Текст книги "Нет у любви бесследно сгинуть права..."

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Н. Б. ДОЛГОРУКОВА

ЗАПИСКИ

1767 году генваря 12 дня

Как скоро вы от меня поехали, осталась я в уединении; пришло на меня уныние, и так отягощена была голова моя беспокойными мыслями: казалось, что уже от той тягости к земле клонюсь. Не знала, чем бы те беспокойные мысли разбить; пришло мне на память, что вы всегда меня просили, чтобы по себе оставила на память журнал, что мне случилось в жизни моей достойно памяти, и каким средством я жизнь проводила. Хотя она очень бедственна и до днесь, однако во удовольствие ваше хочу вас тем утешить, и желание ваше или любопытство исполнить, когда то будет богу угодно и слабость моего здоровья допустит. Хотя я и не могу много писать, но ваше прошение меня убеждает. Сколько можно, буду стараться, чтобы привести на память все то, что случилось мне в жизни моей.

Не всегда бывают счастливы благороднорожденные; по большей части находятся в свете из знатных домов происходящие бедственны, а от подлости рожденные происходят в великие люди, знатные чины и богатства получают. На то есть определение божие. Когда и я на свете родилась, надеюсь, что все приятели отца моего и знающие дом наш блажили день рождения моего, видя радующихся родителей моих и благодарящих бога о рождении дочери. Отец мой и мать надежду имели, что я им буду утеха при старости. Казалось бы, и так, по пределам света сего, ни в чем недостатку не было. Вы сами не безызвестны о родителях моих, от кого на свет произведена, и дом наш знаете, который и до днесь во всяком благополучии состоит; братья и сестры мои живут во удовольствии мира сего, честьми почтены, богатство и изобилие. Казалось, и мне никакого следу не было к нынешнему моему состоянию. Для чего бы и мне не так счастливой быть, как и сестры мои? Я еще всегда думала пред ними преимущество иметь, потому что я была очень любима у матери своей и воспитана отменно от них, я же им и большая. Надеюсь, тогда все обо мне рассуждали: такого великого господина дочь, знатство и богатство, кроме природных достоинств, обратит очи всех знатных женихов на себя, и я, по человеческому рассуждению, совсем определена к благополучию; но божий суд совсем не сходен с человеческим определением. Он по своей власти иную мне жизнь назначил, об которой никогда и никто вздумать не мог, и ни я сама.

Я очень имела склонность к веселию. Я осталась малолетна после отца моего, не больше как пяти лет; однако я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моем, чтоб ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств. Я ей была очень дорога; льстилась мною веселиться, представляла себе, когда приду в совершенные леты, буду добрый товарищ во всяких случаях, и в печали и радости; и так меня содержала, как должно благородной девушке быть; пребезмерно меня любила, хотя я тому и недостойна была. Однако все мое благополучие кончилось: смерть меня с нею разлучила. Я осталась после милостивой своей матери четырнадцати лет; это первая беда меня встретила. Сколько я ни плакала, только еще все недоставало, кажется, против любви ее ко мне. Однако ни слезами, ни рыданием не воротила. Осталась я сиротою с большим братом, который уже стал своему дому господин. Вот уже совсем моя жизнь переменилась. Можно ли все горести описать, которые со мной случились? Надобно молчать. Хотя я льстилась впредь быть счастливой, однако очень часто источники из глаз лились. Молодость лет несколько помогала терпеть во ожидании впредбудущего счастия; думала еще: будет и мое время, повеселюсь на свете; а того не знала, что вышняя власть грозит мне бедами и что в будущее надежда обманчива бывает.

