Текст книги "Герои Шипки"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

2

Не менее доблестные действия отличают 2-й Кубанский казачий конный полк, состоявший из шести сотен казаков. Срочно сформированный 16 ноября 1876 года из различных частей войска Кубанского, он 12 апреля 1877 года перешел границу, будучи в составе Кавказской дивизии, а затем, влившись в Кавказскую казачью бригаду, 21 июня переправился на правый берег Дуная. И уже на следующий день принял боевое крещение. Командовал полком подполковник С. Я. Кухаренко, старший сын бывшего атамана Черноморского казачьего войска Якова Герасимовича Кухаренко, первого кубанского историка

и писателя, друга Т. Г. Шевченко. Воспитанный на боевых традициях запорожской неустрашимой доблести, он слыл среди казаков первым удальцом. Прекрасный наездник, он самолично подковывал своего арабского горячего жеребца и, как отмечает знавший его писатель Н. Н. Каразин, являлся знатоком и страстным любителем кавалерийского дела и коней в особенности. Его записка о казачьей кавалерии, изложенная на восьми листах, является своеобразным трактатом, подчеркивающим в его авторе и всестороннее знание своего дела, и острый ум, и наблюдательность, и огромную трогательную любовь к лошади – боевому товарищу по службе, по лихим схваткам. С. Я. Кухаренко решающее значение придавал подготовке казака-кавалериста в мирное время, которая, по его мнению, должна состоять из трех пунктов: из стрельбы в цель («ибо учащенный и меткий огонь с коня может остановить атаку превосходных неприятельских сил»), из разведывательно-сторожевой службы и, последнее, из обучения грамоте...

Неудивительно, что такого командира любили рядовые казаки.

Вот несколько наглядных страничек из боевой жизни 2-го Кубанского казачьего полка во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов.

22 июня 1877 года при селении Делисун (Дели-Сюле) произошла стычка с черкесской кавалерией. Исследователь русской кавалерии того времени генерал-лейтенант П. Баженов находил, что даже в этом маленьком деле энергичная распорядительность начальствующих лиц, а также доблестный дух бригады могут служить прекрасным образцом для действий кавалерийских частей в подобной обстановке.

Командир Кавказской казачьей бригады полковник Ту-толмин, оставивший любопытный дневник всего боевого пути подчиненных ему частей, получив от высшего командования задачу – наблюдать за Плевной, решил, что лучшим пунктом для этого является селение Градешти, служившее узлом дорог на Плевну, Рахов, Никополь и на Дебо.

И утром 2 июля шесть с половиной сотен Кавказской казачьей бригады двинулись на Градешти. В авангарде следовала 1-я сотня Кубанского полка под начальством своего командира есаула Пархоменко. Дорога тянулась по глубокому ущелью, где протекал звонкий ручей, затем вы-

шла на обширную равнину реки Вид и простерлась у подножия крутых и обрывистых склонов правого берега этой реки. Селение Градешти, широко раскинувшееся на просторной болотистой пойме реки, своей восточной окраиной прилепилось к подножию почти отвесных утесов. В нем насчитывалось до 250 дворов, обнесенных высокими валами с колючим кустарником и глубокими узкими канавами. 1-я сотня скрытно подошла к селению, спешилась и рассыпалась частью по скатам гор, частью по равнине, прячась за холмиками, за кустами терновника.

Полковник Тутолмин быстро распорядился, чтобы 1-я, 2-я и 5-я сотни Кубанского полка действовали против Градешти с юга – обстреливали неприятеля из ружей до тех пор, пока не обнаружится явный успех нашего орудийного огня и 2-я сотня не спустится с гор. После чего все три сотни должны были ворваться в деревню. Привести в исполнение все эти распоряжения было поручено подполковнику Кухаренко.

2-я сотня отлично справилась с возложенной на нее задачей. Турки отступили в северо-западном направлении вдоль деревни, а за ними бросились казаки 2-й сотни.

