Текст книги "Королева Лебедь. Литовские народные сказки"

Автор книги: авторов Коллектив

Как волк вздумал хлеб печь

Однажды встретил волк в лесу человека и просит:

– Дай мне хлеба!

Человек дал. Волк съел и облизнулся – вкусный был хлеб. Говорит волк человеку:

– Что мне делать, чтобы и у меня всегда был свой хлеб? Научи меня!

– Ладно, – согласился человек и начал учить волка: – Сперва надо вспахать землю…

– А когда вспашешь, можно уж есть?

– Еще нет. Надо рожь посеять.

– А когда посеешь, можно уж есть?

– Еще нет. Надо подождать, пока она вырастет.

– А когда вырастет, можно уж есть?

– Еще нет. Надо ее убрать.

– А когда уберешь, можно уж есть?

– Еще нет. Надо ее смолотить.

– А когда смолотишь, можно уж есть?

– Еще нет. Надо испечь хлеб.

– А когда испечешь, можно есть?

– Можно.

Подумал волк, подумал и говорит:

– Лучше уж не буду я печь хлеб, коли так долго ждать. Как до сих пор обходился без хлеба, так, видно, и обойдусь.

Гражина-рябина

Жили-были старик со старухой. Не было у них детей, вот старуха и говорит:

– Ступай, старик, в лес, сруби ольховую ветку и принеси домой.

Принес старик ольховый сучок, обтесал его и положил в колыбель, а старуха стала пеленать его, напевать:

– Баю, баю, Тривайнелис!

Пеленала его, перепеленывала, а паренек на глазах рос и вырос резвый такой.

Была у стариков скотина, вот и сказала старуха Тривайнелису:

– Ты у нас пастушком будешь.

Бредет за садом Тривайнелис по лесной опушке. Скучно ему одному, не с кем словом перемолвиться. Нашел он во мху ягодку-рябинку, кинул через плечо, кинул через другое, глядь – стоит перед ним девочка! Срубил Тривайнелис в лесу избушку, привел в нее девочку, печку сложил, вытопил и говорит:

– Живи себе на здоровье, Гражина-рябина. Пригоню завтра скотину, принесу тебе кружку молока и краюшку хлеба.

На другой день пригнал Тривайнелис стадо и кличет:

 
   Отвори мне дверь в избушку,
   Молока принес я кружку,
   Хлеба теплого краюшку.
 

Отворила ему девочка, выпила молоко, закусила хлебом, и ладно.

Подслушал волк, как Тривайнелис Гражину кличет, спрятался за избушкой и сам окликает:

– Отвори мне дверь в избушку! Отвори мне дверь, Гражина!

Слышит девочка, что голос не Тривайнелиса, и к двери не подходит.

Побежал волк к кузнецу и просит его:

– Ты б язык мне подковал, Чтобы я не завывал!

– Клади на наковальню, подкую!

Высунул волк язык, положил на наковальню, а кузнец так по нему ударил молотом, что волк с визгом заковылял к избушке. Взошел на крылечко и тонким голосом выкликает:

 
   Отвори мне дверь в избушку,
   Молока принес я кружку,
   Хлеба теплого краюшку!
 

Отворила ему девочка, а волк цап – и проглотил ее.

Пригнал Тривайнелис на опушку стадо, кличет девочку, не докличется.

Некому отдать кружку молока и краюшку хлеба. Заплакал Тривайнелис, да и свалился замертво под орешиной.

Вернулась собака без хозяина и давай скулить:

 
   Тяф-тяф! Под ракитой
   Пастушок лежит убитый.
 

Старуха толкнула собаку в избу, сердится:

– Никто не приносил такой вести, чего это собака скулит?

Прибегает свинья и хрюкает:

 
   Хрю-хрю! Под ракитой
   Пастушок лежит убитый!
 

– Ступай в хлев, что так рано из лесу вернулась? – дивится старуха. А по двору бежит коза и мекает:

 
   Ме-ке-ке! Там, под ракитой,
   Пастушок лежит убитый!
 

Заперла ее в хлев старуха и говорит:

– Не знаю, старик, с чего это скотина нынче бесится? Мечется, скулит, хрюкает.

