Текст книги "Исповедь палача (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Лица Домиция не видно, но его громкий, чуть вибрирующий голос вдруг раздается над степью.

– Лешек, сынок.

– Да…отец.

– Лешек, ты все еще полубрат Ордена?

– Я им останусь до конца.

– Спасибо. Сынок. Тогда давай прочитаем вместе Клятву Ордена, 3-ю его часть.

Наверное, командир отряда успел понять, что что-то пошло не так и окриком попытался остановить эту странную пару – отца и сына, которые в такой неудобный час вдруг ударились в религию, но его словно не замечают.

– «– Брат ордена – умер для мира. У него нет ничего своего. Он живет для ордена и церкви.

– Праведно все, что служит Ордену, греховно все, что ему мешает.

– Брат Ордена каждый день должен быть готов к смерти и мукам. – Нараспев повторяют слова Клятвы мужчина наверху и парень со связанными за спиной руками в сотне метров от него. И после слов о смерти и муках темная фигура вдруг останавливается.

– Прости меня, сынок. – Произносит со стены Домиций. И опускается на колени. А сзади него, как из-под земли вырастают темные фигуры. Несколько болтов пущенных из арбалетов летятв сторону конвоя. И командир делает ошибку – прикрывая щитами себя и своих спутников. Впитанное с молоком матери «Дикари не люди» играет с ним злую шутку. Но болты все равно находят свою цель, и хотя нет удара по деревянным щитам глава переговорщиков понимает, что он сделал страшную ошибку. Нет! Не ему надо было прикрываться щитом, а пленника, драгоценного заложника и сына Домиция надо было закрывать – закрывать чем угодно, хоть щитом, хоть своим телом. Но слишком поздно!

А за тем наступает страшное – монахи на стене натягивают веревку, и фигурка в белом повисает на ней как тряпичная кукла, которую повесили на просушку. Затем, кукла летит вниз…

– Отец Домиций согласен на обмен, – визгливый голос глашатая вновь раздается со стены, – тело на тело, прах на прах.

Рука легшая ему на плечо была большой и теплой.

– Почему?! Почему, Яша?! Что я сделал не так?!

– Ты, – голос Якова Тадеушевича стал успокаивающим, – ты все сделал разумно и правильно…

– Но почему?! Он же сам. понимаешь сам… того… о ком 20 лет заботился…сам …и ее. Он сумасшедший! Он изверг!

– Нет. – Голос старого оружейника был теперь не успокаивающе мягок, а спокоен. – Нет. Ты не прав. Да, он сумасшедший, и нет – в его поступках была логика. Непонятная сразу. Но логика. Просто мы знали не все, и не вполне понимаем его, и то чего он хочет – чего он от нас хочет. Но одно могу сказать точно – взять эту Цитадель нам будет теперь гораздо труднее….Потому что он совершил жертвоприношение и показал, что обмениваться мы может только убитыми…и повязал своих кровью нашей Лии. – Затем, немного помолчав, он неожиданно спросил – Мы их будем брать в плен, когда крепость падет?

Тишину в комнате вдруг нарушил странный хрип, а через мгновение старик понял, что это их командир хрипит от накатившего бешенства.

– Всех! Всех живьем в землю закопаю. Всех!

– Вот и я о том, командир. Там сидят разные люди. И фанатики, и верующие, и просто послушники, которые мечтают стать полубратьями и получить свою кормушку-Ном. Понимаешь? Разные! Кто-то готов был биться до последнего, а кто-то был готов драпануть уже сейчас. Ты заметил лиц тех, кто убил Лию?

– Капюшоны…

– Ты не знаешь, кто убийца, а потому будешь мстить всем…Они тоже это знают.

Война. Мы атакуем Орден. Но не одним ударом. Растянув и раздробив силы. И уже понеся потери.

Не так. Не правильно. Не вовремя.

Саша, мне это совсем не нравится. Совершенно.

Пока мы не сделали ни одного самостоятельного действия, а лишь реагировали на действия врага.

Лучшее что мы могли бы сейчас сделать – это найти повод для сохранения лица, предложить мир, и начать переговоры.

Ответом старику было страшное горловое шипение. Так бывает, когда человек не может от эмоций говорить.

