Текст книги "Тайны тысячелетий"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Еще в канун свадьбы из барской конторы было послано смирившемуся батюшке денег 2 тысячи рублей «самому», да на украшение храма, да еще с барской конюшни – «жеребца серого со всей сбруей и колымажкой новой». Притчу и певчим «тысячу рублей деньгами, да всяких припасов – пять возов, да сукна аглицкого всем на кафтаны». Вообще, надо заметить, что, при всех пороках, у Баташева совершенно отсутствовала «купецкая скаредность» – он почти так же любил награждать покорных, как и наказывать тех, кто смел в чем-нибудь «супротивничать» его воле.

Широта натуры Андрея Родионовича, помноженная на его самодурство, иногда доходившее до того, что он считал для себя дозволенным а время и расстояние для него как бы не существовали, выливалась в удивительные истории. Рассказывают, например, такую.

Большую дружбу Баташев водит с касимовскими татарами. Особенно он любил некоего Селима, которому потом составил капитал и выстроил в Касимове дом. Раз Селим приехал к Баташеву. «Ну, как твой дом?» – спрашивает хозяин. «Да еще не отделан», – отвечает Селим. «Ну, так останься у меня на день», – предлагает Баташев. Селим остался. Вдруг около полуночи Баташев разбудил Селима и велел ему ехать домой. Приехал Селим в новый дом и видит: точно какой-то волшебной силой дом был превосходно отделан. Сто человек Баташев отрядил накануне в Касимов, и они в течение суток вполне отделали дома татарина…

Во вторую свою жену Баташев влюбился, видимо, не на шутку. Светлый и радостный ходил «грозный барин», почти не расставаясь со своей «красавицей-женушкой», ради которой не только прекратил оргии в «павильоне любви», но и почти все прочие шумные потехи, которые были не по вкусу новой владычице Гусь-Баташева. Первая же жена продолжала жить в том же доме, еще накануне свадьбы «барин» зашел на ее половину и заявил: «Как ты жила, так и живи – всем в доме места хватит, и никто тебе обиды не сделает, а дети все одно – моя кровь и мои наследники». Затем созвал всю дворню: «Не вздумайте кто посметь чем-нибудь не угодить прежней барыне – коли кто слово ей не так молвит – запорю».

Но уже на второй год этой идиллии начал Баташев скучать по прежним потехам. Сначала возобновились шумные охоты, пиры с вновь нахлынувшими гостями, а скоро и «павильон любви» засиял и по ночам стал оглашаться музыкой, пением и пьяными выкриками. Вторая жена вместе с новорожденным сыном и особым штатом придворных была также отправлена на отдельную половину, но «сам» часто заходил к ней, она же всегда присутствовала на пирах и празднествах, когда съезжались «дамы». Вообще, он хорошо относился к ней, требуя только, чтобы она не вмешивалась в его жизнь, являясь лишь по зову «пред светлы очи».

А через некоторое время новый слух взволновал всю округу: в десяти верстах от имения Баташева, в дремучем лесу, был ограблен огромный обоз, везший товары из Касимова в Муром. Часть извозчиков была перебита, а часть успела разбежаться и спрятаться в лесу. Добравшись еле живыми от страха до ближайшей деревни, они рассказывали, что их окружил целый отряд всадников «в черных образинах», и те стали стрелять по ним «из пищалей». Все спасшиеся удивлялись лошадям и амуниции нападавших: на разбойников не похожи – точно войско какое! Никто не смел ничего сказать вслух, но молва расходилась все шире и шире, и втихомолку Баташева стали называть не только «масоном-безбожником» и «монетчиком», но и просто «душегубом-разбойником». А случаи ограбления богатых обозов стали повторяться все чаще и чаще, так что губернские власти волей-неволей должны были устроить «расследование», которое, впрочем, конечно, ничего не раскрыло. Но в конторских книгах того времени все чаще стали попадаться записи: «Заседателю в губернию – 2 вороных жеребца, да птицы битой и окороков – воз, да девку Аксинью, что кружева плести мастерица». На тех, кого подкуп не брал, у Баташева тоже была своя управа. Говорят, он даже отдал под суд «за самоуправство» слишком рьяного владимирского наместника. Тот очистил себя перед судом и сумел довести дело до сената. Но Баташева так и не тронули. Так бы все и шло, если бы Андрей Родионович хоть немного знал меру своим «лихим забавам». Но он, наоборот, все больше входил во вкус.