А Тривайнелиса нет как нет! Стемнело уж, а он не возвращается. Ночь на дворе, где его искать? Улеглись старики, заснули, а утром в лес отправились. Дошли до опушки, видят – под орешиной лежит Тривайнелис. Кинулся к нему старик, поднял его, спрашивает:

– С чего ты обмер, Тривайнелис?

– Вот с чего, – отвечает тот, – срубил я избушку, поселил в ней Гражину-рябину. А как пригнал стадо на опушку, пропала она. Не нашел я Гражины-рябины, тут и обмер.

Принесла старуха в избушку сала, натопила печку и принялась блины жарить. Зашипели блины на сковороде, на весь лес запахло. Почуял волк блины, подбежал к порогу и спрашивает:

– Ах, бабуся, что это ты жаришь? Уж больно вкусно пахнет!

Старик за дверьми стоит, клещи приготовил, покуда старухины блины жарятся.

– Дай, бабуся, попробовать блинков! – попросил волк.

Кинула ему старуха блин, волк – гам – и проглотил его.

– Ах, бабуся, дай еще!

Старуха отвечает:

– Высунь язык!

Только волк высунул язык, старик ухватил его клещами да как крикнет:

– Отдавай Гражину-рябину! Отдавай Гражину-рябину!

Делать нечего! Пришлось волку отдать девочку.

Отвел ее Тривайнелис к старикам, и стали они жить-поживать, а про волка и думать забыли.

Ель – королева ужей

Ель – королева ужей

Давным-давно, в незапамятные времена, жил старик со своею старухой. Было у них двенадцать сыновей и три дочери. Младшую звали Елью.

Однажды летним вечером пошли сестры купаться. Поплавали, поплескались вволю и вылезли на берег одеваться. Только младшая видит – забрался в рукав ее сорочки Уж. Как тут быть? Схватила старшая сестра кол, хотела его прогнать, но Уж обернулся к младшей и заговорил человечьим голосом:

– Обещай, Елочка, пойти за меня, тогда я и сам выползу!

Заплакала Ель: как это она пойдет за Ужа? В сердцах отвечала ему:

– Отдай сорочку подобру-поздорову, а сам уползай, откуда приполз!

Уж твердит свое:

– Обещай, что выйдешь за меня, тогда и сам выползу.

Что делать было Ели? Взяла да и пообещала.

Не прошло и трех дней, как полчище ужей приползло к старикам во двор. Все перепугались, а ужи кишмя кишат, копошатся… Ввалились незваные сваты в избу рядиться со стариками и невестой. Сперва родители удивились, рассердились, слышать ничего не хотели… Да что поделаешь с такой уймой ужей? Хочешь не хочешь, а приходится отдать им самую меньшую и пригожую дочку. Не сразу они уступили. Велели ужам подождать, сами потихонечку отправились к старой соседке и все рассказали ей. Соседка и говорит:

– Ужа обмануть легко: отдайте ему вместо дочки гусыню и отпустите сватов.

Так и сделали. Нарядили белую гусыню, и только отбыли с нею сваты – закуковала на березе кукушка:

 
   Ку-ку, ку-ку,
   Обман, обман,
   Не дочь – гусыню дали вам!
   Ку-ку, ку-ку!
 

Рассердились ужи, бросили гусыню, вернулись и потребовали настоящую невесту. По совету старой соседки родители нарядили белую овечку и отдали сватам. Дорогой опять прокуковала кукушка:

 
   Ку-ку, ку-ку,
   Да вы к венцу
   Везете белую овцу!
   Ку-ку, ку-ку!
 

Вернулись ужи, зашипели и опять потребовали невесту.

На этот раз отдали им белую телку, но кукушка вновь остерегла их, и они вернулись. Еще пуще разгневались ужи, пригрозили родителям и засухой, и потопом, и голодом за то, что не держат слова.

Оплакали домашние Елочку, народили и отдали ужам. Везут они ее, а кукушка знай кукует:

 
   Торопитесь, торопитесь!
   Заждался невесты витязь!
 

Наконец Ель с провожатыми приехала на берег моря. Встретил ее красавец-молодец, сказал, что он и есть тот Уж, что заполз в рукав ее рубашки. Тотчас переправились они на ближний остров и там спустились под землю, на самое дно морское. А на дне морском стоял богато разукрашенный дворец. Там и свадьбу справили. Три недели пили, плясали, гуляли.

