы стать венгерским королем, когда ему не было еще 10 лет. В 15 лет он женился на сестре императора Карла и эрцгерцога Австрии Фердинанда. Фривольный двор Луи воспитывал тщеславных, постоянно враждующих между собой, экстравагантных, хищных рыцарей, которые обращались со своими крепостными, как со свиньями, и жестоко расправлялись с ними, когда те восставали. Неудивительно, что крепостные встретили оттоманцев как освободителей. Такова была раздробленная Венгрия, молодой король которой оказался достаточно неблагоразумен, чтобы оскорбить посла Сулеймана Великого.

Султану потребовался какой-нибудь пустяковый предлог для того, чтобы начать войны с Венгрией. В результате набегов граница покрылась пожарами. Янычары были полны энергии и рвались в бой: после Родоса за три года не было ни одного серьезного похода. Религиозные вожди одобряли эту священную войну. Прорицатели предвещали благополучный исход.

23 апреля 1526 года Сулейман вышел из Стамбула. Вместе с балканской кавалерией, а также тяжелой артиллерией, отправленной вверх по Дунаю, его армия составила 80 тысяч человек. Тысячи верблюдов и повозок везли припасы для войска, порох и заряды для 300 пушек. Инженеры возводили мосты через реки, строили осадные машины для взятия крепостей на Дунае по пути следования, саперы подрывали стены.

Впереди развернулись акинши, легкая кавалерия, и разведчики, в основном, лучники. Они, а также одетые в леопардовые шкуры делилы, в шляпах с большими полями, получали свою плату в виде награбленного добра и пленных. Когда на вражеской территории им давали волю, они опустошали все, как саранча, и лишь дым от горящих деревень отмечал их зловещий путь.

Дальше шли сипайи – регулярная кавалерия, набиравшаяся из людей, за которыми поместья не наследовались, а закреплялись султаном на время военной службы. Одетые в кольчуги, они сражались, используя луки, пики, сабли, булавы.

В центре шагали янычары, пехота, вооруженная аркебузами или мушкетами и мечами. Они выделялись голубой или красной одеждой, свирепыми усами, высокими головными уборами.

Сулейман выступал в белом тюрбане и халате, расшитом драгоценностями, и восседал на черном коне, покрытом золотой попоной. Вокруг него ехали пажи и домашняя кавалерия. По традиции султанская кавалькада состояла из семи лошадей. Ибрагим оформлял это все, как шоу.

Самое яркое зрелище – это мехтеры – военный оркестр, состоявший из грохочущих барабанов, звенящих цимбал, медных духовых инструментов и пронзительных шомов, звучащих, как множество сердитых гобоев. «Грохот этой музыки отшибает человеку все мозги», – записал один из уцелевших пленников. Это нововведение оттоманов, марширующих под военный оркестр, наводило ужас: его звуки являлись сигналом для начала атаки, или он сопровождал отряд, входивший в образовавшуюся брешь при падении города.

Зрителей впечатляла и дисциплина во время марша. Никакого беспокойства крестьянам, принадлежащим султану, урожай не тронут, овцы целы.

Сулейман был изумлен, что венгерская армия не попробовала напасть на него во время переправы через Драву. Но венгры выбрали равнину Мохач для того, чтобы их кавалерии было где развернуться. Армия Сулеймана добралась до нее через 128 дней, покрыв расстояние в 930 миль, делая в среднем семь с половиной миль в день, несмотря на дождь и солнце. Непогода превращала равнину в мокрую губку.

Недисциплинированным придворным Луи потребовалось 38 дней, чтобы преодолеть 105 миль к югу от Будды. Другие войска двигались в беспорядке. Из хроник известно, что Иоанн Заполя, венгерский магнат, был еще в пути с войском в 20 тысяч человек, а дворяне, самоуверенные, ссорящиеся по поводу того, кто будет командовать, не посчитали необходимым его подождать. В сияющих доспехах и украшенных перьями шлемах, усевшись на горячих коней, они считали, что их храбрость поможет им победить, даже если враг превосходит их по численности втрое.

29 августа, около трех часов пополудни, оттоманцы вышли из леса, люди Анатолии справа, Румелии (Балкан) – слева, акинши впереди на флангах. Сулейман отдавал указания из центра в тылу.

