Текст книги "Европейская поэзия XVII века"

Автор книги: авторов Коллектив

ФРАНСУА ДЕ МЕНАР

ПРЕКРАСНАЯ ВДОВА

 
Клориса, я всегда тебе служил послушно,
Всю жизнь свою давно поверг к ногам твоим,
Зачем отказывать мне в счастье равнодушно,
Коль я считаю дни моих последних зим?
 
 
Должно ль твое лицо скрываться под вуалью
И траурный наряд помехой быть любви?
Пора быть радостной, расстанься же с печалью,
Сиянье глаз твоих мне наконец яви.
 
 
Где твой веселый нрав, твое благоразумье?
Что сделалось с твоей холодной головой?
Быть верной мертвому ревнивцу – вот безумье,
Ужель охвачен им и светлый разум твой?
 
 
Ты не дала обет жизнь доживать вдовою,
Никто не стоит жертв, будь хоть сам Цезарь он,
Покинул муж твой дом – ты быть должна живою,
Но плачешь ты, и в скорбь я снова погружен…
 
 
Пусть горести мои превысят радость втрое,
Пускай сменяются династьи королей,
Пусть Гектор вновь падет, пускай пылает Троя,
Но все ж я не смирюсь с суровостью твоей!
 
 
Я не сегодня стал твоим рабом смиренным,
Почти что сорок лет прошло уже с тех пор,
Но с обожанием я вижу неизменным
Средь темных локонов серебряный пробор.
 
 
Я перед девочкой склонялся, пламенея,
Пленили навсегда меня твои черты,
Но в руки ты взяла светильник Гименея —
Скрыл в сердце я любовь, так пожелала ты.
 
 
Я слова данного вовеки не нарушу,
Признаньями в любви не стану тешить свет,
И если иногда я открываю душу,
Наперсники мои не выдают секрет.
 
 
Тоскуя, ухожу я в дикие дубравы,
Им исповедуюсь и жалуюсь скале,
И утешенья мне нашептывают травы,
Когда в тени густой лежу я на земле.
 
 
Я от тебя бежал в тоске в чужие страны,
Я именем твоим будил лесную даль,
Италии моря не врачевали раны,
И флердоранжа цвет не исцелял печаль.
 
 
Вниманья не дарил я берегам старинным,
Что сам Нептун почтил присутствием своим,
Я грезы предпочел хожденью по руинам,
И видел я твой лик, осматривая Рим.
 
 
Клориса, страсть моя сильнее год от года,
И все века земли не знают равной ей,
С улыбкой нежною любуется природа
Огнем моей любви, огнем твоих очей.
 
 
Ты славилась красой чудесной с колыбели,
И так же, как рассвет, прекрасен твой закат,
И щеки свежие ничуть не побледнели,
Как будто бы года твое лицо щадят.
 
 
Без страха наблюдай конец всего земного,
И лучше на себя ты в зеркало взгляни;
Ты лилии белей, румяней розы снова,
Зима тебе опять весны приносит дни.
 
 
И хоть уже стою я на краю могилы,
Седеет голова, и остывает кровь,
Немеет разум мой, и угасают силы,
Но теплится во мне пока еще любовь.
 
 
Положит скоро смерть конец моим страданьям,
И Парка оборвет существованья нить.
Как будешь ты внимать отчаянным стенаньям
Той тени, что могла так долго ты томить!
 
 
Клориса, сможешь ты забыть мою кончину?
Молчать, коль обо мне с тобой заговорят?
Иль ты раскаешься, когда я мир покину,
Захочешь наконец снять траурный наряд?
 
 
Ведь если б мне пришлось тебя оплакать
Ничто в беде моей мне не могло б помочь,
Я бы ослеп от слез, я б обезумел в горе,
Но предавался бы любви я день и ночь.
 

ОДА ШАРЛЮ ДЕ МЕНАРУ

(Фрагмент)

 
Обидно мне и жаль до слез,
Что честолюбию в угоду
Ты венценосцам в дар принес
Свой пыл, и юность, и свободу.
 