– Вот видишь, Саша. Ты не можешь допустить даже мысли об этом. – Пожилой человек на мгновенье задумался, а потом продолжил. – Я, кстати, тоже. Разумом понимаю – как надо поступить, и этим же разумом понимаю, что остановить махину войны мы уже не можем.

Мы сейчас похожи на бегуна, который хотел перепрыгнуть с разбега через канавку, и разбежался, и скорость набрал. И увидел, что это не канавка, а глубокая и широкая расщелина. И нужно или тормозить изо всех сил, или еще скорости прибавить. Что делать будем, Саша? Подумаем? Прыгать будем. Или будем подумать? Ты не поверишь, но я сделал невозможное – уезжая я убедил Совет подождать с началом Большой Войны. И попытаться договориться.

– Что!?

– Саша, ты меня слышишь, но не слушаешь. Я не сказал – не воевать, я сказал – подождать.

Сейчас голоса разделились. Большинство за продолжение атаки на Орден, но твой голос может многое изменить.

Подумай, прежде чем решать.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ «СМЕРТЬ»

Знаешь, Марк, я даже рад, что могу хоть с кем-то поговорить. Да, ты не можешь мне отвечать, это я понимаю. Но ведь ты можешь слушать? И твой друг, и еще те, что шли с нами.

Так вот, я сошел с ума, и сошел уже очень давно. Наверное, еще в той жизни….Только не стоит путать слово сумасшедший со словом недееспособный. Вот скажи, ты ведь знаешь, как поступить, когда потянул ногу. Ты ведь не лезешь в петлю от огорчения и ее себе не отсекаешь? Нет! Правильно! Ты просто на нее наступаешь аккуратно, не бегаешь, и знаешь что она может, а что нет…Вот и я. Знаю что давно болен…И что. Мне от этого в петлю лезть?! Ведь так, Марк? Так, кажется, тебя зовут. Вы не были благословлены пророками, и у вас старые имена? Не расстраивайся! У меня тоже было старое. И я его помню.

Вы считаете себя цивилизованными людьми. Открою тебе страшную тайну – вы действительно цивилизованные, но вовсе не потому что у вас еще работает последний на планете трактор, а ваши дети ходят в то, что вы называете школой. Вы цивилизованные просто потому что такими себя считаете…А мы – не цивилизованные. Мы варвары. И наши потомки будут проклинать нас, за то, что мы разрушили последний оплот цивилизации прошлого. Пусть проклинают, пусть проводят раскопки, и упрекают нас в том, что мы убили последний город старого мира. Пусть! Просто они не поймут, что так было надо. Не веришь? А зря…

Что чувствует приговоренный к смерти, видя из темного окошка темницы, как плотники бойко сколачивают для него «карусель», на которой он завтра будет болтаться, весело суча ногами?

А что испытывает больной раком, которому доктор честно назвал и диагноз, и стадию, и срок ему оставшийся?

Разное! Разное испытывают и несчастный узник, и легальный наркоман. И никакому инженеру человеческих душ невозможно точно воссоздать тот дивный букет чувств и эмоций, который рождается в душах узнавших и свой срок, и инструмент, при помощи которого они, эти самые души, будут извлечены из тел и отправлены на суд Божий. Для одного – это будет виселица, а для другого – ласковый поцелуй морфия.

Зато теперь я понимал, что в этом сложнейшем букете чувств есть и нотки спокойствия и умиротворения. Ибо приговоренные знают и срок, и способ, а иной раз и исполнителя. Просто для одного это будет его тюремщик, который перед казнью наденет черную маску, и которому обязательно надо сунуть монету за мыльный воротник и длинную веревку. А для другого – вон та пожилая медсестра с грустными глазами, которая не рассчитает дозу морфия. Конечно же, совершенно случайно.

Почему я это понимал? Потому что тоже имел счастье увидать орудие своей гибели, рассчитать срок, и знать исполнителя.

Хорек Савус оказался прав – корабль с «тюфяками», пропущенный рекою по его совету к Обители Веры оказалась чемоданом без ручки. Потому что лишь два байдака смогли прорваться туда, что бы начать осаду главной Цитадели Ордена. А потом ожили три наши баллисты, чье появление для технарей стало неприятным сюрпризом, и третье судно было потоплено. Команда четвертого не стала рисковать и начала поворачивать назад. Не успела.