Венгерская кавалерия бросилась в атаку по раскисшей земле. Войска Анатолии и Румелии расступились, имитируя отступление. Венгры со всей яростью устремились в образовавшуюся брешь.

Тридцать рыцарей, которые поклялись уничтожить султана или умереть, бросились вперед. Стрела скользнула по доспехам Сулеймана. Три рыцаря настигли его и ранили, прежде чем он смог отбросить их назад.

Затем янычары окружили его, открыли огонь – пока одна линия стреляла залпами, другая перезаряжала оружие. А когда основные силы венгров добрались до центра тыла, оттоманские пушки, выстроенные в ряд и скрепленные цепью, открыли массированный огонь, нанося им большие потери.

Анатолийские и румелийские войска сомкнулись вместе, как стальная ловушка вокруг суетящихся венгров. Поражение обернулось кровавой бойней. Те, кому удалось спастись и убежать от акинши, попадали в болото, и тяжелые доспехи утягивали их вниз. Через два часа все было кончено.

Тело короля Луи было найдено на следующее утро. На полном скаку его лошадь поскользнулась на склоне. Выброшенный из седла, он угодил в водный поток. Тяжелые доспехи затянули его вниз, и он захлебнулся, уткнувшись лицом в грязь.

«Пусть Бог будет милостив к нему, – сказал Сулейман, – и накажет тех, кто воспользовался его неопытностью. Я действительно пошел войной против него; но не хотел, чтобы он закончил жизнь таким образом, едва вкусив ее прелести и узнав власть царствования».

Битва в Мохаче вызвала волну страха в Европе. После падения Венгрии следующей будет Австрия, потом Германия. Вначале Лютер, при котором Реформация смогла укорениться только потому, что турки были заняты своими делами, заявлял: «Сражаться против турок – значит, сопротивляться самому Господу, наказывающему нас за грехи такими розгами». Теперь же он проповедовал священную войну, настаивая на том, чтобы каждый князь поддерживал императора в защите христианства.

С высоты 450-футового шпиля собора св. Стефана я смотрел на Вену. Сегодня движение на Рингштрассе охватывает внутренний город, а черепичные и железные крыши заменили собой белоснежное море турецких шатров, простиравшегося за городской стеной в 1529 году.

Я посмотрел вниз на Кернтнерштрассе, с ее модными магазинами, пересекаемую заманчивыми улочками с ресторанами и кафе. Здесь венцы отдыхают за чашечкой кофе с рогаликами, которые формой и цветом напоминают золотой турецкий полумесяц, символ победы, увенчивающий шпиль собора св. Стефана.

«Турки сконцентрировались на Кернтнерштрассе, у Коринфских ворот, в конце этой улицы, – показал мне хранитель городского исторического музея. – Они пробили брешь в стене и предприняли несколько атак, но так ни разу и не вошли в город. Это происходило вон там, на Кольце, где сейчас стоит здание оперы. – Он усмехнулся. – Сегодня, из-за трудностей с билетами, туда тоже трудно попасть».

Основным врагом Сулеймана была непогода. Из-за постоянных дождей ему потребовался 141 день, чтобы добраться до Вены, тяжелые орудия тонули в грязи, армии не хватало оружия, дух солдат падал. Менее чем через три недели, увязая в тяжелом снегу, турки отступили. Донимали наскоки кавалерии, чувствовалось приближение зимы, люди падали по дороге, а верблюды гибли сотнями. Но опасность для Вены еще не миновала..

Три года спустя Сулейман снова подошел к городу с еще более мощной армией. Героическая защита приграничной крепости Кегес (Гюнс) на австро-венгерской границе задержала его на большую часть августа. И опять время было потеряно. Но Сулейман выступил «против короля Испании» и устремился на 250 миль на запад, чтобы вытащить Карла из Регенсбурга в Баварии.

Карл не был столь же нетерпелив, как его брат Фердинанд, чтобы «поставить все на карту… ради собственного удовлетворения», как сообщает императорский посол Огьер де Басбек. «Что он мог ожидать от такого состязания, было ясно ему из… разрушений в Никополисе и Варне, а поля Мохача все еще белели от костей разбитых христиан». И потому Карл пришел в Вену только тогда, когда Сулейман был уже на пути домой.

Султан, «привыкший разрушать мощные королевства за один поход», дал выход своему гневу на землях восточной Австрии. Акинши, грабя и убивая, распространились там, как лесной пожар.