В это время двинулась вперед и 1-я сотня. Ей предстояла сложная задача – наступать по совершенно открытой местности под яростным огнем противника. Но благодаря счастливой случайности и находчивости сотенного командира есаула Пархоменко дело вдруг значительно облегчилось. Спуск с гор 2-й сотни и ружейная пальба испугали стадо буйволов, пасшихся в ущелье, и они с ревом бросились навстречу 1-й сотне. Есаул Пархоменко мигом поднял людей и обратил буйволов на деревню; воспользовавшись ими как прикрытием, за ними устремились казаки.

Начало атаки было блестяще. Потом казаки начали захват каждого отдельного двора в селении, упорно выбивая турок. Дворы были окружены крепкими высокими стенами. Турецкая пехота, вооруженная винтовкой со штыком, имела преимущество перед казаками, у которых винтовки были без штыков, и потому бравые кубанцы в рукопашной свалке прибегли к излюбленному дедовскому надежному оружию – к кинжалу...

Стремительная, длившаяся более трех часов атака давала себя чувствовать. Казаки томились от жажды. Недоставало патронов.

Конно-горная батарея стреляла через головы казаков, через деревню. Деревья, поражаемые снарядами, с треском валились во все стороны, что, видимо, приводило в немалое смущение обороняющихся турок.

Но так как в подкреплении Кавказской казачьей бригаде было отказано, то полковнику Тутолмину пришлось дать приказ казакам к отступлению.

Историк П. Баженов высоко оценивает боевые действия казаков. «Военная история, – пишет он, – представляет весьма мало примеров, в которых спешенная кавалерия ведет продолжительный бой с пехотой и нрпто.1 не оборонительный, а наступательный и при таких трудных условиях, которые были в бою у Градешти. Блестящая доблесть войск славной Кавказской бригады высг, -пает в этом бою с такою яркостью, что она может служи– , примером для всех кавалерийских частей в подобных случаях... Вообще можно сказать, что бой Кавказской казачьей бригады с турецкой пехотой у с. Градештп составляет такой редкий и поучительный пример, который должен быть хорошо изучен кавалерийскими офицерами и всегда оставаться у них в памяти».

На следующий день, 3 июля, кубанские кавалеристы участвовали в деле под городом Никополем. Они уже были знакомы с этой местностью, ибо за четыре дня до того войсковой старшина князь Керканов с двумя сотнями Кубанского конного полка захватил здесь турецкий обоз и испортил телеграф на пути из Никополя в Плевну. Еще до рассвета с южной стороны Никополя послышался дружный артиллерийский и ружейный огонь, который все усиливался и приближался. Осадные орудия грохотали без умолку. Над городом стояла черная туча порохового дыма. Всюду пылал пожар. Турки бежали врассыпную. Борьба достигла высшей точки. Затем послышалось знакомое громкое «ура!». И над Никополем взметнулось победное русское знамя...

8 июля казаки участвовали с восхода и до заката солнца в бою под Плевной, с горечью воспринимая понесенное русской армией поражение. Через десять дней снова бои под Плевной до полуночи. В этот раз они действовали под начальством генерала Скобелева. Генерал в реляции дал блестящий отзыв о кубанцах: «Казаки атакуют в еле проходимых местах для конницы, невзирая на сильный огонь». М. Д. Скобелев был очень доволен доблестным духом всей Кавказской казачьей бригады...

Генерал Скобелев имел всего-навсего тысячу пехоты и две тысячи казаков с 12 орудиями, но благодаря блестяще разработанному стратегическому плану зашел с юго-запада в тыл противника, проник почти к самой Плевне – в центр турецкого лагеря – и привлек на себя одну треть войск неприягеля, произведя в нем сильное смятение. Все это было совершено под убийственным ружейным и пушечным огнем и в крайне пересеченной местности, едва проходимой для кавалерии. Но героическая атака Скобелева не была поддержана другими частями, он не получил подкрепления и был вынужден отступить, сведя на нет огромный достигнутый успех...

