Текст книги "Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Слыхал я,– сказал Чжуан-цзы,– что конфуцианцы носят круглые шапки,– в знак того, что познали небесное время, и квадратную обувь – в знак того, что им ведома форма земли. А на поясе носят нефритовые подпески на пестрых шнурках – в знак того, что скоры в принятии важных решений. Однако достойные мужи, сведущие в учении, навряд ли ходят в таких одеяниях, а те, что носят эти одеяния, навряд ли сведущи в учении. Вы, государь, конечно, с этим не согласны. Так почему бы вам не объявить по всему царству: те, кто, не зная учения, ходят в таких одеяниях,– караются смертью.
И вот Ай-гун повелел, чтобы этот указ оглашали в течение пяти дней,– и в луском царстве не стало таких, кто бы осмелился ходить в конфуцианском платье. И лишь один– единственный муж в конфуцианском одеянии предстал пред царскими вратами. Царь тут же повелел позвать его к себе и стал расспрашивать о государственных делах. И тот оказался просто неистощим на всевозможные повороты и изгибы мысли.
И Чжуан-цзы сказал:
– На все-то царство только и нашелся один конфуцианец. Разве это много!
***
Ле Юйкоу в присутствии Бохунь Чжэня стрелял из лука: поставив на локоть чашу с водой, натягивал тетиву до отказа, пустив стрелу, посылал вдогонку другую – и чаша оставалась неподвижной, а сам стрелок казался истуканом.
– Это всего лишь мастерство при стрельбе,– сказал Бохунь Чжэнь,– а не мастерство без стрельбы. А ну, взойдемка с тобой на высокую гору да встанем на обрывистый утес, что рядом с пропастью в сто жэней глубиной,– сумеешь ли ты стрелять оттуда?
И Чжэнь поднялся на гору, взобрался на утес у края пропасти в сто жэней; встав к ней спиной, придвинулся к самому обрыву – так что ступни его наполовину свесились над бездной, и поманил к себе Юйкоу. А тот, пав ниц на землю, облился потом с головы до пят.
– Человек высших достоинств,– сказал Бохунь Чжэнь,– поднявшись ввысь, взглянет на синее небо, спустившись вниз – нырнет в Желтый источник. Он способен добраться до восьми оконечностей мира – и дух его не дрогнет. А ты готов зажмуриться от страха: опасность погибели таится в тебе самом!
***
ИЗ ГЛАВЫ XXII
Свет спросил у Небытия:
– Вы, Учитель, существуете? Или вас нет?
И, не получив ответа, стал вглядываться в вид его и облик: что-то темное, пустое; хоть целый день гляди – не углядишь, слушай – не услышишь, дотрагивайся – не дотронешься.
– Да это просто совершенство! – воскликнул Свет.– Кто еще на такое способен? Я могу лишь присутствовать или отсутствовать – но не могу совсем не быть. Я дошел лишь до отсутствия—а как же стать таким, как вы?!
***
Горы и леса, луга и пашни радуют нас и веселят. Но не успели мы нарадоваться – а уж печаль тут как тут. Когда печаль или радость приходят – мы не в силах их предотвратить, а когда уходят – не в силах удержать. Увы! Ведь человек в этом мире – лишь постоялый двор для вещей. Знает лишь то, с чем встречался, не знает того, чего не встречал. Знает, что может лишь то, что может, и не может того, чего не может. Незнания и немощи ему не избежать – и не печально ли пытаться избегнуть неизбежного!
***
Высшие слова избегают слов. Высшие деяния избегают деяний. Общедоступное знание – поверхностно.
***
ИЗ ГЛАВЫ XXIV
Чжуан-цзы был на похоронах. И, проходя мимо могилы Хуэй-цзы, он обернулся к спутникам и сказал так:
– Однажды некий инец запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было – с мушиное крылышко. Он приказал плотнику Ши стесать его. А тот так заиграл топором – аж ветер поднялся: лишь выслушал приказ – и тут же все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец – и бровью не повел. Сунский государь Юань-гун, прослышав об этом, позвал к себе плотника и сказал ему:
– Попробуй сделать это же самое и для меня.
А плотник ответил:
– Когда-то я сумел это сделать – да только нет уже в живых того материала!
Вот так и у меня не стало материала: с тех пор как умер Учитель, мне больше не с кем спорить.
