Текст книги "Герои Шипки"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Полковник переменился в лице и, не ответив ни слова, отправился передавать предъявленные требования Измаи-лу-Хаки-паше.

Гурко еще не верилось в возможность такой удачи – завладеть Телишем без пролития крови. «Не ловушка ли это? – размышлял он. – Быть может, турки только пользуются передышкой? Возможно, они уже бегут из своих укреплений по шоссе в Софию?»

Подскакал ловкий казак – папаха с красным верхом, темно-зеленый чекмень, рыжая борода – от генерала Краснова.

– Турецкая кавалерия уходит на Софию!

– Послать им в обход уланский полк! – приказал Гурко.

Но впереди, на шоссе, уже показались первые густые колонны сдавшихся турок: они складывали оружие по

обеим сторонам и выстраивались побатальонно. Медленно потянулись мимо генерала пленные: сначала турецкие гвардейцы – низам в синих куртках и щеголеватых фесках, за ними редиф в рыжих куртках, затем ополченцы – мустхафиз. Лица проходивших были всех оттенков – от светлого до угольно-черного. Вышли трое англичан с белыми повязками и красными полумесяцами на рукавах.

– Мы доктора, находились при больных и раненых,– сказал один из них Церетелеву.

Хорунжий закатал рукав с пятнами крови и показал на рваную, сочащуюся царапину от осколка:

– Перевяжите... Вот вы...

Но самозваный доктор в медицине ничего не смыслил.

– Забрать военнопленными, – глухо сказал Гурко.

Наконец выехал из редута на хорошем арабском коне

сам Измаил-Хаки-паша. Насколько комендант Горного Дубняка Ахмет-Февзи своим поведением и видом вызывал уважение, настолько был неприятен этот маленький круглый человечек, который вертелся во все стороны, расточая приторные улыбки, но заботился всего более о сохранности своего вывозимого имущества.

– Ни дать ни взять комический старичок из оперетки Оффенбаха, а не начальник четырехтысячного гарнизона, – сказал Нагловский.

Гурко сухо поклонился паше, который, видимо, был счастлив своей судьбой, и распорядился отвести его в Горный Дубняк. Затем командующий поехал в редут и отдал приказание немедля положить раненых неприятельских солдат на носилки и доставить их на ближайший перевязочный пункт.

– Тяжелые какие, – ворчал Бобин.

– Благодари бога, что не своих приходится таскать! – бросил ему Церетелев, которому наш врач перевязывал рану.

К Гурко подскакал ротмистр Скалой:

– Сюда направляется его высочество главнокомандующий!

10

Великий князь Николай Николаевич Старший, сорокашестилетний генерал-кавалерист, был человеком отважным, ненавидел интриги и отличался порывистостью и нетерпеливостью характера. Сидение под Плевной доставляло ему мучения почти физические. Он готов был поддержать любые наступательные предложения и всегда брал сторону Гурко и Скобелева. С прибывшим под Плевну

Тотлебеном у него сразу установились натянутые отношения: методическая осада крепости была ему никак не по душе, а кроме того, раздражала двусмысленность положения. Главнокомандующий не должен был вмешиваться в распоряжения Тотлебена. При всех видимых достоинствах великий князь никогда не обладал талантом военачальника, был капризен, самоуверен и не признавал за собой ошибок.

Он был рад успеху Гурко, видя в нем подтверждение своей мысли не сидеть на месте, а атаковать турок, и, подъезжая к покоренному Телишу, весело шутил со своим начальником штаба – толстым и лысым стариком Непо-койчицким. Длинное, с небольшой редкой бородкой лицо великого князя сияло приятной важностью. Он был в парадном мундире с «Георгием» 4-й степени, полученным за участие в Инкерманском сражении под Севастополем.

Гурко ужо ехал к нему навстречу с обнаженной саблей, в сопровождении свиты. Отдав по уставу рапорт, доложил:

– Телиш пал! Наши потери: в пехоте один убитый и шестнадцать нижних чинов раненых. Мои уланы изрубили сто пятьдесят конных башибузуков, пытавшихся уйти. Наших убито и ранено до пятидесяти...