Когда-то я слышал интересное выражение «Любители обсуждают тактику, генералы – стратегию, а специалисты – логистику». Это правда. Плечо подвоза – важная вещь. Технари имели абсолютное преимущество и в численности вооруженных огнестрелом бойцов и в огневой мощи того, что сейчас можно было назвать артиллерией. Нет, конечно же, нас было раз в десять больше, если бы мы все собрались… Если бы! И вот что бы это «бы» не было реализовано, что бы негде было собраться, и некому было собрать, они и решили первой же операцией Большой войны обезглавить Орден и лишить его тех немногих козырей, что у него есть. Очень неплохой и грамотный план.

Но без регулярного снабжения бойцы, даже самые подготовленные воюют плохо. А их боевой дух куда как слабее, когда выясняется, что раненного в живот будут везти домой не на судне и по воде, на телеге и по буеракам. Оптимизма тяжелораненым это точно не прибавляло.

Но это для технарей было еще полбеды. Потому что плохо воюющий боец – это все-таки сила. Пусть ослабленная, но сила. А вот тюфяки без пороха и ядер – это просто куски металла. А этот самый огненный припас был где угодно, но только не там где его ждали. Большая часть его находилась на одной из двух потопленных нами посудин. Меньшая же была или в Технограде, или в лагере Румянцева. Откуда тоненькой струйкой, капля за каплей, телега за телегой проталкивалась в обход Цитадели, делая крюк в два десятка километров по бездорожью. И все для того что бы вновь быть погруженной на посудину, только уже выше по течению, и таки доставленной к основным силам Технограда, осаждающим Обитель. Три слова «слишком» – слишком мало, слишком медленно, слишком дорого. Ценный груз надо было охранять, телеги чинить, лошадей кормить.

Старое правило войн средневековья снова начало работать в полную силу: неважно, сколько у тебя войск – важно, сколько бойцов ты сможешь прокормить и обеспечить припасами в отрыве от базы. Мелкие и незначительные трудности превращались в неподъемный груз проблем, в неразрешимый Гордиев узел. Они не могли начать по-настоящему осаждать Обитель веры, потому что у тюфяков не было припаса, а все их снабжение висело на тонкой кишке объездной дороги, по которой курсировали пара десятков телег, и которая периодически рвалась. В том числе и нашими усилиями.

И не могли взять Седьмую Цитадель, по той же причине, только отзеркаленной в другую сторону – у Румянцева, который остался нас осаждать, был припас, но не было пушек.

Гордиев узел нельзя развязать, но можно разрубить – быстро и решительно. Не знаю, чья это была идея, но этого – рано или поздно следовало ожидать. И сейчас, выше по течению, с подошедшего байдака выгружали тюфяки.

– Одна, две, три – Савус спокойно считал пушки. Так, словно это были мешки с урожаем топинамбура, а не орудия нашей гибели, которые командование технарей решило перебросить от Главной цели их операции опять к нам. Для чего? Для того что бы решить наконец проблему со снабжением самым что ни на есть кардинальным способом – уничтожив пробку, которая закупорила их транспортную артерию – 7-ю Цитадель.

В этот раз они нас боялись – оружия сгружались еда ли не в километре выше по течению, и волоком тянулись к позициям бригады, прикрываясь при этом гребнем холмов.

– …четыре, пять…восемь… двенадцать. Они перебросили к нам почти все пушки. Значит Обитель веры или взята, что маловероятно, или, что, скорее всего, нажим на нее сильно ослаблен. Значит, у Ордена появилось больше времени, а у технарей его стало меньше. – Савус не говорил, он считал, ища уравнение, способное дать ему в итоге победу, или хотя бы не-поражение.

Чуть прихрамывающий горбатый низкий – почти карлик. Наш хорек Савус. Он обладал всеми мыслимыми физическим недостатками – хромота, низкий рост, горб, сволочной характер, лицо, оправдывающее его кличку – хорек. И при, этом был еще и безумно храбр и имел ум военного, лишь по недоразумению оказавшийся запертым не в то время и не в том теле.

