Текст книги "Тайны тысячелетий"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Наши соперники численно превосходили нас, но, будучи членами клуба, должны были устроить собрание, прежде чем решиться на нападение. Большинство благоразумно предпочло ретироваться. Они убрались, и мы вернулись к работе.

Лето принесло долгие светлые вечера, продолжавшиеся до одиннадцати часов, и массу туристов, каждый вечер приходивших посчитать наши золотые слитки. Мы не мешали им в этом.

– Хотел бы я знать, – сказал Морис, – что эти люди делали до того, как в Портбаллинтрэ появились аквалангисты.

Мне также хотелось бы знать, о чем говорили здесь люди в прежние годы. Конечно, мы были главной темой разговоров и сплетен в этом сезоне. Ходили слухи, что мы контрабандой вывезем огромное количество золота в Соединенные Штаты. Школьники говорили между собой, что мы нашли двадцать тонн золота и несколько огромных золотых пушек.

Но факт остается фактом – с нашей смехотворной лодчонкой и оборудованием мы подняли сокровище достаточно ценное для того, чтобы украсить сногсшибательный фильм. Луи нашел рыцарский мальтийский крест, возможно, принадлежавший Фабрицио Спиноле, первому капитану «Жироны», которые был членом этого древнего ордена. Я нашел прекрасную золотую саламандру, украшенную рубинами, и однажды за один день собрал пятнадцать золотых монет. На следующий день Морис нашел еще двадцать, а я – маленький медный гвоздь.

Морское дно очищается

Неделю за неделей мы расширяли территорию наших поисков, продолжая совершать открытия, поскольку море раскидало обломки кораблекрушения на большой площади. Но где бы мы ни искали, удача везде сопутствовала нам. Я нашел астролябию, навигационный прибор для определения положения солнца и остатки заряженного ружья. Рядом я подобрал самую необычную из наших находок – кусок кварца длиной около двух дюймов, закрытый серебряной пробкой. Позже мы поняли, что это флакон для духов; его благородный владелец вытряхивал ароматную жидкость и смачивал ею свои усы, когда стоял под ветром, несшим со стороны трехсот закованных в цепи гребцов запах пота.

Каждый вечер, обозревая собранные за день трофеи, я дивился чрезвычайным усилиям и находкам моих коллег. Например, ловкости Франсиса: он залез в дыру, из которой торчали только ступни его ног, а когда выбрался оттуда, в его мешке лежали два сабельных эфеса и три звена золотой цепи.

Морис полностью изменил подводный пейзаж. Он утверждал, что проложил самую настоящую автотрассу, и это была правда. Каменные блоки весом в две или три тонны сдвигались в сторону при помощи связок подъемных мешков, образуя самый настоящий бульвар. Сам Морис заполз под большой плоский камень и обдувал дно при помощи воздушного шланга, пытаясь найти рубины, выпавшие из найденного им ранее драгоценного кулона.

Луи работал на большом участке, засыпанном камнями и песком. Всегда спокойный и методичный, он, тем не менее, действовал подобно некоему природному катаклизму. Копая, поднимая рычагом камни, сметая мусор своей не знающей усталости левой рукой, он мог просеять за день три кубических метра донного материала. В его сумке для находок были две золотые монеты, кольцо, украшенное бриллиантами, рубин и куски серебряных кубков. Вероятно, на этот участок, ядрах в тридцати от основного места крушения, принесло большой обломок корабля, прежде чем он успел затонуть.

Когда Марк не занимался своей камерой, то искал свинец. Он находил только его, но повсюду. Если мы оставляли где-нибудь на дне пустой мешок, то вернувшись, обнаруживали его полным – свинцом. Марк следовал за нами, проверяя раскопки и упрекая за каждый кусок свинца, который нам не удалось обнаружить.

– Для археолога, – утверждал он вполне справедливо, – фрагмент свинцового ядра может сказать так же много, как сундук с дублонами.