Не менее великолепный прорыв генерал Скобелев совершил и при третьем штурме Плевны 30—31 августа 1877 года. 2-й Кубанский конный полк прикрывал по реке Вид левый фланг отряда Скобелева, который, используя утренний густой туман, как полог застилавший окрестность, начал движение войск на гребни Зеленых гор; атакующие вклинились в самое сердце обороны турок, взяли укрепления на окраине города. Здесь славный генерал применил испытанный суворовский принцип стремительности и внезапности. На следующий день Осман-паша двинул против Скобелева крупные свежие силы. И отряд генерала Скобелева, вновь не получив подкрепления, отошел назад. Потери с 26 по 31 августа были огромны – до 16 тысяч человек. И тогда в главной квартире было решено взять Плевну измором.

Последний бой, с честью выдержанный казаками 2-го Кубанского конного полка, был под селением Дер-мендере 5 января 1878 года. Недаром генерал Скобелев считал этот полк образцовым, примерным. Кубанские кавалеристы всегда были впереди всей русской армии и несли самую трудную сторожевую службу, постоянно соприкасаясь с неприятельскими силами. За шесть месяцев войны полк участвовал более чем в шестидесяти боях. Только 12 марта 1879 года 2-й Кубанский конный полк покинул пределы Турции и, вернувшись на Кубань, был распущен. За героизм казакам были пожалованы знаки отличия на папахи с надписью «За отличие в Турецкую войну 1877 и 1878 годов», многие получили Георгиевские кресты, серебряные, светло– и темно-бронзовые медали в память войны и железные румынские кресты за взятие города Плевны.

Степан Кухаренко за доблестные дела с турками получил чин полковника, несколько орденов и золотое оружие с надписью «За храбрость».

3

Участниками освобождения Болгарии от турецкого ига были и два лейб-гвардии кубанских эскадрона Собственного Его Величества конвоя...

Несмотря на малочисленность его и кратковременность нахождения в боевой обстановке (не более месяца), он смог отличиться и заслужить похвалы командования. В основном эти эскадроны несли аванпостную службу разъездами и конным рассыпным строем. Несколько рекогносцировок, совершенных эскадронами, и участие их в боях под Горным Дубняком и Телишем показали, что и малочисленные, но хорошо организованные казачьи отряды способны добиться решительных боевых успехов...

4 октября 1877 года, чтобы разведать расположение и силы противника в районе деревень Горный Дубняк – Телиш, был послан отряд войск, состоящий из лейб-гвардии Кубанского дивизиона, 5-й и 6-й сотен Донского казачьего 4-го полка и двух стрелковых рот лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона под начальством командующего Собственным Его Величества конвоем полковника Мукоеда.

Выполняя приказ начальника штаба Гвардейского корпуса графа Воронцова-Дашкова, отряд поднялся с бивака у деревни Чирикова в 14 часов 30 минут дня и подошел к густой дубовой роще; первая стрелковая рота заняла ее, вторая осталась в резерве.

Кубанскому дивизиону (двум эскадронам) было приказано изучить местность по направлению к Софийскому шоссе вплоть до расположения турок на юг и запад у Горного Дубняка, 6-й сотне узнать расположение турок с востока и севера и полусотне 5-й сотни прикрывать левый фланг кубанцев со стороны Телиша. В гаком строгом порядке кавалерия скрытно подошла к лагерю противника, прячась за частыми зарослями дубняка.

Затем кубанцам и донцам было дано приказание идти лавою на прорыв расположения неприятельской кавалерии. Неожиданный налет ошеломил турок. Они встретили кубанцев беспорядочной стрельбой и отступили за шоссе.

385

25 Герои Шипки

В лагере Горного Дубняка подняли тревогу: послышались звуки рожков и крики «алла!», вслед за теы пехотинцы поднялись из окопов и устремились на кубанских казаков. Те вмиг спешились, завязали с ними перестретку. Молодцы кубанцы стойко отстреливались от пехоты, пока не выведали расположение и силы турок. После чего дивизион постепенно начал отступать к дубовой роще, удерживая натиск пехоты в числе около батальона...