– Поздравляю! Поздравляю, мой друг! – великий князь обнял генерала и прослезился.

Оба медленно ехали полем, покрытым еще не убранными телами гренадер, павших в неудачной атаке Телиша 12 октября. Нагловский нагнал всадников и, повернувшись к великому князю всем своим массивным телом, сказал, еле сдерживая возмущение:

– Ваше высочество! Турки зверски обошлись с нашими ранеными. Они отрезали им носы и уши, вырезали на спинах ремни, отрубали руки и ноги... А мы... – Голос его прервался. – Мы оказываем помощь их раненым раньше, чем своим. Мы сажаем с собой за стол пленных офицеров и генералов. Ваше высочество! Необходимо проучить врага!

Великий князь прикрыл тяжелыми веками маленькие глазки и некоторое время молчал. Потом, не поворачивая головы, медленно ответил:

– Все это так, Дмитрий Станиславович. Все это так! Это ужасно и требует возмездия. Но что скажет «Таймс»? Вы не задумывались над этим?

«Что скажет «Таймс»?» У Нагловского задрожали скулы, а Гурко насупился, искоса поглядывая на великого князя. В ставке болтаются английские авантюристы и шпионы под видом корреспондентов и выдают наши секреты врагу. У турок полно английских инструкторов вроде сегодняшних лжеврачей. Его бы власть, он поступил бы точно так же, как советует начальник штаба. Расстрелял бы тех турецких военачальников, по попустительству или по явному указанию которых в страшных мучениях скончались русские герои. А Измаил-Хаки-паша небось удостоился чести обедать за столом его высочества... Он посмотрел на Нагловского: тот отводил глаза, теребя жесткую черную бороду.

Незаметно выехали за Телиш, к нашим аванпостам на Софийское шоссе. Позади Николая Николаевича двигался эскадрон лейб-казаков с развевающимся белым значком главнокомандующего. Великий князь остановился у батареи, которая прикрывала войска с юга, от атаки со стороны Радомирцев и Луковиц.

– Далеко турок, братец? – обратился он к батарейцу.

– Не более версты, ваше высочество! – бойко отозвался веселый и подвижный поручик Полозов. – Мы засекли их батарею. Будьте осторожны, ваше высочество!

– Почему же они не стреляют в нас? – искренне огорчился Николай Николаевич таким невниманием неприятеля. – А ну, поручик, расшевели их, – и выехал впереди батареи.

Орудия мгновенно открыли огонь. Великий князь нетерпеливо теребил темляк шашки. Но прошло десять минут, пятнадцать, ответа не было.

Главнокомандующий с досадой махнул рукой и поехал дальше вдоль передовых цепей русских войск. За ним потянулась свита и лейб-казаки. Наперерез подскакал маленький, с профилем ястребка генерал Краснов.

– Ваше высочество! Вы в пределах турецкого ружейного огня! В любую минуту турок может долбануть! – с азартом прокричал он.

– Ах, – с досадой ответил Николай Николаевич. – Турки в меня не стреляют, – и продолжал ехать дальше.

Когда кавалькада возвращалась к Телишу, появился адъютант великого князя, расспрашивающий уже несколько часов всех встречных, где может быть главнокомандующий. Он сообщил, что турки, потрясенные потерей Горного Дубняка и Телиша, очищают Дольный Дубняк, последний форпост к югу от Плевны.

Часть вторая Перевал 1

Они встретились на Волынской горе в редуте командира лейб-волынцев Мирковича, два самых знаменитых генерала – Гурко и Скобелев, в сопровождении ординарцев, начальников частей и штабистов.

Накануне Скобелев известил Гурко о том, что, по достоверным сведениям, турки ночью намерены сделать усиленную вылазку из Плевны. Гурко тотчас отправил ординарцев к Горному Дубняку и Телишу, чтобы задержать движение выступивших уже в поход гвардейских частей. Холодной лунной ночью он услышал треск ружейной пальбы и глухие удары орудий. Гурко вызвал Нагловско-го, опасаясь, что Осман-паша решился на прорыв из Плевны на юг по Софийскому шоссе. Но затем перестрелка стала стихать и к пяти часам умолкла вовсе.