Во дворце Ужа всего было вдоволь. Развеселилась Ель, успокоилась, а потом и вовсе забыла родной дом.

Миновало девять лет. У Ели уже три сына было – Дуб, Ясень и Береза, и дочка Осинка, самая меньшая. Распроказничался однажды старший сын и стал у матери допытываться:

– Где живут твои родители, матушка? Вот бы их навестить.

Тут только и вспомнила Ель отца с матерью, сестер и братьев – всю свою родню. И задумалась она: как-то им живется? Здоровы ли, живы ли, а может, стариков уже и на свете нет? И так-то захотелось ей взглянуть на родной дом. Ведь столько лет не была там, не видала своих, так стосковалась по ним. Но муж сперва и слушать ее не хотел.

– Ладно, – наконец сказал Уж. – Отпущу тебя, только сперва спряди вот эту шелковую кудель, – и показал ей на прялку.

Взялась Ель за прялку – и день и ночь прядет, а кудель меньше не становится. Смекнула Ель, что тут какой-то обман – кудель-то, видать, была заколдованная, пряди не пряди – все равно не спрядешь. И пошла она к старухе-ведунье, жившей по соседству. Приходит и жалуется ей:

– Матушка, голубушка, научи меня спрясть эту кудель.

Старуха и научила:

– Затопи печь, брось в огонь кудель, иначе вовек не спрядешь!

Вернулась Ель домой, затопила печь – будто под хлебы, и бросила в огонь кудель. Шелк так и вспыхнул, и увидала Ель жабу, величиной с добрый валек, она прыгала в огне и выпускала из себя шелковую пряжу.

Спряла кудель и опять стала просить мужа отпустить ее хоть несколько дней погостить у родителей. На этот раз вытащил муж из-под скамьи железные башмаки и сказал:

– Как износишь их, так и пойдешь.

Обулась Ель, и ну бродить, разбивать их об острые камни, а башмаки толстые, крепкие, не стаптываются, да и только. Износа им нет, на весь век хватит.

Опять пошла Ель к старухе за советом, и та научила ее: – Отнеси башмаки кузнецу, пусть накалит их в горне.

Ель так и сделала. Башмаки прогорели, она в три дня истрепала их и снова просит мужа отпустить ее к родителям.

– Ладно, – сказал муж, – только сперва испеки какой-нибудь пирог в гостинец, а то что ты дашь братниным детям?

А сам велел всю посуду попрятать, чтобы Ели не в чем было поставить тесто. Долго ломала голову Ель, как принести воду без ведра, как замесить тесто без квашни? И опять пошла к старухе. Та и говорит:

– Замажь решето закваской, зачерпни речной воды и в нем же замеси тесто.

Ель так и сделала. Замесила тесто, испекла пироги и собралась с детьми в дорогу. Проводил их Уж на берег и наказал:

– Гостите не дольше девяти дней, а на десятый возвращайтесь! Выходи на берег с детьми без провожатых и покличь меня:

 
   Если жив ты, муж мой верный,
   Брызнут волны белой пеной,
   Если помер – пеной красной…
 

Вскипит море молочной пеной, знай, что жив я, а вскипит кровавой пеной, значит, пришел мне конец. А вы, дети, смотрите, никому не проговоритесь, как меня выкликать надо.

Сказав это, распростился с ними и пожелал им благополучного возвращения.

Сколько было радости, когда Ель явилась в отчий дом! И родичи и соседи собрались поглядеть на нее. Один за другим расспрашивали, как ей со змеем живется. Она только рассказывала и рассказывала. Все наперебой угощали ее, говорили ласковые речи. И не заметила Ель, как девять дней пролетело.

Тем временем братья, сестры и родители раздумывали, как бы удержать Ель дома, не отпускать ее к Ужу. И порешили: выведать у детей, как, выйдя на берег, станет Ель вызывать мужа со дна морского. А потом пойти туда, выманить его и убить.

Завели они старшего сына в лес, обступили его и стали пытать, только он прикинулся, будто знать ничего не знает.

Как ни стегали розгами, что ни делали, а допытаться не могли. Отпустили его дядья, наказав ничего не говорить матери. На другой день взялись они за Ясеня, а потом за Березу, но и те тайны не выдали. Наконец завели в лес меньшую дочку – Осинку. Сперва и она отрекалась, а как увидала розги, сразу все выболтала.

