Текст книги "Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Выходит, человеческое искусство способно сравниться с искусством Творца Превращений!
И он повелел пожаловать мастеру две колесницы и вместе с ним и его куклой вернулся в свое царство.
Бань Шу свою «заоблачную лестницу» и Мо Ди своего летающего коршуна сами называли пределом человеческого умения. Когда же ученики их Дунмэнь Цзя и Цинь Гули, услыхав про искусство мастера Яня, рассказали о том обоим наставникам, те уже до конца своих дней не смели больше говорить о мастерстве и держались лишь циркуля и наугольника.
***
Гань Ин в старину преуспел в стрельбе из лука: натянет, бывало, тетиву– и звери сами валятся наземь, а птицы падают с неба. Ученик, по прозванию Фэй Вэй, учился у него стрелять и в мастерстве превзошел наставника. А некий Цзи Чан хотел научиться стрелять у Фэй Вэя.
– Сперва научись не моргать,– сказал Фэй Вэй,– а там можно будет потолковать и о стрельбе.
Вернувшись домой, Цзи Чан улегся под жениным ткацким станком и стал провожать взглядом каждое его движение. Через два года не моргал – даже когда ему совали шило в глаз, и доложил о том Фэй Вэю.
– Это еще не все,– сказал Фэй Вэй.– Теперь научись смотреть—а там уж можно будет и стрелять. На малое смотри как на большое, на смутное – как на ясное. Потом доложишь мне.
Цзи Чан подвесил у себя в окне вошь на конском волосе и, обратясь лицом на юг, принялся ее разглядывать. Через десяток дней вошь расплылась, разбухла, а через три года казалась уже с тележное колесо. А прочие предметы, когда он на них глядел, величиной казались с холмы и горы. Тогда он взял лук из яньского рога и бамбуковую стрелу, спустил ее и поразил вошь прямо в сердце, не оборвав волоска.
Когда он доложил о том Фэй Вэю, тот высоко подпрыгнул, ударил себя в грудь и воскликнул:
– Вот теперь ты овладел мастерством!
А Цзи Чан, постигнув до конца искусство Фэй Вэя, решил, что теперь остался у него единственный соперник во всей Поднебесной. И замыслил Фэй Вэя убить.
И вот, встретившись в поле, они принялись осыпать друг друга стрелами. А те сшибались на полдороге наконечниками и падали наземь, не поднимая пыли. У Фэй Вэя раньше кончились стрелы, а у Цзи Чана осталась еще одна. Он ее выпустил – но Фэй Вэй отразил ее стрелой из колючки терновника, так и не уступив сопернику ни в чем.
И тогда они оба, рыдая, бросили свои луки и, поклонясь один другому до земли, попросили друг у друга согласия именоваться впредь отцом и сыном. И каждый, надрезав себе руку, кровью поклялся никому больше не разглашать тайн своего искусства.
***
ИЗ ГЛАВЫ VI
Был у Ян Чжу друг, которого звали Цзи Лян. И вот он заболел, а через семь дней болезнь его обострилась. Сыновья, обступив его ложе, рыдали над ним и просили позволения послать за врачом.
– До чего же бестолковые у меня сыновья! – сказал Цзи Лян и попросил Ян Чжу: – Спой-ка мне песню – чтоб их вразумить!
И Ян Чжу запел:
Если Небо не знает – где же знать человеку?
Коль несчастье – от Неба, как его избежишь?
Мы с тобою не знаем – как же знать может знахарь?
Мы с тобою не знаем – как же знать может врач?
Но сыновья его, так ничего и не поняв, пригласили-таки троих врачей: одного звали Цзяо, другого – Юй, а третьего – Лу. Они вникли в болезнь, и Цзяо сказал Цзи Ляну:
– Холод и жар в тебе – неумеренны, пустоты и плотности – несоразмерны. Болезнь эта – не от Неба и не от духов. Причины ее – недоедание, обжорство, похоть, заботы и праздность. Недуг твой серьезен – но излечим.
– Посредственный врач,– сказал Цзи Лян – и прогнал его прочь.
