Текст книги "Европейская поэзия XVII века"

Автор книги: авторов Коллектив

ШАРЛЬ ВИОН Д'АЛИБРЕ

БОЛЬШОЙ И ТОЛСТЫЙ

 
Большой и толстый, я с трудом
Вмещаюсь в тесном кабинете,
Где о тщеславии людском
Пишу сонет при тусклом свете.
 
 
К чему просторы, если там
Из виду близких мы теряем?
Не лучше ли заняться нам
Пространством, где мы проживаем?
 
 
Я в тесноте своей постиг,
Что не был бы я так велик,
Владея царственным чертогом:
 
 
В каморку втиснутый судьбой,
Заполнив всю ее собой,
Я стал здесь вездесущим богом.
 

ТЫ СМЕРТЕН, ЧЕЛОВЕК

 
Ты смертен, человек, так помни, помни это!
Строй планы дерзкие, верши свои дела,
Но пролетят века, развеется зола,
И был иль не был ты, никто не даст ответа.
 
 
Где Александр-царь? Где Цезарь, чья комета
Мелькнула, причинив народам столько зла?
Ушли в небытие, где нет ни тьмы, ни света
И где исчезло все, сгорело все дотла.
 
 
Так пусть же участь их тебе примером служит,
Пусть голову твою тщеславие не кружит,
Ведь все равно не знать тебе таких побед.
 
 
Но от деяний их, от всех чудес, что были
Когда-то свершены, какой остался след?
Для слуха – легкий шум, для ветра – горстка пыли.
 

О СУДЬБЕ

 
Словами «рок», «судьба», «удача»
Мы склонны злоупотреблять:
Случись беда у нас – и плача
Судьбу мы будем обвинять.
 
 
А если в чем-то преуспели
И хорошо идут дела,
При чем тут разум, в самом деле?
Судьба нам, видишь, помогла.
 
 
И также мы к судьбе взываем,
Когда исхода дел не знаем,—
Хорош он будет или плох.
 
 
Судьбу мы превратили в бога,
И это, рассуждая строго,
Знак верный, что она не бог.
 

ПЫШНЫЕ ПОХОРОНЫ

 
Какие толпы у дверей!
Швейцаров сколько тут на страже!
Войти хотите поскорей?
И близко не подпустят даже!
 
 
Но я вошел, хвала богам,
Хоть прав имел на это мало…
Был всюду черный бархат там,
И всюду золото сверкало;
 
 
И, словно в воздухе паря,
Там столько свеч горело зря
В угоду знатным иностранцам!
 
 
Там был покойник, наконец:
В не меньшей степени мертвец,
Чем тот, кто умер голодранцем.
 

* * *

 
Мой друг, послушайся совета:
Покинем общество глупцов,
Толкующих – как скучно это! —
Про флот уж несколько часов.
 
 
Число фрегатов и корветов,
Число их пушек, парусов
Не превзойдет в устах поэтов
Числа бокалов и глотков.
 
 
Что нам известность? Что нам слава?
Все это, рассуждая здраво,
Лишь дым, лишь суета сует.
 
 
Кабатчику воскликнем: «Браво!»
Бочонок полный лучше, право,
Пустой могилы… Разве нет?
 

КЛОД ДЕ БЛО

КАТОЛИК ТЫ ИЛЬ ГУГЕНОТ

 
Католик ты, иль гугенот,
Иль почитаешь Магомета,
Иль в той же секте, что твой кот,
Ты состоишь – не важно это.
Влюбляйся в женщин, пей вино,
Не обижай людей напрасно,
И кто б ты ии был, все равно
Твоя религия прекрасна.
 

ТОТ СВЕТ – ХИМЕРА

 
Тот свет – химера. Этот свет
Хитросплетенье всяких бед.
Так пей, люби, не бойся смерти.
Сам позаботься о себе,
И да поможет бог тебе,
Пока тебя не взяли черти.
 

ЖАН-ОЖЕ ДЕ ГОМБО

Я С ВАМИ РАЗЛУЧЕН

 
Я с вами разлучен, леса, долины, горы,
Где я увидел свет и счастлив был подчас;
Я с вами разлучен и словно мертв без вас:
Меня лишили вы поддержки и опоры.
 
