Текст книги "Исповедь палача (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

И Если бы в комнате был еще один человек, но бы увидел что на лице секретаря фиксировавшего ход допроса появилось что-то похожее на изумление.

Всего доли секунду бы хватило что бы разглядеть на лице «следователя» Маркуса следы смущения.

И лишь лицо связанного осветилась какой то тихой радостью, словно он увидел далекий отблеск костра в ночном зимнем лесу. Так улыбаются те, кто увидел шанс.

И этот самый наблюдатель очень бы удивился, если бы узнал, что улыбается Стас, Стасик, Осужденный Завизион и Обезьянка № 58 вовсе не сказанному, а тону, интонации своего возможного судьи, сопоставляя и делая выводы о своем визави.

А допрос начинается, и Маркус начинает сыпать его вопросами: в каком году ты родился, за что сел, что умеешь. Это длится несколько часов, пока Маркус, в очередной раз вытирая обильный пот со лба, не прекращает допрос.

И наконец, наступает день, когда обезьянка № 58 понимает, что решение по ней уже принято, и оно, это самое решение, ей не понравится. Она рассказала все что знала, и Маркус уже лучше его знает, кем он был, за что сел, что умеет, а что нет.

Обезьянка № 58 кожей чувствует, что сегодня последний день, когда она может доказать полезность этим странным людям в черном. И она начинает…

– Тебя травят, Маркус. Давно и методично. В заговоре – минимум двое. Один из двоих – твой медикус.

Привязанный к стулу человек произносит это скороговоркой, неожиданно и быстро глядя в глаза этому самому Маркусу. Тот впрочем, не удивляется.

– Неудачная попытка. Впрочем, я тебя понимаю. Многие пытаются оттянуть конец самыми абсурдными и дикими заявлениями. Зря. У тебя еще есть время, что бы доказать свою полезность. Не стоит бросаться к крайности.

– У тебя пальцы дрожат, Маркус.

– Переутомление. Не стоит искать черную кошку в темной комнате, особенно если там ее нет.

– И за ширму помочиться ты бегаешь едва ли не каждый час.

– И? Мне уже становится интересно, какие ты у меня еще симптомы нашел. Они пока что прекрасно укладываются в диагноз переутомления с простудой.

– Ты не раз, и не два срывался. А судя по удивленным глазам нашего друга, что пишет в углу – для него внове твое поведение. Возможно, ты и раньше хворал, но вряд ли при этом выходил из себя. И ведешь ты дознание, откровенно говоря, так себе. Ты меня постоянно переспрашиваешь, потому что действительно забываешь то, что я сказал. Типа, «Что ты испытал когда убил человека», или «Опиши как выглядела Магда Яблуневская до того, как стала равноапостольной». А потом догадался, что ты действительно кое что забываешь. А проблемы с памятью – это тоже симптом, и точно не простуды.

– И что ты еще заметил?

– Непропорционально большое число вопросов касается некой Магды Яблуневской. Вы что, тоже хотите ее поймать? Если да, я готово ее лично придушить.

– Это не важно что мы от ее хотим. Но чисто ради интереса – продолжай. Мне уже стало интересно, чем меня травят.

– Думаю, ртутью. А судя по симптомам – у тебя 2-я стадия, которая вот-вот перейдет в 3-ю. Симптомы – соответствуют: обильный пот, дрожание пальцев, часто мочишься, а с памятью – швах. Головной боли, правда, нет, но это, ни о чем не говорит.

– Интересно, и кто же меня травит?

– А кто ты тут в местном террариуме.

– Мы в Обители Веры Ордена Последних Апостолов, и я Маркус, внук Магды Яблуневскойи и внук апостола Яна Гутмана, являюсь проросшим зерном и левой рукой Преподобного Симеона, сына Теда. Да ниспошлет ему Всеблагой здоровья и крепости.

– Хм….То есть ты являешься 2-м замом самого главного, а у самого главного тоже не лады со здоровьем…или возрастом, раз ты просишь, чтобы боженька его укрепил?

– В целом – да.