Наша коллекция монет все пополнялась. Она уже была представлена чеканами всех монетных дворов того времени из Испании, Неаполя, Португалии и Нидерландов. На монетах были отчеканены имена Фердинанда и Изабеллы; Карла V, императора Священной Римской империи, и его сына, Филиппа II Испанского. И все же самыми ценными были предметы повседневного обихода, которые с каждым днем увеличивали наши познания о жизни XVI века. Среди находок было много предметов религиозного культа: золотые медальоны с именами святых, серебряное распятие, возможно, принадлежавшее священнику, и простые оловянные медальоны с изображением Христа или Богоматери, которые напоминают нам о судьбе галерных рабов, сжимавших в руках эти образки, когда сковывавшие каторжников цепи тянули их ко дну.

Шрамы, оставленные летней баталией

Самые красивые драгоценности были обнаружены в последние дни. Луи нашел две барочные броши из прекрасно обработанного золота, украшенные жемчугом, но в каждой из них центральный камень был потерян. Как-то раз, копаясь под валуном, я нашел целую брошь, блестящую, как новая, с камеей из лазурита, изображавшей профиль римского императора. Под этим же валуном после трехчасовой работы я отыскал еще четыре броши, все разные. На них явно были изображены некоторые из двенадцати цезарей. Современные мастерам, вырезающим камеи, пока еще не удалось превзойти уровень, достигнутый мастерами Ренессанса, создавшими эти шедевры.

Сейчас, в конце сентября, изорванные в клочья водоросли развевались, как знамена после битвы. Лето прошло; туристы уехали. Порт опустел. Даже Крошка Джон променял нас на детский сад.

Мы гордились 2800 часами работы под водой. Мы пахали около пяти месяцев; потревоженная территория стала неузнаваемой. Дно было в глубоких ранах – следах наших раскопок. То, что прячет море, оно прячет хорошо. Но мы изучили один за другим его трюки и отобрали у него сокровища и те скромные предметы, которые оно охраняло почти четыре столетия.

Пора убирать наше снаряжение, спускать лодку, наносить последние находки на карту, каталогизировать, фотографировать и публиковать наши находки, очищать последние из наших ста сорока золотых и шестисот серебряных монет. Потом, так же, как Крошка Джон, мы должны преодолеть очарование прошлого, сокровищ и моря, чтобы вернуться в мир серьезных вещей.

Андрей Колпаков
Обреченная на славу

«Помоги себе сам, и Господь тебя не оставит». Эта надпись выбита на медной окантовке штурвала, найденной на палубе корабля «Алабама», некогда принадлежавшего Конфедерации Американских Штатов и сто двадцать лет пролежавшего на дне Ла-Манша. Французские тральщики, очищающие пролив от обломков времен второй мировой войны, долгие годы пытались найти этот корабль. Его поиски даже стали частью программы подготовки моряков. Наконец в октябре 1984 года, в семи морских милях от побережья Франции тральщик «Сирс» под командованием офицера Бруно Дюкло обнаружил неизвестное затонувшее судно. За борт опустили оборудованный фотокамерами небольшой подводный аппарат с дистанционным управлением, а вскоре за ним последовали аквалангисты. В водной полутьме возвышалась железная труба, рядом с кораблем был рассыпан уголь, и кое-где попадались изделия из фарфора, которые позже, как выяснилось, оказались стаффордширским фарфором середины XIX века. Итак, обнаружен корабль прошлого столетия, но какой? На обоих континентах начался ажиотаж.

Представители французского военно-морского флота пригласили Макса Геру, отставного капитана, а ныне археолога, чтобы он помог в разрешении вопроса, действительно ли найдена «Алабама»? А если так, то кому она должна принадлежать теперь? На нее претендовали Соединенные Штаты, Великобритания и Франция. Некоторые американцы видели в «Алабаме» символ чести южан и требовали вернуть этот памятник им. Англичанам, строившим в свое время этот корабль, нужны были отдельные предметы с «Алабамы», поскольку они намеревались воссоздать точную копию корабля и выставить ее для обозрения в одном из доков Ливерпуля. Однако предмет их споров находился в двенадцатимильной полосе французских территориальных вод, и жители Шербура считали «Алабаму» и связанные с ней события такой же частью французской истории, как и американской.

Для проведения исследовательской работы была создана ассоциация «Пароход конфедератов „Алабама“», которую возглавил Улан Боннель, будущий президент Французской комиссии по морской истории. Летом 1988 года, когда дипломаты еще не закончили дискуссии, ученые получили от Министерства культуры Франции разрешение на обследование погибшего корабля. К группе подключились американские эксперты Уильям Стилл и Гордон Уэттс из университета Восточной Каролины.