Еще в прошлой жизни я слышал байку о том, что человек, попавший на небеса, попросил ангелов показать ему лучшего в мире полководца. И ему показали – сапожника Джонса. По воинским талантам скромный сапожник Джонс потеснил Наполеона и Александра Македонского на 2-е и 3-и места. Но почему сапожник, – спросил человек. Ведь он даже в армии не служил. На что получил ответ, что да – не служил, и не воевал. Просто так получилось, что или страна его не воевала, а когда воевала, то самого Джонса в армию не брали, по причине отсутствия передних зубов. А так – да. По своим талантам Джонс лучше и Бонапарта и Македонского. Просто талантам не дали раскрыться.

Маленький, хромой и горбатый Савус, с лицом чуть более чем полностью оправдывающим кличку хорек, был тем случаем, когда сапожник Джонс железной хваткой взял обстоятельства за глотку и вырвал у них шанс проявить себя. Он был тем, кто заставил бы условного вербовщика принять его в армию, несмотря на то, что не подходил для воинской службы по всем мыслимым и не мыслимым параметрам.

Двадцать лет назад в поле сошлись пулеметный расчет банды осаждавшей Цитадель и маленький послушник по кличке Савус-хорек, даже еще не прошедший полного посвящения. Нет, он не был камикадзе. Просто у противника не выдержали нервы, и пулемет затявкал раньше времени, срезав двух монахов, из трех оказавшихся на линии огня. Третьим был хорек Савус. И ведь никто его не учил как надо! Но он словно по наитию, по всем правилам воинской тактики начал качать маятник, падал, прыгал, бегал рывками из стороны в сторону, уклоняясь от пуль. Только бежал он не от коротких пулеметных очередей, а, наоборот – с дубинкой в левой руке и подобранным с земли булыжником в правой он, с маниакальным упрямством безумца, пытался подавить пулеметный расчет. И подавил. А сейчас, годы спустя, Его преподобие Савусаил словно в две скрипки играл с Александром Румянцевым музыкальную пьесу под названием «Осада 7-й Цитадели». Пассаж Румянцева – переброска тюфяков обратно к цитадели не был красивым ходом. Он был предсказуем, логичен, и поэтому скушен. Более того – он был запоздал. Такую переброску его преподобие Савусаил прогнозировало еще неделю назад. Но, несмотря на всю его банальность, отбить ход Румянцева было некому и нечем.

– Что скажешь, твое преподобие? – Вырываю Савуса от его скорбных подсчетов.

– Цитадель обречена. Сегодня они выгрузят пушки и начнут пристрелку, а завтра утром будет большой артобстрел, а затем сразу штурм.

– Почему не сегодня?

– Сейчас утро. К обеду выгрузят, подтянут припасы – ядра, порох, пыжи. Сами тюфяки надо установить на лафеты и прикрыть двойными щитами, иначе мы перестреляем расчеты… Ну, они могут думать, что перестреляем. Часам к 6 вечера, я думаю, все будет готов, но тогда уже начнет темнеть. К тому же они очень сильно устанут. К ночи они, возможно, успеют дать несколько залпов и частично разрушить стены – это, несомненно. Но если не атаковать сразу, то ночью мы кое-как сможем заделать дыры. Не Бог весть как, но достаточно что бы снова понадобилось стрелять. А порох – дорог.

– А почему они не атакуют ночью, – знаю ответ, на свой вопрос, но хочу услышать и моего зама.

– У них более опытные бойцы, но они не знают Цитадели досконально, а наши….По меньшей мере, половина истоптала ее с завязанными глазами. Так что шансы будут равны, а значит и потери тоже соизмеримы. А этого они хотят избежать.

Поэтому штурм будет утром – сразу или даже во время обстрела. – Голос маленького горбуна спокоен.

– Логично. Да! Завтра будет штурм, думаю, они рассчитывают, что мы их встретим и дадим последний бой на развалинах Цитадели.

– Это будет так?

– Нет, твое преподобие. Особой пользы в том, что бы пару сотен людей Ордена сложили головы, еще на один день закупорив реку – я не вижу

– У тебя есть что предложить, Домиций.

– Да. Думаю и у тебя тоже есть план в загашнике. Мое предложение такое – Вы уйдете сегодня ночью. Легко раненные, те, кто могут идти, и те, кого имеет смысл нести. Уходите налегке – оружие и еда с водой на 2–3 суток. Перед уходом пусть наедятся и напьются, как следует. До отвала. Так, что бы идти часов десять-двенадцать без длинного привала.