Юй сказал так:
– Еще во чреве матери тебе не хватало жизненных сил – а материнского молока ты получал в избытке. Болезнь твоя возникла не за утро и не за вечер – но развивалась постепенно. Она неизлечима
– Хороший врач,– сказал Цзи Лян. И велел его накормить.
А Лу сказал так:
– Недуг твой – не от Неба, не от людей, не от духов. Еще при зачатии и образовании зародыша кто-то о нем уже знал и кто-то им управлял. Разве помогут тут иглы и снадобья?
– Чудесный врач! – сказал Цзи Лян – и отпустил его с богатыми дарами.
А болезнь вдруг прошла сама собой.
***
Циский царь Цзин-гун, гуляя по горе Нюшань, приблизился с северной стороны к стенам своей столицы и, проливая слезы, воскликнул:
– Как прекрасно мое царство! Как пышны и роскошны деревья и травы! Как обильны потоки! Неужто я все это оставлю и умру? Ах, если бы люди не умирали издревле – разве покинул бы я эту землю, для того чтоб куда-то уйти?
Историограф Кун и Лянцю Цзюй, вторя ему, зарыдали в голос:
– Благодаря щедротам государя мы имеем возможность есть грубые овощи и жесткое мясо, можем ездить на норовистых конях, в тряских повозках – и то умирать неохота. А что же говорить о нашем государе!
И только Янь-цзы, стоя в сторонке, усмехнулся.
Государь вытер слезы и, обернувшись к нему, сказал:
– Нынче я, гуляя, опечалился, а Кун и Цзюй, вторя мне, разрыдались. Отчего же ты один смеешься?
– Если бы мудрецы всегда оставались на троне,– ответил ему Янь-цзы,– на нем навеки пребывали бы Тай-гун и Хуань-гун. Если бы храбрецы всегда оставались на троне—на нем навеки пребывали бы Чжуан– гун и Лин-гун. Эти монархи сидели бы на троне, а вы, мой государь, в плаще из соломы, в бамбуковой шляпе, стояли бы где-нибудь в поле. В изнуренье от тяжких трудов, разве нашли бы вы время думать о смерти? Да и как бы вы, мой государь, обрели этот трон и утвердились на нем? Ведь он достался вам лишь потому, что те государи поочередно его занимали, поочередно его оставляли. И проливать из-за этого слезы – недостойно. Я увидел недостойного государя и его слуг – льстецов и угодников. И при виде того и другого позволил себе усмехнуться.
И тогда Цзин-гун, устыдившись, наказал сам себя штрафным кубком. А каждого из обоих приближенных – двумя.
***
Жил среди вэйцев некий Дунмэнь У. Умер у него сын – а он не печалился.
– Ведь вы любили сына, как никто в Поднебесной,– сказал ему тамошний первый министр.– Отчего же теперь, когда он умер, не печалитесь?
– Прежде у меня не было сына,– ответил Дунмэнь У,– и я не печалился. Теперь, когда он умер, у меня, как и прежде, нет сына. О чем же мне печалиться?
***
ИЗ ГЛАВЫ VII
Ян Чжу говорил:
– Сто лет жизни – большой срок. Прожить его не удается и одному из тысячи. А если и найдется такой – младенчество и старческая дряхлость отнимут у него едва ли не половину. Сонное забытье по ночам, растраченные зря часы дневного бдения отнимут почти половину того, что осталось. Страдания и недуги, скорби и горести, потери и утраты, печали и страхи еще отнимут почти половину того, что осталось. А из оставшихся десяти с чем-то лет не найдется и мига, когда бы человек вполне был счастлив, доволен и беззаботен. На что же тогда человеку жизнь? И какие от нее радости? Красота и яства? Музыка и любовь? Но красотой и яствами нельзя наслаждаться вечно – они приедаются. Музыкой и любовью тоже нельзя услаждаться вечно – и они приедаются. Сдерживаемые наказаниями и поощряемые наградами, подхлестываемые честолюбием и удерживаемые законами, в суете и тревоге соперничаем друг с другом за миг пустой славы и домогаемся посмертных почестей. Одинокие странники, боимся ввериться тому, что видит глаз и слышит ухо, и не смеем отдаться желаниям – истинным или ложным. Понапрасну лишаем себя лучших радостей этих лет, ни на миг не даем себе воли – чем же мы отличаемся от колодника в путах и тяжких оковах?