И так я после матери своей всех компаний лишилась; пришло на меня высокоумие, вздумала я себя сохранять от излишнего гулянья, чтоб мне чего не понести, какого поносного слова: тогда очень наблюдали честь. И так я сама себя заключила; и правда, что в тогдашнее время не такое было обхождение в свете: очень примечали поступки знатных или молодых девушек; тогда не можно было так мыкаться, как в нонешний век. Я так вам пишу, будто я с вами говорю, и для того вам от начала жизнь свою веду. Вы увидите, что я и в самой молодости весело не живала, и никогда сердце мое большого удовольствия не чувствовало. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания, в рассуждении том, что еще будет время к моему удовольствию; заране приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года; дни мои проходили безутешны. Тогда обыкновенно всегда, где слышат невесту богатую, тут и женихи льстятся; пришло и мое время, чтобы начать ту благополучную жизнь, которою я льстилась. Я очень была счастлива женихами; однако то оставлю, а буду вам то писать, что в деле произошло. Правда, что начало было очень велико; думала, я первая счастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених. При всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии; я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонна. Напротив того, и я ему ответствовала, любила его очень, хотя я никакого знакомства прежде не имела, нежели он мне женихом стал; но истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила. Правда, что сперва это очень громко было; все кричали: ах как она счастлива! Моим ушам не противно было это эхо слышать; а не знала, что это счастие мною поиграет: показало мне только, чтоб я узнала, как люди живут в счастии, которых бог благословит. Однако я тогда ничего не разумела, молодость лет не допускала ни о чем предбудущем рассуждать; а радовалась тем, видя себя в таком благополучии цветущею. Казалось, ни в чем нет недостатку; милый человек в глазах, в рассуждении том, что этот союз любви будет до смерти неразрывный, а притом природные чести, богатство, от всех людей почтение: всякий ищет милости, рекомендуется под мою протекцию; подумайте, будучи девке в пятнадцать лет так обрадованной! Я не иное что воображала, как вся сфера небесная для меня переменилась.

Между тем начались у нас приуготовления к сговору нашему. Правду могу сказать, редко кому случилось видеть такое знатное собрание: вся императорская фамилия была на нашем сговоре, все чужестранные министры, наши все знатные господа, весь генералитет, одним словом сказать, столько было гостей, сколько дом наш мог поместить обоих персон; не было ни одной комнаты, где бы не полно было людей. Обручение наше было в зале, духовными персонами, один архиерей и два архимандрита. После обручения все его сродники меня дарили очень богатыми дарами, бриллиантовыми серьгами, часами, табакерками и готовальнями и всякою галантереею; мои б руки не могли б всего забрать, когда б мне не помогали принимать. Наши перстни были, которыми обручались, его в двенадцать тысяч, а мой в шесть тысяч. Напротив и мой брат жениха моего дарил: шесть пудов серебра, старинные великие кубки и фляши золоченые. Казалось мне тогда, по моему молодоумию, что это все прочно и на целый мой век будет; а того не знала, что в здешнем свете ничего нет прочного, а все на час. Сговор мой был в семь часов пополудни; это была уже ночь, и для того принуждены были смоляные бочки зажечь для свету, чтоб видно было разъезжаться гостям; теснота превеликая от карет была; от того великого огня видно было; сказывают, что около Ограды дому нашего столько было народа, что вся улица заперлась, и кричал простой народ: «Слава богу, отца нашего дочь идет замуж за великого человека, восставит род свой, и возведет братьев своих на степень отцову!» Надеюсь, вы довольно известны, что отец мой был первый фельдмаршал, и очень был любим народом, и до днесь его помнят. О прочих всех сговорных церемониях или веселиях умолчу, нынешнее мое состояние и звание запрещает; одним словом сказать: все, что можете вздумать, ничего упущено не было. Это мое благополучие и веселие долго ль продолжалось? Не более как от декабря 24 дня по 18 генваря день. Вот моя обманчивая надежда кончилась; со мною так случилось, как с сыном царя Давида Нафаном: лизнул медку, и пришло было умереть. Так и со мною случилось: за двадцать шесть дней благополучных, или сказать радостных, сорок лет по сей день стражду; за каждый день по два года придет без малого, еще щесть дней надобно вычесть; да кто может знать предбудущее! Может быть, и дополнятся, когда продолжится сострадательная жизнь моя.

Теперь надобно уже иную материю зачать. Ум колеблется, когда приведу на память, что после всех этих веселий меня постигло, которые мне казались на веки нерушимы будут. Знать, что не было мне тогда друга, кто б меня научил, чтоб по этой скользкой дороге опаснее ходила. Боже мой! какая буря грозная восстала, со всего свету беды совокупились! Господи, дай сил изъяснить мои беды, чтоб я могла их описать для знания желающих и для утешения печальным, чтоб, помня меня, утешались. И я была человек, все дни живота своего проводила в бедах, и все пробовала: гонения, странствия, нищету, разлучение с милым, все, что кто может вздумать. Я не хвалюсь своим терпением, но о милости божией похвалюсь, что он мне дал столько силы, что я перенесла, и по сие время несу; невозможно бы человеку смертному такие удары понести, когда не свыше сила господня подкрепляла. Возьмите в рассуждение мое воспитание и нонешнее мое состояние.