– А тяжелые?

– Они давали обеты Ордену.

– Я понял вас.

– Пойдете по дну оврага – прочь от реки. До Обители Веры вам все равно не дойти – пеший конного не обгонит. Поэтому, когда удалитесь достаточно далеко от Данапра – разделитесь. Ходячие и бабы пусть отступают к Сухому Логу, 5-я Цитадель слишком бесполезна и ничего не прикрывает. Так что вряд ли на нее будут тратить силы… Если среди них будут те, кто сможет идти быстрее остальных – пусть идут. Подранков и больных должны настичь через 2–3 суток. Это если будет погоня. Как только это случиться, пусть становятся лагерем и начинают переговоры. Тянут до последнего, а потом сдаются в плен. Может быть их пощадят.

– Что?!

– Пусть…Это уже не важно. Главное что бы они на пару суток увели за собой погоню.

– А остальные?

– Правильно. У Тебя будет 3–4 суток форы. Этого достаточно, что бы совершить форсированный марш к Технограду. У меня есть перец и табак, немного правда, но вам должно хватить – будете сыпать по дорогое – собаки не сразу смогут взять ваш след, а может быть, вообще не возьмут.

– У нас все равно не хватит сил для штурма. Я думал над таким вариантом. Он красив, но все равно слишком мало сил что бы побеспокоить технарей. За вычетом баб, подранков и сопляков у меня будет от силы 30–40 братьев и три винтовки. С такими силами, да еще и без припасов – нас быстро сомнут. А много еды мы унести не сможем, если пойдем в резкий отрыв.

– 30 братьев, и 3 винтовки с сотней патронов, и 3 опытных стрелка. Это не мало. Ты исходишь их худшего предположения. Те, кто будут потом гнаться за вами, и те, кто сейчас потянет тюфяки назад к Обители веры, тоже будут исходить из худшего предположения. В критической ситуации человек действует не рационально, а естественно, нормально. Если змея заползает в комнату к ребенку, ты, ведь не будешь размышлять – уж это с желтыми ушками или черная гадюка. Ты рванешь спасать свое дитя. Сейчас в Технограде от силы четыре сотни взрослых мужчин. Остальные – женщины, дети старики. И отряд монахов неизвестной численности, выскочивший как чертик из табакерки и пробующий на зуб внешний периметр Технограда – это еще не кошмар, но уже опасность, и не малая. Твоя задача – просто обозначить свое присутствие, дать возможность коменданту отправить голубиную весть, пошалить в окрестностях, и не дать себя разбить. А потом просто кружить вокруг него. Короче – будь отравленной занозой под их лопаткой – тебя должны чувствовать, но не должны вытащить. Пусть ваши сутаны мелькают, и пусть Шая Голощекин шлет панические цидульки о помощи. Те, кто идут к Обители веры не знают точно, сколько вас будет. Одним словом – делай все, что бы только не быть разбитым и что бы те, кто сидят за высокой оградой видели, что они в большой степи не одни. Твоя задача не быть, а именно что казаться…

Гляжу на его преподобие. Он умный человек, и чувствую, что сказанное мною не раз, и не два прокручивалось им в уме. Такое уравнение не-поражения было для него вкусным, притягательным…и не верным. Для того, что бы оно было правильным, ему не хватало какой-то малости, былинки, которая сломает хребет верблюду и перевернет чашу весов в его пользу. У меня эта былинка была, даже две.

– Да, еще. В дне пешего пути от Технограда есть место, где похоронен брат Янус. Там красивый такой холм, и крест на нем. Хм… Хотя креста может уже и не быть, но я дам тебе карту. Так вот – тела там нет.

– В смысле? А где оно?

– Собаке – и смерть собачья, и похороны тоже – собачьи. А собак не хоронят. Так вот, тела там нет. А лежит там полсотни кувшинов риса и растительного масла – почти все продукты, которые технари продали тогда нашему первому мирному посольству. Закладка свежая – ей и полугода нет, и плотно запечатанная. Закрыто все плотно и хорошо – не должно испортиться.