***
ИЗ ГЛАВЫ XXV
На левом рожке улитки находится царство – зовется царством Бодливых. А на правом рожке есть другое – зовется царством Отчаянных. Царства эти беспрестанно дерутся друг с другом за землю. Убитых валяются – десятки тысяч, а разбитого врага преследуют целых пятнадцать дней – лишь после этого поворачивают вспять.
***
Бо Цзюй учился у Лао Даня. И как-то раз сказал ему:
– Позвольте отправиться в странствие по Поднебесной.
– Оставь,– сказал Лао Дань.– Поднебесная всюду одинакова.
Тот снова стал проситься.
– Ну, и с чего же ты начнешь? – спросил Лао Дань.
– Начну я с Ци,– сказал Бо Цзюй.– Приду туда, увижу там казненного, уложу его тело на землю, сниму с себя парадную одежду и накрою его. А потом, возопив к Небу, стану его оплакивать: «Сын мой! Сын мой! По всей Поднебесной большая резня – и разве ты первый! Вот говорят: «Не будь грабителем, не будь убийцей». Но с той поры, как появились слава и позор, люди лишились покоя. С той поры, как начали копить богатства и сокровища, начались и тяжбы. И вот нынче делают так, что люди не знают покоя, и копят то, из-за чего ведутся тяжбы. Нужда изнуряет людей, не дает продохнуть – так как же им не дойти до преступлений! Древние государи все удачи относили на счет народа – а в неудачах винили себя, всякую правду относили на счет народа – а в кривде винили себя. Потому-то один человек брал на себя всю вину и, сам себя осуждая, удалялся от дел. А нынче не так. Дела вершат втихомолку—а тех, кто этих дел не знает, объявляют глупцами. Нагромождают трудности – и осуждают тех, кто не решился их преодолеть. Утяжеляют повинности – и наказывают тех, кто с ними не справляется. Отсылают окольной дорогой – и карают за опоздание! А люди, зная, что силы у них на исходе, возмещают их убыль притворством. С каждым днем его больше и больше – да и как же народу и чиновным не притворяться? Ведь когда не хватает сил – притворяются, когда не хватает знаний – обманывают, когда не хватает богатства – грабят. Так кого же винить за кражи и грабежи?!»
***
ИЗ ГЛАВЫ XXVI
Семья Чжуан Чжоу бедствовала, и он пошел к смотрителю реки, чтоб одолжить у него зерна.
– Ну конечно, конечно,– сказал смотритель.– Вот получу подати с моих владений и ссужу вам триста монет – этого хватит?
Чжуан-цзы даже побледнел от негодования и сказал ему так:
– Шел я вчера по дороге и вдруг слышу – кто-то меня зовет. Оглянулся – и вижу в колее карася. Откуда ты, спрашиваю, и что здесь делаешь? А он мне в ответ: «Я ведаю волнами в Восточном море. Не найдется ли у вас хоть ковша воды – чтоб спасти мне жизнь?» Я ему говорю: «Ну конечно, конечно. Я как раз собираюсь на юг – к царям У и Юэ. Вот взволную там воды Западной реки и пригоню их сюда – этого хватит?» А карась аж побелел от гнева и сказал мне так: «Я в беде, у меня нет пристанища. От ковша воды я бы ожил... Чем говорить мне такое – лучше уж сразу ищите меня в лавке, где торгуют сушеной рыбой!»
***
Верша нужна – чтоб поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна – чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны – чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне разыскать человека, что забыл про слова,– и поговорить с ним!
***
ИЗ ГЛАВЫ XXVIII
Царства Хань и Вэй враждовали друг с другом из-за земли. И вот как-то раз учитель Хуа-цзы явился к ханьскому царю Чжаоси. Вид у государя был опечаленный.
– Предположим,– сказал Хуа-цзы,– что перед вами, государь, скрижаль с записанным на ней преданием Поднебесной, которое гласит: «Возьмешь левой рукой – правую потеряешь. Возьмешь правой рукой – левую потеряешь! Но уж если возьмешь – завладеешь Поднебесной». Вы бы, государь, взяли?
– Я бы не взял,– сказал царь.