– Тогда в заговоре участвует как минимум медикус, который вас пользует. Не заметить симптомы ртутного отравления легко, если ты не доктор. А мне кажется, что членов конклава дилетант лечить не будет. А сам он действовать не будет. Значит….

– Это значит что словоблуды и софисты нам точно не полезны. Завтра мы примем решение о твоей судьбе. Молись. Да, я прихворал, но медикус для меня лично сварил отвар, и он мне помогает.

Маркус встает и демонстративно наливает себе из кувшина стоящего на столе полстакана темно-зеленого отвара. И выпивает.

– Тебя таки травят. А отвар….На месте медикуса я бы прописал тебе нечто, что купирует внешние симптомы. Ну, например, снимает головную боль.

– Ты становишься утомительным. Я всегда питаюсь из общего котла и пью из общей бочки. Прояви я хоть долю Я вместо НАШЕ – мои противники уже бы донесли бы его преподобию.

– Значит, тебя травят дома. С кем ты живешь?

Но этот вопрос повисает в воздухе и ответом связанному человеку звучит лишь удар закрываемой в сердцах двери.

Они встречаются на следующий день, ближе к вечеру. Уже не в комнате для допросов, а в узилище, где коротала свои дни и ночи обезьянка № 58.

Молчаливый взгляд сквозь решетку и многое становится ясным без слов.

– Это ты…

– Я, как видишь.

Снова тишина, короткая и емкая, дающая людям возможность переодеть личины: снять одежды узника и тюремщика, и одеть уборы должника и кредитора.

– У тебя вид как у диктатора только что подавившего путч, – прерывает молчание кредитор.

– Это как?

– Пистолет в нагаре, сапоги в крови.

– Есть такое.

– И где был яд?

– Когда я утром рассказал сестре о твоих словах, рассказал в шутку, Аля их такими не посчитала.

– И?

– Она девочка умная и решила осмотреть мою комнату. – Человек замолкает. Видно, что следующие слова ему даются нелегко. – Полстакана ртути под моей кроватью. Под досками – сразу и не увидишь.

Наверное, стоит сказать, что я тебе должен.

– Наверное…

– Почему ты вчера отказался от ужина?

– Потому что ты окончил допрос во взвинченном состоянии и мне не дали обеда.

– Ты видишь тут связь?

– Прямую. Ты мог вынести свой вердикт уже вчера, а голод притупляет мозг, который не обратит внимание на то, что вечерняя похлебка горчит больше обычного.

– Умный. Догадался… Меня можно вылечить или уже все?

– Не знаю. Химии, как я понимаю, у вас уже нет, а продуктами, нужной диетой – можно попробовать остановить процесс распада, сохранить то, что есть, и даже кое-что вернуть. Немного, правда.

– Какими продуктами?

– Я бы кормил тебя клубникой, малиной, черникой. Не помешают яблочки. Картошка с кинзой, а еще…

Его прерывает смех. Болезненный нездоровый смех.

– Кажется, я нашел себе нового медикуса. Хотя и временного.

– А что со старым?

– Он ушел.

– Сбежал?

– Он ушел. Мы не звери, я тебе уже тебе говорил. И когда люди преподобного Симеона приперли нашего медикуса к стенке – он рассказал все что знал. И ему дали возможность уйти – тихо и настолько безболезненно, насколько он сам смог себе обеспечить.

Так что поживешь пока у меня. Поскольку медикуса у меня больше нет – будешь меня лечить ты. А дальше глянем, куда тебя пристроить. Я поручился за тебе. А ты постараешься вытянуть меня.

– Но я не доктор. Я ж душегуб, как ты сам сказал.

– Но ты за один день сумел предотвратить два отравления: не дал окончательно укокошить меня, и не дал мне поступить опрометчиво. Вряд ли какой медикус Обители имеет такой рекорд. Я сумею вытянуть и пристроить тебя, если я буду жив. Поэтому уж постарайся…

– Как я понимаю, моего согласия тут не требуется?

– Можешь отказаться, но ты ведь не будешь отказываться от еды вечно?

– Это был риторический вопрос. Есть еще, какие-то условия?

– Нет, в принципе. Разве что…Ты крещенный?

– Нет.