Тогда двенадцать братьев взяли косы острые, вышли на морской берег и кличут:

 
   Если жив ты, муж мой верный,
   Брызнут волны белой пеной,
   Если помер – пеной красной…
 

Только выплыл Уж, напали на него братья Ели и зарубили. Вернулись они домой, ничего сестре не сказали.

Миновал девятый день, Ель распростилась с родичами, вышла с детьми на морской берег и кличет:

 
   Если жив ты, муж мой верный,
   Брызнут волны белой пеной,
   Если помер – пеной красной…
 

Замутилось, зашумело море, вскипела кровавая пена, и услыхала Ель голос своего мужа.

– Двенадцать братьев твоих косами зарубили меня, а выдала им меня Осинка, любимая наша дочка.

Ужаснулась Ель, заплакала и, обернувшись к Осинке, молвила:

 
   Стань пугливым деревцем на свете,
   Век дрожи, не ведая покоя,
   Пусть лицо твое дождик моет,
   Волосы твои терзает ветер.
 

А сыновьям сказала:

 
   Станете большими деревами,
   Елью я зазеленею рядом с вами.
 

Как она сказала, так и стало. И теперь дуб, ясень и береза – могучие, красивые деревья, а осина и от самого легкого ветерка дрожит, – все за то, что побоялась своих дядьев и выдала им родного отца.

Сигуте

Жили-были брат с сестрою, красавицей Сигуте. И была у них злая мачеха, но не знали они, что она ведьма. А у ведьмы была родная дочь – толстая, некрасивая.

Пришло время брату идти на войну, уехал он в дальние края, и осталась Сигуте одна с мачехой. Не невзлюбила ведьма падчерицу и стала ее всячески донимать. Досталась на долю Сигуте вся черная работа. Сирота и по дому хлопотала и скотину пасла. Мачеха ее к себе на глаза не пускала, ела и спала падчерица со скотиной в хлеву. Сигуте ходила грязная, оборванная, а мачехина дочь, разряженная, чванная, сидела, как гостья, в красном углу и ничегошеньки не делала.

Была в доме черная собачонка и черная телка. Обе умели говорить по-человечьи, – ведь в старину и скотина разговаривала! Дома Сигуте день-деньской не разлучалась с собачонкой, а когда доила коров – с черной телкой.

Бывало, разговорится с ними Сигуте и позабудет про свою работу. За это часто попадало ей от мачехи. Все-то ведьме думалось, что Сигуте мало работает, что разленилась она.

Однажды, когда Сигуте выгоняла скотину, велела ей ведьма снять с себя рубашку, кинула пучок пакли и сказала грубым голосом:

 
   Пряжу тонкую спряди
   Да смотай ее, гляди,
   А соткешь – сошьешь рубашку!
 

Делать нечего, сняла Сигуте рубашку, взяла паклю, заплакала и пошла в лес. Пригнала стадо, обняла за шею черную телку и плачет-разливается, кажется, вот-вот сердце разорвется. Когда же она успеет соткать и сшить рубашку! Пожалела телка сиротку и сказала тонким голосом:

 
   Не вздыхай, Сигуте, тяжко,
   Не горюй, не плачь, бедняжка,
   Будет у тебя рубашка!
 

Подобрала телка паклю, проглотила и тут же выплюнула нарядную полотняную рубашку. Сигуте благодарила телку и целовала ее. А вечером, когда пригнала она домой стадо, и увидала на ней мачеха нарядную рубашку, то удивилась и захотела узнать, как это падчерица так хорошо соткала и сшила ее. На другое утро, когда Сигуте выгоняла скотину, ведьма опять велела ей снять с себя рубашку, дала другой пучок пакли и сказала:

 
   Пряжу тонкую спряди
   Да смотай ее, гляди,
   А соткешь – сошьешь рубашку!
 

Только угнала стадо Сигуте, и послала ведьма свою дочь подглядеть, как она будет шить рубашку. Притаилась за деревьями ведьмина дочь и все увидела: и как плакала Сигуте, обнимая черную телку, и как телка проглотила паклю и выплюнула нарядную рубашку. Вернулась домой ведьмина дочь и обо всем, что видела, рассказала матери. А ведьма и подумала:

«Уж коли скотина заступается за Сигуте и помогает ей, то, как вернется с войны брат, она все ему расскажет, позовет в свидетели телку. Плохо мне тогда придется!» И так-то захотелось ведьме избавиться от Сигуте, что надумала она сжечь ее живьем.