– Ерунда! Демонстрация! – рубил слова тридцатипятилетний Скобелев 2-й (его отец, генерал, также участвовал в кампании и носил имя Скобелева 1-го).

На его подвижном, украшенном усами с подусниками лице мальчишески сверкали синие упрямые глаза.

– Вон они, турки, извольте полюбоваться, из воинов превратились в землекопов. Забыли про винтовку и не расстаются теперь с лопатой.

В самом деле, турецкие укрепления, расположенные от редута Мирковича всего на расстоянии каких-нибудь 800—1000 сажен, были усеяны рывшими, копавшими, укреплявшими насыпь солдатами. За ложементами спокойно разъезжал на белой лошади турецкий офицер. Гурко только усмехнулся в бороду и обратился к батарейному командиру:

– Дать залп из двух орудий!

Разговор генералов продолжался как ни в чем не бывало.

Турки после выстрела мгновенно скрылись за насыпью, но через минуту снова появились с лопатами. Чпсло любопытных даже возросло, и опять загарцевал офицер на белой лошади.

– А ну катани по ним шрапнелью! – уже не шутя приказал Гурко артиллерийскому офицеру и снова заговорил со Скобелевым о предстоящем походе, который не даст Мехмету-паше собраться с силами, отсидевшись за Балканским хребтом.

После второго залпа турки попрятались вовсе, зато на их стороне показался белый дымок.

– Ложись! – раздался крик дежурного фейерверкера, и все, кто был на редуте: генералы, штабные офицеры, ординарцы, денщики, – кинулись на землю.

Гурко и Скобелев даже не переменили позы, рассуждая о продолжении кампании.

Турецкая граната с воем, шипом и свистом влетела в редут и зарылась. Офицер-артиллерист бросился к мосту упавшего снаряда, вытащил ее, еще горячую от полета, неразорвавшуюся гранату, и положил перед генералами.

Через минуту раздался новый крик «ложись!», и новая граната, просвистев в воздухе, зарылась рядом с первой.

Гурко и Скобелев поднялись на насыпь. Ни тот, ни другой не хотели выказать осторожность, которую можно было бы истолковать как робость.

Между тем в свите все были в крайнем волнении, так как знали, что турки обыкновенно отвечают одним выстрелом более, чем пущено в них. Надо было ожидать третьей гранаты, которая при новом крике «ложись!» не замедлила удариться в землю шагах в пяти от генералов.

По счастью, и этот снаряд не лопнул, иначе Гурко и Скобелева не было бы в живых. При полете этой третьей гранаты оба генерала были бледны, но ни в чем не изменили себе, продолжая мирно беседовать.

– Ну что ж, желаю удачи, – с легкой завистью сказал Скобелев на прощание, пожимая руку Гурко. – Вам идти вперед, а нам сидеть тут, под Плевной...

2

Да, все было позади. Долгие споры, доводы, доказательства. Препирательства с заместителем начальника штаба главнокомандующего, недоброжелательным к нему генералом Левицким. Возражения осторожному Тотлебену. Предложенный Гурко план начать немедленное наступление на Софию, не дожидаясь, пока падет Плевна, был наконец утвержден государем императором. Железная воля и энергия Гурко сломили все препоны, хотя в последний момент ему было рекомендовано далеко не зарываться и до капитуляции Плевны по возможности только занять горные проходы Орхание.

Гурко намеревался с двумя гвардейскими пехотными дивизиями, Гвардейской стрелковой бригадой, 2-й Гвардейской кавалерийской дивизией (всего 30 тысяч штыков, 5 тысяч сабель при 120 пехотных и 54 конных орудиях) перейти Балканы и разгромить формируемую армию Мех-мета-Али. Он доказывал, что зимовка русских в Приду-найской Болгарии даст туркам огромные преимущества и позволит собраться с силами.

Посланный по Софийскому шоссе авангард – кавалерийский отряд генерал-майора Леонова – 28 октября с ходу овладел городом Врацы. 3 ноября от Дольного Дубняка, где находился Гурко, потянулись из-под Плевны основные силы.

Накануне унтер-офицер Бобин тщательно проверил, все ли в порядке у солдат его роты перед длинным и тяжелым походом. Он осмотрел каждый ранец, каждый котелок, следя за наличностью того, что должно быть.