– Ну, вот и первое что тебе надо сделать – это принять истину Пророков и новое имя.

– Имя?

– Да, имя. Старых имен у нас нет. Они были только у Пророков, но с их приходом началась новая эра. А новая эра – новые имена. Так сказал пророк Гутман.

– И как меня будут звать?

– Я еще об этом не думал. Но если ты будешь жить у меня в доме, и я взял за тебя ответственность. Думаю имя Домиций, то есть живущий в доме, одомашненный, тебе подойдет.

Да, однозначно! Ты будешь Домицием!

Настоящее. Где то …Или нигде…

Знаешь, дядя Яша, а ведь кое-кто из братьев Ордена до сих пор судачит – почему это внучка первозванной Магды упокоена поодаль от всех, образно выражаясь – за кладбищенской оградой. Словно она наказана за что-то уже после смерти. Ведь все они – и пророки, и равноапостольные, и первозванные лежат в рощице, под сенью деревьев. Хорошее место – прохладное, солнце не печет, можно прийти на могилу своего тезки и раздавить кувшин пива во спасение своей души и во славу Божью. И лишь одна моя девочка – поодаль, на самой вершине взгорка.

Одни говорят, что так ее наказали иерархи после смерти за связь со мной, другие списывают на мою злую и больную волю, а третьи винят во всем лично Маркуса, который не простил, что она легла с пришлым без его братского благословения.

Так я тебе расскажу. Правду знают только наш святоша, Я, да возможно еще кое о чем догадываются еще две – один из наших, а второй – художник из Технарей.

Она ведь была действительно очень красивая девочка. Так что да, байки про красавицу и чудовище не врут. Тем более что она осталась навсегда молодой и красивой, а я и в юности то Аполлоном не был, а сейчас….

Да, красивая она и была и… И, нет, не своенравная, не балованная. Правильнее сказать – целеустремленная. В ее устах слово ХОЧУ – превращалось в слово ЖЕЛАЮ. Поверь – тут есть разница в коннотациях.

Я желаю этого, а значит так и будет, часто говорила моя Алечка.

И ее желания имели свойство исполняться. Но, что важно, дядя Яша, она всегда знала, что за все надо платить. И за сбычу мечт тоже. И платила.

Алечка не была из Пророков по прямой линии, хотя ее бабка Магда Яблуневская была из Первозванных. Как и ее брат Маркус.

Знаешь, дядя Яша, сколько счастья мне отмерила жизнь? Полтора года. Дядя Яша – ты даже не представляешь как это мало …и как много. Это ведь как в раю побывать – любой срок коротким кажется, но как его покинешь – так весь срок, что остался – только это и вспоминаешь.

Ей нельзя было иметь детей – что-то в костях там у нее было неправильно, а кесарево в наших условиях – не самый лучший выход. В половине случаев – смерть. Так ей сказал Маркус, так сказал лучший медикус Обители Веры, и так ей сказал я.

Ведь само слово кесарево сечение знаешь, что когда то означало? – А означало это – процедуру извлечения живого ребенка из уже мертвой матери.

Она нас тогда выслушала, приняла к сведению, и сделала по-своему. Ребенка она хотела. Не желала быть пустоцветом. Я желаю, я получаю, я плачу за полученное. И заплатила. Жизнью.

Ее последние слова слышали лишь я, да Маркус. «Не жалею…» – прошептал она тогда. И умерла.

Думаю, если бы Маркус заранее знал о ее решении – он возможно бы меня оскопил. С чувством вины и пониманием совершаемого греха, но оскопил бы. Любил он Алю, да и сейчас любит. Как и я.

Ой, прости дядя Яша, прости. Отвлекся. Просто я тебе это первому рассказываю. Вот и хочу все без утайки, как на исповеди.

Аля призналась, что беременная, когда уже пошел 3-й месяц. Странно, но токсикоза у нее почти, что и не было. А если был – она его как то умудрилась скрыть. Поздновато уже было микстуры для выкидыша пить. Да и не стала бы она этого делать.

Маркус тогда в нашу коморку вечерком загляну на чашку чаги – вот практически одновременно мы и узнали.