Водолазные работы в холодном Ла-Манше удавалось проводить только в начале лета и только две-три недели. Скорость течения, направление которого к тому же меняется четыре раза в сутки, достигала в проливе трех-четырех узлов, и аквалангисты могли работать только час между приливом и отливом и затем еще два пятнадцатиминутных промежутка.

Расчистка корпуса выматывала все силы, но постепенно очертания корабля становились все четче. Он лежал с тридцатиградусным креном на правый борт. За сто двадцать лет приливно-отливные течения нагромоздили около нее горы песка и обломков ракушек, частично защищавшие корпус. Однако некоторые секции корабля все же были полностью разрушены.

Исследователям помогали опытные аквалангисты-добровольцы из двух местных водолазных клубов – Спортивной ассоциации морских доков (ASAM) и Шербурского клуба пловцов (CNP). Однако даже опытным водолазам было трудно работать на глубине в сто восемьдесят футов, азотный наркоз затуманивал мозг и приводил к быстрой усталости. На вопрос о точном диаметре трубы парохода аквалангисты называли цифры от восьми до тридцати дюймов.

Военные водолазы «Сирса» подняли на поверхность медную трубу от печки из камбуза и бронзовые полосы, служившие направляющими для вертлюжной пушки, а также, наряду с буфетной утварью, различные изуродованные части паровой машины. Были найдены якоря и наконец обнаружен штурвал с девизом корабля. Не оставалось сомнения, что затонувшее судно – «Алабама».

Через две недели после начала исследований Макс Геру смог набросать план погибшего корабля, сопоставляя его с оригинальными чертежами, полученными из Англии. В этой головоломке совпадало не все. Скорость развития механики и металлургии в середине шестидесятых годов XIX века поражает воображение, она была подобна взрыву. К тому же «Алабама» строилась в секрете, ее спецификации намеренно искажались, да и спуск корабля на воду состоялся в спешке.

19 июня 1988 года, в 124-ю годовщину сражения, Макс Геру наконец-то собственными глазами увидел корабль с борта трехместной исследовательской подводной лодки. Голубой экран сонара вспыхивал красными и оранжевыми пятнами, и, следуя его показаниям, Генри Саллис, управлявший лодкой, вел ее над пустынным песчаным дном, усыпанным галькой и раковинами мидий, к расплывчатой, покрытой водорослями массе, которая при ближайшем рассмотрении оказалась двухлопастным винтом «Алабамы». Два часа Геру, как зачарованный, смотрел через иллюминатор на освещенный прожектором корпус, снова и снова сопоставляя в уме увиденное с чертежами. А вокруг из-под камней выглядывали крабы и омары.

3 октября 1989 года Франция и Соединенные Штаты подписали историческое соглашение о создании Объединенного французско-американского научного комитета по изучению «Алабамы». В комитет вошли по два делегата от каждой стороны плюс эксперты с обоих берегов Атлантики. Следующие четыре летних сезона ушли на то, чтобы расчистить корабль. Подача со дна песка и обломков производилась при помощи аппарата с дистанционным управлением, предоставленным французской национальной электрической компанией «Электрисите де Франс».

В сезон 1993 года были найдены бразильские монеты, подтверждающие, что «Алабама» ходила в Байю. Же Геньон, водолаз из Шербурского клуба, обнаружил зуб кашалота – свидетельство увлечения кого-то из матросов резными костяными украшениями. Из глубины один за другим появлялись самые разнообразные предметы, спаянные временем и ржавчиной и с трудом поддававшиеся разделению: уключины, свинцовые грузы, использовавшиеся для промера глубины, – технические новинки и инструментарий мореходов индустриального века. Среди поднятых изделий были три корабельных фарфоровых унитаза, украшенных идиллическими сценами.