Вот начало моей беды, чего я никогда не ожидала! Государь наш окончил живот свой; паче чаяния моего, чего я никогда не ожидала, сделалась коронная перемена. Знать так было богу угодно, чтоб народ за грехи наказать: отняли милостивого государя, и великий был плач в народе. Все сродники мои съезжаются, жалеют, плачут обо мне, как мне эту напасть объявить; а я обыкновенно долго спала, часу до девятого; однако, как скоро проснулась, вижу, у всех глаза заплаканы; как они ни стереглись, только видно было. Хотя я и знала, что государь болен, и очень болен, однако я великую в том надежду имела на бога, что он не оставит сирых; однако знать мы тому достойны были. По необходимости принуждены были мне объявить. Как скоро эта ведомость дошла до ушей моих, что уже тогда со мной было, не помню; а как опомнилась, только и твердила: ах! пропала! пропала! Не слышно было иного ничего от меня, что пропала! Как кто ни старался меня утешить, только не можно было плач мой пресечь, ни уговорить. Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают: чего было и мне ожидать? Правда, что я не так много дурно думала, как со мною сделалось: потому, хотя мой жених и любим государем, и знатные чины имел, и вверены ему были всякие дела государственные; но подкрепляли меня несколько честные его поступки. Знав его невинность, что никаким непристойным делам не косен был, мне казалось, что не можно без суда человека обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь или имение; однако после уже узнала, что при несчастливом случае и правда не помогает. И так я плакала безутешно. Свойственники, сыскав средства, чем бы меня утешить, стали меня [уговаривать], что я еще человек молодой, а так себя безрассудно сокрушаю; можно этому жениху отказать, когда ему будет худо; будут другие женихи, которые не хуже его достоинством, разве только не такие великие чины будут иметь; а в то время правда, что [один] жених очень хотел меня взять, только я на то не склонна была, а сродникам моим всем хотелось за того жениха меня выдать. Это предложение так мне тяжело было, что ничего на то не могла им ответствовать. Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честна ли эта совесть, когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви. Я не имела привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра другого; в нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищ; а теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла, и не дала в том безумия богу. Он тому свидетель: все, любя его, сносила; сколько можно мне было, еще и его подкрепляла. Мои сродственники имели другое рассуждение; такой мне совет давали или, может быть, меня жалели. К вечеру приехал мой жених ко мне, жалуясь на свое несчастие; притом рассказывал об смерти, жалости достойной, как государь скончался, что все в памяти был и с ним прощался. И, так говоря, плакали оба и присягали друг другу, что нас ничто не разлучит, кроме смерти; я готова была с ним хотя все земные пропасти пройти. И так час от часу пошло хуже. Куда девались искатели и друзья? Все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам; все стали уже меня бояться, чтоб я встречу с кем не попалась, всем подозрительна. Лучше б тому человеку не родиться на свете, кому на время быть велику, а после прийти в несчастие: все станут презирать, никто говорить не хочет!

Выбрана была на престол одна принцесса крови, которая никакого следу не имела в короне. Между тем приуготовлялись церемонии к погребению. Пришел тот назначенный несчастливый день; нести надобно было государево тело мимо нашего дому, где я сидела под окошком, смотря на ту плачевную церемонию. Боже мой, как дух во мне удержался! Началось духовными персонами, множество архиереев, архимандритов и всякого духовного чину; потом, как обыкновенно бывают такие высочайшие погребения, несли государственные гербы, кавалерию, разные ордена, короны; в том числе и мой жених шел перед гробом, нес на подушке кавалерию, и два ассистента вели под руки. Не могла его видеть от жалости в таком состоянии: епанча траурная предлинная, флер на шляпе до земли, волосы распущенные, сам так бледен, что никакой живости нет. Поравнявшись против моих окон, взглянул плачущими глазами с тем знаком или миною: кого погребаем? в последний, в последний раз провожаю. Я так обеспамятовала, что упала на окошко: не могла усидеть от слабости. Потом и гроб везут: отступили от меня уже все чувства на несколько минут. А как опомнилась, оставя все церемонии, плакала, сколько мое сердце позволило, рассуждая мыслию своею: какое это сокровище земля принимает, на которое, кажется, и солнце со удивлением сияло! Ум сопряжен был с мужественною красотою; природное милосердие, любовь к подданным нелицемерная. О боже мой, дай великодушно понести сию напасть, лишение сего милостивого монарха. О господи, всевышний творец, ты вся можеши, возврати хотя на единую минуту дух его и открой глаза его, чтоб он увидел верного своего слугу, идущего пред гробом, потеряв всю надежду ко утешению печали его! И так окончилась церемония: множество знатных дворян, следующих за гробом; казалось мне, что и небо плачет и все стихии небесные. Надеюсь, между тем и такие были, которые радовались, чая себе от новой государыни милости.