В ранце:

1. Сухарей в особом мешочке – 2 фунта.

2. Рубах – 2.

3. Холщовые (исподние) брюки – 1,

4. Полотенце – 1.

5. Портянок – 2 пары.

6. Летние панталоны или суконные шаровары – 1.

7. Наушники – 1.

8. Суконные варежки – 1 пара.

9. Подошв в гвардии – 1 пара или подметок – 2 пары.

10. Щеток (платяная, сапожная и для пуговиц с дощечкой) – 3.

11. Мыла – 1 кусок.

12. Деревянное масло в 1 пузырьке.

13. Сало.

14. Башлык под крышею ранца – 1.

В котелке:

1. Сухарей – 1 фунт.

В двойном мешке, носимом вне ранца:

1. Сухарей – 3 фунта.

2. Соли – ¹/'s фунта.

3. Принадлежности к ружью: промывальник, шпилька,

отвертка, несколько заостренных палочек и перышек, тряпка, суконка и пакля.

4. Мелочи: складной ножик, ножницы, игольник, шило,

наперсток, бритва, воск, нитки и головная гребенка

(все эти вещи в особом мешочке).

Вместо положенной по уставу водоносной фляги гвардейцы еще в Петербурге получили бутылки из-под лимонада, обшитые сукном. Учитывая, что придется воевать зимой, были заказаны подрядчиками фуфайки для солдат.

– Портянку, портянку наворачивай правильно! – ворчал Бобин, следя за молодыми солдатами. – Складку оставишь и в долгом походе сотрешь родительские подошвы!..

У полуразрушенных домиков Дольного Дубняка стояли высоко нагруженные фуры, и около них суетилась прислуга, стараясь засунуть лишний узелок или ящичек. Йошка ухитрился водрузить сверху повозки целую баранью тушу и теперь бегал возле штабс-капитана Рейтерна в ожидании глотка хотя бы ракии, к которой, впрочем, вполне привык и уже находил не хуже родной сивушки.

Поротно преображенцы, измайловцы, гренадеры, егеря двигались на юг по шоссе. Дымила знаменитая на весь отряд паровая кухня батарейцев. Местность, вначале ровная, становилась все более волнистой и пересеченной. Возвышенности постепенно делались круче, с острыми гребнями наверху, лощины суживались, и в их глубине по каменистому ложу быстро бежали ручейки и реки. А вдали сквозь сизый туман стали проступать темные массы гор. В Радомирцах гвардия оказалась уже у подошвы Балкан.

В этом селении солдаты расположились в чистеньких домиках помаков на сквозном ветру: окна здесь были разбиты, а дверей не имелось. Помаками называли болгар, принявших мусульманство.

Противник отступал так поспешно, что даже не успел уничтожить запасы сена, ячменя и овса. Шефкет-паша торопился укрепить свои позиции в горах близ Орхание и в Этрополе.

Дорога от Радомирцев до Яблоницы была еще более извилистой, то круто поднимающейся в гору, то огибающей ее. Слева и справа уже поднимались отроги Балкан. Позади гренадер, у преображенцев, затрещали барабаны, возвещая, что солдат нагоняет командующий, а затем послышался характерный глухой голос Гурко:

– Здорово, преображенцы! Здорово, артиллерия!

– Посторонись! – кричит ротный гренадерам.

– Шгык прими, ротозей! – вторит ему унтер-офицер.

– Раздайтесь, эй! – слышится голос ординарца.

Мимо колонны, обгоняя ее, скачет генерал Гурко на

своей казачьей лошадке в сопровождении Нагловского, адъютантов, корреспондентов русских и английских газет и бородатого художника Верещагина, зорко оглядывающего живописную картину.

– Смирно! – командует полковник.

– Здорово, гренадеры! – приветствует солдат Гурко. – Как, дадим турку прикурить, чтобы небу жарко стало?

И грозное «ура!» оглашает предгорья Балкан, уходит вслед за ускакавшим генералом и его свитой. Гвардейцы идут весело, споро, хотя позади уже немалый путь. Бобин смотрит за порядком, что-то по обыкновению ворча себе под нос. Вдруг унтер-офицер заметил, что Козлов вышел из фронта и со словами «Ой, не могу!» уселся, разуваясь, на краю дороги.