В тот вечер он меня и избил. Да я особо и не сопротивлялся. Нам тогда это нужно было обоим – Маркус – наказать, а мне – получить хоть какой-то суррогат наказания.

Так вот…к чему я это. Ты ведь слышал, что у беременных бывают свои капризы. Был такой каприз и у моей Алечки. Захотелось ей раскрасить наш потолок в звездное небо. Так что бы ночью она ложилась спать, и смотрела не на беленные известью доски, а на Млечный путь.

И, как я уже тебе говорил, у нее не было слова – хочу. Только – желаю.

Чем все окончилось? Был у нас один брат в Ордене. Хотя почему был? Он и сейчас жив – здоров. Талант! Самородок!

Ты же образованный человек, дядя Яша? Ты ведь носитель Той культуры, как древний римлянин среди варваров. Ты же заешь кто такой Пиросмани, кто такие примитивисты.

Вижу, что понимаешь, о чем я. Лет сто назад брат Якуб сделал бы карьеру неплохого художника, но с Алей это не прошло. Выгнала она его.

А Когда Аля была на восьмом месяце среди переговорщиков от Технарей Маркус каким то образом выцепил настоящего художника.

Знаешь, чем все закончилось? Пришел мастер. Растер краски, и начал рисовать. Рисовать правильно, канонично, с разными там оттенками-пропорциями-перспективами…..

…Дня два работал. Потом Аля зашла в комнату, вот как сейчас помню, посмотрела наверх. И в это раз без грубости, но так спокойно и печально говорит – спускайтесь, нет, небо не такое.

А через месяц родился мой мальчик. А ее не стало.

Вот такая вот правда дядя Яша. Спасибо что хоть ты меня выслушал.

И не волнуйся ты так! Все с твоими девочками будет в порядке. Живы они и здоровы, и не скоро еще с Тобой еще свидятся. Я же тебе слово давал…Они же мне почти как родные. Не веришь что как родные? А зря!

Ты думаешь, мне легко было тебя тогда свести с той милой девочкой? Два года убил на это. Так что я, в какой то степени, тоже имею отношение к их рождению, и тому, что ты, дядя Яша, стал семейным человеком, с подругой из местных и двумя чудными девчушками.

Странная вещь. Сначала я заставлял тебя говорить, а теперь ты меня слушаешь, потому что я хочу, что бы ты меня слушал.

Пробовал вот Свете выговориться, да ей неинтересно – вон, даже в мою сторону не смотрит. А ты в нашей компании новенький – придется тебе меня послушать. От тебя уже не убудет, а я хоть выговорюсь.

Да, дядя Яша, вот такая вот маленькая грустная история. Я спас Маркуса, а Маркус спас меня. А вот Алю спасти не смогли ни мы оба, ни самые лучшие медикусы Обители Веры.

Она теперь спит там, чуть поодаль от всех. Не под кронами деревьев, а на взгорке. И над нею только темное бездонное небо и звезды. Как она того и хотела. Моя девочка всегда получала то, что желала.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ТРИПТИХ – Иеремия и дьявол

Первое «Иеремия и дьявол». 30 апреля 55 года Эры Пришествия Пророков. Обитель Веры.

Все что может случиться – случается.

Было ранее утро, а Человек все еще работал. Вчитывался, правил, иногда откладывал бумагу «отлежаться» на день или неделю, но чаще утверждал принятое другими решение. Этим самым другим – он доверял.

У Человека была великая цель, и власть, позволяющая этой цели достичь. И сейчас идея его жизни была как никогда близка к воплощению. Потому что все фигуры были расставлены, а его противники были в полушаге от ловушки, мимо которой уже не могли проскочить, даже зная о ее существовании.

Этот человек на своей шкуре знал – каково это, когда твоя босая ступня уже вот-вот готова опуститься в следующем шаге, и тело уже по инерции неотвратимо движется вперед, а глаза в самый последний успевают заметить под босой ступней копошащееся змеиное кубло. И все для этого лишь, что бы понять, что уже ничего нельзя изменить, и инерция твоего тела ведет к смерти.