Люди глубокой древности знали, что жизнь внезапно приходит, знали, что смерть внезапно уносит,– и потому во всем, что ни делали, слушались сердца; не шли наперекор естественным стремлениям, не чурались житейских радостей – потому и слава их не прельщала. Развлекались, следуя природе, не противились естественным влечениям, не гнались за посмертной славой – потому и наказания их не настигали. Не размышляли они ни о прижизненной, ни о посмертной славе, ни о том – сколько лет проживут.
***
Ян Чжу говорил:
– Все сущее различается в жизни и уравнивается
в смерти. Пока живем, есть среди нас мудрецы и глупцы, знатные и низкие – этим мы различаемся. А после смерти – смрад и гниль, распад и разложение, и это всех уравнивает. Однако быть мудрецом или глупцом, знатным или низким – не в нашей власти, как и не в нашей власти – смрад и гниль, распад и разложение. Ибо жизнь – не по воле живых, а смерть – не по воле мертвых; быть мудрецом – не в воле мудрого, а быть глупцом – не в воле глупого, быть знатным – не в воле знатного, а быть низким – не в воле низкого. Но если оно так – то все сущее равно и в жизни, и в смерти, и в мудрости, и в глупости, и в знатности, и в низком состоянии. Умирают и в десять лет, умирают и в сто. Умирают гуманный и мудрый, умирают злодей и глупец. При жизни – Яо и Шунь, после смерти – истлевшие кости. При жизни – Чжоу и Цзе, после смерти – истлевшие кости. Истлевшие кости – все одинаковы, и кто разберет– где чьи. А потому спешите жить – к чему тревожиться о том, что будет после смерти?
***
Мэнсунь Ян спросил Ян-цзы:
– Вот перед нами человек – дорожит своей жизнью, бережет свое тело. Добьется ли он этим бессмертия?
– По законам естества нет бессмертия,– ответил Ян-цзы.
– А добьется ли он этим долголетия?
– По законам естества нет долголетия,– ответил Ян-цзы.– Жизнь не сохранишь, дорожа ею, тело не укрепишь, даже если его бережешь. Да и на что она – долгая жизнь? То, к чему влекутся и от чего отвращаются пять чувств, и в древности было таким же, что и ныне. Покой и беспокойство для четырех конечностей и в древности были те же, что и ныне. Муки и радости мирских деяний и в древности были те же, что и ныне. Превращения и перемены, порядок и смута и в древности были те же, что и ныне. Всё это уже слыхали, всё это уже видали, всё это уже испытали. Этим пресытишься и за сто лет – а что же говорить о муках долгой жизни!
– Если так,– сказал Мэнсунь Ян,– то ранняя смерть лучше, чем долгая жизнь. Стоит лишь кинуться на меч или пику, броситься в кипяток или в огонь – и обретешь желаемое.
– Нет,– сказал Ян-цзы.– Уж если живешь, то отдайся жизни и претерпи ее, и в ожидании смерти изведай все ее желания. А придет время умирать—отдайся смерти и претерпи ее, изведай все ее пути и дай ей волю до конца. Всему отдайся и все претерпи – и не пытайся удлинить или укоротить жизненный срок.
***
Цинь-цзы спросил Ян Чжу:
– Если бы нужно было выдернуть у себя лишь один волосок, чтобы помочь целому миру,– вы бы это сделали?
– Миру одним волоском не поможешь,– ответил Ян Чжу.
– А если бы можно было помочь? – спросил Цинь– цзы.– Вы бы сделали это?
Ян Чжу ничего не ответил.
Цинь-цзы вышел и рассказал обо всем Мэнсунь Яну.
– Вы не постигли мысль Учителя,– сказал Мэнсунь Ян.– Позвольте, я вам ее поясню. Согласились бы вы поцарапать себе кожу – чтобы получить за это десять тысяч слитков золота?
– Согласился бы,– ответил Цинь-цзы.
– А вырезать себе сустав – чтоб получить за это царство?
Цинь-цзы промолчал.