– Эй, малый, подымайся! – сердито закричал Бобин, подходя к отставшему.

Но Козлов ничего не ответил и даже не пошевелился.

– Слышь, Козлов, не тебе, что ли, говорю! – повторил унтер-офицер еще более строго.

Солдат молчал.

– Не дури! Ей-богу, ремнем вытяну!

– Ой, ноженьки мои, ноженьки... – простонал Козлов и взглянул на Бобина исподлобья.

– Эге-ге, малыш, да ведь у тебя того... – переменил тон унтер-офицер, увидев окровавленные ступни Козлова.

– Еще вчера стер, дяденька, Антоп Матвеич... Моченьки моей нет...

Бобин покачал головой и, вынув из-за пазухи две овчинки, начал оборачивать ими ступни Козлову, приговаривая:

– Ты не сердись, я ведь так, для порядку обругал тебя... Ну что, легче теперь? Встань-ка, пройдись.

– Ничего... Теперь не режет, – отвечал Козлов, нагоняя с Бобиным роту.

С этого случая унтер-офицер почувствовал приязнь к Козлову. Жалко ли ему сделалось молодого солдатика или просто то была потребность пожилого одинокого человека опекать и заботиться о ком-то, только многие стали замечать, что Бобин не на шутку привязался к Козлову и взял его к себе в палатку.

В Яблоницах отряд простоял несколько дней.

Гурко в сопровождении переводчика Хранова, Николаева и ординарцев каждое утро выезжал к казачьим аванпостам, расположенным верстах в десяти от Яблониц вдоль ручья, пересекающего Софийское шоссе перед селением Усыковица.

Пять маленьких невзрачных лошадок стояли кружком (Эколо вороха сена. В стороне горел небольшой костер, на котором казаки варили суп из капусты с сухарями. Ружья были составлены в козлах. Неприятеля, по словам казаков, было не видать вовсе – он не показывался из своих нор.

Гурко, не отнимая бинокля, вглядывался в грозные кручи. Безмолвной стеной вставали темные массы гор. Главным союзником неприятеля была сама природа, дикий характер горного хребта. Впереди, на узле двух дорог к Софии – через Этрополь и Орхание, – лежало село Пра-вец, над которым на девяти вершинах мощного кряжа находились турецкие укрепления.

Командующий не знал толком ничего – ни о составе противостоящего ему на перевалах турецкого отряда, ни о силе, собираемой за Балканами, армии Мехмета-паши. По данным, полученным из Петербурга, Мехмет был по происхождению немец, девятилетним мальчиком попавший в Турцию, любил пожуировать и баловался стихами в подражание Генриху Гейне. Каков же Мехмет полководец, должно было показать ближайшее будущее.

Допрошенные начальником разведки, полковником Сердюком, пленные показали, что одно имя Гурко наводит на турок страх, что они называют его «Гяурко-паша» н твердят с ужасом: «Гяурко-хитрец... Ожидаешь его отсюда, а он обойдет тебя сзади...»

Именно о том, как бы обойти турок и ударить им в спину, размышлял теперь генерал, разглядывая кручи. Недавно болгарский проводник показал, что выйти в тыл туркам можно слева по ущелью Черного Лома, где тропа проходима для артиллерии. Гурко отправил хорунжего, князя Церетелева, с полусотней осетин произвести разведку дороги. Им было приказано избегать любых стычек и не обнаруживать своего присутствия.

– В ружье! – крикнул казак, вскакивая из-за котелка. – Ваше превосходительство, башибузуки!

Гурко направил бинокль влево, в сторону лощины, и увидел выезжавшего Церетелева со своей полусотней.

– Отставить! Свои, – спокойно сказал он, поджидая разведчиков.

Церетелев, горбоносый, с жесткими черными курчавыми волосами, выбивающимися из-нод папахи, рассказывал:

– Прошли верст тридцать в обход по плохой дороге и уперлись в перевал, где даже никакой тропы не оказалось... Испробовали все подъемы – без толку... Путь недоступен не только для артиллерии, но и для кавалерии... Обойти турок может лишь небольшая колонна пехоты...

