Текст книги "Азбука для несовершеннолетних"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Лицемерие

– отрицательное моральное качество, состоящее в том, что заведомо безнравственным поступкам приписывается моральный смысл, возвышенные мотивы и человеколюбивые цели.

«Дорогой читатель! Позволь мне быть с тобой вполне откровенным. Я вовсе не намерен читать тебе нравоучения, наставляя, как должно и как не должно себя вести, объясняя, что хорошо и что плохо. Во-первых, кто я такой, чтобы обращаться к тебе подобным образом? Знаний и природной мудрости у меня едва ли больше, чем у тебя. Поведение мое тоже не безупречно. К тому же я знаю, что человек ты образованный, добрый, умный и искренний; ты поймешь меня правильно. Поэтому не стану с тобой лицемерить и скажу, что лицемерие – на самом деле вовсе не такое зло, каким его пытаются представить иные моралисты.

Мне кажется, я просто уверен, что оно органически присуще человеческой природе. И не только человеческой. Известно, например, что у животных, помимо чисто физических приспособлений для обороны – зубов, когтей, панциря, – существует еще один вид защиты. Возьмем американского опоссума. Если на этого зверька нападают, он валится на бок и очень натурально прикидывается мертвым. Преследователь, несколько раз обнюхав его распростертое тело, обычно удаляется. Спустя несколько минут «труп» оживает и возвращается к своим занятиям. Разве это не притворство, не лицемерие?

А в мире людей как обойтись без лицемерия? Ты мне не веришь? Так послушай, что говорят по этому поводу всемирно признанные авторитеты. «Надо признаться, что, живя в свете, каждый из нас вынужден время от времени притворяться», – пишет известный французский моралист Шамфор. «Общество состоит из одних только личин», – вторит ему еще более известный моралист Ларошфуко, и он же продолжает в другом месте: «Сколько лицемерия в людском обычае советоваться! Тот, кто просит совета, делает вид, что относится к мнению своего друга с почтительным вниманием, хотя в действительности ему нужно лишь, чтобы кто-то одобрил его поступки и взял на себя ответственность за них. Тот же, кто дает советы, притворяется, будто платит за оказанное доверие пылкой и бескорыстной жаждой услужить, тогда как на самом деле обычно рассчитывает таким путем извлечь какую-либо выгоду или снискать почет».

Почему опоссуму можно защищать себя притворством, а человеку нельзя? Разве не лицемерит тот человек, который, сидя у постели тяжелобольного, убеждает несчастного, что дело идет на поправку, что выглядит недужный значительно лучше, чем прежде; душа его при этом, возможно, кровью обливается, но губы растянуты в притворной улыбке, а язык произносит лживые слова. Но разве мы станем осуждать его за неискренность? Мы его и лицемером-то не назовем.

Почему? А потому, что лицемерие – понятие весьма субъективное. Если нам не нравится человек, мы зовем его лицемером. А если нравится, мы даем ему другие определения: вежливый, тактичный, обходительный».

Однако, дорогой читатель, давно пора прервать обращающегося к тебе человека и из соавторов исключить. Прежде всего потому, что он самый отъявленный лицемер, а ждать от лицемера откровенного рассказа о лицемерии, как ты понимаешь, неосторожно. Ты хочешь доказательства? Изволь.

Во-первых, человек он скрытный; ведь, высказываясь как бы от моего имени, он хотел утаить свое собственное. Во-вторых, он притвора; он далеко не так откровенен, как представляется, и сведущ он, намного более сведущ, чем хочет выглядеть в твоих глазах. В-третьих, он льстец. Он называет тебя образованным, добрым, умным и искренним. Но, сам посуди, откуда ему может быть известно, каков ты, читатель, есть на самом деле. А, может, ты заключаешь в себе прямые противоположности тем поистине завидным качествам, которые он перечислил. Стало быть, он льстит тебе, стремясь завоевать твое благорасположение.