– Волосок меньше кожи,– сказал Мэнсунь Ян,– а кусочек кожи меньше сустава – это ясно. Но ведь, по волоску собираясь, и образуется кожа, а кожа, собравшись, образует сустав. И пусть волосок всего лишь одна из десятка тысяч частиц, составляющих тело,– можно ли им пренебречь?
– Я не сумею вам ответить,– сказал Цинь-цзы.– Но если бы ваш вопрос задать Лао Даню и Гуань Иню – ваши слова показались бы им справедливыми. А если бы мой вопрос задать Великому Юю и Мо Ди—им показались бы справедливыми мои слова.
Мэнсунь Ян обернулся к своим ученикам – и заговорил о другом.
***
Ян Чжу, посетив лянского царя, сказал ему:
– Править Поднебесной – все равно что катать на ладони шарик.
– У вас есть жена и наложница,– сказал царь,– и вы не можете с ними управиться. Есть огород размером в каких-то три му – и вы не в силах его прополоть. Как же вы говорите, что править Поднебесной – все равно что катать на ладони шарик?
– Видали вы, как пасут овец? – спросил Ян Чжу.– Когда потребуется сотню овец собрать в стадо – пошлите к ним мальчонку-пастуха ростом в пять чи и с кнутом на плече: захочет, чтоб шли на восток,– пойдут на восток, захочет, чтоб шли на запад,– пойдут на запад. А прикажите-ка Яо протащить за собой на веревке хотя бы одну-единственную овцу да приставьте к ней Шуня с кнутом на плече – и овца не сдвинется с места. Слыхал я, что рыба, глотающая корабли, не заплывает в протоки, а высоко воспаряющий лебедь не сядет на илистый пруд. Почему это так? Потому что предел их далек. Почему древний колокол не может вторить шумной пляске? Потому что звуки его размеренны и величавы. Ведь недаром говорят: кто справится с большим – не справится с малым, способный совершить великий подвиг – не совершит малого.
***
Ян Чжу говорил:
– Кто помнит деяния глубокой древности? Они исчезли. Деяния трех владык – то ли были они, то ли нет? Деяния пяти государей – наяву они были или во сне? Из тьмы деяний трех царей – скрытых или явных – не помним ни единого. Из деяний, совершенных при нашей жизни – слыхали ль мы о них или видали – не запомним и одного из десятка тысяч. Из нынешних деяний, оставшихся или уже забытых, не запомним и одного из тысячи. А лет, протекших с давней древности до наших дней, и вовсе не счесть. Лишь со времен Фу Си минуло их уже триста с лишком тысяч... Мудрецы и глупцы, красавцы и уроды, победители и побежденные, правые и виноватые– все исчезли: кто—раньше, кто—позже. Принимать близко к сердцу мимолетную хулу или хвалу, томить и изнурять и дух, и плоть ради нескольких сот лет посмертной славы... Разве сможет она оживить иссохшие кости! Так в чем же тогда радость жизни?!
***
Путешествуя по Лу, Ян Чжу остановился как-то в доме семьи Мэн.
– Стоит ли добиваться славы, если достаточно просто быть человеком? – спросил его хозяин.
– Славу используют, чтоб стать богатым,– ответил Ян Чжу.
– Почему же, разбогатев, не останавливаются на этом?
– Стремятся стать знатными,– ответил Ян Чжу.
– Почему же, став знатными, не останавливаются на этом?
– Стремятся к почетной смерти.
– К чему же можно стремиться после кончины?
– Помочь сыновьям и внукам.
– Какую же пользу может принести им слава?
– Добивающийся славы изнуряет свое тело и испепеляет сердце; возможность же использовать его славу распространяется на весь его род, а выгода от славы – на всю его деревню! – ответил Ян Чжу.
– Но ведь все, кто добивается славы, должны быть бескорыстными, бескорыстие же ведет к бедности; все, кто добивается славы, должны быть уступчивыми, уступчивость же ведет к низкому положению!