Если чеканка червонцев и нападения на обозы никакими документами не подтверждаются, а основываются лишь на устных рассказах, слухах и легендах, то проявления столь же разбойничьего нрава Баташева в его делах заводских, промышленных, неоспоримы. Если, как мы уже говорили, Иван Баташев был хозяином рачительным, во всем любил экономию, то крестьяне Андрея Родионовича, а затем и его наследников, лес уничтожали по-варварски, «рубили больше меры тысячи сосен, пока не находили ту, которая годилась на доски, подпорки, подставки…» Но, мало того, по условиям раздела владений между Андреем и Иваном в 1783 году, руду можно было добывать и на территории другого брата. Но «позволение брать руду» Андреем Родионовичем понималось превратно. Его люди, как писал Свиньин, «захватывают места, которые исключены актом тем, и портят их, возят руду на такие заводы, которые актом не означены и построены после раздела… не соблюдают никаких правил. Не заделывают даже выработанных дудок (колодцев или шурфов), подвергая через те опасности не только скотину, но и самих людей».

Андрей Родионович признавал только один закон – собственную волю, а поскольку ему все сходило с рук, его дерзость становилась все более неуемной. Ночные налеты, видимо, пришлись ему по вкусу, и на Муромском тракте стала опасно проезжать не только купцам, но и богатым помещикам. Этим последним, впрочем, всегда давалась привилегия – он никогда не убивал, а только отбирал деньги и ценные вещи.

При этом рассказывают, что, когда Баташев появился в здешних краях, по среднему течению Оки уже орудовали разбойничьи шайки, но и для них Андрей Родионович был истинной грозой. Шайки он истреблял, и при этом сам поступал по-разбойничьи: тут же захватывал в свои руки имения мелких землевладельцев, из которых редкий не был в дружбе с разбойниками.

Для расширения своих владений он не останавливался ни перед чем, порой находя весьма остроумные средства. Приглянулся Андрею Родионовичу, положим, определенный участок земли, и вот он объявляет свою претензию на эту дачу. Приезжают следователи, собирают крестьян-понятых, которых, по приказанию Баташева, ведут вначале на барский двор, велят разуться, а в их лапти насыпают земли с баташевского двора. Затем понятые обуваются и идут на спорную дачу. «На чьей земле стоите?» – спрашивает следователь. «На баташевской!» – отвечают в один голос понятые, и дача, следовательно, остается за Андреем Родионовичем.

Подобных плутовских приемов у Баташева на всякие случаи жизни была масса. Как-то у одного из соседних помещиков Баташев оттягал деревню Роксаново, причем прежний ее владелец исчез неизвестно куда. Наследники помещика начали дело: приехали следователи, которые осмотрели издали деревеньку, а затем, переночевав у Баташева, утром решили ехать в Роксаново. Вышли на крыльцо, и что же? Видят: деревни как не бывало! «Где деревня?» – спрашивают следователи у понятых. «Знать не знаем и ведать не ведаем! – отвечают те. – Да такой деревни у нас и не бывало!» С тем следователи и уехали от Баташева. После оказалось, что две тысячи человек работали в ночь пребывания на заводе следователей. Деревню разнесли по бревнышку, а землю распахали, так что и следа деревни не осталось, а жителей ее Баташев разослал по своим заводам.

Что же касается загадочного исчезновения этого помещика, а также офицера, попытавшегося было забраковать баташевские пушки, и многих других, пропавших без вести людей, вошедших в конфликт с Баташевым, то свет на это могут пролить записанные в начале нашего века рассказы одной девяностолетней старухи, родной дед которой служил «казачком» у Андрея Родионовича и был очевидцем всего происходившего в ту мрачную эпоху. По словам старухи, дверь в угловую правую башню парка была железная, а пол весь «по шарниру двигался, и вот как барин на кого „опаску поимеет“ и надо, чтобы его и следа не осталось (больше из начальства, которые ему супротивничали) – сейчас того угостит хорошенько, да пьяного и поведет свои постройки смотреть. Сам на пороге станет, а его наперед в эту самую башню пропустит. Только как тот на эти самые доски станет, они сразу на обе стороны, под стену-то и уйдут, так уж устроено было, а под полом-то этим колодезь бездонный… Полетит человек и крикнуть не успеет, а барин пуговку какую-то нажмет и опять пол ровный и следов нет – хоть век ищи, не найдешь человека…»