Но это еще полбеды. В конце концов, многие авторы, обращающиеся с прямым разговором к читателю, в известном смысле скрытны, притворны и льстивы. Однако он еще и лукав, наш «соавтор». Он сообщает тебе лишь половину правды, ту, которая ему удобнее, а другую половину сознательно от тебя утаивает. Да, Шамфор действительно писал, что, «живя в свете, каждый из нас вынужден время от времени притворяться». Но на этом французский моралист не останавливался и продолжал: «Однако честный человек притворяется лишь по необходимости или чтобы избежать опасности. В этом его отличие от плута – тот опережает события». Как видишь, добавление это немаловажно, ибо отграничивает вынужденное, «оборонительное» притворство от притворства «наступательного».

Наконец, он коварен, этот обращавшийся к тебе самозванец, ибо под показной доброжелательностью скрывает злой умысел, а именно: стремление во что бы то ни стало убедить тебя в том, что лицемерие – не зло, а безобидная защитная реакция человека. Но это не так, и ни один из моралистов подобного никогда не утверждал. Напротив, исследуя лицемерие как свойство человеческой натуры, они неустанно подчеркивали его опасность, предостерегали против его трудноразличимости, вероломства: «Льстецы, быстро вошедшие в доверие, – говорил Аристотель, – это вовсе не друзья, хотя кажутся друзьями... Для дружбы необходимы верность и надежность, а дурной совсем не таков». В. Даль в своем словаре назвал лицемерие «гнусным пороком», а великий Данте поместил этот грех в восьмой, по глубине предпоследний круг своего «Ада»; льстецы там «влипли в кал зловонный», а лицемеры влачат на себе тяжелейшие свинцовые мантии.

Однако предвижу твое недоумение. О чем же, в сущности, речь? О лицемерии? Или о скрытности, притворстве, лести, лукавстве, коварстве? Ведь качества эти весьма различны. Скрытный человек, например, совсем не обязательно будет льстивым, притворный – коварным и так далее. И неужели все это следует считать лицемерием?

В том-то и дело, что следует. И не только потому, что все эти качества в словаре В. Даля так или иначе увязываются с лицемерием; в том числе даже скрытность, которую Даль определяет как «меньшую степень лицемерия». Беда в том, что эти степени с легкостью переходят одна в другую, и чем незаметнее переход, тем опаснее он для окружающих.

Посмотри, как стремительно и незаметно произошел он в известной басне о Вороне и Лисице. Сначала в ход была пущена лесть, дабы усыпить бдительность Вороны: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки!..» «И, верно, ангельский быть должен голосок!» – это уже не просто лесть, а следующая степень лицемерия, лукавство (голосок-то в клюве вместе с сыром), от которого Лиса тотчас переходит к коварству: «Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица, при красоте такой и петь ты мастерица, ведь ты б у нас была царь-птица!» Как видишь, различные стадии лицемерия здесь так точно и органично переплетены между собой, так полно взаимодополняются, так ловко обслуживают злой Лисицын умысел, что... «Сыр выпал – с ним была плутовка такова».

Лицемерие можно уподобить прогрессирующей болезни, первым симптомом которой будет скрытность, а кризисом – коварство, за которым закономерно последует деятельный исход – подлость. Скрытный человек совсем не обязательно будет коварным, хотя доброжелательным мы все же не сумеем его назвать, не рискуя обмануться. Человек, который что-то прячет в себе от других, уже как бы предрасположен к лицемерию; тут нам приходится согласиться с В. Далем. Но коварный, для того чтобы вполне насладиться плодами своего коварства, обязан быть и скрытным, и притворным, и льстивым, и лукавым. Ибо прежде всего он должен скрыть корыстный расчет или злой умысел, возникающие на соответствующих стадиях «болезни лицемерия».

Без этих расчета и умысла лицемерия в собственном смысле слова еще нет. Поэтому человека, который обманывает тяжелобольного, улыбается и бодрится возле его постели, вместо того чтобы огорчаться и сострадать, мы назовем не лицемером, а притворой, обманщиком, но обманщиком из самых добрых побуждений. Иное дело, если за этим обманом скрывается корыстный расчет или злой умысел. Представь себе, твой друг неожиданно стал плохо выглядеть: побледнел, осунулся, пожелтел лицом. А ты, вместо того чтобы обратить его внимание на эту явно нездоровую перемену, станешь расхваливать его внешний вид, при этом рассуждая: 1. «Не стану ему об этом говорить, а то еще обидится на меня». Или: 2. «Навру ему, а то он пойдет к врачу, и наша поездка сорвется». Или: 3. «Так ему и надо! Чем красноречивее я ему солгу, тем позже он обратится к врачу и тем хуже ему будет». Это уже будет лицемерием, причем лицемерием прогрессирующим: от трусливой лести (1) к своекорыстному лукавству (2) и, наконец, к коварной подлости (3).