 
Все эти пышные дома
Владык с их свитою лукавой
Не что иное, как тюрьма
Для горемык, покрытых славой.
 
 
Тот, кто вознесся высоко,
Там в тайном страхе пребывает,
Надежды призрак там легко
Благоразумным управляет.
 
 
Там обещанья – звук пустой,
Мудрец там не дождется ласки,
И, окруженный мишурой,
Не лица видит он, а маски.
 
 
Мой сын, желанья королей
Законы преступают смело,
И зло порою им милей
Чем добродетельное дело.
 
 
Блажен, кто в тихом уголке
Живет в безвестности великой,
От сильных мира вдалеке.
Вдали от свиты их безликой.
 
 
Мой сын, так смеет говорить
С тобою царедворец бывший,
Ума набравшийся и жить
В уединении решивший.
 

ПРОЩАЙ, ПАРИЖ

 
Прощай, Париж, прощай! Ты видишь, я устал
Поддерживать огонь на алтаре Удачи.
Хочу я видеть вновь мой край лесов и скал,
Где все мне по душе и где живут иначе.
 
 
Ни за богатством там не надо гнаться мне,
Ни жалких почестей не надо домогаться;
Что бедность при дворе, то в сельской тишине
Могло бы, как и встарь, достатком называться.
 
 
С тех пор, как понял я, что век наш развращен
И что достоинство ни в грош не ставит он,
Одно мне дорого – мое уединенье.
 
 
В нем жизни каждый миг, и радости, и боль
Лишь мне принадлежат… Жить в рабском подчиненьи
Постыдно для того, кто сам себе король!
 

МЕСТА ПУСТЫННЫЕ

 
Места пустынные, где я так мирно жил,
Мой одинокий дом в тени высоких сосен,
Нас королевский двор уж год как разлучил,
Но к вам я возвращусь; двор для меня несносен.
 
 
Достоинство и честь встречают здесь враждой,
Здесь во дворцах живет невежество и чванство,
И стыдно мне, что я, усталый и седой,
Питал надежды здесь и верил в постоянство.
 
 
Смешной слепец, я мнил опору обрести
В краю, где все обман, где все ведут пути
К ловушке золотой, к великому паденью.
 
 
О сосны, я хочу увидеть вас опять
И под чудовищно прекрасной вашей сенью
Наперекор судьбе о смерти размышлять.
 

ЭПИГРАММА

 
В сапожном деле отличиться
Пьер в годы юности сумел;
Хотя он прошлого стыдится,
Зато изрядно преуспел.
 
 
Теперь, торговец сапогами,
Завел он в парке у себя
Фонтаны, гроты, пруд с мостами —
Не хуже, чем у короля.
 
 
И, продолжая в том же роде,
Он приказал прорыть канал,
Чьей ширине и многоводью
Мог удивиться б кардинал.
 
 
Не ограниченный запретом,
Опустошить он мир готов,
Чтоб стол его зимой и летом
Был полон лакомых кусков.
 
 
И дом его похож на чудо,
В лепных узорах потолок,
Из золота его посуда,
Из серебра ночной горшок.
 
 
Что я глупец, мне ясно ныне;
Ведь сколько я потратил дней,
Чтобы устроить склад латыни
В несчастной голове моей!
 
 
Отец мой шел не в ногу с веком,
И, не предвидя мой провал,
Он к древним римлянам и грекам
Меня на выучку послал.
 
 
О Музы! Что мне делать с вами?
Простите, но пора кончать:
В наш век нельзя прожить стихами,
Уж лучше сапоги тачать.
 

СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ МАЛЕРБУ

 
Писатель редкий, ты бы мог
Обогатить свое семейство
Не хуже, чем любой налог
Обогащает казначейство.
 
 
Но только не в цене теперь
Стихи у нас: закрыта дверь
У власть имущих для поэта.
 
