Текст книги "Последняя теорема"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

Соавторы: Фредерик Пол
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

12
Суд на берегу

Кровопролития Ранджит практически не видел, поскольку у него возникли свои проблемы, причем крайне неприятные. Мало того что по желудку и кишечнику словно пробежалось стадо бешеных свиней, так вдобавок сказалось воздействие акустической пушки: юноша наложил в штаны. Подобного с ним не происходило с раннего детства, и он забыл, насколько это неприятно.

Он торопливо стащил с себя испачканные джинсы и трусы, вошел в теплую морскую воду, снял рубашку и с ее помощью отмылся. Потом у него возник план. Он вывалил на песок одежду из сумки, которую ему доверила Дот Канакаратнам. Обуви там не оказалось, и чужое нижнее белье Ранджит решил не надевать. Он ограничился слаксами, футболкой и толстыми шерстяными носками – в них не так больно ходить по острым камешкам. Затем он обошел корабль – хотел посмотреть, что происходит на берегу.

Выглядело все ужасно, а пахло еще хуже. Вертолеты разместились на берегу ровными рядами. Теперь из них высаживались вооруженные солдаты – то ли индусы, то ли пакистанцы, Ранджит не умел различать мундиры военнослужащих этих стран. Но кем бы ни были солдаты по национальности, они быстро разделили всех, кто прибыл на борту круизного корабля, на четыре группы. В одну попали пираты, в другую – экипаж лайнера. Пассажиров рассортировали: отдельно мужчины, отдельно женщины. Для каждой группы отгородили простынями небольшой участок у воды. Надо думать, не только с Ранджитом приключилась неприятность. Солдаты раздавали полотенца и одеяла искупавшимся пассажирам. Юноша обратил внимание на то, что женщинам помогали солдаты-женщины. В форме, с оружием, они выглядели бесполыми существами.

В паре десятков метров дальше на берегу двадцать-тридцать мужчин и женщин, без всякой охраны, тоже мылись в море. Им никто не подавал полотенца, они были просто сложены кучками на песке. Ранджит понял, что это команда корабля. Кое-кого он знал в лицо… но он бы и так догадался, что это люди, освобожденные из пиратского плена. В их глазах читалась затравленная радость спасенных в последнюю минуту.

И наконец, была четвертая группа. Им не позволили вымыться и переодеться. Они лежали на берегу лицом вниз, сцепив пальцы на затылке, и их держали под прицелом четверо солдат.

Кто эти люди, было понятно. Вот только Ранджиту не удалось выяснить, есть ли среди них кто-то из Канакаратнам. Но детей там точно не было.

Один из охранников заметил Ранджита, прокричал что-то непонятное и красноречиво помахал винтовкой.

Видимо, солдатам показалось подозрительным то, что он ходит сам по себе.

– Ладно, ладно! – уступчиво крикнул Ранджит и огляделся, решая, как поступить.

Что было бы гораздо проще, если бы он знал, к которой из четырех групп себя отнести. Лучше всех военные обращались с пассажирами, поэтому Ранджит робко отсалютовал солдату и побрел к мужчинам, ожидавшим, когда им выдадут чистую одежду. Он встал в очередь и дружелюбно кивнул стоявшему перед ним человеку.

Тот не кивнул в ответ. Он несколько секунд смотрел на Ранджита, сдвинув брови, а потом завопил:

– Этот – не пассажир! Один из них! Подходил, выспрашивал, какой выкуп готовы уплатить за меня мои дети!

Вот как получилось, что уже в следующую минуту Ранджит лежал на песке лицом вниз, сцепив руки на затылке, между двумя здоровяками пиратами, от которых жутко воняло, поскольку вымыться им не дали.

Так он пролежал несколько часов.

Не сказать, что в это время совсем ничего не происходило. За первый час Ранджит усвоил два очень важных урока. Во-первых, не стоило слишком высоко поднимать голову, высматривая Канакаратнам. Как только юноша это сделал, он получил чрезвычайно болезненный – как будто молнией шарахнуло – удар палкой чуть выше левого уха, и тот, кто его огрел, рявкнул: «Не шевелиться!»

Второй урок состоял в том, что нельзя перешептываться с лежащими рядом. За попытку сделать это Ранджит получил пинок под ребра, и боль была поистине неописуемой. Двинул ему солдат, судя по стальному носку ботинка.