Лицемерие тем опаснее, что самые подлые намерения оно прячет за благороднейшими словами и дружелюбнейшими внешними действиями; пороки обряжает в добродетели, ложь выдает за истину. «Ложь иной раз так ловко прикидывается истиной, – замечает Ларошфуко, – что не поддаться обману значило бы изменить здравому смыслу». Так уж устроен человек, что здравый смысл его ориентирован на добро, а не на подлость. И потому человек легко поддается обману.

Двуличие – вот основное оружие лицемера. Недаром Данте в своей «Божественной комедии» воплощением лицемерия сделал великана Гериона: «Он ясен был лицом и величав спокойством черт приветливых и чистых, но остальной змеиным был состав. Две лапы, волосатых и когтистых; спина его, и брюхо, и бока – в узоре пятен и узлов цветистых».

Как ты думаешь, чем отличается подхалим от льстеца? Прежде всего тем, что подхалим очевиден нам в своих намерениях. Подхалимство – раболепствующая лесть, сообщает «Словарь русского языка», а раболепство всегда заметно. Лицемер не раболепствует, и в этом он намного опаснее подхалима. Потому как в отличие от других пороков, которые чем сильнее развиты, тем более бросаются в глаза, лицемерие чем изощреннее, тем незаметнее. Чем подлее лицемерящий человек, тем он представляется нам благороднее, чем сильнее и умелее, тем слабее и бесхитростнее будет выглядеть. И тем неожиданнее, тем злее и болезненнее окажется удар, который он нам может нанести.

Впрочем, лицемер опасен не только для окружающих. Прежде всего он опасен для самого себя. Помнишь, мы сравнили лицемерие с болезнью, перечислив ее прогрессирующие стадии. Так вот, раз начав лицемерить, человек иногда бывает уже не в силах остановиться, перешагивает, а то и перепрыгивает от скрытности вследствие своей слабохарактерности к притворству в силу привычки, затем лести из удобства. Никакого злого умысла он пока не таит, но... «Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой», – предупреждает нас Ларошфуко. «Люди извращают свою душу, совесть, разум точно так же, как портят себе желудок», – предостерегает Шамфор.

Начинающий лицемер может и не заметить, как родится в нем злой умысел, как лесть его станет сперва лукавством, затем коварством, а коварство обернется самой настоящей подлостью. Люди будут считать его подлецом, а он, продолжая лицемерить с ними – и с самим собой в первую очередь, – будет рассуждать так, как собирался рассуждать наш лицемерный «соавтор» в том месте, где мы его прервали: «И вообще, что бы ни писали моралисты, лицемер, если разобраться, самый искренний человек. Просто он постиг ту горькую истину, что все люди лицемеры, только все они боятся в этом признаться. Но я не боюсь, я открыто заявляю – да, я лицемер! И именно поэтому никакой я не лицемер, не притвора, не льстец и уж тем более не подлец» а человек такой же искренний, прямодушный и добропорядочный, каким, я не сомневаюсь, являешься и ты, дорогой читатель!»

Личность

– субъект с присущими ему индивидуальными чертами и качествами – интеллектуальными, эмоциональными, волевыми, являющимися продуктом определенной социально-экономической формации.

Объясняя суть этого понятия, на протяжении веков спорили философы и психологи, потом присоединились социологи, успели сказать свое поэты, педагоги, врачи-психиатры, драматурги и актеры, криминалисты... Не было за всю историю человечества мыслителя или даже просто мыслящего человека, который так или иначе не задался бы вопросом: что такое личность?