 
И вот я думаю подчас:
В наш век куда нас мчит Пегас?
Увы! К воротам лазарета.
 

ЭПИГРАММА

 
Все то, что создано тобой,
Покрыто словно пеленою;
Твои творенья – мрак ночной,
Не озаряемый луною.
 
 
Мойдруг, гони ты эту тьму!
Ведь тут нужны жрецы и маги,
Чтоб объяснить нам, почему
И что доверил ты бумаге.
 
 
А если что-то утаить
Тебя преследует желанье,
Зачем так много говорить?
Куда верней хранить молчанье.
 

МАТЮРЕН РЕНЬЕ

Сатира II

(Фрагменты )

 
Когда на улице столкнется некто с вами
В разбитой обуви, с протертыми штанами,
Чьи брыжи и камзол не блещут чистотой,
Лицо болезненно, карман всегда пустой,—
Вы можете сказать о человеке этом:
Поэт он или тот, кто хочеть быть поэтом.
………………..
О Муза, расскажи об этих пилигримах,
О бастрюках своих, о стихотворцах мнимых,
Что, бормоча стихи, день целый месят грязь,
И на кого глядят прохожие, смеясь,
О тех, что норовят хлебнуть из вашей кружки
И, словно воробьи, рвут пищу друг у дружки.
 
 
Одеты кое-как, похожие на тень,
С глазами дикими, с мозгами набекрень,
Они подходят к вам и вместо «добрый вечер»,—
«Месье, я автор книг, – вам говорят при встрече, —
Их продают в Палэ. Для знающих людей
С вниманьем их читать – занятья нет милей».
Так, прицепившись к вам, они идут за вами,
Вгоняют вас в тоску, вас мучают стихами,
О славе речь ведут и о деньгах больших,
О том, что получить при жизни надо их,
Но что они живут в неблагодарном веке!
Таланта он не чтит в достойном человеке;
Что жил Ронсар не так, поскольку был богат,
И что король не прав, лишая их наград.
Затем, проникнув в дом, они без приглашенья
Садятся к вам за стол без всякого смущенья
И, рот набив едой, перестают болтать,
Хоть видно по глазам, как трудно им молчать.
 
 
В зубах поковыряв и пошептав молитву,
Они вас просят пить, с едой окончив битву,
И снова речь ведут: теперь в их болтовне
Все время слышится: «Что вы дадите мне?»
Такой рефрен всегда имеет их баллада.
Мне после этих встреч лекарство выпить надо:
Я болен, у меня кружится голова,
Весь искалеченный, я двигаюсь едва.
 
 
Один такой болтун – сердитый меланхолик.
Гримасничает он, как бы томясь от колик,
Потеет, кашляет, плюется – просто страх.
Так тонко речь ведет, что смысла нет в словах.
 
 
Другой – честолюбив, и за свои творенья
Принять высокий сан готов без промедленья;
Сонет обдумывая, видит пред собой
Аббатство, что ему назначено судьбой.
Кто так же, как и я, труды их в грош не ставит,
Тупица, неуч, лжец! Его сужденьем правит
 
 
Лишь зависть черная к достоинствам других,
Хотя молва давно талант признала их,
И только он один их умаляет славу;
В восторге дамы все, так им пришлись по нраву
Их дивные стихи, и даже по ночам
Они находятся у изголовья дам;
И в церковь их берут с собою не напрасно:
Стихи написаны божественно прекрасно.
 
 
О жителях небес тут, видно, речь идет:
Любой из них вино с богами рядом пьет,
Любой с Минервою знаком, он – светоч знанья,
И ждет от Франции почета и признанья.
 
 
Ронсар и те, о ком здесь умолчали мы!
Как можете терпеть вы, светлые умы,
Чтоб эта мошкара свое равняла пенье
С тем, что вы создали, и, словно в исступленье,
Пятнала царственные ваши имена?
Все вырождается в иные времена!
Бесстыдством окружен, чей разум, чье сознанье
Сумеет отличить невежество от знанья?
Подделку от того, что подлинно? Чей взгляд
Узрит любимца Муз, лишенного наград?
 