Хоть и самодур и человек с непреклонной волей, Андрей Родионович, будучи в то же время человеком умным, умел ладить с сильными мира сего, а потому всякое самодурство сходило ему с рук. По отношению к своему покровителю – князю Потемкину, он до конца был угодлив и льстив, и тот всячески благоволил ему и будто бы даже находился с ним в дружеской переписке. Баташев умел заслужить своими подарками полное его расположение: ежегодно, например, посылал «благодетелю» к Рождеству и Пасхе свежие землянику, персики и ананасы из собственных оранжерей, а когда, говорят, Потемкин стоял под Очаковым, то Баташев посылал ему туда соленых рыжиков и других любимых князем яств. Одним словом, он как нельзя лучше умел угодить вельможному князю.

Зато с местными властями Баташев обращался крайне бесцеремонно. Раз по какому-то делу приехал к нему губернатор, но Андрею Родионовичу почему-то не заблагорассудилось его видеть, и он велел сказать губернатору, что он принять его не может. Делать было нечего, и губернатор поехал в Касимов – ближайший уездный город. Между тем Баташев вручил одному из своих слуг пакет, велел обогнать губернатора и, дождавшись на крыльце его городской квартиры, вручить пакет его превосходительству. Слуга исполнил приказание в точности, а превосходительство остался такой выходкой очень доволен, так как в пакете было 50 тысяч рублей.

До поры до времени, благодаря положению и связям Баташева все его выходки и проделки сходили ему с рук. Не однажды против него пытались возбудить дело, но каждый раз конфликты улаживались на месте, и даже если и доходили до столицы, то и там не получали должного хода. Делали попытки разбираться с ним и местные власти, но он всякий раз прибегал к следующей уловке. Граница Касимовского уезда Рязанской губернии и Меленковского – Владимирской – проходила через столовую его дома и была обозначена на полу чертой. Когда приезжал разбираться с ним касимовский исправник, Баташев пересаживался в Меленковский уезд, а потом обратно, так что исправники, имевшие полномочия только в пределах своего уезда, уезжали ни с чем, пока не было прислано из столицы особо уполномоченное лицо. Но и это, похоже, до поры до времени, имело мало последствий. Известно, например, что судебное дело Баташева с крестьянами относительно лугов в сенате лежало без движения около ста лет…

Но поведение и проделки Баташева становились все более наглыми и дерзкими, и ему, соответственно, все сложнее становилось выходить сухим из воды. Однажды на Муромском тракте был ограблен великолепный выезд одного крупного петербургского сановника, который ехал в гости к брату. Узнав в Касимове, куда он добрался начисто обобранный, что такие случаи регулярно повторяются вблизи владений Баташева, этот вельможа, вернувшись в столицу, поднял там целую бучу, требуя тщательного расследования всех темных дел «этого разбойника». Извещенный своими благожелателями о происшедшем, Баташев немедленно сам отправился в столицу, где и пробыл несколько месяцев, пуская в ход не только подкуп, покровительство Потемкина, но и всю свою дьявольскую изворотливость, чтобы снять с себя всякое подозрение.

Как раз в этот период он знакомится на одном придворном балу с вдовой некоего заслуженного генерала, дамой уже не первой молодости, но еще красивой и бойкой «обворожительницей», и снова влюбляется в нее, как мальчишка.

Недолго думая, он делает ей предложение и легко получает согласие, тем более, что, судя по тому же, некогда хранившемуся в Гусе-Баташеве портрету, Андрей Родионович обладал незаурядной внешностью. (По рассказам старожилов, помнивших его уже семидесятилетним стариком, лицо Андрей Родионович имел выразительное; на нем ясно отражались и его ум, и его железная воля; лоб у него был широкий; брови тонкие, сдвинутые к широкому носу; губы тонкие; темнорусые с сильной проседью волосы он носил под гребенку.).

Шумно и весело прошла блестящая свадьба, на которую собралась чуть ли не вся столица, и вскоре новобрачные отправились в свое поместье, куда заранее были высланы гонцы с приказанием о «торжественной встрече», которую должны были устроить «новой барыне».

Неизвестно, когда рассказал Андрей Родионович новой жене об ее оригинальном положении «третьей барыни», но из всех имеющихся свидетельств видно, что положение это ее не тяготило, и жили они с барином «душа в душу». По натуре, видимо, это была самая подходящая жена «грозному барину» – она ездила с ним на охоту, любила принимать гостей и не менее строго, чем «сам», взыскивала с провинившихся. Насколько все дворовые любили двух первых «барынь», настолько ненавидели гордую и самовластную «питерскую», которая ни к кому не знала жалости, полновластно господствуя во всей усадьбе.