– Вот и отлично! – сказал Хуа-цзы.– Отсюда мы видим, что две руки куда важнее Поднебесной. А тело еще важнее, чем руки. А ведь царству Хань – куда как далеко до Поднебесной! А земле, о которой вы нынче спорите,– и вовсе далеко до царства Хань. Вы же, государь, в тоске изнуряете тело и губите жизнь– и все лишь оттого, что не владеете этой землей.
– Превосходно! – воскликнул царь.– Многие меня наставляли, но таких слов слышать не доводилось. Можно сказать, что вы, Учитель, умеете отличать важное от неважного!
***
Учитель Ле-цзы, впав в нужду, отощал от голода. Некий гость, поведав о том Цзыяну, что был правителем в Чжэн, сказал ему так:
– Ле Юйкоу, муж, постигший учение, живет в вашем царстве и терпит нужду. Не прослывете ли вы врагом праведников?
Цзыян тотчас повелел чиновнику одарить Ле-цзы зерном. Учитель же, встретив посланца, дважды ему поклонился, но дара не принял. Посланец удалился, и Ле-цзы вернулся в дом. При виде его жена стала бить себя в грудь со словами:
– Слышала я, что жены и дети праведных мужей обретают покой и радость. Мы же отощали от голода. И вот правитель, услышав о том, жалует вас пропитанием, а вы от него отказались. Разве это не злая судьба!
А Ле-цзы, усмехнувшись, ответил ей так:
– Ведь правитель меня не знает и зерно мне послал с чужих слов. Так же, с чужих слов, обвинит и в преступлении. Поэтому я и отказался.
***
Когда чуский Чжао-ван лишился своего царства, бежал вслед за ним из столицы и мясник Шо. Вернувшись на царство, Чжао-ван пожелал вознаградить всех, кто не оставил его в беде. Дошла очередь и до мясника.
– Великий государь лишился своего царства,– сказал мясник,– а я – своей скотобойни. Ныне государь вернул себе царство, а я получил обратно скотобойню. Я сполна восстановил и чин свой, и доходы – о какой еще награде может быть речь?
– Силой заставьте его принять награду,– повелел царь.
– В том, что великий государь лишился царства,– сказал мясник,– не было моей вины—потому не смею принять от него казнь. А в том, что государь вернулся на царство, не было моей заслуги – потому не смею принять и награды.
– Приведите его ко мне,– приказал царь.
– По законам чуского царства,– сказал мясник,– предстать пред государем может лишь тот, кто удостоился награды за важные заслуги. У меня же не хватит ума, чтобы уберечь страну, и не хватит храбрости, чтобы пасть в бою с ее врагами. Когда войска царства У вступили в нашу столицу, я бежал от врага, убоявшись бедствий,– а не то чтобы намеренно последовал за государем. Ныне же великий государь желает меня принять – да о подобном нарушении законов и договоров в Поднебесной мне и слышать не доводилось!
И тогда царь сказал своему конюшему Цзыци:
– Этот мясник Шо состоит в низком звании, а суждения его весьма высоки. Предложи ему от меня пост одного из трех высших сановников.
– Стать одним из трех высших сановников...– сказал мясник.– Знаю, что это почетней, чем торговать в мясной лавке. И жалованье в десять тысяч чжунов... Знаю, это побольше, чем барыши мясника. Но посмею ли я, кормясь от такого чина и жалованья, навлечь на государя славу безрассудного расточителя?! Уж лучше мне вернуться в мою мясную лавку.
И так и не принял награды!
***
Юань Сянь жил в Лу, у земляного вала, в нищей, поросшей травой лачуге из двух комнатенок. Убогая дверь из полыни держалась на тутовых петлях, горло кувшина служило окошком, простая сермяга – затычкой... Сверху текло, внизу было сыро... А хозяин сидел, гордо выпрямив спину, и пел, бряцая на струнах.
И вот Цзыгун, восседая в коляске, что не вмещалась в узком переулке, приехал однажды его навестить. Он был в белом платье с пурпурной подкладкой, и везли его рослые кони. Юань Сянь, в шапке из бересты, в шлепанцах без задников и с посохом из стебля лебеды, встретил его у дверей.
– Да вы никак больны! – воскликнул Цзыгун.
– А я вот слыхал,– сказал Юань Сянь,– что если нет богатства – то это называют бедностью, а если не сумел осуществить свое учение – это называется болезнью. Я же не болен, а только беден.