 
Зову в свидетели потомков! Ваше зренье
Сумеет разглядеть бессмертное творенье,
А справедливость, ум и вкус, присущий вам,
Откроют блеск его соседним племенам.
Вы твердо скажете, кто лебедь Аполлона,
А кто бессовестная дерзкая ворона,
В чьем наглом карканье нетрудно угадать
Желанье лаврами бессмертья обладать.
 

Сатира III

(Фрагмент )

Маркизу де Keep

 
Маркиз, что делать мне с такой неразберихой?
Предаться, кинув свет, ученью в келье тихой,
И с Аристотелем, с Гомером на столе
Колосья подбирать на греческой земле —
Остатки жатвы той, что собрана недаром
В свои хранилища Депортом и Ронсаром,
И честь им принесла, и славу, чтоб они
Гигантам прошлого равнялись в наши дни.
Что делать? Иль служить и при дворе остаться,
Чтобы несбыточной надеждою питаться,
Быть воплощенною немилостью, скучать,
В опале жить мечтой и в бешенстве молчать,
Но и мечтать устав, больным, в душевной смуте,
Издохнуть на тряпье в каком-нибудь приюте.
В Тоскане ль будет он, в Савойе – все равно.
Мне с богом воевать до гроба суждено!
 
 
Молчишь маркиз, но мне ответ заране ясен.
Как с ураганом спор, с судьбою спор напрасен:
На ощупь мы живем – так этот мир идет,—
Кто честно трудится, тот чахнет от забот.
Двуногой сволочью разгневанные боги
Нам благо шлют ценой труда, нужды, тревоги.
Мир – сумасшедший дом, мы кружим вместе с ним.
Ты мнил, что выиграл, ан проигрался в дым.
Все лотерея в нем, все случай, все неверность,
Ты выбирал, искал, а вышла та же скверность.
Зависишь от судьбы, а ей ты ни к чему.
Швыряет блага в мир и не глядит кому.
 
 
Но если уж нельзя бороться с этой силой,
Не тщись ниспровергать закон, тебе постылый,
Пускай он слеп, молчи, он слеп равно для всех.
Кто с Небом согрешил – избрал почетный грех.
И мыслить не дерзай, мысль – это сон, не боле,
Свобода лишь во сне дана земной юдоли.
Свободы в мире нет – барон ли, князь ли, граф,
А кто-то выше есть, и высший – он и прав.
Пока живешь, ты раб – до гробовой минуты,
У всех один покрой, различны только путы:
Из золота – одним, железные – другим,
Но стариков не тронь, оставь забаву им:
Их философию, их споры, школы, книги.
Всем этим словесам не снять с умов вериги!
Давно мы родились, но не рожден вовек
Не знающий цепей свободный человек.
Я тщетно заперся, тащил ученья ношу,
Мечтая, что ярмо тупого рабства сброшу,
Но, раб желания узнать, понять, постичь,
Лишь долг на долг сменил, и вышла та же дичь.
Таков закон вещей, природой не дано нам
Противиться ее возвышенным законам.
Что смертным от того, просвещены ль умы,
Учены ли, маркиз, иль не учены мы.
Науку бедную – что может быть ужасней! —
Осмеивает двор, народ считает басней.
Глупцу смешна латынь, и доктор, дружный с ней,
Хотя б достиг он всех возможных степеней,
Хоть фабри он усы, завейся весь бараном,
Хоть пыль пускай в глаза невиданным султаном,
Коверкай наш язык, – и умник и дурак
Таков уж век! – вскричат: ишь заучился как!
 
 
Любимцы наших дней, счастливцы в нашем стане
Приучены держать судьбу в своем кармане,
Им вера, им почет – в наследство от отца.
Что ни начнут они – доводят до конца.
 