По нескольких днях после погребения приготовляли торжественное восшествие государыни в столичный город со звоном, с пушечной пальбою. В назначенный день поехала и я посмотреть ее встречи: для того полюбопытствовала, что я ее не знала от роду в лице, кто она. Во дворце, в одной отхожей комнате, я сидела, где всю церемонию видела. Она шла мимо тех окон, под которыми я была, и тут последний раз видела, как мой жених командовал гвардией; он был майор, отдавал ей честь на лошади. Подумайте, каково мне глядеть на сие позорище! И с того времени в жизни своей я ее не видела. Престрашного была взору. Отвратное лицо имела; так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше, и чрезвычайно толста. Как я поехала домой, надобно было ехать через все полки, которые в строю были собраны. Я поспешила домой, еще не распущены были. Боже мой! Я тогда света не видела и не знала от стыда, куда меня везут и где я. Одни кричат: «Это отца нашего невеста!» Подбегают ко мне: «Матушка наша, лишились мы своего государя!» Иные кричат: «Прошло ваше время, теперь не старая пора!» Принуждена, была все это вытерпеть; рада была, что доехала до двора своего; вынес бог из такого содому.

Как скоро вступила государыня в самодержавство, так и стала искоренять нашу фамилию; не так бы она злобна была на нас, да фаворит ее, который был безотлучно при ней, он старался наш род истребить, чтоб его на свете не было; по той злобе, когда ее выбирали на престол, то между прочими пунктами написано было, чтоб одного фаворита, который был при ней камергером, в наше государство не ввозить; потому что они жили в своем владении; хотя она и наша принцесса, да была выдана замуж; овдовевши жила в своем владении, а оставить и его в своем доме, чтоб он у нас ни в каких делах не был, к чему она и подписалась. Однако злодеи многие, недоброжелатели своему отечеству, все пункты переменили и дали ей во всем волю и все народное желание уничтожили; и его к ней по-прежнему допустили. Как он усилился, побрав себе знатные чины, первое возымел дело с нами, и искал, какими бы мерами нас истребить из числа живущих. Так публично говорил: дома той фамилии не оставлю! Что он не напрасно говорил, но и в дело произвел. Как он уже взошел на великую степень, он не мог уже на нас спокойными глазами глядеть. Он нас боялся и стыдился; знал нашу фамилию, за столько лет рожденные князья, имели свое владение, скольким коронам заслужили. Все предки наш род любили за верную службу к отечеству, живота своего не щадили; сколько на войнах головы свои положили! За такие их знатный службы были от государей отменно награждены великими чинами, кавалериями, и в чужих государствах многим спокойствие делали, где имя их славно; а он был самый подлый человек, а дошел до такого великого градуса, одним словом сказать, только одной короны недоставало! Уже все в руку его целовали, и что хотел, то делал, уже титуловали его ваше высочество; а он не что иное был, как башмачник: на дядю моего сапоги шил. Сказывают, мастер превеликой был; да красота его до такой великой степени довела. Бывши таких высоких мыслей, думал, что не удастся ему до конца привести свое намерение, он не истребит знатные роды; [но] так и сделал: не только нашу фамилию, но другую такую же знатную фамилию сокрушил, разорил и в ссылку сослал. Уже все ему было покорено. Однако о том я буду молчать, чтоб не прейтить пределов; я намерена только свою беду писать, а не чужие Пороки обличать.