Но грозовая туча уже висела над «Орлиным гнездом», и скоро разразился удар, от которого вздрогнул сам неустрашимый вельможа. Смерть Потемкина уже сильно поколебала его влияние в столице, но, пока царствовала Екатерина, все стоящие у власти давно и хорошо знали «миллионера Баташева» и благоволили ему по старой памяти. После вступления на престол Павла все круто изменилось. Начались гонения на всех любимцев Екатерины, живших в столице, а затем добрались и до темного прошлого «Баташевского магната».

Везде была своя рука у Андрея Родионовича. Однажды прискакал к нему нарочный с секретным извещением от «благожелателя» из столицы, что назначена «строжайшая ревизия» всех его дел, особенно касающихся слухов о «монетном дворе», находящемся где-то в тайниках баташевской усадьбы. Раньше бы это не смутило грозного владельца – он знал, что никто из дворовых не дерзнул бы донести на него, не исключая и тех рабочих, которые продолжали посменно исчезать в одной из башен парка. Но теперь всем было известно, что положение «владыки» пошатнулось, что и на него могла найтись управа, и здесь-то, по рассказам, и произошло одно из самых страшных деяний Баташева.

Когда на другой день после приезда «эстафеты» очередная смена «ночных» рабочих ушла на свои всегдашние занятия, ей никто не вышел навстречу: барский доверенный еще днем сказал всем, что надо разом покончить со спешным делом, после чего «барин» выдаст всем по 100 рублей и отпустит людей по домам.

Веселые и радостные ходили в этот день рабочие и всем хвастались, что, мол, «скоро сами богатеями будем и уйдем от вас на родную сторону». Такие же веселые шли они и на «последнюю работу», но больше никто их уже никогда не видал… Как в воду канули 300 человек, а управляющим было объявлено, что барин «тех рабочих отпустил домой, а стройку их жертвует своим заводским». Как ни боялись все Андрея Родионовича, но все же пошел кругом возмущенный глухой гул, особенно когда один из двух любимцев барина в тот же вечер в кабаке «сбрехнул», что, мол, теперь хоть сто ревизий приезжай, никто ничего не дознается, все у нас «шито-крыто»…

Все поняли, что не добром исчезли без следа сразу 300 человек, а когда на другой день и проболтавшийся любимец «нечаянно утонул», то ни у кого не осталось сомнения в том, что барин ловко «схоронил концы».

Приехавшая ревизия ничего не смогла открыть, так как никто, действительно, теперь не знал, где искать вход в «подземные хоромы», и хотя показали башню, куда входили рабочие («отпущенные домой и убиравшие парк»), но там оказалась только дверь в сад и больше ничего… Но страшное предание прожило более ста лет, и еще в начале нашего века местные крестьяне рассказывали, будто «барин собственноручно задвинул засовы чугунной двери подземелья, где лежали напившиеся на радостях рабочие, которые и умерли там голодной смертью».

Вскоре после этого звезда Баташева закатилась окончательно.

Через год с небольшим у его смертного одра собрались все три жены со своими детьми и стали просить, чтобы он сам сказал – кому из них он оставляет право распоряжаться своим колоссальным имуществом, поскольку все они были в равной степени «законными». Бывший уже в забытьи, «владыка» открыл глаза и отчетливо произнес: «Той, кто одолеет». Это были его последние слова, последнее благословение…

Предание говорит, что незадолго до смерти хозяина случилось довольно странное происшествие. По случаю какого-то праздника у Баташева был бал, а в саду иллюминация. Когда гости толпой пошли по главной аллее сада смотреть освещение и дошли до находившейся в конце аллеи каменной беседки – видимо, той, что носила имя «павильона любви», – то вдруг на ее крыльце появился огромный черный человек с оскаленными зубами. Все в испуге бросились назад и сообщили об этом Андрею Родионовичу. Услышав это, Баташев страшно побледнел и сказал: «Это смерть моя приходила за мной!»

Умер он в 1799 году, семидесяти трех лет, и похоронен был у престола заводской кладбищенской церкви. Над могилою его поставлен был двухсаженный каменный столб, увенчанный шаром и крестом.