 
Ты скажешь: «А тогда хватай удачу с тыла,
Тебя-то ведь судьба частенько обходила,
Днюй в Лувре и ночуй, забудь и спать и есть,
Угодничай и льсти, чтоб в кабалу залезть.
Где надо, снагличай, ничто не будет втуне,
Бесстыдство в наши дни способствует фортуне».
 
 
Ты прав, маркиз, и все ж, господь оборони,
Чтоб в рабство угодить, на это тратить дни,
Опять искать свой путь и новым капитаном
Потрепанный корабль вести к безвестным странам,
Но, чувствуя в душе то мужество, то страх,
Надежду потопить в неведомых морях.
 
 
Меж звезд и титулов наш долг, по их закону,
Меняться что ни час под стать хамелеону,
Там человечностью закон похвастать рад,
Но разницу забыв возмездий и наград,
За те же промахи, привычке верен старой,
Одних он милует, других встречает карой.
Богат ли, знатен ли, силен ли, с кем знаком —
Вот что руководит в решениях судом.
Я этим короля не оскорбил нимало:
Король – податель благ, они его зерцало,
По добродетелям, по сердцу, по уму
Он словно сам Господь и следует ему.
Но твой совет, маркиз, придворным нарядиться
С моим характером, ну право, не годится,
Тут знания нужны, притворство, хитрость, ум,
Я часть открыл тебе моих жестоких дум,
Но нрав мой не таков, ведь я меланхоличен,
Не вкрадчив, к болтовне салонной не привычен,
Я добряком слыву, и в этом есть упрек,
Но я не так умен, чтоб злым считаться мог.
 
 
Я не умею быть угодливым и льстивым,
Уж видно, слеплен так, что стал вольнолюбивым,
И, как простой мужик, не знаю, где смолчать,
А где поддакивать, чтоб власть не возмущать,
Как с фаворитами играть в лакейской роли,
Их предков восхвалять и бой под Серизолли,
И день, в который тот, кем славен чей-то род,
И титул получил, и землю, и доход.
 
 
Нет, не пригоден я к вранью такого рода,
Холуйствовать, юлить не даст моя природа,
Ужель из рабских чувств, себя же обокрав,
Как платье, каждый день менять и вкус и нрав.
Не стану выступать в суде как лжесвидетель,
Не стану выдавать порок за добродетель,
Быть щедрым на словах, сгибаться, как дуга,
Твердить: черт побери! месье, я ваш слуга.
Кричать: о, как я рад! – при виде всякой швали,
Иль на одной ноге стоять, как цапля, в зале,
Иль слушать болтовню, когда спесивый фат
В ослином раже все покрасить серым рад,
Иль попугайничать в одежде разноцветной,
Прельщать салонных дам прической несусветной,
Иль, чертом нзгилясь и покидая зал,
Вскричать: «Салют, друзья!» – как и входя сказал.
Не знаю, как летят кометы иль планеты,
Как жен или мужей разгадывать секреты,
Как видеть добрый взгляд и думать, что душа,
Над внешностью глумясь, не так уж хороша.
 
 
Записочки носить – о нет, помилуй боже! —
Я ловкости лишен и красноречья тоже.
От веры отбивать, прельщать потоком фраз
Иль тем, что, мол, закон для сердца не указ,
Девицу совращать, – от мамы по секрету
Пропеть ей песенку про Жана и Пакетту,
И, совесть потеряв, рассказывать при том,
Что где царит Амур, там добр и полон дом,
Там благолепие, довольство и приятность,
И к девушке простой, глядишь, приходит знатность,
Что всё – балет, стихи, – всё для прекрасных глаз,
Что будет почта к ней на дню по десять раз,
Что к славе, к почестям дорога ей открыта,
Что воздыхателей потянется к ней свита,
Скучнейших прихвостней, короче говоря,
Вельможе уступив, себя продаст не зря.
 