Цзыгун покраснел и замялся. А Юань Сянь, усмехнувшись, добавил:
– Жить с оглядкой на мирскую суету, дружиться с кем попало, учиться напоказ, а других поучать ради денег... Прикрывшись человечностью и долгом, разъезжать в разукрашенных колясках... Вот чего не терплю!
***
Цзэн-цзы жил в Вэй. Разгуливал в ветхом халате без верха, с опухшим лицом, руки-ноги – в мозолях. По три дня не разводил огня, по десять лет не шил себе одежды. Шапку поправит – рвутся завязки, схватится за ворот – вылезут локти, натянет шлепанцы – торчат наружу пятки. А он ковылял в своих шлепанцах и распевал шанские гимны. И голос его, подобный звону камня и металла, наполнял небо и землю. Сын Неба не обрел в нем верноподданного, князья не обрели друга. Ибо тот, кто растит свою волю,– забывает о теле. А тот, кто растит свое тело,– забывает о выгоде. Тот же, кто обрел Путь,– забывает о собственном сердце!
***
Конфуций сказал Янь Хуэю:
– Хуэй! Семья твоя бедствует, жилье у тебя убогое – почему же ты не служишь?
– А я не хочу служить,– ответил Янь Хуэй.– За городской стеной есть у меня поле в пять десятков му – этого хватит на кашу. И есть в предместье поле в десять му – и мне хватает шелка и пеньки. А еще я играю на цине – этого довольно, чтобы развлечься, и постигаю ваше учение – этого довольно, чтоб обрести радость. А служить я не хочу.
Конфуций от волнения даже изменился в лице. И сказал так:
– Как прекрасны твои устремления! Я слышал: кто знает меру– не обременяет себя корыстью, кто довольствуется тем, что имеет,– не боится его потерять, кто совершенствует в себе внутреннее – не стыдится остаться без службы. Я всегда это восхвалял – а ныне увидел в тебе. Это для меня подарок!
***
Царевич Моу, владетель Чжуншаня, спросил у Чжань– цзы:
– Как мне быть? Телом пребываю у рек и морей, а сердцем живу – у вэйских дворцовых ворот.
– Чти жизнь,– ответил Чжань-цзы.– Кто чтит жизнь – презирает корысть.
– Знаю,– сказал царевич,– да не могу с собой совладать.
– А не можешь с собой совладать – тогда повинуйся желаниям. Душе это не повредит. Ведь если того, кто не может с собой совладать, еще и понуждать не следовать желаниям – нанесешь ему двойную рану. А человек с двойною раной не достигнет долголетия.
Вэйский царевич Моу был сыном царя, владевшего тьмой колесниц. Жить отшельником в горных пещерах было ему тяжелей, чем простолюдину в сермяге. И хотя не постиг он Пути – но, можно сказать, имел к этому устремление.
***
Шунь хотел уступить Поднебесную другу своему Бэйжэнь Уцзэ.
– Странный ты человек, государь! – сказал Бэйжэнь.– Жил среди полей и арыков, а слонялся у ворот Яо. Мало того – еще и меня хочешь замарать своими позорными делами. Мне стыдно на это смотреть!
И бросился в цинлинскую пучину.
***
ГЛАВА XXX
Некогда чжаоский царь Вэнь-ван пристрастился к фехтованию. Фехтовальщики осаждали его ворота, и гостило их у него по три тысячи с лишком. Дни и ночи сражались они перед царем: убитых и раненых за год набиралось больше сотни. Царь же был ненасытен в своем увлечении.
Так минуло три года. Царство стало клониться к упадку, а другие цари принялись строить козни. Куй, наследник престола, опечаленный этим, созвал приближенных и сказал им:
– Тысячу золотых пожалую тому, кто сумеет отвратить государя от его страсти и убедит расстаться с фехтовальщиками!
– Такое под силу только Чжуан-цзы,– сказали приближенные.
И наследник отправил посланцев с золотом, дабы вручить его Чжуан-цзы. Но Чжуан-цзы отказался от подношения. Он отправился в путь вместе с посланцами и, представ перед наследником, спросил:
– Что повелит мне наследник, жалуя тысячу золотых?
– Прослышав о мудрости и проницательности Учителя,– ответил наследник,– я с почтением преподнес тысячу золотых на дары вашей свите. Но вы не приняли подношения – о чем же я теперь посмею вас просить?