Да, он знал. Двадцать лет назад он успел выдернуть ногу из такого змеиного кубла. Эти не смогут.

И уже ничего нельзя остановить, уже сделано все что можно и все что нужно. И лавина событий, вызванная несколькими толчками, две недели тому назад стронулась с места. Сначала медленно и как бы нехотя, совершенно незаметно для большей части зрителей, но через пару месяцев это уже будет не что-то далекое и неторопливое, а близкое, стремительное и смертельно опасное.

Да, остановить эту лавину уже нельзя – слишком многие Рубиконы перейдены. Но еще можно и нужно, пока есть возможность, управлять этим неизбежным, влиять не него. Потому что через пару недель это будет сделать уже невозможно.

А еще есть куча бумаг на столе, и за каждой бумажкой жизни и судьбы людей: вот поставлена подпись утверждающая решение малого конклава – и брат, имевший неосторожность много болтать – послезавтра уснет и не проснется. Вот еще одна подпись, и все полубратья и братья, когда-либо проходившие обряд полного послушания, в течение месяца, и под разными предлогами, будут тихо отзываться в Обитель Веры. Доклады. Доносы иерархов друг на друга. Снова доклады. Аналитика службы эксплорации (эксплорация с лат. – исследование, прослушивание). Донос на аналитика, сделавшего доклад, – явный оговор. Это хорошо. Пусть будут доносы и оговоры. Хуже если кляузы прекратятся, и от его бумаг начнет пахнуть не грязью взаимных оговоров, а благостным елеем лжи, в котором иерархи будут друг друга выгораживать. Это означает сговор, а от него всего полшага до заговора.

Утреннее солнце, наконец, заливает бумаги, неровным слоем укрывшим столешницу, и Человек тяжело опускает голову. Снова резкая головная боль, снова немеет правая щека и висок. За последние недели это случалось не раз и не два. А этой ночью практически каждый час.

Небольшая проверка самого себя – поднять лист с бумагой и прочитать текст, держа на весу. Не получается. Дрожит рука, дрожит лист, пляшет вязь букв перед глазами. Переутомление? Возможно. А значит надо отдохнуть и выспаться. Так будет правильно, немного отдыха он точно, что заслужил.

Молчаливая тень вырастает сзади человека. Тень ждет.

Люди, которые очень долго живут и работают вместе – учатся понимать друг друга, чувствовать, видеть то, что не доступно другим, сторонним, пусть даже самым зорким наблюдателям со стороны. Скользящий кивок в сторону спальни и пара слов непонятные для чужого, для Тени многое означают. Сегодня господин желает отдохнуть. И это значит, что примерно с часов 8 сегодняшнего вечера и до середины следующего дня он работать не будет. А будет только отдыхать.

Немного вина, немного вяленого мяса. И побольше свежих овощей. И никаких бумаг, посетителей и просителей. Никого!

А еще этот кивок означает, что сегодня вечером нужно постелить в его опочивальне не холодный дорогой шелк, а грубую простую льняную ткань. Она хорошо пропускает воздух, впитывает пот, и не скользит под руками и коленями.

И надо найти того из служек, которым в прошлый раз был доволен Господин, и подготовить его к нынешней ночи. В первую очередь проследить, что бы тот ничего не ел, был здоров, а еще вымыл все, что моет обычно, и то, что не моет никогда.

Все что может случиться – случается.

Все, что не может случиться – случается тоже.

Осунувшийся лысый человек с дрожащими от усталости и недосыпа руками был, пожалуй, одним из самых могущественных людей этого, если не Мира, то точно этой Земли. А они – его тенями, личными помощниками, выполняя то, чего нельзя поручить ни обычному слуге, ни самому высоко-рукопложенному из Иерархов.

Молчание, незаметность, тишина, скорость, и главное – преданность – вот что требовал от них Человек. И несколько теней с именами Мафусаил, Иаков, Самсон и Иеремия – сменяя друг – друга утром, днем и вечером, стояли рядом с Человеком. То, поднося ему чашку целебного отвара, то, поднимая упавший из его рук чистый лист тряпичной бумаги, или записывая на этом же листе и под диктовку Хозяина послание к какому ни будь Иерарху в дальнюю цитадель. Каждый из них в течении одного дня мог проверить нужник Человека – не притаился ли внизу убийца с копьецом, проследить что бы не менее трех дегустаторов в разное время попробовали еду, приготовленную для Человека, а конце дня могли помогать Человеку подготовить выступление перед Большим Конклавом.