 
Напрасно я стремлюсь, к вам обращая взоры,
Покинуть край чужой, где сердцем я угас,
Напрасно на судьбу ропщу в недобрый час:
Мне вас не возвратят ни ропот, ни укоры.
 
 
Вы мной потеряны – и я мертвец живой.
Не здесь ты, родина моя! Но предо мной
Пример Спасителя, о нем я помнить буду;
 
 
Нет, я не изменюсь, пока живым слыву,—
Он места не имел, где приклонить главу,
А я, куда б ни шел, я чужестранец всюду.
 

ХАРИТА ПРОЧЬ УШЛА

 
Харита прочь ушла из края, где когда-то
Два солнца глаз ее смотрелись в гладь озер.
Зефир, чтоб ей внимать, на травяной ковер
Ложился у воды, смолкая виновато.
 
 
Вот лес, чьи гордые вершины в час заката,
Казалось, опалял мерцающий костер.
Но этих мест краса, что так пленяла взор,
Оставив все как есть, исчезла вдруг куда-то.
 
 
О радость дней моих, какой удел нас ждет?
Подобна ты цветку: лишь утро он живет.
Уходит радость прочь – печаль подъемлет знамя…
 
 
Но, счастьем притворясь, печаль здесь не одна:
Пустынный полон край прелестными тенями,
И где Хариты нет – вновь предо мной она.
 

ПО МОРЮ Я ПЛЫВУ

 
По морю я плыву, взирая боязливо,
Как самый ясный день грозу в себе таит;
Благоразумие мое не победит
Ее внезапного свирепого порыва.
 
 
Волнам доверившись, я знал, как прихотлива
Бегущая волна: ее обманчив вид;
Здесь все опасностью великою грозит,
А берег – это смерть, что ждет нас молчаливо.
 
 
Мир с морем схож, где я, чтоб скуки избежать,
В минуты зыбкого затишья мог внимать
Коварным голосам, когда сирены пели.
 
 
И страх меня томит, поскольку вижу я
Гряду подводных скал, предательские мели
И бездну черную, куда швырнут меня.
 

* * *

 
О мысли праздные, за радостью былою
Зачем бежите вы? Ее не удержать.
Хотим мы, чтобы вновь любовь была с тобою
И сердцу твоему вернула благодать.
 
 
– Химеры глупые, вы знаете, с какою
Печалью нам дано о прошлом вспоминать?
– Надежда верная, как любящая мать,
Нам душу исцелит, не знавшую покоя.
 
 
– Ах, разве я могу надеяться и ждать,
Что милая моя ко мне придет опять?
– Причуды верности любовной очень странны.
 
 
Ты женщин не кляни. Развей душевный мрак.
Ведь их отказ – ответ оракула туманный:
Предскажет вам одно, а выйдет все не так.
 

* * *

 
Ее не видел я, она мне не знакома…
Зачем влюбиться в тень велел мне тайный рок?
По слухам, воплотил в ней совершенство бог,—
И страстью к ней одной душа моя влекома.
 
 
Померкнет ум, когда увижу я фантома!
Так в бурю гибнет бриг, хоть берег недалек.
Жизнь, смерть ли принесет мне встречи нашей срок?
В одном лишь имени – надежда, страх, истома…
 
 
Любовью к призраку кто долго проживет?
На слухах основать возможно ли, Эрот,
И всю мою печаль, и всю мою отраду?
 
 
Я больше не хочу внимать молве о ней!
Поверю лишь себе! Ее мне видеть надо,
Чтоб или разлюбить – иль полюбить сильней!
 

* * *

 
Ты, усомнившийся в могуществе небес,
Ты, почитающий природу вместо бога,
Скажи нам, кто зажег все звезды, – их так много! —
В движенье их привел, исчислил путь и вес?
 
 
Каким ты одержим желаньем? Или бес,
Вселившийся в тебя, рад всякому предлогу,
Чтоб разум твой мутить, и, потеряв дорогу,
Бредешь ты, как слепой, сквозь заблуждений лес?
 