Не знал он, чем начать, чтоб нас сослать. Первое, всех стал к себе призывать из тех же людей, которые нам прежде друзья были; ласкал их, выспрашивал, как мы жили, и не делали ли кому обиды, не брали ли взятков? Нет, никто ничего не сказал. Он этим не доволен был; велел указом объявить, чтоб всякой без опасности подавал самой государыне челобитные, ежели кого чем обидели: и того удовольствия не получил. А между тем всякие вести ко мне в уши приходят; иной скажет, в ссылку сошлют; иной скажет, чины и кавалерии отберут; подумайте, каково мне тогда было, будучи в шестнадцать лет? Ни от кого руку помощи не иметь, и не с кем о себе посоветоваться; а надобно и дом, долг и честь сохранить, и верность не уничтожить. Великая любовь к нему весь страх изгонит из сердца; а иногда нежность воспитания и природа в такую горесть приведет, что все члены онемеют от несносной тоски. Куда какое это злое время было! Мне кажется, при антихристе не тошнее того будет. Кажется, в те дни и солнце не светило; кровь вся закипит, когда вспомню, какая это подлая душа, какие столбы поколебал, до основания разорил, и доднесь не можем исправиться; что же до меня касается, в здешнем свете навеки пропала.

И так мое жалкое состояние продолжалось по апрель месяц; только и отрады мне было, когда его вижу, поплачем вместе, и так домой поедет. Куда уж все веселья пошли! Ниже сходства было, что это жених к невесте ездит. Что же между тем, какие были домашние огорчения? Боже, дай мне все то забыть! Наконец уж надо наш несчастливый брак окончить; хотя, как ни откладывали день от дня, но, видя мое непременное намерение, принуждены согласиться. Брат тогда был болен большой, а меньшой, который меня очень любил, жил в другом доме, по той причине, что он тогда не лежал еще воспою, а большой брат был воспою болен. Ближние сродники все отступились; дальние и пуще не имели резону. Бабка родная умерла. И так я осталась без призрения; сам бог меня давал замуж, а больше никто. Не можно всех тех беспорядков описать, что со мною тогда были; уже день назначили свадьбы; некому проводить, никто из родных не едет, да некому и звать. Господь сам умилосердил сердца двух старушек, моих свойственных, которые меня провожали, а то принуждена бы с рабою ехать; а ехать надобно было в село, пятнадцать верст от города: там наша свадьба была. В этом селе они всегда летом живали; место очень веселое и устроенное; палаты каменные, пруды великие, ранжереи и церковь в палатах. После смерти государевой отец его с своею фамилиею там жил. Фамилия их была немалая: я, все презря, на весь страх! Свекор был и свекровь, три брата, кроме моего мужа, и три сестры; вить надобно бы о том подумать, что я всем меньшая и всем должна угождать во всем; во всем положилась на волю божию: знать судьба мне так определила!

Вот уже, как я стала прощаться с братом и со всеми домашними, кажется бы и варвар сжалился, видя мои слезы; кажется, и стены дому отца моего помогали мне плакать; брат и домашние так много плакали, что из глаз меня со слезами отпустили. Какая это розница свадьба, сговор? Там все кричали: ах! как она счастлива; а тут провожают и плачут: знать что я всем жалка была. Боже мой, какая перемена! Как я выехала из отцовского дому, с тех пор целый век странствовала. Привезли меня в дом свекров как невольницу: вся расплакана, свету не вижу перед собою. Подумайте, и с добрым порядком замуж идти, надобно подумать последнее счастие; не токмо в таковом состоянии, как я шла. Я приехала в одной карете, да две вдовы со мною сидят, а у них все родные приглашены, дядья, тетки; и пуще мне стало горько: привезли меня как бедненькую сироту; принуждена все сносить. Тут нас в церкви венчали. По окончании свадебной церемонии провожатые мои меня оставили, поехали домой; и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселия. На третий день, по обыкновению, я стала с визитами ехать по ближним его сродникам и рекомендовать себя в их милость: всегда можно было из того села ехать в город после обеда, домой ночевать приезжали.