После многочисленных попыток с морского дна наконец подняли пушку Блэйкли. Однако все это было только частицей великого корабля. Корпус «Алабамы», попрежнему сохраняющий археологическую ценность, поднять из глубин Ла-Манша оказалось невозможно…

Федератам нет места на океанах

В 1862 году флот федерального правительства Севера блокировал порты конфедератов, и для противодействия этой блокаде стратеги Юга задумали построить флот быстроходных крейсеров, который мог воспрепятствовать судоходству Союза в открытых морях, уничтожая «купцов»-янки, и заодно выманил бы союзные корабли из южных портов. Самым мощным из дюжины крейсеров, предназначенных для конфедератов, стала «Алабама». Она никогда не бросала якорь в портах южан, однако, действовала согласно приказу «атаковать, принуждать сдаться, топить и захватывать» торговые суда федерального правительства. За 22 месяца Гражданской войны в Америке прошла 67 тысяч морских миль, уничтожила и захватила 64 торговых судна и военных корабля северян и посеяла в трех океанах такой ужас, что суда федератов слетались в нейтральные порты, как вспугнутые птицы, едва заслышав о ее приближении. Капитан «Алабамы» Рафаэль Семмес писал, что она обладала «грацией лебедя», но атаковала, как хищник. Многие суда, ходившие под флагом Союза, не вернулись после войны в порты приписки, и некоторые историки утверждают, что торговый флот Соединенных Штатов полностью восстановить так и не удалось.

Еще долго после окончания Гражданской войны история «Алабамы» будоражила умы и сердца. В 1872 году международный арбитраж в Женеве обязал Великобританию выплатить Соединенным Штатам 15,5 миллиона долларов компенсации за уничтожение кораблей и грузов «Алабамой» и другими конфедератскими рейдерами английской постройки.

«Энрика» становится «Алабамой»

Построенная в Англии, недалеко от Ливерпуля, на верфи «Джон Лэйрд, сыновья и компания», «Алабама» была спущена на воду в реке Мерси под номером 290 и первоначально окрещена «Энрикой». Великобритания в войне Севера и Юга формально соблюдала нейтралитет, но многие из ее граждан поддерживали конфедерацию, поскольку их ткацкие фабрики зависели от американского хлопка. Однако англичане не могли легально передать военный корабль конфедератам, это явилось бы нарушением международных правил нейтралитета, и «Энрика» вышла из Ливерпуля под видом коммерческого судна. Было объявлено, что она пройдет небольшие морские испытания, а для пущей убедительности на нее даже посадили группу «дам и джентльменов».

Однако вместо того, чтобы вернуться на верфь, «Энрика» высадила пассажиров в низовьях реки и направилась в океан. Быстроходный и мощный крейсер с двумя паровыми двигателями, она одновременно была снабжена тремя мачтами, сочетая таким образом возможность использования парусов и пара. Ее корпус из отборного дуба по днищу обшили медными листами. Под паром она могла развивать скорость в тринадцать узлов, а когда ставились паруса, дымовая труба задвигалась в трюм и винт поднимался из воды, что позволяло улучшить мореходные качества корабля.

«По-моему, это самый прекрасный корабль, когда-либо бороздивший море», – писал служивший на нем старшим помощником лейтенант Джон Макинтош Келл из американского города Дариена. На Терсейре, одном из Азорских островов, «Энрику» подготовили к военным действиям, погрузив на борт большое количество продовольствия и угля, а также установив пушки. Развитие военно-морской техники, в том числе артиллерийской, в то время находилось на переломе, поэтому выбор орудий отличается пестротой: шесть традиционных 32-фунтовых пушек, стреляющих ядрами, и две вертлюжных, одна из которых, 110-фунтовая нарезная пушка Блэйкли, стреляла снарядами. Это уже была артиллерия будущего. На Азорах на борт корабля поднялся капитан Рафаэль Семмес, маленький, жилистый, суровый человек, щеголявший каштановыми закрученными усами, которые он так сильно помадил, что команда прозвала его «Старый пчелиный воск». Семмес родился в штате Мериленд, потом переселился в Мобил в Алабаме и питал особую неприязнь к янки из Новой Англии. Его помощник, старший лейтенант Келл, высокий и стройный, с окладистой бородой, которая должна была подчеркивать солидность поста своего хозяина, по общему мнению матросов, был справедливым человеком.