Вот и принялись они с дочерью рыть под порогом яму – и днем и ночью рыли, покуда не вырыли. Утром, когда Сигуте выгоняла скотину, ведьма не стала отнимать у нее рубашку, еще и приласкала падчерицу.

Только ушла в лес Сигуте, затопила ведьма печку, выгребла весь жар, насыпала полную яму под порогом, а сверху забросала землей; землю прикрыла соломой, заровняла края, и ямы как не бывало.

Пригнала вечером сирота стадо, а ведьма, впервые после отъезда пасынка, позвала ее в избу, приговаривая грубым голосом:

 
   Доченька, входи скорее,
   Хлеб я нынче испекла,
   Квас не сходит со стола,
   Вволю ешь и пей, Сигуте!
 

Только было хотела войти Сигуте, а собачонка вцепилась ей в подол и тонким голосом остерегает:

 
   Не ходи в избу, Сигуте,
   Под порогом скрыта яма,
   Угодишь в нее ты прямо.
 

Прикрикнула на собаку ведьма:

– Что ты под ногами вертишься, кур в сенях пугаешь. – Схватила ее и заперла в чулан. Но Сигуте не переступила порога и осталась жива. Так же было и на другой день: когда Сигуте пригнала скотину, ведьма принялась зазывать ее в горницу:

 
   Доченька, входи скорее,
   Хлеб я нынче испекла,
   Квас не сходит со стола,
   Вволю ешь и пей, Сигуте!
 

Но запертая в чулане собачонка опять остерегла девушку:

 
   Не входи в избу, Сигуте,
   Под порогом скрыта яма,
   Угодишь в нее ты прямо!
 

Сигуте послушалась ее и не пошла в избу, а ведьма разозлилась, побежала и перебила собачонке лапу. На другой день, едва Сигуте пригнала стадо, ведьма опять зовет ее:

 
   Доченька, входи скорее,
   Хлеб я нынче испекла,
   Квас не сходит со стола,
   Вволю ешь и пей, Сигуте!
 

А собачонка снова остерегает:

 
   Не входи в избу, Сигуте,
   Под порогом скрыта яма,
   Угодишь в нее ты прямо.
 

Обозлилась ведьма и перебила собачонке другую лапу, Так же было и на третий и на четвертый вечер, покуда ведьма не перебила собачонке всех лап. А на пятый день, только вернулась Сигуте, ведьма зовет ее:

 
   Доченька, входи скорее,
   Хлеб я нынче испекла,
   Квас не сходит со стола,
   Вволю ешь и пей, Сигуте!
 

В последний раз остерегает Сигуте верная собачонка, – разъярилась ведьма и вырвала у нее язык. На шестой день пригнала скотину Сигуте, и опять зазывает ее ведьма:

 
   Доченька, входи скорее,
   Хлеб я нынче испекла,
   Квас не сходит со стола,
   Вволю ешь и пей, Сигуте!
 

Некому было остеречь Сигуте, пошла она в избу, провалилась в яму и сгорела. А ведьма собрала пепел, отнесла за ворота и выбросила. На другой день стадо пасла мачехина дочь. Вышла черная телка за ворота, по запаху узнала пепел Сигуте и облизала его. Тотчас вылетела из пепла утка.

Тем временем война окончилась, и пасынок возвращался домой. Любо ему было мчаться по лесу. Мчится сквозь чащу, вдруг – голос сестры. Остановил он коня, прислушался, никак в толк не возьмет, откуда песня слышится:

 
   Ой, мой братец, добрый витязь,
   Мачеха меня убила.
   Угли жарко раскалила,
   Под порогом их зарыла.
   Ой, мой братец, добрый витязь,
   Мачеха меня убила,
   Угли жарко раскалила,
   Зазывала – говорила:
   Заходи в избу, Сигуте,
   Хлеб я нынче испекла,
   Квас не сходит со стола,
   Вволю ешь и пей, Сигуте!
   Ой, мой братец, добрый витязь,
   Мачеха уговорила,
   Я порог переступила,
   Прямо в яму угодила.
   Мачеха меня сгубила,
   Сироты не пощадила,
   Пепел выгребла из ямы,
   Прах мой по ветру пустила!
   Телка пепел мой лизнула,
   Тотчас я крылом взмахнула,
   Пестрой уткой в небо взмыла.
 