 
Как можно отрицать, что все творцу подвластно?
И жизнь и смерть людей являют ежечасно,
Что Провиденье есть… Есть, к твоему стыду.
 
 
Коль эти знаменья твой ум не удивили,
И небо и земля тебя не вразумили,—
О грешник, обо всем узнаешь ты в аду.
 

ЭПИГРАММЫ

РАЗГЛАШЕННОЕ БЛАГОДЕЯНИЕ

 
Он оказал услугу мне
И так о ней распространялся,
Что мы с ним квиты: он вполне
Сам за нее и рассчитался.
 

ВЫНУЖДЕННЫЙ ВИЗИТ

 
Ко мне он ходит раз в году,
А после я к нему иду;
Томится он, и я в томленье,
Платя стесненьем за стесненье.
 

ЛЮДИ

 
В людских сообществах, столь шумных,
Возник закон во время оно.
Лишь у зверей благоразумных
Нет разума и нет закона.
 

ЖИЗНЬ ГИЙОМА

 
О нем никто не скажет слова
Ни доброго и ни дурного:
Не враждовал он, не дружил;
То сидя сиднем, то в движенье
Он прожил жизнь и в довершенье,
Хотя и помер, но не жил.
 

ЭПИГРАММА

 
В чем эпиграммы суть и что в ней наконец,
При всех достоинствах ее, всего милее?
Да то, что на нее обидится глупец
И не обидится… тот, кто еще глупее.
 

МАЛЕРБ

 
Дней наших Аполлон, Малерб здесь погребен.
Жил долго. Труд его оплачивался плохо.
Он умер в бедности. Такая уж эпоха,
В которой и живу я так, как умер он.
 

ЛИЗИМЕНА

 
Белила, мушки, ожерелья,
Брильянты, серьги, ленты, перья,
Косынки, кружево платков,—
Вас выставляют неизменно,
Дурачат вами простаков
И называют: Лизимена.
 

СРЕДСТВО ИЗБАВЛЕНИЯ

 
Когда хотите всей душою,
Чтоб вам не докучал знакомый человек,
Рискните суммой небольшою:
Как? Дайте в долг ему – исчезнет он навек.
 

ЖАК ВАЛЛЕ ДЕ БАРРО

В МОГИЛЕ САРАЗЭН

 
В могиле Саразэн, и Вуатюр в могиле,
И старый друг мой Бло, что был мне дорог так.
Увы, их всех троих в земле похоронили…
Кто встречи избежит с тобой, загробный мрак?
 
 
Я, слабый, воздаю хвалу небесной силе,
За то, что жив еще, за то, что столько благ
Природа мне дает, покуда не скосили
Меня болезнь и смерть и тверд еще мой шаг.
 
 
Земные радости влекут меня так властно,
И солнце я люблю, и пышность розы красной,
И как мне не грустить, что их утрачу я?
 
 
Беспечно встретить смерть? Нет, все-таки поверьте,
Совсем не хочется мне стать добычей смерти,
Но и дрожать за жизнь постыдно для меня.
 

ВСЕВЫШНИЙ, ТЫ ВЕЛИК

 
Всевышний, ты велик, и добр, и справедлив,
И нам являешь ты свое благоволенье,
Но столько я грешил, что добрый твой порыв
Со справедливостью пришел бы в столкновенье.
 
 
Тебе, познавшему, как был я нечестив,
Осталось только казнь придумать мне в отмщенье,
Ты видишь свой ущерб в том, что еще я жив,
А если радуюсь – исполнен отвращенья.
 
 
Ну что ж, насыть свой гнев, тебя прославит он,
И пусть не трогает тебя мой скорбный стон,
Бей, грохочи, ответь мне на войну войною —
 
 
Тебе лишь воздадут хвалу мои уста…
Но где б ни пал твой гром, летящий вслед за мною,
Он упадет туда, где всё – в крови Христа.
 

СОН

 
Все в мире предстает в обманчивом обличье,
Не мудрость, а судьба нас за собой ведет,
Паденье тягостно, но тягостен и взлет,
При всех усилиях – лишь пустота в наличье.
 