Личность есть индивидуальная субстанция рационального характера, утверждал в VI веке римлянин Боэций, комментатор Аристотеля и Цицерона. Личность есть разумно мыслящее существо, которое имеет разум и рефлексию и может рассматривать себя как себя, писал английский философ XVIII века Джон Локк. Личность – это свобода разумного существа, подчиняющегося только тем законам, которые оно для себя устанавливает. Это мнение Иммануила Канта.

Психологи судят о личности не менее сложно, чем философы: это ядро, интегрирующее начало, связывающие воедино различные психические процессы индивида и сообщающие его поведению последовательность и устойчивость.

Вот как все непросто! Одному покажется интересно, другому – непонятно, третьему –скучно. Кто-то возьмет книгу Канта и попытается проникнуть в мудрые дебри философских джунглей хотя бы на метр-другой. Но кто-то – и наверное, большинство – ни разу в жизни даже не прикоснется к книге о личности и ее формирования, хотя такие книги есть и при желании краткий список нужной литературы можно найти хотя бы в Большой Советской Энциклопедии.

Однако дело не только в чтении книг. Есть вопросы, на которые надо ответить самому, собственным сердцем и разумом, не полагаясь на помощь другого сердца и разума. Если речь идет о таких понятиях, как совесть, доброта, честность, надо смело пускаться в поиск, заново изобретая собственный велосипед и собственную Америку. Личность – из ряда таких понятий, или, скажем так, сплав этих понятий. Сплав не в каком-то постороннем человеке, не в человеке вообще, а в человеке конкретном, в том самом, которого сейчас, даже не отрываясь от чтения этой строки, ты можешь потрогать за лоб, за щеку, за руку – в тебе самом, именно в тебе, в тебе лично. Ибо личность – это ты. Или: ты – личность?

Каждому из нас предстоит по-своему ответить на вопросы, вечно волновавшие умы человечества. Почему даже самые близкие люди – мать, отец, любимый или любимая – не то же самое, что Я? Почему Я – это Я? Что делает меня именно мной?

Это не эгоистическое любопытство, не праздное раздумье «от нечего делать». Рано или поздно вечные, отвлеченные вопросы приобретут такую остроту и близость, такую конкретность, что не ответить нельзя.

...Переживает, мучается, страдает близкий человек. Ты можешь ему помочь, знаешь, как это сделать. Но вот беда: ты – это ты, а он – это он, и вы говорите на разных языках. У тебя свое «интегрирующее начало, сообщающее поведению последовательность и устойчивость», а у него свое. У тебя, говоря словами Канта, свой закон и своя устойчивость, а у него – своя. До какой границы его «интегрирующее начало» – последовательность, а где начинается просто упрямство, каприз или даже глупость, обесценивающие самобытность личности?

Нет, житейское, обыденное понимание личности ничуть не проще философского или психологического! К тому же оно ближе, бьет лично тебя по сердцу.

Для философа, психолога, социолога, криминалиста любой человек – личность. В житейском обиходе мы сужаем это понятие и до некоторой степени упрощаем: кого можно считать личностью, а кого – существом безликим, безличным, обезличенным? «Лицо», заметим, – корень всех перечисленных слов и корень дела, когда мы судим о личности. Недаром в своем первоначальном значении слово «личность» (по-латыни – persona) означало лицо-маску, роль, исполнявшуюся актером в античном театре. В русских ярмарочных балаганах независимо от античных традиций родилось совершенно сходное слово и понятие: «личина». Изображая другого человека, преображаясь в него, актер заимствовал у своего героя самое существенное в его образе – лицо, а поскольку чужое лицо на себя не наденешь, приходилось довольствоваться маской – «персоной», «личиной».

Лицо есть у каждого – с детства и до старости, неповторимое лицо, ни на какое другое не похожее. Не значит ли это, что и личностью может стать каждый?

Чехов говорил, что в человеке все должно быть прекрасным – лицо, одежда... Ну, с одеждой, положим, проще. А лицо? Есть же люди некрасивые: уши веером, а нос крючком, – разве от этого уйдешь?