Наконец увидел брат уточку, которая пела сестриным голосом. Стал он прислушиваться, она ему все и пропела. Рассердился пасынок на ведьму и решил отомстить ей. Вымазал он своего коня дегтем и поехал домой. Услыхала ведьма, что пасынок возвращается, наполнила вином золотую чару и вышла его встречать. А он, завидя ведьму, – гоп – соскочил с коня на другую сторону. Мачеха и говорит:

– Прогони вороного, сынок, боюсь я его.

– Не бойся, конь смирный, не лягается, толкни его рукой, он и отойдет.

Послушалась мачеха, толкнула рукой коня. Рука и прилипла к вороному.

– Хлопни другой рукой, рука и отстанет!

Ударила ведьма вороного другой рукой – и другая рука прилипла.

– Ударь ногой, – советует пасынок, – тогда руки отстанут.

И нога прилипла.

– Ударь другой.

И другая прилипла.

Испугалась ведьма, умоляет помочь ей.

– А ты его шеей толкни.

Послушалась мачеха – и шея прилипла. Тогда брат Сигуте сказал:

 
   Вот тебе, злодейка-ведьма,
   За красавицу сестрицу.
   Вот тебе, злодейка-ведьма,
   За сожженную сестрицу.
 

А потом повернулся к вороному и говорит:

– Беги, вороной, куда глаза глядят, пока ноги носят, разметай, развей косточки мачехи по белу свету.

И теперь зимою, когда на широком поле блестит под солнцем снег, – то белеют ведьмины косточки.

Буренка-пряха

Померла у одной девочки мать. Прошло немного времени, и отец привел домой мачеху с двумя дочерьми. Мачеха была злая, с первых же дней невзлюбила падчерицу и взвалила на нее самую тяжелую работу. Сирота ходила в лохмотьях, укрывалась жесткой дерюжкой.

С весны погнала ее мачеха скотину пасти. Дала она падчерице мочку льна и велела к вечеру спрясть ее без веретена и смотать без мотовила. А коли не спрядет да не смотает, пускай и домой не ворочается.

Пригнала сирота скотину на выгон, села на пенек и заплакала. Плачет она, а буренушка подходит к ней и спрашивает человечьим голосом:

– О чем ты плачешь, о чем печалишься?

– Как же мне не плакать, как не печалиться, милая моя буренушка, – отвечала девочка. – Дала мне злая мачеха мочку льна и велела ее к вечеру спрясть без веретена и смотать без мотовила. Ума не приложу, как мне быть.

– Не плачь, девочка, – сказала буренка. – Накинь мочку мне на рога, я за тебя и спряду и смотаю.

Накинула девочка лен на рога ей, и ушла буренка. Под вечер вернулась с мотком тонкой пряжи на рогах.

Вот пригнала сирота домой скотину, а мачеха ее и спрашивает:

– Спряла ты лен?

– Спряла, – отвечает сиротка и подает ей моток. Мачеха только рот разинула. Никак в толк не возьмет, как это падчерица сумела спрясть без веретена и смотать без мотовила. Порешила мачеха обо всем дознаться.

На другое утро дала она девочке две мочки льна и сказала:

– Спряди до вечера без веретена и смотай без мотовила. Выгнала сирота скотину, села на пенек и опять заплакала.

Подошла буренушка, утешать стала:

– Не плачь, накинь лен мне на рога, я за тебя и спряду и смотаю.

Сиротка накинула ей мочку на рога, и буренушка ушла. А мачеха, проводив падчерицу, сказала своей меньшой дочери:

– Поди на выгон, подгляди, как наша пастушка прядет. Пошла младшая дочка, только у сироты льна уже не было. Вечером завидела сирота буренушку с пряжей и говорит сестре:

– Поди, сестрица, отвори ворота, а я пригоню скотину. Ушла мачехина дочка ворота отворять, а буренушка тут как тут – несет на рогах пряжу.