– Слышал я,– сказал Чжуан-цзы,– что наследник хотел бы с моей помощью отвратить царя от его пристрастия. Но если я, увещевая великого царя, пойду наперекор царской воле, а в то же время не сумею угодить и вам, меня ожидают казнь и погибель. На что тогда мне деньги? Если же мне удастся уговорить великого царя, а тем самым угодить и вам – царство Чжао даст мне все, чего ни пожелаю.
– Все это так, – сказал наследник. – Но государь наш допускает к себе одних лишь фехтовальщиков.
– Вот и отлично, – сказал Чжуан-цзы. – Я неплохо фехтую.
– Так-то оно так, – сказал наследник,– а только у всех фехтовальщиков, которых принимает у себя наш государь, волосы взлохмачены, торчат куда попало, шлемы сдвинуты набекрень, завязки на шлемах – из грубого шелка, без всяких узоров, полы одежды подвернуты сзади, взгляд злобен, речь косноязычна. А царю как раз такие-то и нравятся. Если Учитель предстанет пред государем в одеянии ученого, это только погубит все дело.
– Тогда позвольте, я изготовлю себе платье фехтовальщика, – сказал Чжуан-цзы.
Три дня он мастерил себе платье, после чего явился к наследнику, а тот отправился с ним к царю. Царь ждал их с обнаженным мечом.
Чжуан-цзы вошел в двери царских покоев не спеша, увидев царя – не поклонился.
– Чему же ты хочешь меня научить? – спросил царь. – Покажи это прежде наследнику.
– Слышал я, – сказал Чжуан-цзы,– что великий государь увлекается фехтованием,– потому и явился к вам.
– А хорошо ли владеешь мечом? – спросил царь.
– Могу через каждый десяток шагов убить по человеку,– ответил Чжуан-цзы,– и через тысячу ли – на мече ни единой царапины.
– Да тебе нет равного в Поднебесной! – воскликнул восхищенный царь.
– Когда сражаюсь,– сказал Чжуан-цзы,– кажусь уступчивым – но жду удобного момента, отстаю в выпаде – зато опережаю в ударе. Хотел бы с кем-нибудь помериться силами.
– Вы, Учитель, пока отдохните,– сказал царь.– Ступайте в свои покои и ждите моего повеления. А я прикажу устроить состязание и приглашу вас.
И царь принялся отбирать фехтовальщиков. За семь дней убитых и раненых набралось более шести десятков. Отобрав пять-шесть человек, царь тут же, перед дворцом, повелел вручить им мечи и послал за Чжуан-цзы.
– Сегодня же испытаем – кто лучше владеет мечом,– сказал царь.
– Давно этого жду,– ответил Чжуан-цзы.
– Какой длины меч вас устроит? – спросил царь.
– Любой сгодится, какой ни дадите,– ответил Чжуан-цзы.– Но у меня уже есть три меча – пусть государь сам выберет один из них. Позвольте лишь прежде о них рассказать, а уж после испробуем.
– Охотно послушаю,– сказал царь.
– Первый из них,– сказал Чжуан-цзы,– меч Сына Неба, другой – княжеский меч, а третий – меч простолюдина.
– Каков же меч Сына Неба? – спросил царь.
И Чжуан-цзы сказал так:
– Мечу Сына Неба лезвием служат долина Яньси и горы Шичэн, а острием – гора Тайшань, что в Ци. Цзинь и Вэй – его ребра и грани, Хань и Вэй – рукоять, Сун и Чжоу – кольцо на эфесе. Его портупея – Бохайский залив, подвески на поясе – горы Чаншань. Варвары служат ножнами ему, четыре сезона – оберткой. Он укрощает пять стихий, распределяет наказанья и награды и разделяет Тьму и Свет, его питают лето и весна, а осень и зима – пускают в ход. Направишь этот меч вперед – никто перед тобой не устоит. Подымешь вверх – ничто не уцелеет наверху. Опустишь вниз – ничто внизу не уцелеет. Взмахнешь мечом – и рядом никого. Вверху рассекает плывущие тучи, внизу сокрушает земные устои. Пусти его в ход – и князей усмиришь, и вся Поднебесная будет твоей. Вот каков меч Сына Неба!