Правда если первые трое происходили из хороших семей – были официальными непотами (непот от латинского – племянник, фактически – внебрачный сын) членов конклава, и долго отбирались из десятков других «племянников», проверялись и перепроверялись. То вот последняя Тень с именем Иеремия была приближена и заняла свой пост исключительно благодаря доброте, милосердию и душевному порыву Человека, к имени которого совершенно не зря еще при жизни добавили приставку Добрый. Маркус-Добрый.

Иеремия и Человека связывали особые отношение. – Он любил и боготворил Человека. Не за то, что тот спас его несколько лет назад от долгой и мучительной смерти из пыточной отца Домиция – из рук самой мрачной и нелюбимой фигуры в Ордене. И не за стремительный, невозможный прыжок в иерархии, и не за доброту. Ведь если любишь за что то, то это уже не любовь, а благодарность. А когда не можешь отблагодарить – белая благодарность превращается в черный долг, а долг в обязанность. А разве может безнадежный должник любить своего кредитора? А вот Иеремия просто любил человека, который оказался добр к нему. Наверное, к первому в жизни существу, который не пытался его воспитывать, кроить по нужной мерке, учить жизни или лепить из него будущего брата. Нет, там, откуда он прибыл, были хорошие учителя, и они любили своих маленьких и не очень маленьких учеников. Их всех, скопом. Но любовь ко всем сразу – не сыр, она на ломтики не режется.

А тут, уже с первых дней Иеремия почувствовал на себе приязнь Человека. К нему лично – к молодому 18-летнему парню. Порою, он ловил на себе грустный и какой-то оценивающий взгляд это мужчины, словно тот что-то хотел вспомнить или с кем-то его сравнивал.

И как прыщ на лице Божества, как вид любимого отца лежащего в луже блевотины переживал Иеремия грех содомии и тяги юным мальчикам, которым, – нет, не страдал, а наслаждался его Хозяин. Зная, что грех, зная, что нельзя, плохо, стыдно, нехорошо. Он был безупречен практически во всем, кроме этого, и эта бородавка греха на облике праведника его абсолютно не смущала.

Знали ли об этом другие иерархи? Наверняка знали. Но и Господин тоже кое-что знал о них. И потому, пока внешние приличия соблюдались, все молчали.

Самая юная Тень Маркуса – так он нем поначалу говорили в слух, а шепотом и с ухмылкой добавляли, что всем известно, ради чего приблизил к себе Господин этого юнца, и что он дает Маркусу, и что Маркус дает ему.

Это была неправда. Впрочем, менее чем за месяц такие разговоры сошли на нет. Потому что домыслы не подтверждались, а еще потому, что не стоит дурно отзываться о человеке, который каждый день может и о тебе что то сказать – дурное или доброе. Но в не тихой безобидной сплетне или сальной шутке, а в уши Самого.

Эта ночь должна была стать самой обычной, такой, какой она бывала два-три раза в месяц. Незаметно привести «мальчика» к господину, незаметно увести его утром, приготовить ванну для омовения и привести незрячую сестру массажистку. И конечно передать «небольшой» подарок для матери и старшей сестры «мальчика».

«Мальчику» правда, было около 18 лет, но азиатские черты лица и несколько голодных зим в раннем детстве сильно замедлили его физическое развитие, делая его похожим не на молодого парня, а на субтильного подростка. Господину такие нравились. А потом Иеремия сдаст свой пост Мафусаилу или Иакову.

Да, эта ночь должна была стать самой обычной. Не стала.

Крик из спальни Человека раздался около трех часов ночи. И даже не крик это был, а вскрик, испуганный возглас, когда сам себе зажимаешь рот, так, что бы никто тебя не услыхал.

Иеремия его услышал.