– Когда Гуань Чжун был первым министром в Ци, его стремления совпадали со стремлениями правителя, а слова не расходились с его словами; правитель развратничал – и он развратничал; правитель расточительствовал – и он расточительствовал. В результате его учение было осуществлено и Ци добилось гегемонии над другими царствами; однако после его смерти ничего, кроме фамилии «Гуань», не осталось. Когда же первым министром в Ци был господин Тянь, его поведение было другим: правитель был высокомерным, он же—снисходительным; правитель обирал народ, он же – раздавал зерно народу. Народ подчинился ему, и он смог завладеть царством Ци. Поэтому его сыновья и внуки наслаждаются властью в Ци вплоть до настоящего времени.
– Значит ли это, что настоящая слава ведет к бедности, а ложная – к богатству?
– Истинное не обладает славой, обладающее славой не обладает истиной. Все пользующиеся славой обманщики. В древности Яо и Шунь притворялись, что уступают Поднебесную Сюй Ю и Шань Цзюаню; однако они не только не потеряли Поднебесной, но и наслаждались счастьем еще сто лет. А Бои и Шуци действительно уступили престол правителей Гучжу и в конце концов не только потеряли свое царство, но и сами умерли от голода на горе Шоуян. Вот как обнаруживается различие между истинным и ложным.
***
Ян Чжу сказал: «Бои отнюдь не был лишен желаний. Однако, строго следуя чистоте, довел себя до голодной смерти. Чжань Цзи отнюдь не был лишен страстей. Однако, кичась целомудрием, обрек себя на одиночество, не продлив своего рода. Вот как чистота и целомудрие ввели добрых людей в заблуждение».
***
Ян Чжу сказал: «Юань Сянь бедствовал в Лу; Цзыгун преуспевал в Вэй. Бедность Юань Сяня сократила его жизнь; богатство Цзыгуна стало для него обузой. Если и беднеть нельзя, и богатеть нельзя – что же тогда можно? Можно наслаждаться жизнью, можно не обременять себя заботами. Поэтому умеющий наслаждаться жизнью – не бедствует, а не обременяющий себя заботами – не богатеет».
***
Ян Чжу сказал: «В древней пословице говорится: «При жизни следует сочувствовать друг другу, после смерти следует покидать друг друга». В пословице достигнут предел истины. Принцип «сочувствовать друг другу» касается не только чувств – он и в том, чтобы дать отдых усталому, досыта накормить голодного, согреть замерзшего. И принцип «покидать друг друга» отнюдь не означает, что никого не следует оплакивать. Не следует лишь класть покойнику в рот жемчуг и нефрит, облачать его в узорную парчу, приносить ему в жертву животных, ставить в могилу великолепную утварь...»
***
Ян Чжу сказал: «Человек подобен небу и земле и, как они, таит в себе природу пяти движущих начал. Человек – самое разумное среди всех существ, наделенных жизнью. И в то же время ногти и зубы человека недостаточно сильны, чтобы обеспечить ему охрану и защиту; мускулы и кожа недостаточно крепки, чтобы оборонять его и отражать удары; ноги недостаточно быстры, чтобы унести от опасности. У человека нет ни шерсти, ни перьев, защищающих его от холода и жары, и, чтобы прокормиться, он должен полагаться не на силу, а на разум. Поэтому человек высоко ценит разум и с пренебрежением относится к силе, ибо разум сохраняет его существование, а презренная сила вершит насилие над внешними вещами».
***
Ян Чжу сказал: «Существуют четыре причины, мешающие людям спокойно жить. Первая – желание долголетия; вторая – жажда славы; третья – стремление получить чиновничью должность; четвертая – жажда богатства. Из-за этих четырех страстей люди боятся власти и духов и опасаются людей и наказаний. Это называется бегством человека от его природы. Он может пасть убитым, может остаться в живых – его судьба не зависит от него.
Зачем долголетие тому, кто не идет против судьбы? Зачем слава тому, кто не ценит знатности? Зачем чиновничья должность тому, кто не стремится к власти? Зачем богатство тому, кто не алчет состояния? Это называется следованием человеческой природе. У такого человека нет соперников в Поднебесной. Поэтому его судьба зависит от него самого.