Андрей Баташев был настолько окруженной легендами и слухами фигурой, что описанию его жизни и деяний посвятили свои произведения Евгений Салиас де Турнемир и Андрей Печерский. Салиас в романе «Владимирские мономахи», сохранив верной общую историческую канву повествования, допускает немало вымысла и, похоже, в одном лице объединил обоих братьев Баташевых (у него они Басман-Басановы). Хотя действие книги происходит на заводе в деревне, в которой без труда угадывается Выкса, образ жизни и нрав главного героя принадлежат явно владельцу Гусевского завода. При этом основное внимание Салиаса сосредоточено на описании внутрисемейных интриг.

У Андрея Печерского вымысла в изложении истории «семейства Богачевых» почти нет: он лишь, как мы видим, слегка изменил фамилию героя (причем он, видимо, колебался, под каким именем скрыть Баташева, ибо при первой публикации своего очерка в газете «Афиши и объявления» в 1884 году, он назывался «Семейство Барбашевых»), назвал его Семеном, а Гусевский завод превратился у него в Селезневский. Печерский, вне сомнения, сам бывал в Гусь-Баташеве, многое описал с натуры или по записям устных рассказов еще живых очевидцев. Поэтому очерк Печерского во многом документален.

Самый большой разнобой в фактах и путаница (что, правда, объясняется, возможно, и умыслом авторов) у всех, кто писал о Баташевых, – в описании родственных связей и семейных дел. Но это и не мудрено: при наличии такого количества только «законных» жен, вообще, любвеобильности Андрея Родионовича трудно установить четкие родственные связи между его потомками, характер их взаимоотношений и даже то, кто был законным, а кто – нет, кто был женой, а кто – любовницей.

Но факт остается фактом – из-за весьма сложных и, мягко скажем, неулаженных семейных отношений и столь же запутанного и нерешенного вопроса о наследстве, годы, последовавшие за смертью Баташева, были временем споров, судебных тяжб, дележа огромного состояния заводчика-разбойника. «Одолеть», чтобы стать полноправным наследником-хозяином, никто так и не сумел, и владения Баташева стали приходить в упадок. Говорят, что всевозможные присутственные места были буквально завалены нескончаемыми делами и процессами, что вели между собой законные и незаконные наследники магната. Даже накануне революции последняя владелица Гусевского завода вела нескончаемые тяжбы с сыном из-за имения.

Особенно заметно разорение баташевских владений шло в 20-е – 30-е годы XIX века, и уже через треть столетия после смерти Андрея Родионовича некогда прибыльнейшие производства имели убыток в несколько миллионов рублей. Запустение коснулось дворца и всего имения вельможи-разбойника. Но, несмотря на это, и во второй половине XIX века Гусь-Баташев представлял собой внушительное зрелище.

«…Миновав небольшую деревушку… мы проехали вдоль какой-то каменной постройки, тянувшейся с добрую четверть версты; далее началась массивная ограда во вкусе екатерининских времен; потом мы въехали в довольно узкие ворота, и взорам нашим представился грандиозный дворец. Посредине от двух этажей, а по бокам его идут два одноэтажных флигеля; правый из них отделяет господский двор от заводской базарной площади, посреди которой воздвигнут красивый храм, а левый флигель упирается в то длинное каменное здание, вдоль стены которого мы только что ехали. Правее ворот еще двухэтажный корпус; это заводская контора…» – пишет Андрей Печерский.

Далее он описывает господский дом: огромный, мрачный, вымощенный чугунными плитами коридор нижнего этажа, крыльцо заднего фасада, выходящего в сад, и «превосходный вид» с этого крыльца – усыпанная песком эспланада, края которой убраны бесчисленным множеством цветов: левее – огромные красивые оранжереи, а прямо – грандиозная липовая аллея, в конце которой видны развалины большой каменной беседки. Между оранжереями и восточной стеной склада лежит огромный пустырь, где растут лишь жиденькие деревца да кусты можжевельника – тот самый «страшный сад».

Говоря о внутренних помещениях «барского дома» писатель обращает внимание на «роскошный зал» на втором этаже, «убранство которого великолепно: такие залы нельзя встретить в частных домах: они присущи только царским чертогам». Влево от залы начиналась целая анфилада столь же царских комнат, а за ними уже следовали и жилые покои. Правее был также расположен ряд комнат, но уже во времена Печерского они были необитаемы и представляли «страшное запустение и развалины, незаметные только снаружи».