В одно воскресное утро над кораблем, переименованным в «Алабаму», взвился флаг конфедератов; духовой оркестр грянул гимн «Дикси», и все присутствовавшие при этом событии сотрясли криками палубу крейсера. Следует заметить, что корабельную команду, 120 человек, по большей части набранных из матросов, пришедших на «Энрике», составляли главным образом англичане, «неисправимые молодые негодяи» из Ливерпуля, как называл их лейтенант Келл, но было также несколько канадцев и один португалец – стюард по имени Антонио Бартелли. Все матросы больше интересовались высокой оплатой и призовыми деньгами, чем флагом и страной, которым служили. Однако эта разношерстная компания при всей своей вульгарности не была лишена некоторой утонченности. У моряков была библиотека, им читали лекции, организовался хор, разыгрывались пьесы. Игра в шахматы и триктрак шла «на всю катушку», как писал в своих мемуарах лейтенант с «Алабамы» Артур Синклер, однако карты находились под запретом. Отдыхая от военных действий и корабельных работ, матросы ловили рыбу, плавали, ходили под парусами и подсчитывали призовые деньги – это было их «любимое развлечение». По вечерам раздавались звуки скрипок, гитар и голосов. В восемь склянок наступала тишина, люди расходились на вахту или по своим койкам – мечтать о доме.

«Итак, ребята… – сказал Семмес на первой поверке, – мы намерены жечь и топить торгашей-янки. Призовые деньги будут делиться поровну… Любой из вас, кто считает, что не может стоять у орудия, пусть убирается». И «Алабама» вышла в Северную Атлантику, навстречу дурной славе.

«Мы жили почти всецело на свои призы, – писал Келл. – Получив все, чего хотели, мы поджигали захваченное судно и устремлялись на поиски другого».

Газеты северян возмущались, проклинали «Алабаму» и другие конфедератские рейдеры, называя их «пиратами» и «грабителями», действующими вне правил войны. Семмес, скрупулезно следивший за текущими «призовыми законами», горячо опровергал эти обвинения.

В начале 1863 года, направляясь к Галвестону, штат Техас, «Алабама» впервые столкнулась с вооруженным врагом – кораблем федерального правительства Соединенных Штатов «Гаттерас», железным колесным пароходом. Под крики Семмеса «Задайте этим негодяям!» «Алабама» за тринадцать минут разделалась с противником, затем высадила плененных янки на Ямайке и направилась к Южной Африке.

Гидеон Уэллс, военно-морской министр правительства президента Авраама Линкольна, послал в преследование восемнадцать кораблей, при этом пожаловавшись: «Досадно, когда вся мощь нужна лишь для поддержания блокады, глупо отправлять так много лучших сил на явно невыполнимое задание – обшаривать обширный океан в поисках этого волка из Ливерпуля».

В мае 1863 года, примерно в то время, когда Роберт И.Ли вел свою армию к Геттисбергу, «Алабама» бросила якорь в бразильском порту Байя, поскольку нуждалась в ремонте и пополнении запасов. Затем она снова вышла в океан и увеличила и без того немалый список своих жертв. Причалив в бухте Салданья, недалеко от южноафриканского города Кейптауна, члены команды обнаружили, что их считают героями. Один из восхищенных местных чиновников даже устроил для Келла охоту на страусов. Но поведение команды на берегу приводило в бешенство Семмеса, который жаловался Келлу, что матросы «бесчестно не соблюдают свои контракты, они лжецы, воры и пьяницы».

По морям, омывающим Азию, слухи о рейдере разлетались быстрее ветра. В Нью-Харборе, неподалеку от английской колонии Сингапур, куда «Алабама» зашла для передышки, напуганные малазийцы прозвали ее «каппал ханту», что значит «призрачный корабль», потому что она обычно появлялась как бы из ниоткуда. И напуганы были не только местные жители. Из восемнадцати стоявших в гавани американских «купцов» примерно половина в течение нескольких дней снялась с якоря, чтобы избежать нападения.

Барк «Мартабан», шедший под английским флагом с грузом риса, Семмес перехватил, поскольку знал, что тот принадлежит янки. Капитан Самуэль Пайк говорил с несомненным акцентом жителя Новой Англии и, несмотря на английские регистрационные документы, не смог предъявить торговый патент «Мартабана». Тогда Семмес заявил, что его «не проведут никакие поддельные бумаги», и приказал сжечь барк.