В чжоуской пословице говорится: «Хочешь убить землепашца – заставь его сидеть сложа руки». Уходить с рассветом в поле и возвращаться затемно – этот удел он считает истинным для человека, а похлебку, бобы, коренья и ботву—наивкуснейшими яствами. Его кожа и мясо грубы и толсты, мускулы и суставы натянуты и крепки. Проснись он однажды утром на мягком пуху и изведай изысканных яств из зерна и мяса – тотчас бы закралась в его сердце тоска, тело охватило бы беспокойство, а внутренний жар вызвал бы болезнь. И наоборот: если бы, подобно землепашцу, в поле поработали шанский или луский государи, не прошло бы и мгновения, как их охватила бы усталость. Вот почему в Поднебесной нет ничего выше того, в чем находит покой деревенский человек, как нет ничего выше того, в чем он находит красоту.
В давние времена в царстве Сун был некий землепашец. Зимой он носил старый халат, подбитый очесами конопли, когда же наступала весна и начинались весенние полевые работы, грелся на солнце. Так он и жил, не ведая о том, что в Поднебесной существуют просторные хоромы и нагретые покои, теплая одежда и пушистые меха. Как-то, поразмыслив, он сказал своей жене: «Никто не знает, как греет солнце, когда повернешься к нему спиной. Если я доложу об этом нашему государю, то получу большую награду».
Услышав это, один из богатых жителей его деревни сказал ему: «Когда-то был человек, который вкуснейшими из яств считал дикие стебли конопли, сельдерей и ряску. Однажды он стал расхваливать эти кушанья влиятельным жителям деревни. Те попробовали их – и рты у них обожгло, а желудки разболелись. Жители деревни стали насмехаться над этим человеком и презирать его; ему же стало очень стыдно. Ты тоже принадлежишь к этой породе людей».
***
Ян Чжу сказал: «Обладающему богатым домом, изящными одеждами, изысканными яствами и прекрасными женщинами – чего еще домогаться от внешнего мира? Обладать всем этим и еще чего-то домогаться – не значит ли это иметь ненасытный характер? Ненасытный же характер – это червь, съедающий жизненные силы человека.
Чтобы обеспечить спокойствие государя, недостаточно одной верности; однако ее достаточно, чтобы подвергнуть свое тело опасности; чтобы принести пользу другим людям, недостаточно одной справедливости;
однако ее достаточно, чтобы причинить вред собственной жизни. Обеспечить спокойствие государя и подданных, приносить пользу и себе, и другим – вот учение людей древности...»
***
ИЗ ГЛАВЫ VIII
Ле-цзы учился стрелять. Попал в цель и попросил у Гуань Инь-цзы дальнейших указаний.
– Знаешь ли ты, почему попал в цель? – спросил Инь-цзы.
– Не знаю,– ответил Ле-цзы.
– Значит, еще не овладел мастерством.
Ле-цзы отправился восвояси и три года упражнялся в стрельбе. А затем явился с отчетом к Гуань Инь– цзы.
– Знаешь ли ты, почему попадаешь в цель? – спросил его Инь-цзы.
– Знаю,– ответил Ле-цзы.
– Вот теперь ты овладел мастерством. Храни его и не теряй. Оно пригодится не только в стрельбе, но и в управлении государством и самим собой. Ибо мудрец исследует не жизнь и смерть,– но их причины.
***
Ле-цзы говорил:
– Тот, кто в расцвете красоты,– заносчив, а тот, кто в расцвете сил,– необуздан. С такими нельзя говорить об Учении. Пока у них не появилась проседь, не стоит и толковать с ними об Учении и уж тем паче о том – как его применить. Ведь тому, кто необуздан, не станут подавать советов. А если не будут давать ему советов – он останется в одиночестве, без помощников. Умный же опирается на других, а потому, даже если и стар годами – не дряхлеет, даже если истощил свой разум – не путается. Трудность в управлении государством – не в том, чтоб самому быть умным, а в том, чтоб находить умных.
***
Некий сунец вырезал из нефрита древесный листок для своего государя. Трудился над ним три года – и был тот листок весь в жилках и волосках, со стебельком и с зубчиками. Если смешать с настоящими листьями – не отличишь. Сунское царство кормило этого человека за его мастерство.