Вместо визитов, сверх чаяния моего, мне сказывают, приехал-де секретарь из сенату; свекор мой должен был его принять. Он ему объявляет: указом велено-де вам ехать в дальние деревни, и там жить до указу. Ох! как мне эти слова не полюбились; однако я креплюся, не плачу, а уговариваю свекра и мужа: как можно без вины и без суда сослать! Я им представляю: поезжайте сами к государыне, оправдайтесь. Свекор, глядя на меня, удивляется моему молодоумию и смелости. Нет, я не хотела свадебной церемонии пропустить, и не рассуди, что уже беда, подбила мужа, уговорила его ехать с визитом: поехали к дяде родному, который нас с тем стретил: «Был ли у вас сенатский секретарь? У меня был, и велено мне ехать в дальние деревни, жить до указу». Вот тут и другие дяди съехались, все то же сказывают. Нет, нет, уже я вижу, что на это дело нету починки: это мне свадебные конфекты. Скорее домой поехали, и с тех пор мы друг друга не видели, и никто ни с кем не прощались: не дали время. Я приехала домой; у нас уже, уже сбираются; велено, в три дни чтоб в городе не было; принуждена судьбе повиноваться. У нас такое время, когда к несчастию, то нет уже никакого оправдания, не лучше турков: когда б прислали петлю, должны б удавиться.

Подумайте, каково мне тогда было видеть: все плачут, суетятся, сбираются! И я суечусь. Куда еду, не знаю, и где буду жить, не ведаю, только что слезами обливаюсь. Я еще и к ним ни к кому не привыкла; мне страшно было только в чужой дом перейтить. Как это тяжело! Так далеко везут, что никого своих не увижу; однако в рассуждении для милого человека все долнша сносить; стала я сбираться в дорогу; а как я очень молода, никуда не езжала, и что в дороге надобно, не знала никаких обстоятельств, что может впредь быть: обоим нам и с мужем было тридцать семь лет. Он вырос в чужих, жил все при дворе; он все на мою волю отдал; не знала, что мне делать, научить было некому. Я думала, что мне ничего не надобно будет, и что очень скоро нас воротят. Хотя и вижу, что свекровь и золовки с собой очень много берут из бриллиантов, из галантереи, все по карманам прячут, мне до того и нужды не было: я только хожу за ним следом, чтоб из глаз моих куда не ушел; и так чисто собралась: что имела при себе, золото, серебро, все отпустила домой к брату на сохранение; довольно моему глупому тогдашнему рассудку, изъяснить вам хочу, не токмо бриллиантов что оставить для себя и всяких нужд, всякую мелочь, манжеты кружевные, чулки, платки шелковые, сколько их было дюжин, все отпустила. Думала, на что мне там? всего не переносить; шубы все обобрала у него и послала домой, потому что они все были богатые; один тулуп ему оставила, да себе шубу, да платье черное, в чем ходила тогда по государе. Брат прислал на дорогу тысячу рублев, на дорогу вынула четыреста, а то назад отослала; думаю, на что мне так много денег прожить? Мы поедем на общем коште; мой от отца не отделен. После уже узнала глупость свою, да поздно было; только на утешение себе оставила одну табакерку золотую, и то для того, что царская милость.

И так мы, собравшись, поехали; с нами было собственных людей десять человек, да лошадей его любимых верховых пять. Я дорогою уже узнала, что я на своем коште еду, а не на обчем. Едем в незнакомое место, и путь в самый разлив, в апреле месяце, где все луга потопляет вода, и маленькие разливы бывают озерами; а ехать до той деревни, где нам жить, восемьсот верст. Из моей родни никто ко мне не поехал проститься, или не смели, или не хотели, бог то рассудит; а только со мной поехала моя мадам, которая за маленькою за мною ходила, иноземка; да девка, которая при мне жила: я и тем была рада. Мне как ни было тяжело, однако принуждена дух свой стеснять и скрывать свою горесть для мужа милого; ему и так тяжело, что сам страждет, при том же и меня видит, что его ради погибаю. Я в радости их не участница была, а в горести им товарищ, да еще всем меньшая, надобно всякому угодить. Я надеялась на свой нрав, что я всякому услужу. И так, куда мы приедем на стан, пошлем закупать сено, овес лошадям. Стала уже и я в экономию входить; вижу, что денег много идет. Муж мой пойдет смотреть, как лошадям корм задают, и я с ним; от скуки что было делать? Да эти лошади право и стоили того, чтоб за ними смотреть; ни прежде, ни после таких красавиц не видала; когда б я была живописец, не устыдилась бы их портреты написать.