Часа через два, когда тропическое солнце стояло высоко и Ранджиту казалось, будто его жарят заживо, прилетели еще вертолеты. Эти были побольше и на вид покомфортабельнее. В них немедленно усадили всех пассажиров и погрузили их багаж. Наверняка этих людей переправляли в более подходящее место. Еще через час-полтора послышался гул мощных моторов из прибрежных зарослей. На берег выехали два грузовика, забрали матросов и укатили. А еще позже – намного позже, когда солнце перестало так немилосердно палить беспомощных пиратов, а с ними вместе и Ранджита, – настала их очередь. За ними тоже прилетели вертолеты – большие, но совсем не такие удобные, как те, что увезли пассажиров. Военного, отвечавшего за освобождение заложников и захват пиратов, было легко узнать по обилию всевозможных металлических нашивок на мундире и фуражке. К тому же его доставили на отдельном вертолете. Прежде чем этот офицер вышел из вертолета, солдаты поставили на берегу стул и стол, точнее, перевернутый ящик.

Каждому из пиратов по очереди давали команду встать и отвечать командиру. Ранджит не слышал вопросов и ответов, но решения оглашались ясно и четко, их слышали все.

– Равалпинди, центральная тюрьма, – сказал офицер первому из задержанных. – Равалпинди, центральная тюрьма, – сказал он второму и третьему.

Следующим перед вершащим правосудие офицером должен был предстать Ранджит. Поднимаясь на ноги, он получил секунду-другую, чтобы торопливо обвести взглядом оставшихся пиратов – нет ли среди них детей? Но если и были, Ранджит их не увидел.

А потом его поставили перед офицером, и юноша уже не решался отвести взгляд. Допрос был коротким. Ранджиту повезло хотя бы в том, что офицер говорил по-английски.

– Как зовут?

– Меня зовут Ранджит Субраманьян, я сын Ганеша Субраманьяна, старшего жреца храма Тиру в Тринкомали, на Шри-Ланке. Я не пират…

Офицер велел ему помолчать и что-то шепнул своему адъютанту, и тот так же шепотом ответил. Офицер на несколько секунд задумался, потом наклонился к Ранджиту, втянул носом воздух и кивнул.

Ранджит понял, что прошел тест на запах, и следовательно, его можно терпеть в качестве спутника в полете.

– Отведите его в мой вертолет, – распорядился офицер. – Следующий!

13
Удобное место для допроса

Ранджит провел под следствием чуть больше двух лет, но допрашивали его по-настоящему только в первые шесть месяцев. Место его пребывания на протяжении этого времени никак нельзя было назвать удобным.

Первый намек на то, какая его ждет жизнь, Ранджит получил, когда ему завязали глаза, заткнули кляпом рот и пристегнули наручниками к сиденью в офицерском вертолете. Куда его повезли, можно было только догадываться, а занял полет не более получаса. Затем Ранджиту помогли спуститься по трапу на бетонную площадку, по которой его вели метров двадцать-тридцать, после чего опять были ступеньки и летательный аппарат. Там его тоже пристегнули к сиденью.

То, что это не вертолет, а самолет, Ранджит понял, когда колеса шасси загрохотали по бетонке. Самолет набрал скорость и вскоре оторвался от земли. Путешествие было довольно долгим, но за все время никто не заговорил с юношей. Ранджит слышал болтовню пилотов на языке, которого он не понимал, но когда попытался объяснить, что хочет в туалет, ответ был бессловесный, но доходчивый – в виде крепкой пощечины.

Но в конце концов его отвели в маленький туалет, не сняв повязки с глаз и не закрыв за ним дверь. Потом ему дали поесть. Опустили столик на стоящем впереди кресле, что-то положили на него и приказали: «Ешь!»

Это было что-то вроде сэндвича с сыром незнакомого сорта. В последний раз Ранджит ел часов двадцать назад, а потому не колеблясь проглотил все до крошки, хотя запить было нечем. Он просил воды, но получил лишь новую затрещину.

Долго ли они летели, Ранджит не мог судить, потому что в какой-то момент он забылся неспокойным сном и очнулся от шума и тряски, означавших, что самолет приземлился. Судя по тряске, посадочная полоса была намного хуже взлетной. Повязку с глаз Ранджита и теперь не сняли. Ему помогли выйти из самолета и усадили в машину, на которой везли больше часа.