Человек лежал на кровати. Его обнаженное тело раскинулось по всей ее плоскости, обнажая греховную наготу, а 18-летний «мальчик» забившись в угол тихо скулил. «Это не я»… «я не виноват…»…«я проснулся, а он уже такой».

То, что не может случиться, случается тоже.

Никто не давал ему инструкций и не рассказывал, как поступить в таком случае. Но Иеремия не зря был Тенью Человека. И его долгом было не только замена простыней на кровати или контроль дегустаторов пищи. Он был Тенью того, кто сейчас лежал на кровати и страшно нуждался в помощи.

И потому отчаянный жест хозяина он понял сразу. Тот не пытался прикрыться, или принять более подобающую приличиям позу. Но правая рука Человека изо всех сил, конвульсивно, пыталась коснуться лица.

Лица? Вряд ли! Носа, глаз? Губ! Его пальца пытались коснуться губ.

Иеремия сразу все понял.

Удар ногой пришелся «мальчику» в челюсть, надолго отправляя того в нокаут. А может быть и убивая. Но это сейчас это было не столь важно.

Человек нуждался в помощи. И Тень должна была спешить, звать лучших медикусов Цитадели, но жест человека говорил об обратном: правая рука, пытающаяся закрывающая рот – тот, кто не мог говорить сам, просил и его не шуметь. И левая – четыре пальца демонстративно растопырены, а большой демонстративно загнут.

Правая рука – молчать, левая – для четырех. Молчать для четырех. Кто эти четыре – Иеремия догадался практически сразу.

Тихий стук в дверь. Ночью звуки слышны хорошо, а потому очень тихо, чуть громче скребущейся кошки, руки Иеремии касается двери. Совершает ли он ошибку? Скорее нет, чем да. Слишком долго он провел рядом с Господином, что бы не понимать, кто первый должен узнать о случившимся с ним несчастье, кто поможет, или подхватит его ношу. И кто те, что узнают о болезни Господина в последнюю очередь.

Несколько слов и служка исчезает внутри дома. Тихие возгласы внутри и через минуту на порог выходит худой человек с орлиным носом – преподобный Сервус, Иерарх эксплорации.

Всего несколько слов, но и их хватает, что бы человек медленно и чинясь, словно бы делает одолжение, последовал за ночным визитером. В душе иерарху хотелось бежать в припрыжку к обители Маркуса, но в цитадели и у камней есть глаза. А еще он помнили завет пророка Тэда, который говорил, что бегущий по обители веры иерарх в мирное время вызывает смех, а во время войны – панику.

А потому мирная неторопливая ходьба. И такая же размеренная беседа.

– Кто еще об этом знает? – голос мужчины спокоен.

– Личный Медикус Господина, иерарх экзерции (экзерциия – лат, военные учения, лицо ответсвенное за боеспособность Ордена), а теперь и вы… Они ждут Вас.

– А остальные четверо?

– Остальные нет.

Молчание… Буквально несколько секунд, но их хватает, что бы прийти к нужным выводам.

– Почему я? Почему только я и преподобный Янус?

– Вы иерархи.

– Это не ответ.

– Господин не смог сказать, но….

– Но что?

– Он закрыл одной рукой себе рот, а другой показал четыре пальца.

– И?

– Всем известно, что в цитадели есть сторонники войны с технарями – это вы и иерарх экзерции, но большинство конклава – за мир. Большинство – это четверо других иерархов…

– Пять. Ты забыл про самого Маркуса-Доброго – их лидера уже многие годы.

Снова молчание. Лишь походя к обители Человека, иерарх эксплорации спрашивает: – Это было знание или догадка? – Не дожидаясь ответа он задает еще один вопрос: – Почему мы узнали первыми? Отвечай быстро!

– Потому что ваши кельи находятся ближе всего к покоям Маркуса, а я испугался.

– Правильный ответ. Никогда его не забывай. Никогда.

Голое тело лежит на кровати. Дышит тяжело. Лицо искаженно гримасой. Кажется, что одна половина лица улыбается, а вторая как будто заморожена. Только глаза бешено вращаются, словно хотят вылезти из орбит. Мальчика уже не видно. И это очень плохой знак. Плохой для него – для Иеремии.