Эта прекрасная земля, так искусно оформленная заботливой природой и любовно ухоженная человеком, казалось, отторгала такое насилие. Карабкаясь к замку Регенсбург, выглядевшему, как книжная иллюстрация, я добрался до круга острых мемориальных камней с выгравированной на них литанией о павших со времен Карла Великого до наших дней. Турки делали набеги туда в 1480, 1529 и 1532 годах.

Фердинанд, имевший претензии к Венгрии, и Сулейман, встревоженный растущей мощью Габсбургов в Европе, от Атлантики до Черного моря, – оба имели там свои интересы. «200 тысяч всадников султана покрыли равнины Венгрии; он угрожает Австрии, а тем самым и всей Германии, – пишет Басбек. – Подобно удару молнии, он поражает, разбивает вдребезги и разрушает все, что стоит на его пути… Одна Персия встала за нас; и враг, если он спешит атаковать, должен следить за любой угрозой, возникающей у него в тылу».

– Здесь военная техника, – сердито сказал офицер.

– Надо полагать, – согласился я. – Этот порт задавал тон во всем Средиземноморье. Это форпост Сулеймана Великого в морской войне с Испанией.

Я вышел из каменного лабиринта Казбаха, который расстилался по склонам до старой гавани Алжира. Справа оставался современный город, сверкающий и белый. Он огибал громадный порт, защищенный искусственными волнорезами. Живописный строй рыбачьих лодок откройся в гавани XVI века. Отсюда легкие галеры отправлялись рыскать по Средиземноморью в поисках богатой добычи. Я поднял фотоаппарат. Молодой солдат арестовал меня, забрал камеру и паспорт и повел меня к дежурному офицеру.

– Порт запрещено фотографировать, – строго сказал офицер.

– Эту гавань построил адмирал Сулеймана, Барбаросса, – объяснил я ему. – Здесь почти ничего не было, когда он впервые, корсаром, побывал на этом Берберском берегу. Орудия испанского форта на небольшом острове вблизи берега контролировали старый город Казбах. Но в 1529 году, в том же году, когда Сулейман осадил Вену, Барбаросса разрушил этот испанский форт. Затем, руками 20 тысяч пленных христиан, он построил большой мол в направлении острова и сделал гавань, которую мы и видим сейчас. Взгляните, как это было.

И я развернул карту на столе. Второй офицер, сидевший до этого спокойно, подошел тоже. Увидев, что это не современная карта, они сразу успокоились.

– Из Алжира галеры Барбароссы могли делать набеги на христианские корабли и побережья Испании и Италии, но не Франции, потому что Сулейман и французский король, Франциск I, заключили между собой союз против императора Карла V. Оттоманский флот даже зимовал на французской Ривьере в 40-х годах XVI века.

– На Лазурном берегу! – воскликнул один офицер.

– Барбаросса увеличил население Алжира, освободив из Испании тысячи мавров, преследуемых инквизицией, – продолжил я. – Он создал из них команды свирепых «галерников», готовых вернуться и пойти войной на своих испанских угнетателей. Искатели приключений стекались в Алжир. Они богатели от награбленного и денег, получаемых в качестве выкупа из пленных. В Европе матери пугали своих непослушных детей Барбароссой, который заберет их, если они не будут хорошо себя вести. И Алжир стал таким бельмом для императора, что в 1541 он решил стереть его с лица земли.

Офицеры переглянулись.

– Опасаясь, что флот Барбароссы может атаковать с тыла, пока он будет осаждать город, Карл решил выйти в море уже после обычного сезона навигации, несмотря на советы своего адмирала Андре Дориа. Неверное решение обернулось несчастьем! Чудовищный шторм разразился в конце октября, когда Карл ступил на берег. Он разрушил более двух третей его 200 транспортных кораблей и галер, потопив тысячи людей. Одно из самых великих кораблекрушений за все времена. Это случилось как раз у берега, немного к востоку отсюда.

Оба офицера склонились над картой. Затем дежурный офицер пристально посмотрел на меня, как бы пытаясь прочитать что-то в моей судьбе, по исламской традиции, глядя на мой лоб.

Офицер оказался добр ко мне. Он протянул мне мой паспорт и камеру, а затем проводил до двери. Снаружи молодой солдат кротко извинился.