Потом его втолкнули в какое-то здание, провели по коридору в комнату, усадили на стул. Один из сопровождавших обратился к нему на ломаном английском, с сильным акцентом:

– Руки класть перед себя. Нет, ладонь кверху!

Как только Ранджит сделал, как было велено, его ударите по ладоням чем-то тяжелым.

Боль была ужасной, Ранджит не удержался и вскрикнул. Тот же голос произнес:

– А теперь ты говорить правда. Как твой имя?

Этот вопрос Ранджиту задавали еще не раз. Дознаватели не желали верить, что он – Ранджит Субраманьян, случайно надевший чужую одежду, которая, судя по пришитым меткам, принадлежала Киртису Канакаратнаму. Всякий раз, когда Ранджит давал честный ответ, его наказывали за вранье.

Все допрашивающие вели себя по-разному. Когда приходила очередь потного коротышки по имени Бруно, он пользовался своим излюбленным орудием добывания правды – куском электрического кабеля толщиной четыре-пять сантиметров. Боль от ударов была страшной. Порой Бруно бил Ранджита по обнаженному животу ладонью. Это было не просто больно. Всякий раз юноша гадал, не оторвался ли у него аппендикс или селезенка. Но все же было в методах Бруно кое-что утешительное. Он не вырывал ногти, не ломал кости, не выковыривал глаза. Ранджиту вообще не наносили неизлечимых травм, а значит, можно было надеяться, что в конце концов его отпустят.

Но вскоре надежда угасла. В один ужасный день Бруно отшвырнул кусок кабеля, схватил со стола с орудиями пыток короткую деревянную дубинку и несколько раз ударил ею Ранджита по лицу. Он выбил зуб и оставил кровоподтек под глазом. Упование на скорое освобождение растаяло как дым.

Второй заплечных дел мастер был пожилым. Он ни разу не назвал своего имени и всегда смотрел на Ранджита, прищурив глаз (Ранджит для себя прозвал его Одноглазым). Он редко оставлял отметины на теле Ранджита и допросы вел со странной доверительностью. В первый раз, когда к нему привели Ранджита, двое подручных уложили юношу на спину и Одноглазый взял в руки тряпку.

– То, что мы сейчас делать, – сказал он вежливо, – заставлять тебя думать, что ты умирать. Но ты не умирать. Я не разрешать это случиться. Только ты отвечать на мои вопросы вся правда.

После этих слов он накрыл лицо Ранджита тряпкой и стал лить на нее холодную воду из металлического кувшина.

Ранджит никогда не испытывал ничего подобного. Было не так уж больно, но почему-то холодная вода вызывала жуткий, всепоглощающий страх. Умом Ранджит понимал, что не умрет от этой пытки, но у тела на этот счет имелись собственные соображения. Телу казалось, что оно безнадежно тонет, и Ранджиту захотелось, чтобы пытка как можно скорее закончилась.

– Помогите! – крикнул он, вернее, попытался крикнуть. – Хватит! Дайте мне встать!

Но у него получалось только бульканье и всхлипывание, мало похожее на английские слова.

Журчание воды прекратилось, с лица сорвали тряпку, Ранджита приподняли.

– Ну, как твой имя? – учтиво осведомился Одноглазый.

Ранджит долго откашливался, прежде чем смог выговорить:

– Меня зовут Ранджит Субр…

Но закончить не успел – его схватили за плечи и швырнули на кушетку. Лицо опять накрыли тряпкой, снова полилась вода.

Еще четыре раза он умолял прервать пытку и пытался назвать свое настоящее имя, но всякий раз его снова укладывали.

Наконец он, захлебываясь, прокричал:

– Меня зовут так, как вы хотите. Только перестаньте!

– Хорошо, – обрадованно проговорил Одноглазый. – Так бывать лучше, Киртис Канакаратнам. А теперь говорить мне, на какая страна ты работал?

Существовало, конечно, много других способов склонить подозреваемого к сотрудничеству, но ни одним из них следователи не добились признания, потому что Ранджит не совершил преступлений, в которых мог бы признаться.

Это до крайности злило мучителей. Тот, которого юноша прозвал Одноглазым, сообщил:

– Ты сам делать себе плохо, Ранджит, или Киртис, или как еще там твой имя. Слушать меня. Тебе бывать легче, если ты перестать говорить, что ты не Киртис Канакаратнам.

Ранджит решил на пробу внять совету. Действительно, стало немного легче.