– Значит, придется атаковать Правец с фронта и правого фланга, – медленно сказал Гурко. – Придется...

Вечером Гурко приехал к лейб-московцам, которые справляли в деревне Усыковица свой полковой праздник. Он напомнил о храбрости, проявленной ими у Горного Дубняка, и закончил свою речь словами:

– Я убежден, что выковырнете оттуда, – генерал указал на вздымавшиеся горы, – штыком с той же настойчивостью и тем же мужеством, как вы уже доказали не раз на деле...

4

Лейб-гвардии Московскому полку предстояло следовать по шоссе от Усыковицы прямо на Правец. Однако весь кряж, где засели турки, являл собой покатую кручу, атаковать которую снизу не представлялось возможным. Подошва горы состояла из каменных глыб, влезть на которые можно было разве что цепляясь за кусты. Сидящий наверху в ложементе турецкий солдат со скорострельным ружьем мог спокойно защищаться против десятерых атакующих.

Единственный способ овладеть неприятельскими позициями, как понимал Гурко, заключался в том, чтобы громить его ложементы артиллерией с соседних кряжей, а пехоте обойти с фланга, перерезав справа всякое сообщение турок с главной базой Орхание. Последняя задача возлагалась на отряд генерала Рауха, который должен был незаметно пробраться горными тропами к селению Лукавице и появиться с другой стороны кряжа, где подъемы на гору не так трудны и даже существует дорога, проложенная турками от Орхание к вершине.

Два полка гвардейской кавалерии у самого Орхание

начнут отвлекать неприятеля, в то время как Раух поведет семеновцев в атаку на гору. Едва он займет ее вершину, как будут вызваны охотники из Измайловского полка, чтобы ночью доползти до вражеских ложементов и штыками очистить от турок склоны горы. Одновременно на нашем левом фланге преображенцы и гренадеры под командованием генерала Дандевиля начнут наступление в сторону Этрополя.

Такова была в общих чертах диспозиция, объявленная генералом Гурко 9 ноября.

Самая трудная задача выпадала на долю Рауха, который выступил из Яблониц в два пополудни 9 ноября, предполагая к полудню другого дня выйти во фланг и в тыл туркам. Ему предстояло, по словам болгар, пройти всего сорок верст горного пути.

10 ноября по Софийскому шоссе на Правец двинулся Московский полк. Завидя его колонны, турки отошли по горам к своей основной позиции. Лейб-московцы остановились и до вечера втаскивали на высоты горные орудия, огонь которых принудил неприятеля очистить все окрестные склоны и спрятаться в редутах и ложементах главного кряжа.

Шло время, а Раух все не появлялся. Ночь с 10 на 11 ноября ушла на то, чтобы поднять на ближайшие к неприятельскому кряжу вершины девятифунтовые пушки, что потребовало огромного труда. Отсутствие дорог, лесистые крутизны и камни делали невозможным использование лошадей, и артиллерия втаскивалась на руках. Солдаты выбивались из сил, однако к рассвету 11 ноября шестнадцать пушек глядели на неприятеля с различных вершин. К десяти утра, когда рассеялся холодный туман, горы огласились звуками орудийных залпов, которые утраивало и учетверяло эхо.

Канонада, не умолкавшая ни на минуту, продолжалась целый день. Батареи посылали залпы из шрапнелей в турецкие ложементы и на вершины неприятельского кряжа.

Гурко в волнении следил за ходом сражения, размышляя: «Где Раух? Что с ним? Скоро ли он появится в тылу у турок?» Он все время направлял бинокль к подковообразной вершине турецкого кряжа и разочарованно опускал его.

В шестом часу вечера, когда первые полосы тумана протянулись между хребтами, на вершине раздалась наконец сильная ружейная стрельба. Гурко жадно приник к биноклю. Вот появились двое стрелков, дали по выстрелу в ложемент турок, расположенный на другом конце подковы, и быстро скрылись. Затем возникли сразу фигур десять и после залпа снова исчезли. Турки в ответ открыли частую стрельбу. Но на вершину ворвалась уже целая толпа и с криком «ура!» бросилась на ложементы. Турки брызнули к соседней конусообразной вершине, усеяв ее сотнями красных точек. Семеновцы, стреляя, бежали за ними. До наступления темноты русские заняли три высоты из девяти на неприятельской горе.