– Ничего. Вы лишь выполняли свой долг, – сказал я.

Нунжо да Кунжа и я встретились лицом к лицу во дворике – он в бронзе, а я, разглядывая крепость, построенную им в 30-х годах XVI века на этом острове под названием Дью в 10 тысячах миль от двора своего господина, короля Португалии. Глубокий каменный ров вел в глубь суши; Индийский океан разбивался о стену, куда были вмурованы медные дула пушек. Туда-сюда по узкому заливу, отделяющему покрытый пальмами остров от низко расположенного побережья Гуджарат в Западной Индии, сновали доу, одномачтовые арабские каботажные суда.

Люди, подобные да Кунжа, яростно боролись с Сулейманом и его союзниками за контроль торговых пунктов и маршрутов, находящихся под покровительством ислама, которые да Гама и его последователи обходили с флангов. Сулейман направлял свой флот, чтобы ослабить мертвую хватку португальцев. Дью пережил две жуткие осады. Защищая священные города ислама и выход на караванные маршруты из Персидского залива и Красного моря в Бейрут и Александрию, Сулейман сражался до сих пор в Средиземноморье, но теперь его интересы распространились и на Индийский океан.

Стратегия португальцев здесь заключалась в контроле за входами и выходами из Индийского океана, а также в том, чтобы направлять арабские корабли через свои порты в Малакке – ворота к Островам Пряностей – в Китай и Японию; через Ормуз, являвшийся ключом к Персидскому заливу и поставляющий арабских скакунов, в которых так нуждались индийские армии; и через Гоа, свою столицу на Малабарском побережье Индии, которая выдавала лицензии и брала налоги с проходящих кораблей. Отсюда португальские корабли везли пряности через мыс Доброй Надежды прямо в Лиссабон.

Красное море было единственными воротами, которые португальцы не смогли закрыть. Они совершали туда набеги, однажды проделали весь путь до Суэца, а в 1517 году растревожили Мекку своей бомбардировкой ее порта в Джидде.

Я прибыл в Джидду самолетом, пролетев над водами арабского побережья. Живописная зелено-белая мозаика мелководья и мелких островков настолько приятна глазу, насколько же опасна для мореплавателя, который должен преодолевать ветер, дующий шесть месяцев в одном направлении, северном, и полгода – в противоположном.

«Это была арена галерных войн, – объяснил военно-морской историк Джон Гульмартин. – В открытом море широкопалубная португальская каравелла могла вытащить оттоманскую галеру из воды. Но в Красном море, полном мелководий, весельная галера обладала преимуществом: она могла маневрировать там, где парусный корабль был не в состоянии это сделать. А при наличии дружественной земли с тыла ее корму можно было поднять на сушу и направить ее дальнобойные орудия на каравеллу, которая не могла подойти достаточно близко, чтобы нанести ответный удар. В Джидде оттоманские галеры находили убежище в канале, изогнутом в виде буквы S. При значительном количестве орудийных батарей, появление в нем парусного корабля означало просто самоубийство».

Сулейман утвердил свой контроль над Красным морем, завоевав Аден и Йемен. Древние называли этот юго-западный уголок Аравии «Арабией Феликс», то есть «Счастливой Аравией» за ее центральные возвышенности на высоте около трех тысяч метров, зеленые террасы которых располагали к блаженному отдыху после раскаленных пустынных песков внутри суши и парниковых низменностей Красного моря. Я же назвал это место «Гостеприимной Аравией», после того как был приглашен на обед в деревню Джиблах, в один из залов на четвертом этаже, Мухаммедом Касимом аль-Госха, которого я только что встретил.

Мы уселись в кружок на коленях, погружая правые руки в общий котел и орудуя ими на подносах – отец, сын и друзья. Один, придя из деревни, где он живет со своими четырьмя женами, повесил свою винтовку при входе. Хозяин дома щедро угощал. В дверях стояли женщины и дети и смотрели на нас украдкой, посмеиваясь над единственным мужчиной, который не был одет в тюрбан, юбку до колен и не носил широкого пояса, поддерживающего кривой кинжал, без которого йеменский мужчина чувствует себя раздетым.