14
Разговоры с отсутствующими

За стенами здания, где держали Ранджита, происходило множество событий, хотя он ровным счетом ничего о том не знал. Взрывались храмы, поезда сходили с рельсов, в вентиляционные системы офисных зданий террористы подсыпали радиоактивный порошок. А еще – покушения. О да, покушений произошло немало. Кому-то перерезали горло, кого-то выбросили из окна верхнего этажа, кого-то застрелили из пистолета, кого-то – из автомата, многих отравили подчас весьма изощренным способом. Одного человека убили, сбросив ему на голову пианино, а другого уложили в ванну, наполнили ее водой, а потом встали несчастному на грудь. Ну и конечно, случались войны. Пожалуй, самой жестокой из них было пробуждение старой горячей точки. Вторжение суннитов на курдскую территорию угрожало очередной серией беспорядков в Ираке, совсем недавно избавленном от оккупации.

Но не все было так уж плохо. Под бдительным надзором четырех из пяти скандинавских стран (неспокойная Исландия в это число не вошла) установилось недолгое затишье для нескольких особенно яростно протекающих войн. Даже в Мьянме – стране, которую по старой памяти часто называли Бирмой все, кроме тамошней непримиримой правящей клики, без каких-либо условий освободили всех политических заключенных и пригласили иностранных дипломатов, чтобы те наблюдали за ходом выборов. И наконец (знай Ранджит об этом, он бы очень порадовался), после бесконечных проволочек, Всемирный банк выделил-таки начальный грант в миллиард долларов для строительства самого настоящего лифта Арцутанова. Конечно, от перечисления денег до открытия лифта пройдет время. Еще очень далек тот день, когда вверх по тросам побегут кабины, позволяющие добраться до низкой околоземной орбиты со скоростью триста километров в час. Но все же это реальный первый шаг.

Конечно, были и другие значительные события, о которых Ранджит ничего не знал, но которые имели отношение к его жизни. Например, он не знал, почему его привезли в это здание, почему пытают. А потом пытки прекратились – опять же непонятно, в чем причина. Ранджит никогда не слышал ни о «передаче по чрезвычайной процедуре», ни о важном решении, принятом несколько десятилетий назад британскими судебными лордами. [11]11
  Судебные лорды (Law Lords) – члены палаты лордов, наделенные судебными полномочиями.


[Закрыть]

Конечно, люди, с пристрастием допрашивавшие, могли бы сообщить ему кое-какие сведения, если бы захотели. Но они не захотели.

После того как миновал первый день без мучений, Ранджит больше ни разу не видел Бруно, того коротышку, который хлестал его по рукам электрическим кабелем и лупил ладонью по животу. Довольно часто он имел дело с Одноглазым, и тот даже выбил у юноши обещание не спрашивать, почему его пытают и отпустят ли когда-нибудь. Одноглазый настоятельно советовал Ранджиту вообще не задавать вопросов. Но кое о чем он все же рассказал. («Бруно? О, его повысить должность. Он не уметь обращаться заключенные, уметь только делать им больно, а мы тебе больно делать, наверное, больше нет».)

Ранджит решил, что не стоит жаловаться. Уж всяко неведение лучше, чем пытки. Еще лучше стало после того, как перестал приходить Одноглазый, потому что Ранджит никак не мог удержаться от запрещенных расспросов. Но Ранджита не оставили в одиночестве. Прихрамывающий старик доставлял еду и выносил парашу, но с ним говорить было бесполезно. Нет, он не был немым, просто не знал ни одного языка из тех, на которых мог объясняться Ранджит.

Юноша не запомнил, в какой момент он начал вести долгие беседы с друзьями. Со своими отсутствующими друзьями, поскольку в его камере не было никого из них.

И никто из них не мог услышать его речей. Хотя Майре де Соуза, пожалуй, они были бы интересны, да и Пру, чьей фамилии Ранджит так и не узнал. А вот Гамини Бандара едва ли захотел бы слушать, ведь после того, как Ранджит поведал о своем пустом и однообразном существовании, что еще он мог бы сказать отсутствующему закадычному другу? Только одно: надо было побольше времени уделить Ранджиту, а не девице, которая уедет в свою Америку, и поминай как звали.

В числе отсутствующих друзей Ранджита были люди, с которыми он на самом деле не был знаком лично. Например, покойный Пауль Вольфскель. Он жил в Германии в девятнадцатом веке, был преуспевающим предпринимателем. Возлюбленная отказалась выйти за Вольфскеля замуж, и, несмотря на богатство и власть, жизнь потеряла для него всякий смысл, поэтому он решил покончить с собой. Но пока он выбирал подходящий момент для самоубийства, ему в руки попала книга.