 
Я не могу внушать – мне это омерзело,—
Что уловлять мужчин совсем простое дело,
Что к ней с вопросами не будут в душу лезть,
Когда дукаты есть и бабье тело есть;
Что станет девушкой, коль деньги заблестели,
Хотя б с ней переспал весь лагерь JIa-Рошели,
А честь – какая чушь! – забава прежних лет,
Обломок идола, в который веры нет.
……………………………..
Так что же надо знать, чтоб знаньем было знанье?
Вкус нужен, мой маркиз, и нужно пониманье
И виденье глубин, какие в жизни есть.
Что философия! Ей не понять, не счесть
Все тонкости души, все скрепы человека.
А значит, нужен Ум! Ты помнишь басню Грека,
Как львицу встретил волк, какую речь повел
И как решил их спор вмешавшийся осел.
 

Сатира XII

РЕНЬЕ В ЗАЩИТУ САМОГО СЕБЯ

М. Фреминэ

 
В былые времена художники охотно
На посторонний суд несли свои полотна
И, трезво рассудив, чей правилен совет,
Меняли на холсте где линию, где цвет.
Но то была пора, когда стыдились лести,
Корысти, зависти, когда чуждались мести
И за свои слова ручались головой,
А истина была желанною сестрой.
 
 
Ну что же делать нам? Ну как найти управу
На тех, кто нас хулит и славит не по праву,
Когда молва ведет бесчестную игру,
А правда при дворе, увы, не ко двору,
Когда важней всего прическа да манеры,
Когда, чтоб сытно есть, владыкам льстят без меры
В час предобеденный, в обед и до тех пор,
Пока насытится весь королевский двор…
При всем ничтожестве столь наглы эти лица!
Что ж, даже с этим я согласен примириться,
Но эти господа для красного словца,
Увы, не пощадят ни друга, ни отца.
 
 
С избытком этого иному бы хватило,
Чтоб в страхе пред молвой душа его остыла,
Чтоб трепетный талант, боясь потерь, зачах.
Нет, я совсем другой, смешон мне этот страх
И души робкие, не знающие риска,
Пред чернью посему я не склоняюсь низко,
Не стану слушать я любую дребедень,
Когда мой стих бранят, костят кому ни лень,
Когда любой профан мне не дает поблажек,
Твердя, что стих мой сух, что слог мой слишком тяжек,
Что, не в пример уму, и юмор мой тяжел,
Что я, конечно, мил, как мил бездумный вол.
 
 
Отвечу не спеша на злобный град нападок,
Что доброе вино содержит и осадок,
Что в мире нынешнем различных зол не счесть,
Что раз я человек – и недостатки есть,
Что злобный критик мой мне виден без забрала,
Что и мое лицо скрывать мне не пристало.
 
 
Ты знаешь, Фреминэ, гонителей моих,
Чьи темные дела изобличил мой стих,
Кого тщеславие и поздней ночью гложет,
Чей скудоумный дух забыться сном не может,
Кто грешный замысел вынашивает впрок,
Кто бога позабыл и тешит свой порок,
Кто из-за ревности блуждает мрачной тенью,
Кто похотью влеком к бесчестью, к преступленью,
Кто ради алчности присвоить все готов,
Кто не щадит сирот и горемычных вдов?
 
 
Такие вот бегут всем скопом бестолковым
Вслед за поэтами, крича, подобно совам.
Их жены скажут вам: «Да это ж клеветник!
В его остротах яд, колюч его язык,
Его сатиры все являют злобный норов,
Друзья и те бегут от желчных наговоров».
 

ВСЕ НЕ ВОВРЕМЯ

 
Мой первый муж, когда, к несчастью,
Была я чересчур юна,
Ко мне пылал и в полдень страстью,
И в полночь не давал мне сна.
Теперь я для любви созрела,
Полна желаний и огня,
Но нет второму мужу дела
Ни днем, ни ночью до меня.
Мой первый муж такой был нежный!
А что второй? Бревну сродни.
Амур! Верни мне возраст прежний
Иль мужа прежнего верни.
 