Снова вспомним Чехова. Современники утверждали, что Антон Павлович с годами становился даже внешне красивее. Можно самому взять и сравнить фотографии Чехова разных лет. В молодости – простоватое, непримечательное, даже, пожалуй, невыразительное лицо. Но вот одна из последних фотографий, 1904 года, знакомая нам по портретам, которые встретишь в любой школе; в осанке, в глазах – ясность, мудрость, спокойствие; такое лицо скульптору хочется лепить, а художнику – писать. Человек сам «вылепил» свое лицо – прекрасное лицо! И сказал, имея на то право, что в человеке все должно быть прекрасным. Заметим: не «может быть», не «хорошо бы, чтобы было», а именно должно.

Не надо воспринимать «по-сказочному» сказку Аксакова «Аленький цветочек»: засверкали молнии, задрожала земля, ударил гром, и на месте чудища, страшного и мохнатого, оказался молодой и красивый принц. Это, к счастью, не сказка, а быль, даже не одна, а тысячи былей, уплотненных в одну маленькую сказку: даже если человек лицом некрасив, но добр и умеет любить, быть настоящим другом, то любовь сделает его красивым – по крайней мере, в глазах того человека, которого он любит.

Значит, получается, что главное в личности все-таки не лицо. Лицо – это, так сказать, производное, его можно изменить – улучшить или ухудшить. А можно и «надеть» другое лицо. То есть притвориться, ввести внешним обликом в заблуждение, солгать.

Вот мы и подошли к пониманию сути личности совсем близко. Лицо в широком смысле слова – это душевное, внутреннее содержание человека.

Кто формирует личность?

Наверное, в первую очередь родители. Одна поучительная история рассказывает о том, как молодые отец и мать, озабоченные правильным воспитанием своего первенца, решили проконсультироваться с опытным человеком. К воспитателю детского сада, к школьному учителю идти рано. Обратились к врачу. «Сколько вашему ребенку?» – спросил доктор. «Всего два месяца!» – ответили родители, гордясь своей расторопностью. «Целых два месяца!» – воскликнул мудрый врач и, прежде чем дать совет, пожурил родителей за опоздание.

Родители формируют личность ребенка с первого дня его жизни. А может быть, даже еще раньше, когда осмысливают свои личные отношения и решаются на то, чтобы дать жизнь третьему, дать миру нового человека.

Личность формируют воспитатели и учителя, товарищи, родные и близкие, пионерская организация, затем комсомол, трудовой коллектив и, разумеется, само участие человека в труде, – словом, все общество в целом.

Личность формируют люди, которые никогда в глаза не видели того, кого они формируют, в том числе те, которые жили задолго до нашего появления на свет: авторы книг, философы, музыканты, художники... Создатели кинофильмов... Герои кинофильмов и книг... Реальные герои истории...

Нас формирует природа: береза перед окном (или ее отсутствие), лес, река, цветы, иней, дождь, грибы, кони, все великие стихии планеты – море, горы, тайга, степь, пустыня, тундра. Космос, звезды... Формируют случайные люди – какой-нибудь прохожий, мельком обронивший слова, врезавшиеся в память на всю жизнь.

Формирует улица.

Иногда деформирует.

Может и разрушить.

Встречаешь во дворе стаю скучающих подростков: кто-то курит, кто-то играет, кто-то сидит на скамейке просто так. Вглядываешься в лица. Непохожие друг на друга: прически разные, одежда разная. Но – удивительное дело! – что-то есть схожее в каждом, настолько общее, что, замени одного другим, не заметишь перемены. А жаль. Попробуйте понаблюдать, если случится. Это схожее – отсутствие в глазах собственного, личного, какая-то оголенность внешних реакций: пустота, ничто. Так в пустыне одна куча песка точь-в-точь напоминает другую, хотя ни один бархан ни по силуэту, ни по размеру не похож на другие.

Нормальный человек постыдится выйти на улицу голым. А человеку с голыми, пустыми глазами вроде бы и не стыдно. Первые жители библейского рая, Адам и Ева, устыдились своей наготы. Внутреннюю наготу можно так же бесхитростно прикрыть фиговым листом: разговор абы о чем (в уличном просторечии – «легкий треп»), сплетни о знакомых девочках и мальчиках, «музычка». Не музыка, а именно «музычка» – для барабанных перепонок, чтобы мухи на уши не садились.