Последний парад «Алабамы»…

В начале 1864 года «Алабама» покинула Индийский океан и направилась в Европу. К этому времени армии американского Юга были разбиты под Геттисбергом и Виксбургом и мониторы Союза патрулировали Миссисипи.

«Мы похожи на хромого охотника, ползущего домой после долгого преследования», – писал Семмес в своем дневнике. Когда рейдер 11 июня 1864 года причалил в гавани Шербура, большая часть запасов пороха на нем оказалась испорчена, и корабль, по замечанию Келла, был «разболтан по всем стыкам, образовалась масса щелей и медь на днище топорщилась завитками».

13 июня пришли зловещие новости: в Шербур направляется 1030-тонный корабль Союза «Керсардж». Его капитан, Джон Уинслоу, был не в ладах со своим командованием, но стремился продвинуться по службе. Он помнил Семмеса по Мексике, когда они воевали на одной стороне и даже жили в одной комнате. 14 июня «Керсардж» появился около Шербура.

У Рафаэля Семмеса было три выхода: он мог попытаться увести «Алабаму», несмотря на имевшиеся у нее серьезные повреждения. Он мог бросить корабль во французском порту, рассудив, что тот послужил уже достаточно. Он мог драться.

Некоторые историки утверждают, что решение Семмеса было чисто рыцарским жестом. «По крайней мере, Семмес смог нанести еще один удар в честь военно-морского флота конфедератов», – пишет Джон Тэйлор в своей книге «Конфедератский рейдер: Рафаэль Семмес с „Алабамы“». Другие настаивают, что он недооценил безнадежность положения и легкомысленно пожертвовал людьми и кораблем. Как бы там ни было, в тот день Семмес рвался в бой. «Мистер Келл, – сказал он своему лейтенанту, указывая на союзный флаг, – я устал бегать от этой вызывающей тряпки!».

«Алабама» загрузилась углем. Матросы отшвабрили палубы, надраили медные детали, наточили палаши и абордажные сабли. Разношерстная компания с верфей Ливерпуля, никогда в глаза не видевшая американского Юга, приготовилась рискнуть за него жизнью, распевая:

 
Мы к дому стремимся, рванем через море,
И берег английский откроется вскоре,
Но чтобы на землю родную ступить,
Должны мы  «Керсарджа»  сперва потопить.
 

«Керсардж» притаился недалеко от гавани, ожидая реакции своего противника. В Шербуре поговаривали, что корабли Союза используют для защиты корпуса тяжелые цепи, пропуская их поверх бортов, так что они служили до некоторой степени броней. Если Семмес и слышал об этом – а есть свидетельства, что это так – то он предпочел игнорировать подобные разговоры.

Семмес наставлял команду перед боем: «Имя вашего корабля будет упоминаться повсюду, где существует цивилизация. Позволим ли мы запятнать это имя поражением?»

«Никогда!» – прозвучал ответ в сотню голосов.

Несколько дней газеты судачили о приближающейся морской дуэли, и в Шербур прибывали тысячи зевак. Много народу приехало на открытие нового казино. На своей роскошной яхте «Дирхаунд» явился с семьей английский текстильный магнат Джон Ланкастер.

В теплое воскресное утро 19 июня «Алабама» выскользнула из порта, сопровождаемая бронированным французским фрегатом, флотилией малых судов и небольшой парусной лодкой, на которой, как полагали, находился Эдуард Манэ, позже написавший картину, изображавшую баталию между двумя кораблями. Когда распространился слух, что «Алабама» отправилась навстречу своей судьбе, церкви в городе опустели и на берегу выстроились в линию около 15 тысяч зрителей.

Уинслоу приготовил к бою орудия «Керсарджа» и ждал. Когда он уже был готов поверить в то, что противник сбежал, впередсмотрящий закричал: «Он вышел и направляется к нам!»

Готовясь к бою, матросы «Алабамы» посыпали палубу песком – кровь, проливающаяся в бою, делала ее скользкой. Уинслоу отвел «Керсардж» еще на две мили от берега, чтобы быть подальше от французских территориальных вод и иметь возможность отрезать «Алабаме» отход, если она попытается скрыться во французском порту. Противники сблизились до расстояния в четверть мили. После пятнадцати минут неэффективной стрельбы снаряд с «Алабамы» пробил фальшборт «Керсарджа» и взорвался на квартердеке. Другой прошил его ахтерштвень, но не взорвался. Это стало переломным моментом в сражении, Семмес вскоре понял, что его дела плохи. «Наш снаряд, – писал он позже, – хотя и пробил борт врага, нанес ему только небольшие повреждения».