 
Ты, славивший любовь во всем ее величье,
Ты говорил, что смерть, когда она придет,
Подобна будет сну… Но есть иной расчет:
Сон больше с жизнью схож, не велико различье.
 
 
Как снятся ночью сны, так снится, что живешь,
Надеешься, дрожишь, хоть беспричинна дрожь,
Одни желания сменяются другими,
 
 
Труды безрадостны, ничтожен их итог…
Так что такое жизнь? Какое дать ей имя?
Скажу вам, смертные: я сном ее нарек.
 

ТЫ ОТВРАТИТЕЛЬНА, О СМЕРТЬ!

 
Ты отвратительна, о смерть! Без сожаленья
Ты косишь род людской ужасною косой,
А после прячешь в ров или во мгле морской
Останки жалкие великого крушенья.
 
 
Неумолима смерть, и от ее решенья
Не откупиться нам слезами и тоской;
В постели, за столом, средь суеты мирской —
Она везде найдет, и нет нам утешенья.
 
 
Ни мудрость от нее, ни смелость не спасет,
Она то прямо бьет, то сзади нападет,
Бессильны перед ней и молодость и старость.
 
 
Порой мне говорят: не сокрушайся так,
От смерти средства нет, не сладить с ней никак…
И это, черт возьми, меня приводит в ярость.
 

* * *

 
Не рваться ни в мужья, ни в судьи, ни в аббаты
От мэтров и мэтресс покой оберегать
И не в учености ханжей витиеватой,
А в счастье находить земную благодать,
 
 
На платье да на стол расходовать деньжата,
Встречать лишь невзначай и короля и знать,
Жить верою своей, пускай и небогато,
Ни в чем не отходить от правды ни на пядь,
 
 
Лишь совести внимать, не создавать кумира,
В тиши благоговеть перед загадкой мира,
Бесплодной суеты презревши круговерть,
 
 
Лишь настоящим жить, не умирать заране,
В грядущее смотреть без глупых упований —
Исполни сей завет, чтоб ждать спокойно смерть!
 

ФРАНСУА-ТРИСТАН ЛЕРМИТ

МЕСТО ПРОГУЛКИ ДВУХ ВЛЮБЛЕННЫХ

Ода

 
У этой сумрачной пещеры,
Где воздух чист, где даль нежна,
Здесь с галькой борется волна,
А с тенью – свет голубо-серый.
 
 
Устав бороться до заката,
Зыбь умиряется в садке,
Где умер, лежа на песке,
Изнеженный Нарцисс когда-то.
 
 
И в гладь зеркальную у грота
Сам Фавн внимательно смотрел
И увидал, как пожелтел,
Стрелою раненный Эрота.
 
 
Купырь в тиши завороженной,
Камыш, поникший над водой,
Здесь кажутся подчас мечтой
Воды, в дремоту погруженной.
 
 
Природы благотворной сила,
Плодотворящая миры,
В те изумрудные ковры
Цветы пурпурные вкрапила.
 
 
Ни разу роща и поляна
Не посещались турачом.
Будила тишину кругом,
Трубя в рожок, одна Диана.
 
 
Священен Дуб для поколений:
Надрежь кору, и вместо смол
Кровь потечет. Застонет ствол,
И скорбные услышишь пени.
 
 
Воспоминаньем горе множит
В зеленой роще Соловей.
Он, боль излив души своей,
Печаль на музыку положит.
 
 
В своем искусстве несравненный,
Возобновляя перелив,
Он стонет где-то в кущах ив,
Согретых солнцем в час блаженный.
 
 
На Вязе том в самозабвенье
Две Горлицы заводят спор
И разрешают свой раздор
В минутном, страстном объясненье.
 
 
Анхиз с Кипридой в вечер вешний
Блуждали как-то под горой,
И два Амура меж собой
Повздорили из-за черешни.
 
 
Среди дорог в лесах дремучих
Поют и пляшут Нимфы там,
Позволив розовым кустам
Весь век цвести без игл колючих.
 
 
Ни разу не взмущали леса
Ни ветр, ни молния, ни гром.
Я вижу: разлито на всем
Благоволение Зевеса.
 