– А каков же княжеский меч? – спросил ошеломленный царь.
– Лезвие княжеского меча,– сказал Чжуан-цзы,– мужи рассудка и отваги. Его острие – мужи чести и бескорыстия. Его ребра и грани – мужи достойные и благородные. Его рукоять – храбрецы и герои, а кольцо на эфесе – мужи мудрые и преданные. Направишь этот меч вперед – и тут никто перед тобой не устоит. Подымешь вверх – ничто не уцелеет наверху. Опустишь вниз – ничто внизу не уцелеет. Взмахнешь мечом – и рядом никого. Вверху – он подобен округлому небу и тем приводит к послушанию три разновидности светил, внизу – подражает квадратной земле, и послушны ему все четыре сезона; посреди согласуется с волей народа и умиротворяет соседей. Пусти его в ход – и будто прогремят раскаты грома, и в четырех пределах все покорны и повинуются велениям государя. Вот каков княжеский меч!
– Каков же меч простолюдина? – спросил царь.
– Мечом простолюдина,– сказал Чжуан-цзы,– владеют те, у кого волосы взлохмачены, торчат куда попало, шлемы сдвинуты набекрень, завязки на шлемах – из грубого шелка, без всяких узоров, полы одежды подвернуты сзади, взгляд злобен, речь косноязычна. Они сражаются друг с другом перед вами. Вверху – перережут горло и шею, внизу – искромсают печенку и легкие. Таков меч простолюдина, чье искусство ничем не отличается от драк бойцовых петухов. В любой день жизнь его может прерваться – без всякой пользы для государства. Ныне же вы, великий государь, занимая место Сына Неба, увлеклись мечом простолюдина. По моему ничтожному суждению, вам следует им пренебречь.
Царь повел Чжуан-цзы в пиршественный зал. Стольник подавал кушанья – но царь, не притрагиваясь к ним, трижды отсылал их дальше.
– Успокойтесь, государь,– сказал Чжуан-цзы,– придите в себя: ведь я уже все рассказал о мечах.
После этого Вэнь-ван целых три месяца не выходил из дворца. А фехтовальщики – все, кто где был – покончили с собой!
***
ИЗ ГЛАВЫ XXXII
Чжу Пинмань обучался у Чжили И искусству убивать драконов. Истратил на это тысячу золотых, разорил семью – и за три года овладел мастерством в совершенстве. Да только вот не на чем было показать свое умение!
***
Жил среди сунцев некий Цао Шан. Как-то раз отправил его сунский царь послом в Цинь и дал в дорогу несколько повозок. А циньский царь в знак своего к нему благоволения пожаловал еще сотню.
Вернувшись в Сунское царство, Цао Шан повстречал Чжуан-цзы и стал перед ним похваляться:
– Жить в нищей деревушке, в убогом закоулке, плести от нужды сандалии, ходить, как ты, с иссохшей шеей, с пожелтевшим лицом...– нет, это все не по мне. Зато стоило мне вразумить советом владыку десятка тысяч колесниц – и я тут же получил их сотню. Вот на что я горазд!
– Поди прочь! – сказал Чжуан-цзы.– Когда-то циньский царь, захворав, пригласил к себе лекарей. Тот, что вскрыл ему чирей и выдавил прыщ, получил за свой труд повозку. Тот же, кто вылизал геморрой, получил целых пять. Чем гаже леченье – тем выше награда! Так неужто и ты излечил его от геморроя – если заработал столько повозок?!
***
Некий человек, удостоившись приема у сунского царя, был пожалован десятком колесниц. И стал хвастаться ими перед Чжуан-цзы. А тот ответил ему так:
– Жила когда-то у реки бедная семья, что плела из полыни циновки и тем кормилась. И вот однажды сын, нырнув в пучину, вынес оттуда жемчужину ценою в тысячу золотых. Отец сказал ему: «Разбей ее камнем! Ведь жемчужина подобной цены, конечно же, покоилась на дне
девятислойной пучины, под самой челюстью у Черного дракона. И ты сумел ее достать лишь потому, что дракон и это время спал. А когда он проснется – сожрет тебя без остатка!»
Пучины Сунского царства – поглубже девятислойной пучины. А ярость сунского царя – страшнее ярости Черного дракона. Ты заполучил эти колесницы лишь потому, что царь дремал. А проснувшись, он тебя уничтожит!