Она касалась последней теоремы Ферма, и ее автором был Эрнст Куммер. А Вольфскелю случилось побывать на паре лекций Куммера по теории чисел, и из любопытства он прочел новую работу известного математика…

И, как многие математики-любители до и после него, Вольфскель сразу попался на крючок. Он и думать забыл о самоубийстве. Его слишком захватили попытки разгадать тайну формулы типа « aв квадрате плюс bв квадрате равно св квадрате» и понять парадокс – почему, стоит только возвести числа в куб, ничего подобного не получается.

А еще была покойная Софи Жермен, чьи юные годы пришлись на Французскую революцию. Почему в итоге юная Софи избрала карьеру математика, неясно. Но так уж получилось.

Конечно, женщине пройти по такому пути было нелегко. Как однажды выразилась королева Англии Елизавета I, проклятие Софи заключалось в том, что она была вынуждена ломать препятствия, а не обходить их. Все, что она делала, стоило ей больших трудов, чем коллегам-мужчинам.

Шло время, и у мнимых собеседников Ранджита, образно говоря, кончился пар. И тогда вдруг в его памяти зашевелились слова, услышанные однажды от Майры де Соуза. Что-то насчет инструментов, которыми обладали математики в те времена, когда Ферма оставил проклятую запись на полях «Арифметики» Диофанта. К чему она это сказала?

Будь Ранджит сейчас в университете и имей он пароль, только и нужно было бы нажать несколько клавиш, и на мониторе компьютера появилось бы подробнейшее изложение того, что сотворила за свою жизнь в науке эта самая Софи Жермен.

Но компьютера не было, только собственная память, а Ранджит не был уверен, что этого достаточно для решения задачи.

Правда, он помнил, что такое «простое число Софи Жермен», – он помнил, что любое простое число р,типа 2р+ 1, также является простым. Самым малым из простых чисел Софи было число «три»: 3 x 2 + 1 = 7, а «семь» – это тоже простое число. (Остальные простые числа Софи Жермен намного больше, так что иметь с ними дело было совсем не весело.) Ранджит похвалил себя за памятливость, но сколько бы он ни размышлял, он не видел, каким образом простое число Софи Жермен может привести его к решению теоремы Ферма.

Но было еще кое-что. После упорных трудов Жермен создала собственную теорему.

Если x, yи zявляются целыми числами и если х ⁵ + у ⁵= z ⁵, то либо x,либо y,либо zдолжны делиться на пять.

Очередной шаг на пути к доказательству, совершенный юношей в застенках, не дал ничего, кроме разочарования. Это уравнение не имело смысла. Теорема Ферма призвана была в первую очередь доказать, что такое уравнение невозможно. Так что от него нет никакого толку.

Или все же есть? Что, если забыть о теореме как таковой и подумать о том, как Софи Жермен к ней подошла?

Не это ли предложила Майра на вечеринке у доктора Форхюльста в один из тех дней, когда Ранджит еще мог ходить на вечеринки?

Но был и еще кое-кто (правда, не человек), с кем Ранджит никогда лично не встречался, но он (или оно) мог бы (или могло бы) снабдить юношу весьма полезными данными. Пожалуй, нам пора уделить некоторое время ему (или им, а может быть, и ей).

15
Знакомство с великими галактами

Первое, что нам нужно выяснить насчет великого галакта, – «он» это или «она», да и целостная ли перед нами личность или какая-то часть.

Ни на один из этих вопросов нет простого ответа. Поэтому мы поступим так: проигнорируем факты и ограничимся ответами, с которыми не возникнет проблем, кроме той, что эти ответы могут попросту оказаться ошибочными. Во-первых, мы будем считать, что перед нами действительно личность, хотя она и является частью большей личности, то есть всех великих галактов, вместе взятых.

Великие галакты находились повсюду, от разгоняющихся окраин Галактики до относительно неподвижного ядра, и практически везде в пространстве между ядром и окраинами. Сколь много было великих галактов? Нелепый вопрос. Много, очень много. Но эти многие также являлись одним целым, потому что при желании каждый великий галакт мог слиться с остальными.