Девяносто верст от города как отъехали, в первый провинциальный город приехали: тут случилось нам обедать. Вдруг явился к нам капитан гвардии, объявляет нам указ: велено-де с вас кавалерии снять. В столице, знать, стыдились так безвинно ограбить, так на дорогу выслали. Боже мой, какое это их правосудие! Мы отдали тотчас с радостию, чтоб их спокоить; думали, они тем будут довольны, обругали, сослали; нет, у них не то на уме. Поехали мы в путь свой, отправивши его, непроходимыми стезями, никто дороги не знает; лошади свои всё тяжелее; кучера только знают, как по городу провезти. Настигла нас ночь, принуждены стать в поле, а где, не знаем, на дороге ли, или свернули, никто не знает, потому что всё воду объезжали. Стали тут, палатки поставили. Это надобно знать, что наша палатка будет всех дале поставлена, потому что лучшее место выберут свекру, подле поблизости золовкам, а там деверьям холостым, а мы будто иной партии: последнее место нам будет. Случалось и в болоте; как постелю сымут – мокра, иногда и башмаки полны воды. Это мне очень памятно, что весь луг был зеленой, травы не было, как только чеснок полевой; и такой был дух тяжелой, что у всех головы болели; и когда мы ужинали, то мы все видели, что два месяца взошло, ардинарный большой, а другой подле него поменьше, и мы долго на них смотрели и так их оставили, спать пошли. Поутру, как мы встали, свет нас осветил, удивлялись сами, где мы стояли: в самом болоте и не по дороге; как нас бог помиловал, что мы где не увязли ночью; так оттудова насилу на прямую дорогу выбились.

Маленькая у нас утеха была, псовая охота. Свекор превеликий охотник был: где случится какой перелесочек, место для них покажется хорошо, верхами сядут и поедут, пустят гончих; только провождение было времю или, сказать, скуке. А я останусь одна, утешу себя, дам глазам своим волю и плачу сколько хочу.

В один день так случилось; мой товарищ поехал верхом, а я осталась в слезах. Очень уже поздно, стало смеркаться, и гораздо уже темно; вижу, против меня скачут двое верховые, прискакали к моей карете, кричат: «Стой!» Я удивилась; слышу голос мужа моего и с меньшим братом, который весь мокр. Говорит мой муж: «Вот он избавил меня от смерти». Как же я испужалась! Как-де мы поехали от вас, и все разговаривали, и сшиблись с дороги; видим мы, за нами никого нет; вот мы по лошадям ударили, чтоб скорее кого своих наехать; видим, что поздно; приехали к ручью, казался очень мелок; так мой муж хотел наперед ехать опробовать, как глубок. Так бы они, конечно, утонули, потому что тогда под ним лошадь была не проворна и он был в шубе; брат его удержал, говорит: «Постой! на тебе шуба тяжела, а я в одном кафтане, подо мною же и лошадь добра, она меня вывезет, а после вы переедете». Как это выговори, тронул свою лошадь, она передними ногами ступила в воду, а задними уже не успела, как ключ ко дну; так крутоберего было и глубоко, что не могла задними ногами справиться, одна только шляпа поплыла; однако она очень скоро справилась, лошадь была проворная; а он крепко на ней сидел, за гриву ухватился. По счастию их, человек их наехал, который от них отстал; видя их в такой беде, тотчас кафтан долой, бросился в воду; он умел плавать, ухватил за волосы и притащил к берегу. И так бог его спас живот, и лошадь выплыла. Так испужалась и плачу, и дрожу вся; побожилась, что я его никогда верхом не пущу; спешили скорее доехать до места, насилу его отогрели, в деревню приехавши.

После, несколько дней спустя, приехали мы ночевать в одну маленькую деревню, которая на самом берегу реки, а река пре-широкая; только что мы расположились, палатки поставили, идут к нам множество мужиков, вся деревня, валяются в ноги, плачут, просят: «Спасите нас! Сегодня к нам подкинули письмо; разбойники хотят к нам приехать, нас всех побить до смерти, а деревню сжечь; помогите вы нам! У вас есть ружья; избавьте нас от напрасной смерти, нам обороняться нечем; у нас кроме топоров ничего нет; здесь воровское место; на этой неделе здесь в соседстве деревню совсем разорили; мужики разбежались, а деревню сожгли». Ах, боже мой! Какой же на меня страх пришел; боюсь до смерти разбойников; прошу, чтоб уехать оттудова: никто меня не слушает. Всю ночь не спали, пули лили, ружья заряжали, и так готовились на драку; однако бог избавил нас от той беды: может быть, они и подъезжали водою, да побоялись, видя такий великий обоз, или и не были. Чего же мне эта ночь стоила! Не знаю, как я ее пережила; рада, что свету дождалась. Слава богу! Уехали.