Разведка, длившаяся три с половиной часа, на славу удалась: были точно разведаны расположение и силы неприятеля. Рекогносцировка обошлась без потерь.

В реляции указывается, что «воодушевление, с каким кубанские казаки пошли вперед, затем стойкость и хладнокровие перестрелки с пехотою были поистине вполне утешительны». И полковник Мукоед обобщает: «Удачной рекогносцировке этой я в полном смысле обязан генерального штаба полковнику Ставровскому, который знанием своего дела и личною храбростью был двигателем всего дела; а также не могу умолчать о командире

1– го эскадрона полковнике Бабалыкове и командующем

2– го эскадрона ротмистре Скакуне, которые вели свои эскадроны стройно и лихо в дело...»

Замечательной была атака турецких позиций у Горного Дубняка 12 октября 1877 года.

С бивака у деревни Чирикова войска тронулись до рассвета. Вокруг совершенная темень. После холодной ночи все покрылось инеем.

Лейб-гвардии Кубанский казачий дивизион, составляя авангард, действовал следующим образом: 2-й эскадрон был направлен вправо к Софийскому шоссе, 1-й эскадрон – к деревне Горный Дубняк. Уже первые разъезды заметили неприятельскую кавалерию в лесу на возвышенностях к востоку от шоссе, вскоре выяснилось, что шоссе занято пехотой. Казаки атаковали неприятельские разъезды и отбросили их к Горному Дубняку. В это же время были срублены столбы, сняты телеграфные провода на расстоянии до двух верст. Конвойцы были» встречены из ложементов восточнее шоссе сильнейшим ружейным огнем пехоты. Прибывшая рота лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона быстро вышибла турок из окопов, после чего конвой направился вправо от шоссе для прикрытия нашего правого фланга и вошел в связь с отрядом полковника Черевина.

К вечеру укрепленное селение Горный Дубняк было взято. Командующий рапортовал управляющему делами императорской главной квартиры 14 октября 1877 года и резюмировал свой рапорт следующими словами: «Считаю долгом донести Вашему Превосходительству, что все офицеры и нижние чины конвоя во время боя исполняли свои обязанности с бесстрашною смелостью; в особенности отличились своею отвагою и распорядительностью полковник Бабалыков, ротмистр Скакун...»

16 октября пало селение Телиш: кольцо вокруг Плев-ны окончательно и накрепко сомкнулось. На левом берегу реки Вид линия обложения, занимаемая гвардейцами п гренадерами, была длиною около восьми верст...

Командир 1-го эскадрона полковник Н. Э. Бабалыков в письме от 29 декабря 1878 года к наказному атаману Кубанского казачьего войска генерал-лейтенанту Н. Н. Кэрмалину писал о своих подчиненных: «В заключение считаю непременным своим долгом сказать несколько слов о нашем молодом казаке. Слава, составленная дедами, вполне была поддержана этой молодежью, которая, находясь в первый раз в бою, показала себя вполне достойной охранять столь блистательную историческую боевую репутацию Кубанского войска...»

Многие из казаков за мужество были награждены Георгиевскими крестами и медалями. Среди них Авдей Чер-нейкин, Афанасий Казбанов, Григорий Прилипко, Георгий Гогоберидзе и сотни других...

Жизнь Николая Эммануиловича Бабалыкова являлась типичной для большинства кубанских офицеров. Родившись 30 декабря 1836 года в казачьей семье в станице Казанской, после окончания Ставропольской гимназии он уже на военной службе во 2-м Кавказском казачьем полку; двадцати лет от роду получает чин хорунжего. В 1859 году был переведен корнетом в лейб-гвардии Кавказский казачий эскадрон. Когда началась война с Турцией, он, будучи в чине гвардии ротмистра, назначается командиром лейб-гвардии 1-го Кубанского казачьего эскадрона. Но уже через несколько месяцев боевой службы в Болгарии этот доблестный офицер стал полковником. За безупречную, отличную службу Н. Э. Бабалыков имел около двадцати русских и иностранных орденов и медалей; за русско-турецкую войну 1877—1878 годов именную золотую шашку с надписью «За храбрость» и бриллиантовый перстень.