 
Смотри, Климена! Все смеется!
Покуда вечер не прошел,
Сойдем с тобою в дивный дол
И сядем около колодца.
 
 
Послушай, как Зефир в ракитах
Вздыхает о своей любви!
Горит огонь в его крови,
И розы рдеют на ланитах.
 
 
Его уста благоуханны.
Он дышит всюду, где стоим,
С дыханьем амбровым твоим
Мешая дух жасмина пряный.
 
 
Нагнись над зыбью – и в сапфире
Вод затемненных узришь ты
Твой облик, полный красоты,
Очаровательнейший в мире!
 
 
И ты постигнешь над волною,
Зачем, пытая гладь струи,
Я называл глаза твои
Царями, звездами, судьбою.
 
 
Верь, если б ты перерядилась
В мужчину, как ни холодна,
И ты была бы влюблена,
Сама бы ты в себя влюбилась…
 

КОРАБЛЬ

 
Я, Древо пышное, плавучим судном стало,
В горах возросшее, мчусь ныне по волнам;
Когда-то я приют отрядам птиц давало,
Теперь солдат везу к далеким берегам.
 
 
Плеск весел заменил веселый шум ветвей,
Листва зеленая сменилась парусами;
С Кибелой разлучась, я чту богов морей,
Как встарь соседствуя вершиной с небесами.
 
 
Но прихоти свои есть у судьбы слепой,
Я у нее в руках, она играет мной,
Гнев четырех стихий сулит мне участь злую:
 
 
Нередко ураган мой преграждает путь,
Волна, обрушившись, мне разрывает грудь,
И я боюсь огня, но больше – твердь земную.
 

УВИДЕВ БЕЛЫЙ СВЕТ

 
Увидев белый свет, бессильным быть вначале,
Почти не двигаться и только есть и спать;
Потом от строгости взыскательной страдать,
Чтоб знанья наконец твой разум увенчали.
 
 
Затем влюбиться вдруг, и чтоб тебя встречали
Не слишком холодно, забыть былую стать,
Склоняясь перед той, чье сердце не понять
И кто не радости приносит, а печали.
 
 
Лукавить при дворе, а после, став седым,
Бежать от шума прочь, к местам своим родным,
И старческую хворь влачить в уединенье,—
 
 
Вот светлая судьба! О, беспросветный мрак!
Неужто это все столь важно, чтоб в смятенье
Так жизнью дорожить, бояться смерти так?
 

КОНЧАЕТСЯ МОЙ ДЕНЬ

 
Кончается мой день. И на закате дня
Приметы старости я узнаю с тоскою,
И вот уж смерть сама, чтоб выманить меня,
Стучится в дверь мою дрожащею рукою.
 
 
Как солнце в небесах медлительно плывет,
А завершает путь стремительным паденьем,
Так завершается и времени полет,
Так дни последние нам кажутся мгновеньем.
 
 
Пора нам погасить огонь страстей былых,
Пора нам позабыть о радостях земных,
Суливших некогда нам столько наслаждений.
 
 
Отвергнем жизни сон, что мог еще вчера
Нас удержать в плену обманчивых видений:
Нам к сну последнему готовиться пора.
 

ПРЕКРАСНАЯ НИЩЕНКА

Мадригал

 
Ее лица очарованье,
Ее прелестные черты —
Просящей речи отрицанье,
Опроверженье нищеты.
 
 
И пусть для полноты картины
Тяжел игруб ее наряд,—
Чуть приоткрыты губ рубины,
Зубов жемчужины блестят.
 
 
Ее глаза – как два сапфира,
И выше всех сокровищ мира
Венец из золотых кудрей.
 
 
Зачем же ремесло такое?
Чтоб золото лилось рекою,
Лишь наклониться надо ей.
 

ГИЙОМ КОЛЬТЕ

* * *

 
Ласкает все мой взор, на все глядеть я рад:
Великолепен двор веселый за оградой,
Величественны львы под строгой колоннадой,
И нежным кажется их разъяренный взгляд.
 
 
Под тихим ветерком деревья шелестят,
На шорох соловей ответствует руладой,
Цветы напоены магической усладой:
Не звезды ль у небес похитил этот сад?
 