«Нижний этаж, – продолжает писатель, – по расположению комнат напоминает верхний, а под этим этажом находятся подвалы, частью от времени разрушившиеся, и молва гласит, что из некоторых подвалов когда-то были подземные ходы, выходившие в поле».

Посещавшие Гусь-Железный уже в начале нашего века обращали внимание на сохранившиеся чугунные колонны дома, красивые кованные ажурные ворота усадьбы, грандиозную церковь в стиле «ампир», поставленную, правда, уже после смерти Андрея Родионовича.

Сегодня, к сожалению, мало что из описанных грандиозных построек уцелело, от некоторых даже не осталось и следа, но вот полвека спустя после наблюдений Печерского Л.П. Пекина, пять лет проведшая в Гусь-Баташеве, изучая это удивительное место, писала: «Хотя все постройки, кроме „барского дома“ и несколько флигелей, теперь наполовину разрушены, но все же не потеряли своего стиля и по ним легко восстановить картину прошлого. Целы огромные развалины театра и бесконечных оранжерей, а в каменной, наполовину осыпавшейся стене и сейчас видны маленькие бойницы для пищалей. В конце столетней липовой аллеи, идущей через весь парк от главного крыльца, помещаются развалины „павильона любви“… Недалеко от этих развалин находится полуразрушенная угловая башня, представляющая теперь наполовину осыпавшиеся стены без крыши, а вместо пола, на аршин ниже уровня земли – остатки прогнивших балок, опавшие листья да всякий мусор».

Именно под этой самой угловой правой башней парка и находилось подземелье, куда проваливались неугодные Баташеву люди. Чекина не сомневалась в существовании подземных ходов, о которых и по сей день ходит столько легенд в Гусе-Железном. Причем, по ее мнению, ходы были сделаны там, как в истинном феодальном замке – не только под землей, но и в стенах домов. Последняя владелица Баташева сама рассказывала Чекиной, что, увлекшись еще в молодости рассказами о тайниках баташевского дома, стала выстукивать стены комнат и велела разломать одну из них, где звук ей показался особенно подозрительным – в угловой комнате нижнего этажа направо от подъезда, выходившей на двор. За тонкой кирпичной оболочкой действительно оказалась крохотная комната – площадка с винтовой лестницей в верхний этаж, в бывший кабинет Андрея Родионовича. Около лестницы стоял маленький круглый стол на трех позолоченных львиных лапах, а на нем лежали особой формы шапка, гвоздь и молоток – первый владелец Гусь-Баташева, как мы помним, был не только разбойником и фальшивомонетчиком, но и масоном. Около столика была маленькая подъемная дверь, ведущая в подземную часть здания и, по-видимому, тут помещалась самая «святая святых» владыки дома, ибо этот тайный ход вел куда-то прямо из его кабинета, а стало быть, никто уже не мог проникнуть туда, кроме его владельца. К сожалению, последняя владелица Баташева «побоялась» проникнуть в подземелье и велела снова заложить стену, захватив с собой только оригинальный столик и масонские реликвии, которые Чекина не раз видела на камине в ее кабинете.

Андрей Печерский тоже считал, что молва о подземных ходах, возможно, и справедлива, если принять в расчет время и обстоятельства, при которых жил основатель и первый владелец Гусевского завода, имя которого «и теперь, более полувека спустя, произносится на заводе с каким-то паническим страхом».

Существование подземных ходов и обширных подземелий под усадебным парком подтверждает, по мнению старика-лесничего Квятковского, жившего еще в начале века в Баташеве, и ненормально малый рост старых деревьев «страшного сада» – на что, как мы помним, обращал внимание еще Печерский. По мнению Квятковского, низкий рост и чахлость чуть ли не двухсотлетних деревьев объясняется тем, что под этим местом находятся подземелья, и слой почвы над их каменными сводами не достаточен для нормального питания корней. Это предположение подтверждается, кстати, и тем, что как раз в этом месте земля при ударе издает едва слышимый гулкий звук.

Под всем барским домом, по-видимому, действительно помещались двухэтажные подвалы – больше, чем на 6 аршин глубиной каждый, соединенные широкой каменной лестницей – та самая «подземная часть», о которой с восторгом в начале века говорили археологи. Нижний из подвалов считался «страшным местом», где, по рассказам, иногда появлялись призраки, и никто из прислуги даже днем не решался туда спуститься. Это отчасти объясняет скудость информации о «подземном царстве» Андрея Баташева.