Память о казаках – участниках освобождения Болгарии от турецкого господства – до наших дней жива в сердцах их внуков и правнуков. Там, где нужно было идти впереди, где приходилось встречать смерть, кубанец никогда не отступал, не изменял традициям и духу своих дедов. Совершенно справедливо писала местная газета тех давних дней: «Что может быть святее дела – защиты избиваемых беспомощных младенцев, дряхлых стариков, бессильных женщин – пусть решит история, пусть решат грядущие поколения, которые – мы верим в истинный прогресс человечества – сумеют отречься от своекорыстных расчетов и отдадут нам полную справедливость... За нас – честь и справедливость, за нас – будущее в истории...»

Геннадий Серебряков

КОМАНДИР НАРВСКИХ ГУСАР А. А. ПУШКИН

I

На перроне Виленского вокзала царило необычайное оживление.

Весть о том, что сегодня провожают добровольцев в Боснию и Герцеговину, каким-то образом моментально облетела город. Задолго до прихода варшавского поезда здесь начал собираться народ. Почтенные юспода в белых твидовых костюмах и соломенных шляпах, нарядные дамы с кружевными зонтиками, отставные офицеры, надевшие по этому случаю боевые награды, румяные гимназисты, благовоспитанные слушательницы Мариинской женской высшей школы в кокетливых пелеринках, вездесущие еврейские торговцы с печальными лицами и даже особы духовного звания. Был и народ попроще: мелькали смазные сапоги и чистые ситцевые рубахи.

Тут же шла бойкая торговля сельтерской водой и сновали поджарые репортеры «Виленского вестника» и «Северо-Западного Слова». Жарко пахло духами, яблоками и пылью.

За несколько минут до прихода варшавского поезда раздались крики: «Едут! Едут!..»

Толпа качнулась и расступилась надвое. На перрон группами, печатая шаг, входили военные. Строгие, подтянутые, в парадных мундирах. В их окружении шли несколько человек в штатском платье. Почти все они были одеты в охотничьи костюмы: серые куртки с зелеными

каймами.

– Добровольцы! Волонтеры! – послышались голоса.

На каменные плиты перрона полетели цветы и шелковые ленты.

– Слава русскому оружию! Урр-ра!..

Офицеры 13-го Нарвского гусарского полка во главе со своим командиром полковником Александром Александровичем Пушкиным провожали штаб-ротмистра Максимова, плечистого крепыша с мягкими пшеничными усами. Несмотря на свою молодость, он пользовался всеобщим уважением, был известен в полку твердой волей и инициативностью.

Александр Александрович вопреки глубокому и мучительному своему горю – недавней смерти любимой жены Софьеньки – нашел в себе силы, чтобы приехать на вокзал и благословить в дальний и опасный путь одного из лучших своих офицеров. Все, кто знал полковника, поражались разительным переменам, которые произошли в его облике за последнее время. Голубые, по-пушкински ясные глаза поблекли и глубоко запали. Резко обозначились скулы. Да и все лицо его как бы вытянулось и заострилось. Рыжеватая курчавая борода, всегда казавшаяся чуточку озорной, неестественно обвисла. Да и во всей его сухощавой, подтянутой фигуре как будто что-то надломилось...

Шумно отфыркиваясь и пронзительно свистя, подошел варшавский. Наступала минута прощания. Сзади напирала восторженная толпа.

Двое дюжих распаренных вестовых втаскивали в вагон багаж ротмистра – окованный тусклой медью внушительных размеров чемодан, доверху набитый оружием.

– Как будете провозить через румынскую таможню? – спросил полковник.

– Через румынскую и слона провезти можно, – хитровато прищурился Максимов, – были бы деньги...