Путь оказался таким трудным, что Рауху пришлось затратить на сорок верст вместо двадцати часов, предусмотренных диспозицией, двое с лишним суток.

Спустившиеся облака и туман вскоре заволокли гору непроглядной волной, укрыв турок, расстреливаемых с соседних вершин нашей артиллерией. Остались видны лишь остроконечные пики, и на них над облаками два часа продолжалась ружейная перестрелка. Часам к восьми стало совсем тихо, взошла луна и осветила целое море облаков. Здесь и там торчали черными остриями наиболее высокие вершины.

На пике, занятом семеновцами, засветились костры.

– Наши-то, – с гордостью переговаривались батарейцы, находившиеся рядом со ставкой, – наши-то ишь ведь куда забрались! Выше облака ходячего!..

Ночью, около двух часов, крики «ура!» подняли на ноги Гурко и его штаб.

Две сотни охотников Измайловского полка в волнах ночного тумана поползли вверх по неприступным кручам к окопам, в которых засели турки. Ползли они в такой тишине, что неприятельский часовой за десять шагов не слышал их приближения. Но тут прихваченная с собой на счастье собака стянула с морды платок и залаяла на часового. Тот вскрикнул и бросился к своим, всполошив весь лагерь. Турки как ошалелые кинулись бежать в разные стороны, натыкаясь на русские штыки.

С батареи, где расположилась ставка Гурко, были слышны доносившиеся крики: «алла! алла!», и снова

«ура!», и чьи-то стоны. Проснувшиеся артиллеристы вторили «ура!» измайловцам.

– Забирают турка... Шабаш ему пришел... – сказал в темноте кто-то из батарейцев.

За оба дня битвы, решившей исход дела у Правеца, русские потеряли всего 70 человек. На другой день, 12 ноября, генерал-майор Дандевиль прислал Гурко донесение: турки бежали из Этрополя и город занят лейб-гвардии Преображенским полком.

5

На Этрополь вела хорошая прямая дорога ущельем Малого Искера. Тут, на горах, острыми гребнями сбегающих к Искеру, турки возвели редуты и ложементы, держа ущелье под перекрестным ружейным и артиллерийским огнем. Сам Этрополь был защищен батареями, стоящими на высокой горе Святой Троицы позади города.

При невозможности атаки с фронта генерал Дандевиль предпринял двоякое обходное движение: три батальона

преображенцев карабкались по окрестным горам, заходя вправо от ущелья; Великолуцкий полк с гренадерами двинулся тропой влево, на деревню Лупен и далее, в тыл Этрополю; а один Преображенский батальон вступил в само ущелье Малого Искера, обстреливая снизу из девятифунтовых орудий неприятельские редуты.

Правый отряд едва полз по лесным и скалистым тропинкам, таща за собой горные орудия. Весь день 10 ноября ушел на то, чтобы выйти в тыл редуту, обстреливавшему Малый Искер и расположенному на вершине крутой и обрывистой горы, поднимавшейся так высоко, что больно было откидывать голову. Ее конусообразный пик заканчивался сине-белым заснеженным острием.

– Ну точь-в-точь голова сахара, – изумился молодой преображенец.

– Сахар-то сахар, да не будет ли слишком горек... – пробормотал седоусый солдат, вглядываясь из-под ладошки на вершину.

– Гляди, дяденька! Над горой два орла летают! – воскликнул юноша.

– Точно! – отозвался старый солдат. – Значит, это не сахарная голова, а орлиное гнездо!

Слушавший их штабс-капитан Рейтерн, лошадь которого осторожно ступала среди камней, решил вмешаться в разговор:

– Орлы – это добрый знак! К победе! Вышвырнем турка!

Когда к вечеру отряд наконец обошел гору, были вызваны охотники, чтобы под покровом темноты и облаков

209

14 Герои Шипки

завладеть орлиным гнездом. Вести солдат вызвались штабс-капитан Рейтерн и поручик князь Кропоткин.