Учитель Ле-цзы, услыхав о том, сказал:
– Если бы небо и земля, порождая все вещи, по три года трудились над одним листочком – немного нашлось бы растений с листьями! Потому-то мудрец полагается не на знания и мастерство, а на естественные превращения.
***
У некоего Ши из Лу было два сына. Один любил науки, другой – военное искусство. Тот, что любил науки, решил послужить своими знаниями цискому царю. Царь взял его к себе на службу и назначил наставником при царевичах. А тот, что любил военное искусство, отправился в Чу и предложил свои услуги чускому царю. Он сумел угодить царю, и тот поставил его военачальником. Оба сына жалованьем обогатили семью, чинами прославили родителей.
У соседа Ши – некоего Мэна – тоже было двое сыновей: оба увлекались тем же, что и сыновья Ши, но прозябали в нищете. Завидуя богатству семьи Ши, они неотступно просили рассказать, как те сумели так быстро возвыситься. Сыновья Ши рассказали им все как есть.
И вот один из сыновей Мэна отправился в Цинь, желая послужить циньскому царю своей наукой. Но царь сказал ему:
– Ныне, когда все цари что есть мочи соперничают друг с другом, следует думать лишь об оружии и провианте. Если же управлять моим царством с помощью человечности и справедливости, это приведет его к гибели.
И, приказав оскопить пришельца, прогнал его прочь.
А другой сын отправился в Вэй, желая угодить вэйскому царю познаниями в военном деле.
– Царство у меня слабое,– сказал ему царь,– и сильные царства нас теснят. Безопасности ради стараюсь услужить крупным царствам и поддержать малые. Если же вздумаю положиться на военную силу – мае постигнет гибель. Но если отпустить тебя целым и невредимым – ты пойдешь в другое царство и причинишь нам вред.
И, повелев отрубить ему ноги, отправил обратно в Лу.
Когда оба сына вернулись домой, и сами они, и отец их стали бить себя в грудь и поносить семейство Ши. А Ши сказал им так:
– Всякий, кто удачно выберет время, преуспеет. Всякий, кто его упустит, пропадет. Путь ваш тот же, что и у нас,– а итоги совсем другие. Не оттого, что действовали неверно,– а оттого лишь, что упустили время. Ведь нет среди законов Поднебесной таких, чтоб всегда были правильны, и нет среди ее деяний таких, чтоб всегда были ошибочны. То, что годилось прежде, нынче могут и отвергнуть. А то, что отвергли нынче, позже может и пригодиться. Для того, что пригодно, а что непригодно, нет точных правил. И нет рецептов – как пользоваться случаем, ловить момент и поступать по обстоятельствам. Это зависит от смекалки. А уж коли ее не хватает, то будь вы столь же многознающи, как сам Конфуций, и столь же искусны, как Люй Шан,– всюду, куда ни пойдете, попадете впросак.
Гнев Мэна и его сыновей утих, а с лиц их сошло выражение досады. И они сказали:
– Мы все поняли. Не стоит повторять.
***
Цзиньский царь Вэнь-гун выступил в поход, намереваясь вместе с другими напасть на Вэй. А царевич Чу взглянул на небо и рассмеялся.
– Чего смеешься? – спросил его царь.
– Да вот смеюсь над тем,– ответил царевич,– как один мой сосед, провожая жену к ее родителям, увидал по дороге женщину, что обрывала листья шелковицы. Она ему приглянулась, и он уж начал с ней заигрывать. Да только обернулся, поглядел вслед своей жене: глядь – уж и ее кто-то подманивает. Вот я и рассмеялся.
Царь, уразумев намек, тут же остановился и повернул войско обратно. Не успел дойти до дому, а уж кто-то напал на северные окраины царства!
***
Царство Цзинь страдало от разбойников. А некий Си Юн умел распознать разбойника по обличью: только вглядится, бывало, в выражение лица – и знает уже, что у того на уме. Цзиньский царь поручил ему опознание разбойников – и тот из сотен и тысяч не упускал ни единого. Царь в великой радости поведал о том Чжао Вэнь-цзы, сказав ему так:
– Нашел я одного человека – от него всем разбойникам в моем царстве скоро придет конец. На что мне теперь куча людей?