Комично?

Да, но смеяться можно только до тех пор, пока фиговый листок не начал превращаться в равноценную замену подлинного интереса, подлинной самобытности личности. Суррогат сам по себе не опасен и не вреден. Опасна потеря вкуса, когда не замечаешь – где суррогат, а где заменяемый им продукт. Начинает деформироваться личность. Здесь не до смеха.

Итак, личность человека кто-то или что-то формирует, а кто-то или что-то разрушает. Кому говорить спасибо и где искать виноватого?

Если хочешь знать, с кем имеешь дело, посмотри в зеркало. Человек прежде всего формирует себя сам.

«В некоторых вещах трудно признаться даже себе: есть чувства, которые невозможно раскрыть, как нельзя выступить обнаженным. Может быть, эта нагота и прекрасна, но она невозможна: если у нас столько тонких, сокровенных желаний, которые не всегда доверишь дневнику. Но если разлад между внешним и внутренним миром очень велик, то надо задуматься и спросить себя: что же ты за человек, если тебе стыдно даже самому себе признаться в этом?

...Это – честный разговор с самим собой, искренний до конца. Для этого нужно большое мужество» (Н. Островский).

Да, честность с самим собой требует мужества. А это именно то первое из необходимого, что формирует личность. Заслуживает уважения утверждение самостоятельности, самоутверждение, утверждение личности. Если, конечно, не делать при этом культа из сопротивления обывательщине по мелочам, по пустяку, если самоутверждение не превращается в самоцель, в элементарное упрямство...

Не надо бояться упреков и насмешек по поводу «самоусовершенствования». Именно этим путем шел каждый из тех, с кого нам хотелось бы «делать жизнь». Другого пути просто нет.

В какой-то момент может показаться: все, точка, я себя «сделал». Вспомните в таком случае притчу о художнике, который сидит перед своей картиной и плачет. «Почему ты плачешь? – спрашивают его. – Потому что картина не нравится?» – «Потому что нравится».

Если человек потерял способность критически воспринимать себя или результат своего труда – в самом деле в пору заплакать.

Формирование личности начинается с рождения, а заканчивается с последним ударом сердца. Совершенствуя себя, ты как бы идешь по ступенькам, постоянно усложняя жизненную задачу. Или, если говорить языком спорта, происходит гонка за лидером. Лидером, может быть какая-нибудь конкретная личность – друг, учитель, литературный герой или герой истории, с которого делаешь жизнь. Для Павки Корчагина это был Овод, для молодого Андрея Болконского, как и для Бетховена, – Наполеон, а юный Наполеон плакал ночами, примеряя свою жизнь под Александра Македонского. Может и не быть конкретной личности, лидером становится собственный идеал, а если по-философски усложнить это понятие, – абсолютный идеал, в котором органично и воедино слилось все, что дают нам, политические и нравственные убеждения, общество, коллектив, история, природа. Формируя свою личность, человек освобождает себя от всего, что мешает гармоничной жизни. Микеланджело однажды пошутил, отвечая на вопрос, как он работает: «Беру долото и отсекаю от камня все лишнее». Примерно так же человек «делает себя».

Нехорошо, если внутренняя работа души выставляется напоказ, если человек, совершенствуя себя, кричит об этом на всех перекрестках или мрачно демонстрирует свою сосредоточенность. Чем сложнее и богаче человек внутренне, тем он внешне проще, скромнее, добрее, веселее. Речь идет, конечно, не о той простоте, которая по народной поговорке хуже воровства. Такой простоты надо бояться. Мы говорим о великой пушкинской простоте, которая рождается как итог долгих поисков смысла жизни, переживаний, мучений. Один поэт, которого всю жизнь упрекали за сложность и даже заумность, сказал на склоне лет ясно и очень просто:

 
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица.
Но быть живым, живым, и только.
Живым, и только. До конца.
 

Конечно же, он имел в виду то самое лицо в широком смысле слова и, написав эти строки, по-своему ответил на вопрос, вечно волновавший человечество: что такое личность.