Пригнала падчерица скотину, а мачеха ее и спрашивает:

– Спряла ты лен?

– Спряла, – отвечает девочка и подает мачехе два мотка.

Еще пуще дивится мачеха, спрашивает дочку:

– Видала ты, как пастушка пряла?

– Нет, не видала. Когда я пришла, у нее уж льна не было.

– Невелик от тебя толк! – побранила мать дочку.

На третье утро мачеха сказала падчерице:

– Вот тебе три мочки льна. Спряди их без веретена и смотай без мотовила.

Выпроводила сиротку из дому, кликнула старшую дочь и сказала ей:

– Ступай на выгон, подгляди, как наша пастушка прядет.

Но и старшая ничего не увидала. Лен уж унесла буренушка.

Вечером завидела сиротка буренушку с пряжей и сказала старшей сестре:

– Поди, сестрица, отвори ворота, а я пригоню домой скотину.

Не пошла сестра отворять ворота и увидала, как буренушка принесла на рогах мотки.

Идет падчерица домой, а мачеха ее на пороге поджидает:

– Спряла ты лен?

– Спряла, – отвечает сиротка и подает мачехе три мотка.

Вскоре и дочка вернулась; мать ее и спрашивает:

– Видала ты, как пряла наша пастушка?

– Как пряла, не видала, только видала, как буренка принесла мотки на рогах.

Разозлилась мачеха и говорит:

– Завтра же эту корову зарежем.

Опечалилась сиротка, пошла к буренушке, со слезами обняла ее за шею и сказала:

– Милая моя буренушка, хочет тебя мачеха зарезать.

– Что поделаешь, – ответила ей буренка. – Но я и после того сослужу тебе службу. Слушай меня хорошенько. Как зарежут меня, приметь, куда упадет первая капля крови. Ты эту каплю засыпь землей. Потом, когда вся кровь стечет, обмакни в нее свой передник и зарой в саду под первым окном. Только смотри, чтоб никто не увидал.

На другой день зарезали корову. Сирота первую каплю крови землей засыпала, передник обмакнула в кровь и зарыла в саду.

Прошло несколько лет. Сирота выросла и стала красавицей. Только по-прежнему мачеха держала ее в черном теле, насмехались над ней сестры.

И вот весной на том самом месте, куда упала первая капля буренушкиной крови, забил вином ключ, а в саду, где зарыт был передник – выросла прекрасная яблоня, вся в цвету. А как пришло лето, сплошь покрылась она золотыми яблоками.

Однажды ехал мимо сада королевич. Увидал он диковинную яблоню, завернул во двор и попросил нарвать ему яблок. Тут увидал он винный ключ, и захотелось ему отведать вина. Позвала мачеха старшую дочь и говорит ей:

– Поди, дочка, в сад, нарви яблок, зачерпни вина и поднеси почетному гостю.

Но старшая дочь не сумела ни яблок нарвать, ни вина зачерпнуть: только протянет к яблокам руку – ветви вверх поднимутся, только захочет зачерпнуть вина, оно в землю уходит. Послала тогда мать меньшую дочь, но и меньшой не удалось ни яблок нарвать, ни вина зачерпнуть. Рассердилась мачеха, пошла сама, только и у нее ничего не вышло. Тогда сказала она падчерице:

– Ступай, может, тебе посчастливится.

Вышла в сад падчерица и запела:

 
   Золотая яблонька, наклонись,
   Винный ключ, брызни ввысь!
 

И тотчас ветви сами наклонились к земле, а винный ключ забил из земли. Нарвала девица яблок, зачерпнула вина, поднесла гостю и опять запела:

 
   Золотая яблонька, поднимись!
   Винный ключ, лейся вниз.
 

Поднялись яблоневые ветви, да так высоко, что никто не мог дотянуться до яблок, а вино ушло в землю так глубоко, что никому не зачерпнуть.

По душе пришлась королевичу девушка, подарил он ей шелковое платье и золотые башмачки. Нарядилась падчерица и такой красавицей стала, что королевич не мог глаз от нее отвести.

Тут он и спросил:

– Согласна ли ты выйти за меня, красавица?

Девушка только голову опустила, а королевич посадил ее на коня. Только шагнул конь, как зашумела листвой яблоня, зажурчал винный ключ, и оба побежали вслед за женихом и невестой.