Офицеры, подходя по очереди, салютовали штаб-ротмистру и дружески обнимали его. Последним был полковник.

– Ну-с, голубчик Евгений Яковлевич, прощайте. Удачи вам. И непременно жду известий, как мы и условились. Себя берегите. С богом!..

Максимов и другие волонтеры махали из окон белыми фуражками с большими квадратными козырьками.

Под крики «ура!» поезд отошел от перрона...

Накануне были полковые проводы. Они проходили скромно. Без шампанского и шумного застолья. Как и водится в таких случаях, отслужили молебен. Полковой священник отец Анфимий благословил штаб-ротмистра

образом.

Потом командир полка пригласил господ офицеров пожаловать к себе. Пушкин для своей многочисленной семьи снимал просторный особняк с яблоневым садом и английским газоном в глубине Дворцовой улицы, неподалеку от здания бывшего университета, закрытого в 1831 году после польских волнений.

Смерть Софьи Александровны переменила все в шумном и веселом пушкинском доме. Всех девятерых детей (старшей Наталье едва исполнилось 16, а младшему Сережке не было и года) сестра Маша в сопровождении нянек, горничной и двух гувернанток увезла на лето в Ло-пасню к двоюродной сестре покойной жены Александра Александровича, доброй и покладистой Анне Николаевне Васильчиковой. Да и сам хозяин, видимо, доживал в этом доме последние дни: уже было предписание командующего округом о скором переводе 13-го Нарвского полка в город Янов Люблинской губернии.

В гостиной, где собрались офицеры, на почетном месте по-домашнему висел знаменитый портрет Александра Сергеевича Пушкина работы Ореста Кипренского, а ниже нежный акварельный образ Натальи Николаевны...

Подали водку. Выпили из старинных кавказских чарок черненого серебра за отъезд Максимова, за ратную славу Нарвского полка... Однако хмель в этот вечер как-то не был надобен. Пили мало. Больше говорили. Разговор сам собой склонялся к восстанию славян на Балканах, к военным силам турок, к печальной своими последствиями Крымской кампании...

Юные офицеры, в большинстве своем в недавнем прошлом выпускники Николаевского кавалерийского юнкерского училища, не нюхавшие пороху, быстро разгорячились и затеяли спор о новом вооружении и современных принципах ведения боя. Они залихватски сыпали цитатами из полевых уставов и тактики Левицкого.

Пушкин по обыкновению много курил, слушал своих удалых молодцов, и глаза у него теплели. А когда разговором, как всегда, легко завладел неутомимый рассказчик и знаток неисчислимого количества всевозможных батальных историй, полковой лекарь, добродушный толстяк Гав-

рила Ипполитович Ишутин и речь его зажурчала, как речка по камушкам, полковник тихо попросил Максимова уединиться с ним на несколько минут.

– Ну-с, любезный Евгений Яковлевич, – сказал он ротмистру, когда они прошли в кабинет, – всем сердцем своим чувствую, что большое дело зачинается на Балканах. И Россия вряд ли будет в стороне. Рано или поздно, но скажет она свое грозное слово в защиту восставших славян. И тогда быть войне... Посему считаю долгом своим готовиться к ней уже сейчас и полк наш готовить. Вы одним из первых скрестите оружие с турками. Опыт, обретенный вами в боях, может сослужить для нас службу пеоценимую. Прошу, Евгений Яковлевич, самым подробнейшим образом сообщать мне обо всем, что касательно вооружения, тактики и боевых качеств турецких войск. Считайте себя как бы военным атташе Нарвского гусарского полка на Балканах...

Александр Александрович помолчал, глубоко затянулся папиросным дымом и добавил:

– И под пули сломя голову не лезьте – знаю я вас... Вы нам живой, голубчик, нужны... Живой...

Когда полковник с ротмистром вернулись в гостиную, Гаврила Ипполитович, красноречиво сопровождая свой рассказ выразительной мимикой, излагал один из эпизодов войны на Кавказе, в которой он принимал многолетнее и активное участие.