АВТОЭПИТАФИЯ

 
Послушный прихотям природы,
Вкушал я мирно дни и годы
В беспечной праздности своей.
Меня немало удивило,
Что смерть прийти не позабыла
К тому, кто позабыл о ней.
 

ПЬЕР МОТЕН

ДИАЛОГ ЖАКМАРА И САМАРИТЯНКИ НОВОГО МОСТА

Он

 
О гордость Нового Моста, Самаритянка!
Ваш верный друг Жакмар в стихах вам шлет поклон
И заверяет вас, прелестная смуглянка,
Что вот уже два дня он страстно в вас влюблен.
 

Она

 
Любезный мой Жакмар, властитель башни старой,
Где духи прячутся и где вам не до сна,—
Жакмар, пусть назовут нас все влюбленной парой:
Коль вправду любите, я тоже влюблена.
 

Он

 
Кудрявый ветерок, покинув берег Сены,
О вашей красоте поведал мне в тиши.
С тех пор моей души страданья неизменны,
Поскольку я влюблен, а вы так хороши.
 

Она

 
Дня три тому назад знакомая ворона,
Из тех, что на руки садятся к вам порой,
Мне описала вас: честь ваша непреклонна…
И я, узнав о том, утратила покой.
 

Он

 
Есть у меня для вас гнездо, в котором птица
Все лето прожила, а завтра улетит.
Она клевать свой корм нисколько не боится,
Усевшись близ меня: приятен ей мой вид.
 

Она

 
Я рукавицы вам преподнесу в подарок,
Чтоб руки отогреть, державшие металл,
А если летний день чрезмерно будет жарок,
Смогу вам заменить прохладу опахал.
 

Он

 
Хочу, чтоб утреннее ваше пробужденье
Всегда приветствовал крик сов и лай дворняг,
И серенадою пусть кажется вам пенье
Крылатых демонов, что населяют мрак.
 

Она

 
Печальной музыки вам только внятны звуки:
Зов черных воронов, протяжный волчий вой.
А я… я слышу свист томящихся от скуки
Юнцов, что трудятся в лавчонках день-деньской.
 

Он

 
Я только в колокол звоню здесь то и дело,
А должен бы водить в сраженье батальон.
Но если б нам судьба быть рядом повелела,
То не такой бы я сумел поднять трезвон.
 

Она

 
Какое мужество! Такое лишь в театре
Порою встретится. Ах, крылья б мне иметь!
Или иметь корабль, подобно Клеопатре,
Чтоб мой Антоний мог вблизи меня узреть.
 

Он

 
Хоть небо против нас и хочет без ответа
Оставить наш призыв, на хитрость я пущусь:
Подобно королям, чья гордость мной задета,
Через посредника я с вами обручусь.
 

Она

 
Достойнейший Жакмар, тогда чего вы ждете?
Вам надо действовать, иного нет пути.
И если девственной меня вы не найдете,
То значит, девственниц в Париже не найти.
 

ОТ ЖАННЫ Я УШЕЛ

 
От Жанны я ушел в час поздний, как обычно.
Я под дождем шагал, и вдруг из-за угла
Навстречу мне патруль. Ночь темная была,
И в этой темноте я крик услышал зычный:
 
 
«Стой! Кто идет?» Стою. Тогда, рукой привычной
Мне обыск учинив, сказали: «Ну, дела!
Он мокрый, он продрог, еще спалит со зла
И королевский двор, и город наш столичный».
 
 
Сказал я: «Господа, в чем дело, не пойму.
Школяр я…» – «Черт возьми, в тюрьму его, втюрьму!
Как! Ночью… под дождем… слоняться? Очень странно!»
 
 
И тут я, вырвавшись, пустился наутек.
Что это? Бунт? О нет! Но я насквозь промок,
И ведь меня в плену и так уж держит Жанна.