***
Некто звал Чжуан-цзы к себе на службу. Чжуан-цзы так ответил посланцу:
– Видали вы когда-нибудь жертвенного быка? Обряжают его в расшитые, узорчатые ткани, откармливают сеном и бобами. А потом волокут на веревке в храм предков. Он и рад бы тогда снова стать простым теленком – да не тут-то было!
***
Чжуан-цзы лежал при смерти, и ученики задумали устроить ему пышные похороны.
– К чему это? – сказал Чжуан-цзы.– Гробом мне станет земля, а домовиной – небо, нефритовыми бляхами – солнце и луна, жемчужинами – звезды, а все живое – погребальным шествием. Разве не все уж готово для моих похорон?
– Мы боимся,– отвечали ученики,– чтоб вас, Учитель, не расклевали вороны и коршуны.
– На земле,– сказал Чжуан-цзы,– расклюют вороны и коршуны, под землею – сгрызут муравьи и медведки. Так стоит ли отнимать у одних, чтоб отдать другим?!
***
ИЗ „ЛЕ-ЦЗЫ”
Эта книга, составленная последователями даосского мыслителя Лe Юйкоу (или Ле-цзы), жившего, по-видимому, в V в. до н. э., принадлежит к числу наиболее ярких произведений древней китайской прозы. Имя самого Ле-цзы окружено легендами, но мы почти ничего не знаем о нем, кроме того, что рассказано в книге. Историки не оставили его жизнеописаний – ведь Ле-цзы принадлежал к «скрывающимся от мира мужам» и жил отшельником, пестуя свою жизненную силу вдали от людей. В древнем предисловии к его книге (I в. до н. э.) сказано, что он, подобно другим даосам, устремившись в сущность, «овладел основой», что он избрал своим уделом «чистоту, пустоту и недеяние», что научился, ни с кем не соперничая, «управлять своим телом и вступать в контакт с вещами». Легенды называют Ле-цзы «оседлавшим ветер», ибо для него якобы не было преград; познав сокровенное, он обрел сверхъестественные способности.
В «Ле-цзы» читатель прочтет немало необыкновенного: о полетах без крыльев и наяву, о хождении по огню и под водой, о сверхчувственном восприятии мира и постижении языка зверей; он найдет в ней описания удивительных заморских стран и мысли о строении Космоса, весьма созвучные нашим теперешним представлениям о Вселенной... Полет фантазии Ле-цзы поистине безудержен, а глубина мысли соперничает с силой воображения. Аналог книги «Ле-цзы» в китайской литературе трудно найти, хотя обычно Ле-цзы сопоставляют с Чжуан-цзы и сам Чжуан-цзы использует некоторые его сюжеты и образы.
Ле-цзы родился в маленьком царстве Чжэн, песни которого Конфуций некогда назвал «безнравственными» – обычаи этих мест, по-видимому, были не слишком скованы ограничениями Ритуала. Как и многие даосы, Ле-цзы имел семью, но не желал служить и уклонялся от милостей «сильных мира сего». Он жил много раньше Чжуан-цзы, но в нашем сборнике его книга идет второй, поскольку до сих пор не стихли споры о ее аутентичности. Еще в средние века многие считали «Лe-цзы» подделкой эпохи Цзинь, то есть Vв. н. э., а в наши дни лингвистический анализ показал, что текст «Ле-цзы» действительно несет следы сравнительно поздних эпох. И все-таки, думается, сомнения могут касаться записи, но не содержания, иными словами, речь может идти о переписке, вольном редактировании традиционного текста – не более. К сожалению, историю текста проследить очень трудно, поскольку подобные книги зачастую хранились в тайне и порой надолго исчезали из поля зрения старых библиографов и историков.
Текст «Ле-цзы» неоднороден: если мы возьмем предпоследнюю главу трактата, то обнаружим там высказывания не Ле-цзы, а Ян Чжу, древнего философа-скептика, труды которого отдельно не сохранились. По-видимому, Ян Чжу был близок даосам – в противном случае его высказывания не включили бы в «Ле-цзы», но, если не считать этих фрагментов и разбросанных по древней литературе адресованных ему упреков в «себялюбии», мы знаем о нем очень мало.