Позднее, с борта транспортного самолета оманских военно-воздушных сил, пилотируемого Саифом Бином Сулейманом, я наблюдал на радарном экране за яркими линиями побережья Омана и Ирана и за светлячками танкеров, ожидающих загрузки в Персидском заливе, где шла война. В Ормузском проливе шириной 28 миль Оманский полуостров Мусандам протягивает гигантский скальный палец в солнечное сплетение Ирана – ныне это такой же стратегически важный пункт, как и во времена Сулеймана. Приближаясь к нему, я размышлял обо всех превратностях в деле поддержания этих морских линий открытыми и жизнеспособными. Патрулирующие военные корабли были похожи на сидящих уток; самолеты слетались к ним, когда им требовалась дозаправка.

…Иранский шах Тахмасп мог позволить себе улыбку. Снова вернулись посланники Сулеймана. Сообщения были самого разного толка: заверения в дружбе, вежливые просьбы о том, чтобы гость шаха возвратился целым и невредимым, угрозы войны. В этот раз посланники привезли 500 тысяч золотых монет, 40 сирийских и арабских скакунов, которым «нет равных по легкости хода, в седлах, украшенных драгоценностями… в расшитых попонах». Заложник действительно стоил всего этого – им был сын Сулеймана, Байязид.

Смуглолицый шах с толстыми губами и бородой оглядел свой роскошный новый зал для приемов в Кожвине. Сулейман сжег старый в Тебризе, в 250 милях к северо-западу. Его армии трижды захватывали эти края.

Багдад и Басра в долине Тигра и Евфрата на территории современного Ирака были потеряны; ушли все земли от Кавказа до Бахрейна в Персидском заливе. Наконец две империи, Оттоманская – суннитов и Сафавидская – шиитов, наскоро заключили перемирие в своей борьбе за духовное руководство исламом, что засвидетельствовал мирный договор в Амассии в 1555 году; в том же году у католиков и протестантов случилась короткая передышка в их религиозных войнах в Германии с заключением мирного договора в Аугсбурге.

Нет, Тахмаспа не привлекала большая война, потому что терялось все больше провинций. И теперь, в 1561 году, принц Байязид был передан послам. Но он даже не вышел за ворота Кожвина. Палач Сулеймана лишил его жизни. Байязид искал убежища у исконного врага. Суд его отца не знал исключений. По иронии судьбы, три самые крупные личные трагедии Сулеймана связаны с Ираном и его русской женой, Роксоланой. Чтобы получить неограниченную власть над ним, Роксолане пришлось избавиться от Ибрагима, который был единственным, кто делил трапезы с султаном, получил дворец у ипподрома и сестру Сулеймана в жены, и превосходный великий визирь в течение 13 лет.

Ее интриги наконец дали плоды. Сулейман наделил Ибрагима титулом сераскира султана, главнокомандующего, выше которого был лишь сам султан. Во время похода из Ирана стали поступать сообщения от завистников, будто бы Ибрагим действовал, как султан. По возвращении он был приглашен пообедать с Сулейманом, а на следующее утро был найден задушенным.

Теперь настала очередь Мустафы, первенца Сулеймана. Согласно закону братоубийства, он угрожал сыновьям Роксоланы. Сначала она стала строить козни против его матери, Гюльбахар, которая, по положению, была выше ее в гареме, и отлучила ее от двора. Своего зятя, Рустама-пашу, она назначила великим визирем. Во время другого иранского похода Рустам прислал сообщение, что Мустафа, ставший местным правителем, был так популярен, что его войска кричали, требуя, чтобы он повел их вместо стареющего султана (похоже было на то, как собственный отец Сулеймана, Селим, сверг своего отца).

Взяв руководство армией на себя, Сулейман потребовал от Мустафы объяснений. Мустафа доверчиво зашел в шатер отца. Тетива лука довершила смертельное дело.

Таким образом, в живых остался самый никудышный из сыновей – Селим по кличке Пьяница. Говорили, чтобы добраться до своих любимых кипрских вин, он завоевал Кипр. Это вдохновило христиан на победу над оттоманцами в Лепанто, в последнем великом сражении галер в истории. Действительно, многие политики и последователи, прослеживая упадок оттоманских правителей, выразившийся в слабых султанах и «женском правлении» после Сулеймана, обвинили в этом Роксолану. Эта властная женщина жила постоянно в окружении мужчин и мастерски играла в их игры по самым высоким ставкам, руководствуясь при этом интуицией и природными инстинктами.