 
Аллея милая с нежданным раздвоеньем,
Не оскверненная пустой толпы вторженьем,
Еще хранит, Ронсар, твоих шагов печать.
 
 
Увы, тщеславное желанье вечной славы!
Мой след я на песке могу с твоим смешать,
Но где в моих стихах твой гений величавый?
 

* * *

 
Вы брали прелести во всех углах вселенной,
Природа и Олимп расщедрились для вас.
У солнца взяли вы свет ваших чудных глаз,
У розы вами взят румянец щек бесценный,
 
 
У Геры – стройный стан, а голос – у сирены,
Аврора вам дала лилейных рук атлас,
Фетида – властный шаг, словесный жар – Пегас,
А вашей славы блеск взят у моей Камены.
 
 
Но расплатиться вы должны когда-нибудь!
Придется свет очей светилу дня вернуть;
Вы Гере грацию должны вернуть по праву,
 
 
Авроре – нежность рук, а свежесть щек – цветам,
Фетиде – властный шаг, моим катренам – славу!.
Спесивость – это все, что остается вам!
 

ПОЭТИЧЕСКАЯ ЖАЛОБА

 
Я много написал, и от стихов моих
Богаче стал язык, а я еще беднее,
Земля запущенней, под крышей холоднее,
И пусто в кладовой, где писк мышей утих.
 
 
Растратою души оплачен каждый стих!
Чем совершеннее поэты, тем виднее
Их сумасшествие, и тем еще сильнее,
Им расточая лесть, осмеивают их.
 
 
Трудясь так радостно над книгой бесконечной,
Я убивал себя во имя жизни вечной,
Я истощал свой ум, чтобы других развлечь,
 
 
Чтоб славу обрести, чей гул наскучит скоро,
Чтоб высоко взлететь – и не иметь опоры,
Чтоб с Музою дружить – и счастья не сберечь.
 

Жорж де Латур. Гадалка

ОСМЕЯННЫЕ МУЗЫ

 
Какой изъян в мозгах быть должен с юных лет,
Чтоб с Музами водить знакомство год из году!
Посадят, подлые, они на хлеб и воду
Того, кто разгадать надумал их секрет.
 
 
С тех пор как я пишу, мне все идет во вред,
Фортуна прочь бежит, а я терплю невзгоду,
Забрался на Парнас – и в скверную погоду
Там пью из родника и в рубище одет.
 
 
О Музы, это вы причина невезенья!
Однако с возрастом пришло ко мне прозренье,
И больше вам в игру не заманить меня.
 
 
Я буду пить вино, а воду пейте сами,
Замечу щель в окне – заткну ее стихами,
И брошу лавры в печь, чтоб греться у огня.
 

ВРЕМЯ И ЛЮБОВЬ

 
Всесильным временем, что миром управляет,
Был превращен пейзаж, так радовавший взор,
В приют уныния, где смолкнул птичий хор
И где опавший лес печаль свою являет.
 
 
Так время все, что есть, на гибель обрекает,
Оно империи сметает, словно сор,
Меняет склад умов, привычки, разговор
И ярость мирного народа распаляет.
 
 
Оно смывает блеск и славу прошлых лет,
Имен прославленных оно стирает след,
Забвенью предает и радости и горе,
 
 
Сулит один конец и стонам и хвальбе…
Оно и красоту твою погубит вскоре,
Но не сгубить ему любви моей к тебе.
 

РОЗА

Юлии д’Анженн

1

 
Когда б чрезмерный пыл вы строго не изгнали,
Сердечный, страстный пыл, что дан любви одной,
Моя краса при вас затмилась бы в печали,—
Живу я только день в палящий летний зной.
Но счастлив жребий мой, я взыскана судьбою,
Вам даже время власть вручило над собою —
Очарование творит с ним чудеса:
Желанной милости добилась я мгновенно,
И на лице у вас, где царствует краса,
Я стала наконец нетленной.
 

2

 
Я басне возражу без гнева:
Не Аматонта-королева
Цвет изменила мой или игру теней,—
Нет, если в белизне вдруг краски запылали,
Так это от стыда, что Юлию признали
Из нас двоих, увы, прекрасней и свежей.
 