– Наступали мы под Турчидагом совместно с 3-м батальоном Апшеронского полка. Горды, как водится, на вершине засели и пальбу открыли неимоверпую. Наш драгунский дивизион с ракетною командой в обход, по дороге. А апшеронцы цепями по откосу без выстрела. Поднялись повыше – ив штыковую атаку... Вот тут я, господа, воочию увидел, что мог совершать наш кавказский незабвенный солдат. Хорошей лошади только впору было следовать за ним, навьюченным тяжелым ружьем, патронами, мешком с сухарями и разными принадлежностями, шанцевым инструментом, двумя-тремя поленьями дров в придачу, с шинелью через плечо, в длинных, сплошь усыпанных гвоздями сапожищах!.. Нет, что ни говорите, господа, а с нашим солдатом с кем угодно воевать можно. Ну где еще такой сыщется?..

– А как же с горцами дело завершилось? – спросил кто-то из нетерпеливых молодых офицеров.

– Как и подобает... Повскакали на коней – и ходу. Наши драгуны успели им вдогон лишь несколько ракет выпустить. У нас потерь в этом деле не было. Вот у апше-ронцев были. В числе раненых оказался и их батальонный командир майор Дубельт, сын известного в свое время жандарма. Я его тут же в полевом лазарете и оперировал. Рана была пустяковая. В мякоть...

Имя Дубельта неприятно резануло Пушкина. Добрейший Гаврила Ипполитович, конечно, и не предполагал, что этим упоминанием вызовет болезненные воспоминания у своего командира.

Дубельты тяготели над семьей Пушкиных как проклятье.

Еще не успело остыть тело умершего в жестоких муках Александра Сергеевича Пушкина, еще не оправилась от нервического припадка Наталья Николаевна, как в их квартиру на Мойке, тяжело стуча ковапыми сапогами, бесцеремонно вошел начальник штаба корпуса жандармов Дубельт и опечатал кабинет. Он же затем рылся в пушкинских рукописях и бумагах, оскорбляя память великого поэта...

А потом, будто по иронии судьбы, младшая дочь поэта Наталья, красавица Таша, после неудачного романа с молодым князем Николаем Орловым как в омут бросилась в замужество. Ее супругом стал вопреки воле матери отпрыск Дубельта – Михаил, вернувшийся с Кавказа в чине полковника, лощеный, себялюбивый и бездушный. Он увез юную жену в Подольскую губернию, где служил флигель-адъютантом, и устроил из ее жизни какой-то нескончаемый кошмар. Страстный игрок, промотавший в карты состояние, человек необузданного нрава, Дубельт пил, истязал Наталью ревностью и подозрениями, часто бил. Промучившись до 1862 года, она, наспех собрав личные вещи, с двумя детьми уехала к тетке Александре Николаевне, вышедшей замуж за австрийского дипломата Густава-Виктора Фогеля барона фон Фризенгофа и жившей в его имении Бродзянах, в Словакии. В Россию Наталья больше уже не вернулась...

Рассвирепевший Дубельт мстил уехавшей жене тем, что не давал ей развода. Дело тянулось в казенных инстанциях. В обществе по этому поводу ходили самые разные толки-кривотолки.

Наталья Николаевна маялась душой за несчастную судьбу младшей дочери, постоянно корила себя, что не

уберегла ее вовремя от поспешного и необдуманного шага. Это в конечном итоге и ускорило ее кончину глубокой осенью 1863 года.

Вот почему такой горечью и болью отдалось в душе Александра Александровича случайно оброненное в разговоре добродушным полковым лекарем имя Дубельта...

Александр Александрович часто повторял слова отца: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие...» И не только повторял, но и следовал им.