Как вы заметили, мы произвольно применили понятие рода. Однако не стоит предполагать, что великие галакты вступали в половые отношения, доступные для человеческого понимания. Они этого не делали. Просто мы не можем бесконечно употреблять все эти «оно», «она», «он» и «они», поэтому лучше разрубим гордиев узел и дадим великому галакту местоимение «он».

Только что мы позволили себе одну вольность, позволим и другую. Присвоим великому галакту имя. Назовем его «Билл». Не просто Билл, а «Билл». Это самая большая вольность, которую мы себе позволим, и в знак того, что мы это признаем, будем писать имя в кавычках.

Что еще полезного нам желательно узнать о великих галактах?

Например, какого они размера. Или, по крайней мере, каким образом измеряют расстояние, в то время как два скопления великих галактов могут быть разделены тысячами и даже миллиардами световых лет.

Пожалуй, это действительно помогло бы нам, но следует отдавать себе отчет: этот ответ не из простых, как и все, что относится к великим галактам. Начнем с того, что великие галакты недолюбливают меры, применяемые людьми. Если проследить историю наших единиц измерения, окажется, что все они основаны на величинах, привычных людям, – например, на расстоянии от кончика пальца до локтя или на каких-то долях расстояния от полюса до экватора планеты, на которой мы обитаем. Все меры великих галактов основаны на шкале Планка, а единицы шкалы Планка чрезвычайно малы. Одна единица Планка равняется 1,616 х 10 ^{-3 5}метров. Самый легкий способ понять, насколько это мало, – внушить себе, что измерить нечто меньшее невозможно.

(Почему невозможно? Потому что нельзя измерить то, чего вы не видите, а нельзя что-либо увидеть без частиц, с помощью которых переносится свет, – без фотонов. Любой же фотон, способный осветить планковское расстояние, должен быть исключительно мощным и потому весьма массивным. Из-за такой мощности и массы он бы сразу превратился в черную дыру. Слово «невозможно» порой воспринимается как вызов. В данном случае это факт.)

Великие галакты, когда им нужно измерить что-либо в трехмерном пространстве, будь то окружность электрона или диаметр целой вселенной, просто считают число расстояний Планка на линии от точки А до точки В.

Число всегда получается невероятно большим, но для великих галактов это нормально. В некотором смысле они и сами представляют собой невероятно большие числа.

Итак, найдя способ хотя бы частично определить неопределяемое, давайте вернемся к гораздо более простому существу, к Ранджиту Субраманьяну.

Когда Ранджит был маленьким, его отец, ярый приверженец экуменизма, подсовывал ему довольно странные книги. Одна из них принадлежала перу Джеймса Бранча Кэбелла и была посвящена природе писателей и сочинительства. (Ганеш Субраманьян тогда полагал, что сын может выбрать для себя литературную стезю.) Согласно Кэбеллу, сущность писателя можно выразить так: «Я беременен словами и должен разрешиться лексикологическими родами, иначе я умру».

Свое нынешнее состояние Ранджит мог бы описать точно такими же словами. Уже несколько дней подряд он молил о помощи, оглашал призывами пустые коридоры, что-то объяснял, но, похоже, его никто не слышал. А кричал он о том, что должен немедленно отправить письмо в какой-нибудь журнал. Но всякий раз ответом была гробовая тишина. Даже хромой старик теперь просовывал поднос с едой в дверное окошко и поспешно ретировался.

Поэтому, когда Ранджит слышал шарканье в коридоре, он почти не реагировал – ну разве что по визитам хромого более или менее сносно определял время. Но на этот раз к стариковскому шарканью присоединился звук других шагов. Этот человек не хромал.

Миг спустя дверь камеры открылась. На пороге стоял старик, а позади него человек, в чьем взгляде смешались изумление и неверие. Черты этого лица были знакомы Ранджиту, как свои собственные.

– Боже всемогущий, Рандж, – в изумлении проговорил Гамини Бандара. – Неужели это ты?

Из всех вопросов, которые Ранджит мог задать этому неожиданному посетителю, он выбрал самый простой:

– Гамини, что ты здесь делаешь?

– А ты как думаешь, черт побери? Собираюсь вытащить тебя отсюда. И если считаешь, что было легко, то ты еще безумнее, чем выглядишь. Потом мы отвезем тебя к дантисту. Что с передними зубами? Нет, наверное, лучше сначала к терапевту…

Ранджит встал с койки. Он весь дрожал от волнения.

– Не надо к врачу! Если вправду можешь вытащить меня отсюда, отведи туда, где есть компьютер!