Вижу, как лицо моего команданте понемногу светлеет. Полтонны килограмм риса означают, что его люди могут совершить марш-бросок к Технограду налегке. А даже минус 10 килограмма груза при пешем переходе в сотню километров– это очень и очень много. А еще он понимает, что там они не будут голодать. По крайне мере первые недели.

– Когда это вы успели?

– Во время посольства. По распоряжению Маркуса. Эта заначка конечно не мифический склад ГосРезерва, но поддержать силы твоим ребятам она сможет.

– Вы не сказали нашим…

– Твоим. Я останусь тут. Кому то надо будет дать вам несколько часов форы, да и не с моей ногой поспеть даже за легкоранеными. А Комендант Цитадели, драпающий вместе с бабами и подранками – это вообще черти-что и с боку бантик…

И еще, Савус, это тоже очень важно. От отца Игнация-младщего, который был с мирным посольством, им многое удалось утаить многое, и это нормально. Но кое-что из их секретов им таки было выявлено. Смотри, – рисую ему прутиком круг, – это Техноград в буквальном смысле. Стоит по обе стороны Данапра. В основном кузни, школы, дома, консервационные склады, в основном уже пустые..

Следующий круг, – мой прутик снова чертит в пыли, – это пахотные земли. Они внутри периметра, как они называют стену. Не удивляйся. Еще 20 лет назад они пахали на 10 тракторах. Сейчас у них, правда, только 3 или 4, но это не важно. Ты их видел. И как понимаешь, штуки дорогие, а потому должны хорошо охраняться. Потому и пахотные земли внутри, а не снаружи стены.

– Как я понимаю, мой интерес представляют 3-й круг?

– Правильно, мой Бонапарт.

– Кто?

– Не важно. Итак. Кто много жрет травы и требует много земли под выпас?

– Лошади.

– Правильно! Техноградское стадо– это около тысячи лошадок – три-четыре табуна. В основном мясные породы, но есть, тяжеловозы и рысаки. Труд, так сказать их многолетней селекции. Около половины они забрали в свою…ммм…назовем это армией. А оставшиеся – пасутся там, где и паслись.

– И?

– Они выпасаются далеко он Данапра, в степи. За внешним периметром. А в день лошадке нужно выпить три-четыре ведра воды. И если ты будешь таскать водичку ей от реки, скотинка от жажды успеет заболеть. А потому в степи есть колодцы, а рядом с колодцами – длинные поилки. Мы их видели, и видели, как происходит процесс поения. Так вот, последние годы брат Иосаф, вечная ему память, занимался сбором клещевины, из семян которой делал касторовое масло…и рицин. Веселая такая штука – смертельная, а симптомы отравления наступают с оттяжкой. Всего то и надо – найти колодцы, и бросить туда бутылки с отравой за полчасика до водопоя. Двадцать литров – двадцать бутылок – двенадцать колодцев. Хватит с головой.

– А если не хватит?

– Если не хватит или не сработает – подбросите в кормушки семена клещевины. Не так красиво, но уж это точно выстрелит. Семена я вам тоже дам.

– Такое стоило сделать в самом начале.

– В самом начале там было куча народу, а сейчас большая часть мужчин будет или нас завтра чморить, или Обитель осаждает.

И уж поверь, после такой диверсии голубиная почта будет просто порхать между их шишками только так. Массовый падеж скота должен доставить им изрядные трудности.

– Я понял. – Его преподобие Савусаил смотрит на меня, молчит и, кажется, что-то хочет сказать, а слов не находит. Потом, видимо решив задавить свое любопытство, спрашивает совсем о другом. – Будут еще приказания?

– Уходя, открой заслонки в зернохранилище и пусти туда крыс – зерна там мало, но вывести их, потом будет трудно. А два наших колодца забей дохлятиной. И еще, позови Савву, он моей комплекции и неплохо ездит на лошади. Подбери еще нескольких послушников или полубратьев.

– И?

– Отбери для них… Или нет – пусть они сами для себя отберут лучших лошадей. Каждому по две лошади – ездовой и заводной. Остальных лошадок перед уходом – под нож. Их, кстати, можно и в колодцы. Сколько их у нас

– Всего около пятидесяти, но хороших с пару десятков.