Еще года три назад замыслил он собрать материалы о боевом прошлом своего полка. История 13-го Нарвского еще не была написана и бытовала в основном в изустных рассказах гусар-старослужащих и офицеров-ветеранов. Не пренебрегая этими рассказами, где правда часто причудливо переплеталась с лихим вымыслом, Пушкин, как человек аккуратный и обстоятельный, более доверял документам. Эту черту он тоже унаследовал от отца.

Урывками, выкраивая от забот командирских и семейных свободное время, Александр Александрович рылся в лежавшем до него мертвым грузом полковом архиве, читал пожелтелые страницы реляций, рапортов и приказов, листал реестровые книги и послужные росписи, дивился хитроумной казуистике пройдох-писарей, делал выписки, снимал копии с наиболее интересных, на его взгляд, документов. Так мало-помалу собирались материалы, которые командир намеревался, приведя в порядок, передать в добрые руки для написания толковой и правдивой истории 13-го Нарвского полка. Нужен был энтузиаст, хорошо владеющий пером. Такового пока не находилось. Но не беда, пренепременно сыщется со временем... Сам же Александр Александрович, хотя с детства и любил русскую словесность, склонностей в себе к писательскому ремеслу не усматривал.

Вскоре после проводов Максимова вдруг резко захолодало и задождило. Пронзительный ветер с Балтики волочил низкие обтрепанные тучи, цеплявшиеся за остроконечные шпили готических соборов. В опустелом доме гуляли сквозняки и пахло кисловатым духом отсырелых обоев.

В ненастные вечера, казавшиеся особенно длинными, Пушкин в малиновой суконной венгерке, сидя при свечах в кабинете, разбирал и приводил в систему свои записи.

В этой работе его изболевшаяся вконец душа находила отдохновение. Все отчетливее виделись ему давние и «е столь давние события. Выстраиваясь в единую цепь, они составляли хронику полка, которая была неразрывно связана с великой и многотрудной историей государства Российского...

Окидывая мысленным взором почти трехвековой ратный путь полка, Александр Александрович, конечно, ве знал, что будущий историограф 13-го Нарвского вскорости напишет о нем самом: «Сын известного поэта, именем которого гордится Россия, полковник Пушкин являл собой идеал командира-джентльмена, стоявшего во главе старинного гусарского полка...» Не знал он и того, что уже буквально через несколько месяцев нарвским гусарам под его командованием предстояло к былой воинской славе добавить новые подвиги в русско-турецкой войне за освобождение Болгарии...

Вскоре с оказией, с возвратившимся раненым волонтером, которому в бою турецким ятаганом отсекло на правой руке пальцы, ротмистр Максимов прислал первое известие из военного лагеря восставших герцеговинцев. Письмо, писавшееся, видимо, не за один присест, было отрывочным, но пространным и обстоятельным.

Ротмистр подробно описывал путь русских волонтеров через Румынию на Турн-Северин и далее пароходом по Дунаю на Кладов и Белград, всевозможные дорожные злоключения, связанные с нелегальным провозом оружия, волнующе рассказывал об искреннем радушии и братской любви, с которыми встретили русских добровольцев восставшие герцеговинцы:

«Меня охватило какое-то особенное чувство. В душе я ощутил целое море любви к страдающим братьям, а жажда мести туркам просто душила меня... Такое же чувство, наверное, испытывали и все мои друзья...»

Русских офицеров сразу же поставили во главе отрядов и чет, куда наряду с герцеговинцами входило немало болгарских и сербских войников. Были здесь и неведомо каким путем попавшие сюда русские солдаты из отставных.

«К моему удивлению и восторгу, встретил я в своем отряде несколько русских солдат, уже исправно здесь воевавших. Особенно поразил меня бравый молодец, от-

ставвой пехотный унтер-офицер родом откуда-то из-под Шуи, с достоинством носивший на груди черногорскую золотую медаль «За храбрость».

У восставших почти не было конных отрядов. Максимову пришлось превратиться в пехотного офицера. Это его не смущало. Отряд под его командованием сразу же начал боевые действия и вел их успешно. В критические моменты гусарский ротмистр поднимал своих войников в штыковые атаки.