И Янус и Сервус – иерархи эксплорации и экзерции (разведки и войны). Долгие годы они были в оппозиции большинству Иерархов Ордена, отстаивая жесткую линию поведения в отношении Технарей – упорно, но безнадежно. Два против пяти – слишком разгромное соотношение для партии войны. Так казалось многим, но только не Тени – слишком многое он замечал, сопоставлял, будучи рядом с Человеком. И отчаянный жест парализованного – четверо не должны знать, показал, что не такое, уж это соотношение и разгромное – и три ястреба войны против четырех голубей мира дает шансы на успех. Особенно если этот третий– Глава Ордена Маркус-Добрый, который долгие годы считался едва ли не главным поборником мирного сосуществования Ордена и Технограда.

И об этом долгие годы никто не догадывался, не допускал, не знал. А те, кто узнают маленький секрет Януса, Сервуса и Маркуса очень рискуют.

Но он им пока нужен, а значит есть время для… А для чего у него есть время?

Человек уже давно перенесен на стол. Он не может говорить. Рот его открыт, а дыхание становится все реже и отрывистее.

Бритва, горячая вода, самогон, чистые тряпки, табурет, еще горячая вода – кажется, что медикус никогда не закончит цедить сквозь зубы длинный список того, что ему необходимо.

Янус и Сервус готовы помочь, но они тут гости. А потому Иеремия все еще жив – он знает, где что лежит.

Тихой тень в сопровождении Януса или Сервуса он скользит с первого хозяйственного этажа на второй – жилой, неся то охлажденный отвар шалфея, то бутыль самогона.

Иногда до его ушей долетают обрывки фраз: «..будет жить?», «..очень серьезно..», «нет, не яд, скорее всего удар», – «…делать надо прямо сейчас, иначе до утра он не доживет…», «все нити были в его руках, ты должен его вытянуть…».

По всей видимости опытный медикус сразу установил причину столь резкой немощи Господина, теперь спор лишь шел о методах лечения.

Очередной рейд с ведром горячей воды и куском мыла и он вновь слышит – «Ты сума сошел, старик? Он же умрет!».

И в ответ – «Надо выпустить кровь из черепа, тогда не умрет. Если этого не сделать…ему уже сейчас трудно дышать, кровь давит на мозг, – а через несколько мгновений. – Все что надо у меня есть, можем начинать».

А если все что надо есть, значит, Тень двум уважаемым и очень встревоженным иерархам уже не нужна.

Бежать?! Однозначно! И немедленно! И даже не бежать, а просто исчезнуть на время, в надежде, что Маркус придет в себя и оградит свою Тень от слишком острожных соратников.

Девять спокойных шагов к рабочей комнате Господина, будто так и надо, открыть дверь, войти, полузакрыть дверь, подойти к окну, открыть ставни, выпрыгнуть в окно, убежать. Преследовать его не будут– им сейчас не до него, да и шум поднимать побояться. План не блещет гениальностью, но другого у него нет. А чем большее расстояние будет сейчас отделять его от Януса и Сервуса – тем будет лучше.

Он уже открывал ставни, когда он почувствовал на себе взгляд.

Иерарх Сервус спокойно смотрел на него из дверного проема – без злобы, без гнева. Иеремия знал, что означают такие взгляды. Так смотрят на предмет, на вещь, на мешающее движению бревно или на человека, который жив еще просто по недоразумению.

Их разделял стол, за которым обычно работал Человек. И большая Книга Совести на нем, как ее иногда в шутку называл хозяин. Он доставала ее редко, и всегда прятал в железный ящик. Но только не в эту ночь.

Тень знала что будет дальше – выкинутая из-за спины рука со сталью, которая молнией пролетит через комнату и вопьется ему в пах, или в живот, или горло. Не убьет сразу, но обездвижит или затруднит бегство. Если попадет. А ведь может и не попасть?! Или попасть, но не на смерть!

Как утопающий цепляется за соломинку, он притянул к себе дневник Господина и прижал талмуд к животу, в последней надежде, что несколько десятков страниц бумаги защитят его от ножа.