ВЕНСАН ВУАТЮР

СОНЕТ К УРАНИИ

 
Любовь к Урании навек мной овладела!
Ни бегство, ни года не могут мне помочь,
Ее нельзя забыть, нельзя уехать прочь,
Я ей принадлежу, нет до меня ей дела.
 
 
Ее владычество не ведает предела!
Но пусть я мучаюсь, пусть мне порой невмочь,
Мои страдания готов я день и ночь
Благословлять в душе, и гибель встретить смело.
 
 
Когда рассудок мой невнятно говорит,
Что должен я восстать, и помощь мне сулит,
К нему прислушаться пытаюсь я напрасно:
 
 
Ведь, говоря со мной, так робок он и тих!
Но восклицая вдруг: Урания прекрасна! —
Он убедительней бывает чувств моих.
 

РАНО ПРОСНУВШЕЙСЯ КРАСАВИЦЕ

 
Когда букеты роз влюбленная в Цефала
Бросала в небеса из утренних ворот,
Когда в раскрывшийся пред нею небосвод
Снопы сверкающих лучей она бросала,
 
 
Тогда божественная нимфа, чье зерцало
Являет красоты невидапный приход,
Возникла предо мной среди мирских забот,
И лишь она одна всю землю озаряла.
 
 
Спешило солнце ввысь, чтоб в небе напоказ
Пылать, соперничая с блеском этих глаз,
И олимпийскими лучами красоваться.
 
 
Но пусть весь мпр пылал, исполненный огня,
Светило дня могло зарею лишь казаться:
Филиса в этот миг была светилом дня.
 

ДЕВИЦЕ, У КОТОРОЙ РУКАВА БЫЛИ ЗАСУЧЕНЫ И ГРЯЗНЫ

 
Вы, у кого из рукавов
Амуры вылететь готовы,
Вы предоставили им кров
Не очень чистый, хоть и новый.
 
 
Поклонников имея тьму,
Царя над их толпой покорной,
Вы вправе их загнать в тюрьму,
Но пусть она не будет черной.
 
 
Я отдал сердце вам, и вот
Оно страдает и томится:
Как узника, что казни ждет,
Вы держите его в темнице.
 
 
Пылая день и ночь в огне,
Не я ли был тому виною,
Что ваши рукава вполне
Сравнимы с дымовой трубою?
 

ПЕСНЯ

 
Один от ревности сгорает
И проклинает дни свои,
Другой от скуки умирает,
Я умираю от любви.
 
 
Сковали Прометею руки;
Орлом терзаем, весь в крови
Не умер он от этой муки,—
Я умираю от любви.
 
 
Так говорил Тирсис, и сразу
Смолкали в рощах соловьи,
Когда произносил он фразу:
«Я умираю от любви».
 
 
У статуй сердце разрывалось,
И эхо грустное вдали
Среди деревьев откликалось:
«Я умираю от любви».
 

ПЕСНЯ

 
Везет девицам в наши дни —
Все при любовниках они.
Господни милости бескрайны
Год урожайный!
 
 
Ведь прежде – шел за годом год —
Мужчины были точно лед.
Вдруг вспыхнули необычайно —
Год урожайный!
 
 
На них еще взлетит цена!
Да, хахаль в наши времена
Дешевле репы не случайно —
Год урожайный!
 
 
Все ближе солнце льнет к земле,
Любовь царит в его тепле
И кровь кипит… Но в чем здесь тайна?
Год урожайный!
 

АДАН БИЙО

ГОСПОДИНУ ДЕ М…

 
Покуда хорошо рубанком я владею
И этим жизнь свою способен поддержать,
Я больше во сто крат доволен буду ею,
Чем если б весь Восток мне стал принадлежать.
Пусть все, кому не лень, спешат в своей гордыне
Залезть на колесо незрячей той богини,
Что вводит нас в обман, – я в стороне стою:
Пилюлю горькую она позолотила,
У входа в тихий порт подводный камень скрыла,
Не мать, а мачеха – скрывает суть свою.
 