Очередной выстрел с «Керсарджа» разнес рулевое устройство «Алабамы». Еще один снаряд разорвался около кормовой вертлюжной пушки, убив или ранив почти половину орудийной прислуги. Осколок снаряда распорол правую руку Семмеса, находившегося на палубе, но он не покинул своего поста. Матросы, мокрые от пота и черные от пороховой копоти, уже разделись до пояса. Корабли, окутанные дымом, кружили на небольшом расстоянии друг от друга, по вспоминаниям одного из моряков, «как две мухи, ползающие по краю чайного блюдца». Зеваки из Шербура не могли разглядеть происходящее, но слышали пушечную пальбу и видели плывущие над Ла-Маншем облака дыма.

Сражение шло сорок пять минут, когда очередной снаряд пробил правый борт «Алабамы», разрушив угольный бункер. Давление пара упало. Вода едва не заливала топки. Келл ринулся в трюм и обнаружил, что вода врывается через дыру, в которую могла бы пройти лошадь. Через несколько минут после полудня Семмес сдал корабль, приказав Келлу спустить флаг. «Нет никакого смысла отправляться на дно, – сказал он, – к тому же палубы усеяны нашими доблестными ранеными».

После того, как наиболее сильно пострадавших отправили в шлюпке на «Керсардж», раздался крик: «Покинуть корабль, покинуть корабль!» Хватая куски рангоута и деревянные обломки, люди прыгали в холодную воду, пытаясь не попасть в водоворот, оставляемый тонущим кораблем. Стюард капитана, Бартелли, заботливо помогший Семмесу снять башмаки, погиб. Он не умел плавать, но никому не сказал об этом.

«Алабама» быстро оседала в Ла-Манше с дифферентом на нос. Семмес, Келл и остальные офицеры, за исключением утонувшего помощника корабельного врача, доктора Льюэллина, были спасены. Келла везли в одной из шлюпок с «Дирхаунда», и добравшись до яхты, он увидел там бледного как смерть капитана, выглядывавшего из люка.

В бою погибло девять человек и двадцать один получил ранения. Еще двенадцать утонули. «Керсардж» потерял только одного, матроса Уильяма Гоуэна из Нью-Йорка, умершего в Шербурском военно-морском госпитале. Его похоронили на городском кладбище рядом с Джеймсом, королем Ирландии, и Джорджем Эпплби из Нью-Брунсвика, моряком с «Алабамы». Так закончилось одно из самых романтизированных морских сражений XIX века. Это была последняя артиллерийская дуэль эпохи деревянных кораблей, когда враги смотрели друг на друга в упор через прицелы не всегда надежного оружия и, следуя рыцарским традициям, проявляли милосердие к выжившим и оказывали подобающую честь пленным офицерам.

«Дирхаунд» в ту же ночь достигла Саутгемптона. С Семмесом в Англии носились, как с героем. Английская пресса писала: «На большой глубине, в водах Нормандии, лежит славный корабль „Алабама“, некогда быстроходный морской разбойник, а теперь всего лишь груда разбитого железа и дерева»…

Французы, как и американцы, всегда сочувственно относились к побежденным. Возможно, поэтому жители Шербура с такой сердечностью приняли «Алабаму» и капитана Рафаэля Семмеса. До сих пор здесь в каждой семье хранится своя история, своя газетная вырезка с описанием сражения. С городского кладбища, от обелиска в память о погибших моряках, над крышами Шербура можно увидеть волнолом, поднимающуюся над океаном дымку и представить, как все было в тот исторический день.

«Помоги себе сам, и Господь тебя не оставит»… Рафаэль Семмес обеспечил себе возможность продолжить службу в коммерческом флоте Соединенных Штатов. А «Алабама» погибла. Честь, чувство долга, отвага – кто бы мы ни были – французы, американцы, англичане или просто люди, чтущие прошлое, – эти качества по-прежнему трогают наши сердца.