– Если вы, государь,– сказал Чжао Вэнь-цзы,– собираетесь переловить разбойников, полагаясь на слежку,– они не переведутся. А Си Юн, уж конечно, не умрет своей смертью.
И вот разбойники, собравшись на совет, решили:
– Это Си Юн довел нас до последней крайности!
И, набросившись на него все разом, растерзали в клочки.
Услыхав о том, цзиньский царь пришел в ужас. Он тут же призвал к себе Вэнь-цзы и сказал ему:
– А ведь и впрямь вышло по-твоему: сыщик-то мой погиб. Но как же я теперь выловлю разбойников?
– Чжоуская пословица гласит,– сказал Вэнь– цзы,—«не высматривай рыбу в омуте—накличешь беду, не выслеживай тех, кто прячется,– наживешь неприятности». Если государь желает избавиться от разбойников, то лучшее средство – приблизить к себе мудреца и довериться ему. Пусть он просветит тех, что наверху, и перевоспитает тех, что внизу. Если народ обретет стыд и совесть—к чему ему разбойничать?!
И царь поручил дела правления Суй Хуэю. А разбойничьи шайки поспешили удрать в Циньское царство!
***
Конфуций, возвращаясь из Вэй в Лу, остановил повозку у моста и загляделся на реку: водопад ниспадал с высоты в тридцать жэней, водоворот бурлил на девяносто ли – ни рыбе не проплыть, ни черепахе, ни кайману...
А некий человек собрался перейти его вброд. Конфуций послал к нему учеников, чтоб удержать его и сказать:
– Водопад ниспадает с высоты в тридцать жэней, водоворот бурлит на девяносто ли, ни рыбе не проплыть, ни черепахе, ни кайману... Тому, кто вздумает через него перебраться,– придется нелегко!
Но человек их не послушался: он перешел через поток и выбрался на другой берег.
– До чего же вы ловки! – воскликнул Конфуций.– У вас, видно, есть свой секрет? Как это вам удалось войти в такой водоворот и выбраться оттуда невредимым?
И человек ответил так:
– Как только вступаю в поток – весь отдаюсь
ему и вверяюсь. Так, отдавшись и вверившись, следую за ним до конца. Отдавшись и вверившись, располагаю свое тело в волнах и течениях, не смея своевольничать. Вот почему могу войти в поток и снова выйти.
– Запомните это, ученики! – сказал Конфуций.—
Воистину, даже с водой, отдавшись ей и вверившись, можно сродниться– а уж тем более с людьми!
***
Чжаоский государь Сян-цзы послал Синьчжи Му– цзы в поход на варваров ди. Тот же, одолев их, взял города Цзожэнь и Чжунжэнь и отправил вестника с донесением.
Государь, сидевший за трапезой, опечалился.
– За одно лишь утро,– сказали ему приближенные,– пали два города: люди такому радуются. Отчего же у вас опечаленный вид?
– Половодье на реках,– ответил им царь,– длится не больше трех дней. Ураган и гроза не длятся весь день. Солнце в зените – один только миг. В роду Чжао немного было доблестных деяний – и вдруг два города за одно утро... Уж не грозит ли нам погибель?
Услышав о том, Конфуций сказал так:
– Вот почему процветает род Чжао! Печалится – оттого и процветает. А те, что радуются,– гибнут. Не так трудно одержать победу, как трудно ее удержать. Умный правитель стремится удержать победу – потому-то его успехи переходят и к потомкам. Царства Ци и Чу, У и Юэ все когда-то побеждали, но в конце концов от этого и гибли. Ибо не умели удержать победу. А способен ее удержать лишь правитель, постигший Учение.
***
У Конфуция достало бы силы поднять засов на воротах столицы, но он не хотел прославиться силой. Мо-цзы, готовясь отразить нападение, одолел Гуншу Баня, но он не хотел прослыть стратегом. Ибо тот, кто умеет удержать победу, силу считает слабостью.
***
В одной из сунских семей на протяжении трех поколений ревностно соблюдались заповеди человечности и справедливости. И вдруг их черная корова без всякой на то причины отелилась белым теленком. Спросили об этом Конфуция– а тот сказал:
