Текст книги "Нет у любви бесследно сгинуть права..."

Автор книги: авторов Коллектив

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

Перевод М. Лозинского

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

· · · · ·

 
И вот я слышу в воздухе разлитый
Далекий стон; вот я пришел туда,
Где от плачевных звуков нет защиты.
 
 
Я там, где свет немотствует всегда
И словно воет глубина морская,
Когда двух вихрей злобствует вражда.
 
 
То адский ветер, отдыха не зная,
Мчит сонмы душ среди окрестной мглы
И мучит их, крутя и истязая.
 
 
Когда они стремятся вдоль скалы,
Взлетают крики, жалобы и пени,
На господа ужасные хулы.
 
 
И понял я, что это круг мучений
Для тех, кого земная плоть звала,
Кто предал разум власти вожделений.
 
 
И как скворцов уносят их крыла
В дни холода, густым и длинным строем,
Так эта буря кружит духов зла
 
 
Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем;
Им нет надежды на смягченье мук
Или на миг, овеянный покоем.
 
 
Как журавлиный клин летит на юг
С унылой песнью в высоте надгорной,
Так предо мной, стеная, несся круг
 
 
Теней, гонимых вьюгой необорной;
И я сказал: «Учитель, кто они,
Которых так терзает воздух черный?»
 
 
Он отвечал: «Вот первая, взгляни:
Ее державе многие языки
В минувшие покорствовали дни.
 
 
Она вдалась в такой разврат великий,
Что вольность всем была разрешена,
Дабы народ не осуждал владыки.
 
 
То Нинова венчанная жена,
Семирамида, древняя царица;
Ее земля Султану отдана.
 
 
Вот нежной страсти горестная жрица,
Которой оскорблен Сихеев прах;
Вот Клеопатра, грешная блудница.
 
 
А там Елена, в тяжких временах
Повинная; Ахилл, гроза сражений,
Любовью ниспровергнутый в боях;
 
 
Парис, Тристан», – бесчисленные тени
Мне указал перстом и назвал он,
Погубленные жаждой наслаждений.
 
 
И я, внимая перечень имен
Воителей и жен из уст поэта,
Едва не обмер, скорбью потрясен.
 
 
И начал так: «Я бы хотел ответа
От этих двух, которых вместе вьет
И так легко уносит буря эта».
 
 
И мне мой вождь: «Пусть ветер их пригнет
Поближе к нам; и пусть любовью молит
Их оклик твой; они прервут полет».
 
 
Увидев, что их ветер к нам неволит,
«О души скорби! – я воззвал, – Сюда!
И отзовитесь, если Тот позволит!»
 
 
Как голуби на сладкий зов гнезда,
Несомые одной лишь волей страстной,
Раскинув крылья, мчатся без труда,
 
 
Так и они, паря сквозь мрак ненастный,
Покинули Дидоны скорбный рой
На возглас мой, приветливостью властный.
 
 
«О ласковый и благостный живой,
Ты, посетивший в тьме неизреченной
Нас, обагривших кровью мир земной;
 
 
Когда бы нам был другом царь вселенной,
Мы бы молились, чтоб тебя он спас,
Сочувственного к муке сокровенной.
 
 
И если к нам беседа есть у вас,
Мы рады говорить и слушать сами,
Пока безмолвен ветер, как сейчас.
 
 
Я родилась над теми берегами,
Где волны, как усталого гонца,
Встречают По с попутными реками.
 
 
Любовь сжигает нежные сердца.
И он пленился телом несравнимым,
Погубленным так страшно в час конца.
 
 
Любовь, любить велящая любимым,
Меня к нему так властно привлекла,
Что он со мной пребыл неразлучимым.
 
 
Любовь вдвоем на гибель нас вела;
В Каине будет наших дней гаситель».
Такая речь из уст у них текла.
 
 
Скорбящих теней сокрушенный зритель,
Я голову в тоске склонил на грудь.
«О чем ты думаешь?» – спросил учитель.
 
 
Я начал так: «О, знал ли кто-нибудь,
Какая нега и мечта какая
Их привела на этот горький путь!»
 
 
Потом, к умолкшим слово обращая,
Сказал: «Франческа, жалобе твоей
Я со слезами внемлю, сострадая.
 
 
Но расскажи: меж вздохов нежных дней
Что было вам любовною наукой,
Раскрывшей слуху тайный зов страстей?»
 
 
И мне она: «Тот страждет высшей мукой,
Кто радостные помнит времена
В несчастий; твой вождь тому порукой.
 
 
Но если знать до первого зерна
Злосчастную любовь ты полон жажды,
Слова и слезы расточу сполна.
 
 
В досужий час читали мы однажды
О Ланчелоте сладостный рассказ;
Одни мы были, был беспечен каждый.
 
 
Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Но дальше повесть победила нас.
 
 
Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем
Прильнул к улыбке дорогого рта,
Тот, с кем навек я скована терзаньем,
 
 
Поцеловал, дрожа, мои уста.
И книга стала нашим Галеотом!
Никто из нас не дочитал листа».
 
 
Дух говорил, томимый страшным гнетом,
Другой рыдал, и мука их сердец
Мое чело покрыла смертным потом;
 
 
И я упал, как падает мертвец.
 

Перевод Р. О. Шор

«…Она была дочерью мессера Гвидо де Полента, властителя Равенны и Червии, и после того как тянулась долгая и убыточная война между ним и властителем Римини – мессером Малатеста, случилось, что при посредничестве некоторых лиц между ними был улажен и установлен мир. Для того же, чтобы мир имел больше крепости, показалось удобным обеим сторонам породниться и тем закрепить его. Породниться же можно было так: мессер Гвидо должен был отдать свою юную и прекрасную дочь по имени мадонна Франческа в супруги Джанчотто, сыну мессера Малатеста. Когда же об этом стало известно некоторым из друзей мессера Гвидо, сказал один из них мессеру Гвидо: «Остерегитесь, ибо, ежели вы не примете каких-либо мер, как бы от этого родства не пришла к вам дурная слава. Вы должны знать вашу дочь, и постоянного ли она нрава, а ежели она увидит Джанчотто до того, как завершен будет брачный обряд, то ни вы и никто другой не заставите ее захотеть его в мужья; а потому, ежели будет вам угодно, по мне надлежит держаться вот какого способа: пусть не приезжает Джанчотто венчаться с нею, но пусть прибудет один из братьев его, который, как прокуратор, от имени Джанчотто совершит свадебный обряд». А был Джанчотто человеком весьма проницательным и должен был по смерти отца остаться сеньором, и по той причине, хотя он был гнусен обличием и хром, желал его мессер Гвидо в зятья больше, чем кого-либо из его братьев. И, размыслив, что может случиться то, о чем рассуждал друг его, мессер Гвидо приказал поступить так, как друг ему советовал. Посему в подобающее время прибыл в Равенну Паоло, брат Джанчотто, с полномочием повенчаться с мадонной Франческой. Был же Паоло прекрасен собой и любезный человек, и весьма воспитанный; и когда он проходил с другими знатными юношами по двору жилища мессера Гвидо, случилось, что одна из дам, знавшая его, указала его из окна мадонне Франческе, говоря: «Вот тот, кто должен стать вашим мужем». И так и думала эта добрая женщина, а мадонна Франческа тотчас же обратила к нему помышления свои и любовь свою. И была пышно сыграна свадьба, и отправилась дама в Римини, не подозревая обмана, который открылся лишь наутро после брачной ночи, когда она увидела рядом с собой Джанчотто. Принужденная думать, что он заманил ее обманом, она возненавидела его и посему не изгнала из помыслов своих любви, уже обращенной к Паоло. С ним она и соединилась…

…Так Паоло и мадонна Франческа пребывали в близости, а Джанчотто отъехал в соседние земли подестой; и они без всяких подозрений проводили вместе время. И заметил это один из слуг Джанчотто, отправился к нему и рассказал все, что он знал об этом деле, обещая, ежели ему будет угодно, показать их ему и захватить на месте. Взбешенный Джанчотто тайно вернулся в Римини, и слуга его, увидев, что Паоло вошел в горницу мадонны Франчески, провел его к двери горницы, в которую он не смог взойти, ибо заперта она была изнутри. Он в гневе стал звать даму и бить ногой в дверь; по голосу мадонна Франческа и Паоло узнали его, и Паоло попытался быстро скрыться через потайную дверь, говоря даме, чтобы она пошла открыть мужу. Но не вышло так, как он рассчитывал; ибо, когда он бросился прочь, складка платья его зацепилась за железо, торчавшее в дереве потайной двери; а дама уже открыла дверь Джанчотто, полагая, что он теперь не найдет Паоло. Джанчотто вошел внутрь – и тотчас же он увидел Паоло, удерживаемого складкой платья, и бросился со шпагой в руке убить его; а дама, заметив это, кинулась еще быстрее и бросилась между Паоло и Джанчотто, уже занесшим на того руку со шпагой, и так подставила себя под удар; и случилось то, чего тот не хотел, – что шпага, которую направлял он в Паоло, сперва вошла в грудь дамы. Приведенный в смятение Джанчотто – ибо больше самого себя любил он даму – вытащил шпагу, снова нанес удар Паоло и убил его; и, оставив их обоих мертвыми, внезапно удалился и вернулся к своим делам. Оба же любовника были с великим плачем погребены на следующее утро в общей могиле».

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ

 
В твоем, в века вонзенном имени,
Хранимом – клад в лесу – людьми,
Кто с дрожью не расслышит, Римини,
Струн, скрученных из жил любви?
 
 
В блеск городов, где Рим с Венецией,
Где столько всех, твоя судьба
Вошла огнем! Венец! Венец и ей!
И в распре слав – весь мир судья!
 
 
Вы скупы, стены! Башни, слепы вы!
Что шаг – угрюмей кровли тишь.
Но там есть дверь и портик склеповый,
И к ним мечта, что в храм, летит.
 
 
Что было? Двое, страстью вскрылены,
Над тенью дней чело стремя,
Сон счастья жгли, чтоб, обессилены,
Пасть, – слиты лаской острия.
 
 
И все! Но ввысь взнеслись, гиганты, вы,
Чтоб в жизни вечно хмелю быть,
И держат вас терцины Дантовы,—
Вовек луч тем, кто смел любить!
 

1921

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ

Перевод А. Эфроса

В том месте книги памяти моей, до которого лишь немногое можно было бы прочесть, стоит заглавие, которое гласит:

Incipit vita nova[17]17
  Начинается новая жизнь (лат.).


[Закрыть].

Под этим заглавием я нахожу записанные слова, которые я намереваюсь передать в этой книжице, если и не все, то, по крайней мере, смысл их.

I

Девять раз уже, после моего рождения, обернулось небо света почти до исходного места, как бы в собственном своем вращении, когда моим очам явилась впервые преславная госпожа моей души, которую называли Беатриче многие, не знавшие, что так и должно звать ее.

Она пребывала уже в этой жизни столько, что за это время звездное небо передвинулось в сторону востока на одну из двенадцати частей градуса: так что она явилась мне в начале девятого года своей жизни, я же увидел ее в конце девятого года жизни моей. Она явилась мне одетой в благороднейший алый цвет, скромный и пристойный, опоясанная и убранная так, как то подобало ее весьма юному возрасту. Тут истинно говорю, что Дух Жизни, который пребывает в сокровеннейшей светлице моего сердца, стал трепетать так сильно, что неистово обнаружил себя и в малейших жилах, и, трепеща, произнес такие слова: «Ессе deus fortor me, qui veniens dominabitur mihi»[18]18
  Вот бог сильнее меня, кто, придя, получит власть надо мной (лат.).


[Закрыть]. Тут Дух Животный, который пребывает в верхней светлице, куда духи чувственные несут свои восприятия, стал весьма удивляться и, обратившись особливо к Духам Зрения, произнес такие слова: «Apparuit iam beatitudo vestra»[19]19
  Вот уже появилось ваше блаженство (лат.).


[Закрыть]. Тут Дух Природный, который пребывает в той части, где происходит наше питание, стал плакать и, плача, произнес такие слова: «Heu miser, quia frequenter impeditus ero dienceps!»[20]20
  Горе мне, ибо впредь часто я буду встречать помехи! (лат.)


[Закрыть]. Отныне и впредь, говорю, Любовь воцарилась над моей душой, которая тотчас же была обручена ей, и обрела надо мной такую власть и такое могущество ради достоинств, которыми наделило ее мое воображение, что я принужден был исполнять все ее желания вполне. И много раз она приказывала мне, чтобы я искал встречи с этим юным ангелом: поэтому в детстве моем я часто ходил в поисках ее, и я замечал, что и вид ее и осанка исполнены достойного хвалы благородства, так что воистину о ней можно было бы сказать слова стихотворца Гомера: «Она казалась дочерью не смертного человека, но бога». И хотя ее образ, постоянно пребывавший со мной, давал Любви силу, чтобы властвовать надо мной, однако таковы были его благородные достоинства, что не единожды он не позволил Любви править мною без надежного совета разума в тех случаях, когда подобные советы было бы полезно выслушать…

* * *

 
Все помыслы мне о Любви твердят,
Но как они несхожи меж собою:
Одни влекут своею добротою,
Другие мне неистово грозят;
 
 
Одни надеждой сладостной дарят,
Другие взор не раз темнят слезою;
Лишь к Жалости согласною тропою
Стремит их страх, которым я объят.
 
 
За кем идти, увы, не знаю я.
Хочу сказать, но, что сказать, не знаю.
Так средь Любви мне суждено блуждать.
 
 
Когда ж со всеми мир я заключаю,
То вынужден я недруга призвать,
Мадонну-Жалость, защитить меня.
 

* * *

 
Все, что мятежно в мыслях, умирает
При виде вас, о чудо красоты.
Стою близ вас, – Любовь остерегает:
«Беги ее иль смерть познаешь ты».
 
 
И вот лицо цвет сердца отражает,
Опоры ищут бледные черты,
И даже камень словно бы взывает
В великом страхе: «Гибнешь, гибнешь ты!..»
 
 
Да будет грех тому, кто в то мгновенье
Смятенных чувств моих не оживит,
Кто не подаст мне знака одобренья,
 
 
Кто от насмешки злой не защитит,
Которой вы, мадонна, отвечали
Моим очам, что смерти возжелали.
 

* * *

 
Не раз теперь средь дум моих встает
То тяжкое, чем мне Любовь бывает,
И горько мне становится – и вот
Я говорю: увы! кто так страдает?
 
 
Едва Любовь осаду поведет,
Смятенно жизнь из тела убегает;
Один лишь дух крепится, но и тот
Со мной затем, что мысль о вас спасает.
 
 
В тот миг борюсь, хочу себе помочь
И, мертвенный, бессильный от страданья,
Чтоб исцелиться, с вами встреч ищу;
 
 
Но лишь добьюсь желанного свиданья,
Завидя вас, вновь сердцем трепещу,
И жизнь из жил опять уходит прочь.
 

* * *

 
Так длительно Любовь меня томила
И подчиняла властности своей,
Что как в былом я трепетал пред ней,
Так ныне сердце сладость полонила.
 
 
Пусть гордый дух во мне она сломила,
Пусть стали чувства робче и слабей, —
Все ж на душе так сладостно моей,
Что даже бледность мне чело покрыла.
 
 
Поистине любовь так правит мной,
Что вздохи повсеместно бьют тревогу
И кличут на помогу
 
 
Мою мадонну, щит и панцирь мой:
Она спешит, и с ней – мое спасенье,
И подлинно чудесно то явленье.
 

СТЕФАН ГЕОРГЕ

Перевод Арк. Штейнберга

 
Когда, у врат Пресветлую узрев,
Я в трепете повергся и, сожженный,
Провидел ночи горькие, мой друг,
С участьем глядя на меня, шептал.
Я за хвалу Пресветлой был осмеян.
Ведь людям безразлично испокон,
Что, бренные, – мы песни о любви
Так замышляем, словно век пребудем.
 
 
Я, возмужав, изведал стыд страны,
Опустошенной ложными вождями,
Постиг спасенья путь, пришел с помогой,
Всем жертвуя, с погибелью сражался,
В награду был судим, ограблен, изгнан,
Годами клянчил у чужих порогов,
Подвластный лютым, – все они теперь
Лишь безымянный прах, а я живу.
 
 
Когда мой бег прерывный, скорбь моя
Над бедами, что навлекли мы сами,
Гнев, обращенный к низким, гнусным, дряблым,
Излились бронзой, – многие, внимая,
Бежали в ужасе: хотя ничье
Не ощутило сердце ни огня,
Ни когтя, – от Адидже и до Тибра
Шумела слава нищего изгоя.
 
 
Но я ушел от мира, дол блаженных
Увидел, хоры ангелов заслышал,
И это воплотил. Тогда решили:
Он одряхлел, впал в детство. О, глупцы!
Из печи взял я головню, раздул
И создал Ад. Мне был потребен пламень,
Чтоб озарить бессмертную любовь
И возвестить о солнце и о звездах.
 

ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА

Перевод Вяч. Иванова

НА ЖИЗНЬ ЛАУРЫ

 
Мгновенья счастья на подъем ленивы,
Когда зовет их алчный зов тоски;
Но чтоб уйти, мелькнув, – как тигр легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.
 
 
Скорей снега согреются, разливы
Морей иссякнут, невод рыбаки
В горах закинут, – там, где две реки,
Евфрат и Тигр, влачат свои извивы
 
 
Из одного потока, Феб зайдет,—
Чем я покой найду, иль от врагини,
С которой ковы на меня кует
 
 
Амур, мой бог, дождуся благостыни.
И мед скупой – устам, огонь полыни
Изведавшим, – не сладок, поздний мед!
 

* * *

 
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край, и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!
 
 
Благословенна боль, что в первый раз
Я ощутил, когда и не приметил,
Как глубоко пронзен стрелой, что метил
Мне в сердце бог, тайком разящий нас!
 
 
Благословенны жалобы и стоны,
Какими оглашал я сон дубрав,
Будя отзвучья именем Мадонны!
 
 
Благословенны вы, что столько слав
Стяжали ей, певучие канцоны,—
Дум золотых о ней, единой, сплав!
 

* * *

 
Язвительны прекрасных глаз лучи.
Пронзенному нет помощи целебной
Ни за морем, ни в силе трав волшебной.
Болящему от них – они ж врачи.
 
 
Кто скажет мне: «Довольно, замолчи!
Все об одной поет твой гимн хвалебный!» —
Пусть не меня винит, – их зной враждебный,
Что иссушил другой любви ключи.
 
 
Творите вы, глаза, непобедимым
Оружие, что точит мой тиран,
И стонут все под игом нестерпимым.
 
 
Уж в пепл истлел пожар сердечных ран;
Что ж, день и ночь, лучом неотвратимым
Вы жжете грудь? И петь вас – я ж избран.
 

* * *

 
Коль не любовь сей жар, какой недуг
Меня знобит? Коль он – любовь, то что же
Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, боже!..
Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..
 
 
На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?
Коль им пленен, напрасны стоны. То же,
Что в жизни смерть, – любовь. На боль похоже
Блаженство. «Страсть», «страданье» – тот же звук.
 
 
Призвал ли я иль принял поневоле
Чужую власть?.. Блуждает разум мой.
Я – утлый челн в стихийном произволе,
 
 
И кормщика над праздной нет кормой.
Чего хочу, – с самим собой в расколе,—
Не знаю. В зной – дрожу; горю – зимой.
 

* * *

 
Мне мира нет, – и брани не подъемлю.
Восторг и страх в груди, пожар и лед.
Заоблачный стремлю в мечтах полет —
И падаю, низверженный, на землю.
 
 
Сжимая мир в объятьях, – сон объемлю.
Мне бог любви коварный плен кует:
Ни узник я, ни вольный. Жду – убьет;
Но медлит он, – и вновь надежде внемлю.
 
 
Я зряч – без глаз; без языка – кричу.
Зову конец – и вновь молю: «Пощада!»
Кляну себя – и все же дни влачу.
 
 
Мой плач – мой смех. Ни жизни мне не надо,
Ни гибели. Я мук своих – хочу…
И вот за пыл сердечный мой награда!
 

* * *

 
Прекрасная рука! Разжала ты
И держишь сердце на ладони тесной.
Я на тебя гляжу, дивясь небесной
Художнице столь строгой красоты.
 
 
Продолговато-нежные персты,
Прозрачней перлов Индии чудесной,
Вершители моей судьбины крестной,
Я вижу вас в сиянье наготы.
 
 
Я завладел ревнивою перчаткой!
Кто, победитель, лучший взял трофей?
Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой
 
 
Фату похить иль облаком развей!..
Вотще! Настал конец услады краткой:
Вернуть добычу должен лиходей.
 

* * *

 
Земная ль жила золото дала
На эти две косы? С какого брега
Принес Амур слепительного снега —
И теплой плотью снежность ожила?
 
 
Где розы взял ланит? Где удила
Размерного речей сладчайших бега —
Уст жемчуг ровный? С неба ль мир и нега
Безоблачно-прекрасного чела?
 
 
Любови бог! Кто, ангел сладкогласный;
Свой чрез тебя послал ей голос в дар?
Не дышит грудь, и день затмится ясный,
 
 
Когда поет царица звонких чар…
Какое солнце взор зажгло опасный,
Мне льющий в сердце льдистый хлад и жар?
 

* * *

 
Повержен лавр зеленый. Столп мой струйный
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный
 
 
Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отраду где? Где сердца гордый мир?
Всё смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,
Ни царский трон – мздой не были б достойной
 
 
За дар двойной былого. Рок постиг!
Что делать мне? Повить чело кручиной —
И так нести тягчайшее из иг.
 
 
Прекрасна жизнь – на вид. Но день единый, —
Что долгих лет усильем ты воздвиг,—
Вдруг по ветру развеет паутиной.
 

* * *

 
Свой пламенник, прекрасней и ясней
Окрестных звезд, в ней небо даровало
На краткий срок земле; но ревновало
Ее вернуть на родину огней.
 
 
Проснись, прозри! С невозвратимых дней
Волшебное спадает покрывало.
Тому, что грудь мятежно волновало,
Сказала «нет» она. Ты спорил с ней.
 
 
Благодари! То нежным умиленьем,
То строгостью она любовь звала
Божественней расцвесть над вожделеньем.
 
 
Святых искусств достойные дела
Глаголом гимн творит, краса – явленьем:
Я сплел ей лавр, она меня спасла!
 

* * *

 
О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.
 
 
Всю ночь он будит грусть мою живей,
Ответствуя один мечте унылой…
Так, вижу я: самих богинь сильней
Царица Смерть! И тем грозит могилой!
 
 
О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман,—
 
 
Но черная Земля их поглотила.
«Все тлен! – поет нам боль сердечных ран.
Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила».
 

* * *

 
Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
 
 
Ни гости, с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны,—
 
 
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
 
 
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло.
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне б лучше б никогда не видеть было.
 

* * *

 
Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Не тяжел
Был жар полудней. Перед тем, как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.
 
 
Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго
 
 
Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур; и целомудренна игра
 
 
Двух любящих, и разговор спокоен.
Я счастлив был… Но на пути добра
Нам Смерть предстала, как в железе воин.