 
Я не хочу владеть известными правами
Тех, кто оспаривает друг у друга честь
Происхождения, как будто между нами
Не может быть родства, хоть общий предок есть.
Я не хочу скрывать, что родом из деревни
И что пасли овец, как пас их предок древний,
Мой дед и мой отец, свой покидая кров.
Но пусть отмечен я – и по родным и близким —
На языке людей происхожденьем низким,
Я говорить могу на языке богов.
 
 
Теченью лет моих уже не долго длиться.
Но если б вновь мой день исполнен был огня,
Видна для смертного последняя граница,
Коль быть пли не быть не важно для меня.
Когда из этого ствола с его корнями
Уйдет моя душа, чтобы в зарытой яме
Плоть стала падалью, во власть червей попав,
То в тех местах, где дух найдет себе обитель,
Мне будет все равно, какой земной властитель
Воздвигнет свой алтарь, вселенную поправ.
 
 
Вельможе, если он взирает в изумленье,
Как я работаю рубанком – не пером,
Скажу, рассеивая знатных ослепленье,
Что не дано ему владеть своим добром.
Хотя не равным был раздел даров природы
И разные пути нас провели сквозь годы,
Пасует спесь его пред бедностью моей:
Я для сокровищей ларец ему строгаю,
А может быть, и гроб, и в нем, я полагаю,
Он будет выглядеть куда меня бедней.
 
 
Судьба, дарующая славу и величье,
Не обосновывает выбор свой и дар;
Какое б ни было им придано обличье,
Всему приходит срок, нежданный, как удар.
Был государь, чья власть до неба простиралась,
И слишком пеболыной земля ему казалась,
Чтоб трон свой возвести, закон воздвигнуть свой.
Его наследнику пришлось настолько скверно.
Что, с голодом борясь и с нищетой безмерной,
Он так же, как и я, орудовал пилой.
 
 
Какие странности присущи переменам!
И не гласит ли речь священная о том,
Что тот, кто ангелом был самым совершенным,
Стал отвращение и страх внушать потом?
Не говори же мне о пышности и славе,
С осколками стекла их блеск сравнить мы вправе!
Едва приблизишься и поглядишь в упор —
Стекло уж не блестит, и прочь идет прохожий.
А звон моей пилы мне во сто крат дороже,
Чем весь придворный шум и королевский двор.
 

ИСТИННЫЙ ПЬЯНИЦА

 
Едва верхи холмов родимых
Блеснут вдали в лучах дневпых,
Уж я в занятиях любимых,
Средь бочек, сердцу дорогих.
Отпив стакан до половины,
Я солнцу задаю вопрос:
Где, мол, видало ты рубины
Крупней усеявших мой нос?
 
 
Когда я пью – а пью всегда я,
Спокойный сохраняя вид,—
На свете сила никакая
Мое блаженство не смутит.
Услышу ль гром над головою:
Ага! я думаю, с небес
Увидел лик мой с перепою
И труса празднует Зевес.
 
 
Когда-нибудь, хватив как надо,
Вздремнув за рюмкою слегка,
Я вдруг неслышно в сумрак ада
Спущусь из мрака погребка.
А там, не тратя время праздно,
Переплывая Ахерон,
Я вновь напьюсь – и от соблазна
Со мной нарежется Харон.
 
 
Приобретя права гражданства,
С Плутоном в сделку я войду,
Открою погреб свой – и пьянство
И день и ночь пойдет в аду.
В честь Вакха песни в царстве смерти
Затянет дружно хор теней,—
А перепуганные черти
Напьются сами до чертей.
 
 
Не предаваясь воздыханьям,
Такие ж пьяницы, как я,
Придут обильным возлияньем
Почтить мой прах мои друзья.
Пусть в этот день пускают смело
Вин самых старых всех сортов
Сороковые бочки вдело
И выпьют сорок сороков.
 
 
С приличной делу простотою,
Чтоб не совсем пропал мой след,
Поставьте бочку над плитою
И в этой бочке мой портрет.
А чтоб почтил меня прохожий,
Пусть надпись скромная гласит:
«Под этой бочкой с пьяной рожей
Горчайший пьяница зарыт».