Гамини оторопело смотрел на друга.

– Компьютер? Ну да, конечно, это можно устроить, но сначала мы должны убедиться, что с тобой все в порядке…

– Проклятье! – вскричал Ранджит. – Гамини, ты что, не понимаешь, о чем я говорю? Кажется, у меня есть доказательство! Мне нужен компьютер, прямо сейчас! Я до чертиков боюсь забыть, нужно записать как можно скорее!

Ранджит и к врачу попал, и компьютер получил. На самом деле это произошло почти одновременно, но сначала Гамини вывел его из тюрьмы и проводил к вертолету с выключенными двигателями. Забираясь в кабину, Ранджит увидел стоящих неподалеку двоих мужчин. Одним из них был Одноглазый, явно удивленный и встревоженный; он даже не помахал на прощание.

Двадцать минут Ранджит летел среди высоких гор, увенчанных ослепительно-белыми шапками. Оказавшись в вертолете, юноша засыпал Гамини вопросами, но на этот раз отвечать не захотел друг.

– Потом, – кивком указал тот на пилота в форме, которую Ранджит прежде не видел.

Они приземлились в самом настоящем аэропорту, в нескольких десятках метров от самолета. И это был не какой-нибудь самолет, а ВАВ-2200, самый быстрый и, в некоторых своих вариантах, самый роскошный из тех, которые когда-либо строил концерн «Боинг эйрбас». На борту Ранджит увидел эмблему ООН – глобус, окруженный венком, на синем фоне. Внутри все оказалось вообще потрясающим. Сиденья, обтянутые натуральной кожей. Пилот в чине полковника американских ВВС и две хорошенькие бортпроводницы (в такой же форме, но с капитанскими погонами). Поверх мундиров на них были белые фартучки с оборками.

– Направляетесь домой, сэр? – спросил пилот у Гамини.

Получив в ответ кивок, он тут же скрылся в кабине. Стюардесса проводила Ранджита к креслу, которое оказалось вертящимся, и застегнула пряжку ремня безопасности.

– Это Джинни, – сообщил Ранджиту Гамини, усевшись в соседнее кресло и самостоятельно пристегнув ремень. – Кстати, она врач, так что будет лучше, если ты позволишь ей тебя осмотреть.

– Компьютер… – запротестовал Ранджит.

– Ой, да получишь ты свой треклятый компьютер, Рандж, дай только взлететь. Минутку подожди.

Стюардессы сели на откидные сиденья около переборки. Самолет покатился по взлетной полосе. Как только на табло погасла надпись «Пристегните ремни», вторая стюардесса сказала:

– Меня зовут Эми. Привет!

С этими словами она извлекла ноутбук из столика напротив Ранджита, а первая стюардесса подошла к нему с фонендоскопом, прибором для измерения артериального давления и еще кое-какими инструментами.

Ранджит не стал возражать. Он позволил врачу прослушивать, осматривать и ощупывать, сколько ей заблагорассудится, а сам тем временем неуклюже набрал страниц шесть текста. После двух-трех строчек он останавливался и просил о чем-нибудь Гамини – например, поискать сайт журнала «Нэйчур».

– Издательство где-то в Англии, – рассеянно говорил он.

Или просто сидел, вперив взгляд в клавиатуру, пока память не подсказывала следующую строчку. Дело продвигалось медленно, но когда Гамини спросил, не хочет ли Ранджит поесть, тот наотрез отказался и свирепо велел другу заткнуться.

– Дай десять минут, – потребовал он. – Ну, максимум полчаса. Мне сейчас не до еды.

Конечно, прошло не десять минут и даже не полчаса. Прошло гораздо больше часа к тому времени, когда Ранджит оторвал взгляд от ноутбука, вздохнул с облегчением и сказал:

– Нужно все проверить, поэтому я, пожалуй, отправлю копию текста тебе. Подскажи имейл, пожалуйста.

Наконец он нажал значок «отправить» и откинулся на спинку кресла.

– Прости, что я так безобразно себя повел, но дело не терпит отлагательств. С того дня, когда я все рассчитал – а это было пять или шесть месяцев назад, – я ужасно боялся что-нибудь забыть. – Он умолк и облизнулся. – И еще… Я так давно мечтал о нормальной пище. Найдется тут свежий фруктовый сок? И может, сэндвич с ветчиной? Да и от яичницы я бы не отказался…