Для настоящего издания перевод выполнен В. Т. Сухоруковым; часть главы VII – от фрагмента «Путешествуя по Лу...» и до конца – дается в переводе С. Кучеры.
Полный перевод «Ле-цзы» читатель найдет в книге Л. Д. Позднеевой «Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая» (М., Наука, 1967).
***
ИЗ ГЛАВЫ I
Конфуций, странствуя в окрестностях горы Тай– шань, повстречал там Жун Цици, который бродил по чэнским полям. Накинув на себя оленью шкуру, подпоясавшись веревкой, он играл на цине и пел.
– Чему вы так радуетесь? – спросил его Конфуций.
– Я многому радуюсь,– ответил Жун.– Небо породило тьму тварей, и драгоценнейшая из них – человек. А мне довелось родиться человеком: вот первая радость. Между мужчиной и женщиной есть различие: мужчину – почитают, женщиной – небрегут, поэтому мужчина выше ценится. Мне же довелось родиться мужчиной: это вторая радость. Бывает, человек не успевает прожить дня или месяца, умирает, не выбравшись из пеленок—а я дожил до девяноста лет. Это третья радость. Бедность – обычная участь мужа, а смерть – конец человека. Испытав обычную участь, я обрету свой конец– так о чем же мне печалиться?
– Как прекрасно вы умеете себя утешить! – сказал Конфуций.
***
Цзыгун, изнуренный учением, сказал Конфуцию:
– Я хочу отдохнуть.
– В жизни нет места отдыху,– сказал Конфуций.
– Значит, мне и отдохнуть негде? – спросил Цзыгун.
– Есть где,– ответил Конфуций.– Взгляни на тот пустырь – тогда и поймешь, где отдых: и простор, и могилы, и жертвоприношения, и жертвенная утварь!
– Как величава смерть! – воскликнул Цзыгун.– Достойный муж находит в ней успокоение, а заурядный человек – просто ложится в землю.
– Теперь ты это понял, Сы,– сказал Конфуций.– Всем понятна радость жизни, но не всем – ее горечь. Всем понятна усталость старости, но не всем – ее свобода. Всем понятен страх смерти, но не всем – ее покой.
***
Некий цисец все тревожился о том, как бы небо не рухнуло, а земля не развалилась: оттого не находил себе места, не мог ни спать, ни есть. И вот другой человек, опечаленный этими страхами, явился к нему, чтобы все разъяснить, и сказал ему так:
– Небо – это всего лишь скопление воздуха, и нет такого места, где бы воздуха не было: ты и двигаешься, и дышишь, и пребываешь в небе все свои дни. Так чего же беспокоиться, что оно рухнет?
– Если небо и впрямь только скопление воздуха,– возразил цисец,– не упадут ли в таком случае солнце, луна и звезды?
– Солнце, луна и звезды,– ответил ему разъясняющий,– это тоже скопления воздуха – только такие, что блестят. Если и упадут – не причинят никакого вреда.
– А как же быть,– спросил цисец,– если земля развалится?
– Земля,– объяснил разъясняющий,– это только скопление твердых тел. Они заполняют все пустоты, и нет такого места, где бы их не было: ты их топчешь, ступаешь по ним и шагаешь и проводишь на земле все свои дни. Так чего же тревожиться, что земля развалится?
У цисца отлегло от сердца, и он повеселел.
Успокоился и тот, кто разъяснял, и тоже повеселел.
А Чан Лу-цзы, услыхав о том, усмехнулся и сказал так:
– Радуги и зарницы, облака и туман, ветер и дождь и четыре времени года – все это образуется в небесах скоплением воздуха. Горы и утесы, реки и моря, металл и камень, огонь и дерево – все это образуется на земле скоплением тел. А коль скоро известно, что это скопление воздуха и скопление тел,– как же можно говорить, что они не разрушатся? В пустом пространстве небо и земля – вещи ничтожно малые, но в мире сущего – самые громадные. Их трудно объять и постичь до конца – это несомненно. Их трудно измерить и трудно познать– и это несомненно. Те, кто боится их разрушения, по правде сказать, слишком уж забегают вперед. Но неправы и те, кто утверждает, что они не разрушатся. И если небо и земля не могут не рухнуть, то когда-нибудь они и рухнут. Так отчего же не тревожиться в ожидании той поры, когда это случится?