Л. Чекина пишет, что в огромном леднике, который за все лето таял только наполовину, она сама видела верх громадной двери аршина на два ниже уровня земли. Живший у последних Баташевых лет тридцать кучер Григорий рассказывал ей, что лет за пять до своей смерти внук Андрея Родионовича Эммануил Иванович Баташев один год не велел набивать заново ледник, так что к концу второго лета лед растаял до дна и открыл всю чугунную дверь с железными засовами и громадными замками. Тогда «последний Баташев» взял с собой управляющего и его, Григория, и велел кузнецам сбить замки, с фонарями спустился в огромную яму ледника и проник за чугунную дверь, не открывавшуюся почти сто лет. За дверью оказался высокий и широкий подземный коридор, выложенный серым камнем, который привел их ко второй такой же двери с железными засовами, но уже без замков. Но только кучер хотел было отпереть их, как «на барина страх напал» – он бросился бегом назад, велел сейчас же заново запереть на замки «страшную» дверь, а ключи выбросить в озеро.

Он никому не сказал причины своего внезапного страха, но, как полагает Чекина, его напугала возможность встретить за дверью скелеты тех 300 рабочих, которых заморил голодом под землей его дед…

Некоторые авторы, правда, более скептически относятся ко всем баташевским легендам и, в частности, к рассказам про подземные ходы. Так, автор заметки «Еще об „Орлином гнезде“», появившейся в касимовской газете «Красный восход» осенью 1927 года и подписанной «Исследователь», считает, что все, кто писал о Гусь-Баташеве, вторили народной молве, а, мол, руины баташевской усадьбы ничем не напоминают замка-крепости с высокими стенами, башнями и бойницами. Ссылаясь на старожила Гуся, старого садовника Баташева – Спрогиса, он с сомнением пишет и о «громадной чугунной двери», ведшей якобы из ледника в подземные катакомбы… Но в то же время, даже этот «Исследователь» считает, что в рассказах про подземелья и чеканку фальшивых червонцев «нет дыма без огня»: «что-нибудь легло же в основу этой легенды!» И он заключает: «Сейчас еще нет достаточных оснований для того, чтобы определенно признать за плод пылкой фантазии все ужасы, приписываемые „Орлиному гнезду“. Несмотря на их крайнюю фантастичность, точно так же в нашем распоряжении нет ничего, что бы давало повод сильно сомневаться в правдивости того, о чем трактовалось изустно в Гусь-Баташеве».

Поэтому приходится лишь сожалеть, что волна революции не только порушила многие постройки, но и бесследно смыла колоссальный архив Баташева, который до 1917 года, по словам очевидцев, пребывал еще в полном порядкё. Но, как писала в 1927 году касимовская газета, «Великий Октябрь разметал гнездо, пустил по ветру, далеко разогнал злых птенцов хищника». В 20-е годы от бумаг Баташевых остались лишь кучи обрывков, и то не личного, семейного архива, а заводского предприятия – листы конторских книг, счета, накладные, квитанции. Расстреляна была и последняя владелица Гусь-Баташева. Исчез, как уже говорилось, портрет Андрея Родионовича. Летом 1927 года Владимирское губернское управление по делам музеев, разыскивало его, хоть и тщательно, но безуспешно.

И все же оставшиеся постройки бывших обширных владений «мономаха» Баташева вполне подтверждают легенды о былом величии этого вельможи. Даже в конце 20-х годов «многочисленность служебных построек», по словам очевидцев, производила «сильное впечатление». Остатки оранжерей позволяли судить об их грандиозности в прошлом – недаром на них обращали внимание все посетители Гусь-Баташева. Тогда же еще можно было увидеть и спасенные Гусевской школой весьма ценные экземпляры тропических растений. Сохранился и огромный ледник, который обслуживал некогда не только личные потребности владельца и его семьи, но и нужды производства: из этого громадного склепа летом ежедневно отправлялось на завод по возу льда для охлаждения питьевой воды. А если идти от чугунных ворот усадьбы по берегу озера около стены, то под одним из разрушенных флигелей, на уровне земли были видны круглые окна с чугунными решетками, в которые можно было разглядеть верх каменного столба с приделанными к нему заржавленными кольцами и крючьями. Что находилось внизу этого подземелья и где вход в него – никто не знает, но, несомненно, это был застенок, или подземная тюрьма, где томились жертвы беспощадного владыки.