На вершине конуса, где стоял редут, дул такой резкий ледяной ветер, что турки ночью оставляли здесь одного человека, а сами спали на склоне горы, обращенной к Малому Искеру. С противоположной стороны они не ждали нападения. Между тем именно оттуда поползли охотники-преображенцы.

Цепляясь за камни и кусты, сто двадцать солдат карабкались к редуту и только сажен за пятьдесят были замечены часовым, поднявшим громкий крик.

Разбуженные турецкие солдаты бросились бегом от своих костров к редуту, но преображенцы тоже не дремали. Напрягая все силы, лезли они вверх, чтобы поспеть раньше неприятеля. Десятка полтора преображенцев во главе с Рейтерном и Кропоткиным успели ворваться в редут раньше турок и открыть по ним огонь. Турки повернули назад, соскакивая с крутых камней, срываясь в темноте с обрывов и испуская крики:

– Алла! Алла!..

Преображенцы вбегали в редут и от усталости валились на землю.

– Горнист! Сигнал! – задыхаясь, приказал Рейтерн.

Но горнист тщетно подносил к губам желтый медный

сигнальный рожок, чтобы сообщить о занятии редута. Не владея дыханием, горнист' издавал лишь бессмысленные звуки.

Занятие орлиного гнезда позволило батальону преображенцев продвинуться вперед долиной Малого Искера и открыть огонь из орудий по горной позиции турок, господствующей над дорогой в Этрополь.

Утром 12 ноября было получено известие о завладении русскими Правецом. Следовательно, пути отступления турок из Этрополя вправо были отрезаны. Внимание Данде-виля сосредоточилось теперь на левом фланге, где Велико-луцкий и лейб-гвардии Гренадерский полки под командованием героя Горного Дубняка Любовицкого козьими тропами обходили вершину Святой Троицы.

Позади этой возвышенности Любовицкий обнаружил дикий кряж, который по своей неприступности даже не был занят турками. Туда необходимо было втащить четырехфунтовые орудия, чтобы обстреливать гору Святой Троицы и равнину Этрополя. Однако ни дорог, ни сколько-нибудь сносных тропинок для подъема не оказалось, а лошади не могли идти по обрывистым крутизнам.

На выручку явился начальник болгарской четы Георгий Антонов, который привел несколько десятков крестьян с волами. Четыре орудия были сняты с лафетов, положены на двухколесные арбы и двинуты вверх. Вскоре, однако, и волы оказались бессильны преодолеть отвесную кручу. Гвардейцы вместе с болгарами втаскивали пушки на руках.

12 ноября орудия открыли огонь по вершине Святой Троицы, а батальоны двинулись в обход горы. Ужас охватил турок. Они зажгли свой лагерь и бросились бежать через перевал Шандорнйк к Араб-Конаку.

С падением Этрополя русские войска почти вплотную приблизились к перевалам через Балканы: Врачешскому за Орхание, Шандорнику за Этрополем и Златицкому, наименее укрепленному, где была лишь вьючная тропа, непроходимая для артиллерии.

6

13 ноября Гурко торжественно въезжал в Этрополь.

Он был встречен болгарской депутацией с хоругвями, крестом и хлебом-солью. Поздоровавшись с ними, генерал направился в небольшую чистенькую церковь святого Михаила, чтобы отслужить благодарственный молебен за дарование победы над врагом. На улицах Этрополя толпы горожан восторженно приветствовали своих освободителей. Жители несли солдатам последнее, что осталось после турецких грабежей: вареную кукурузу, хлеб, молоко, вяленое мясо.

Переводчик Хранов и бежавший от турок болгарский доктор Цареградский зачитывали прокламацию, с которой Гурко обратился к жителям Этрополя и окрестных селений:

«Болгары! Нам предстоит сделать последний напор на турок и перейти Балканы, где они держаться не могут. Вы должны помочь нам везти орудия, нести тяжести, заряды, сухари через горы. Заплачено будет всем, но главная ваша награда будет избавление от турок навсегда. Вам теперь трудно, но русским труднее; они терпят для вашей пользы, а вы для своей. Пройдет тяжелое время, и будете благодарить бога...»