– Ну, вот лучшие пусть и живут. И еще, ты знаешь, где лежит старый кевлар?

– Это грех.

– Да, я знаю – старая вещь, проклятая. Пусть проклятье будет на мне, а Савве и ребятам подарим шанс уйти. Они не только себя будет спасать, но и нас. У меня есть три хламиды. Одна на мне – две свободных…Пусть примерят – кому подойдет, тем кевлар – в первую очередь, и самые резвые лошади.

– Тогда пойду готовить людей. У них будет трудная ночь.

– Не гоняй их сильно, преподобный. Пусть лучше поспят и отдохнут.

– Это я и имел ввиду. – Наш военный гений делает паузу, и вдруг, наконец, решившись, задает совершенно неожиданный вопрос. – Отец Домиций, если мне тебя надо будет найти, ты будешь на крыше южной башни?

– Да, преподобный.

– В такой-то солнцепек. Что ты там делаешь, прости за нескромность.

– То, что и положено настоятелю 7-й Цитадели – молюсь о прощении себя и о спасении Вас, пощусь, укрощаю плоть.

– Каким образом…ты ее укрощаешь?

Впрочем, вид мозолистых рук, протянутых к нему – его успокаивает.

– Камни, преподобный. Обычные камни. Кто-то молится, перебирая четки, а я молюсь, перебрасывая из руки в руку куски гранита.

– Спасибо, отец Домиций.

– Савус, сколько лет мы знаем друг-друга?

– Больше двадцати.

– Вот-вот, не только ты меня знаешь, но и тебя. Ты ведь что-то еще хочешь спросить. Говори. Завтра и ты уже не сможешь мне задать вопрос, и я не смогу ответить.

– Простите, отец. Да, хотел.

– Так спрашивай, старый друг. Спроси сейчас, а то загнусь, и будет у тебя чесаться мысль – почему это я его не спросил.

– Несколько месяцев назад на вас была наложена епитимья, за…за то, что вы сделали в подвале.

– Да. Ходить с капюшоном, опущенным на лицо днем и ночью в знак смирения, и снимать его только оставаясь наедине с самим собой.

– Срок вашего наказания уже истек, а капюшон вы все так и не сняли. Его святейшество Маркус вас же давно простил. Или нет?

– Мой дорогой Савус, может быть его святейшество и отпустил мне грех за ту вспышку гнева, но я-то еще сам себя не простил?! Так что молитва с камнем в руках, бдение на солнцепеке и капюшон это мой выбор, мой путь к спасению. Да, это мой путь к спасению.

Хорек Савус долго смотрит на меня, потом уходит. Что-то ведь хотел еще сказать, но промолчал. Хотя возможно о чем то и догадался, не зря же издали послышалось его истерический смешок.

Вот и все. Сделано все что можно. Теперь остается только разыграть последнюю партию. Или не последнюю? Посмотрим….Впереди еще много работы, и начать придется с посещения тяжелораненых и умирающих.

Из глубин памяти в тот день вдруг всплывает историческое полотно – «Наполеон Бонапарт посещает лазарет больных чумой при Яффе». Слюнтяи, романтики и белоручки! Этому коротышке было легко – прийти, засвидетельствовать почтение больным чумой перед принудительной эвтаназией и свалить, перепоручив грязную работу докторам. Ну и не забыть, что бы потом его личное мужество, типа – пришел, горестно вздохнул и убыл восвояси, – было живописно отражено в масле на холсте. Не то что бедному отцу Домицию – самому держать голову раненого в брюхо брата своего, и творя глухую исповедальную молитву, вливать ему в глотку раствор белладонны.

И это только начало. Потом надо распорядиться, что бы заранее приготовили масло, факелы, для сегодняшней ночи и дрова для погребения усопших братьев. Еще раз проверить подземный ход, и вместе братом Римусом воткнуть в стены с десяток подготовленных факелов, а у выхода оставить пару ведер с водой для их гашения. Затем благословить десяток Саввы, готовящийся к прорыву, принять их исповедь, выдать им две моих хламиды и семь броней из кевлара и отправить их спать набираться сил.

Тем бабам, у которых есть дети – всучить мякиши хлеба, в которые капнуто с десяток капель настойки мака, – детский плач в ночи последнее, что нам нужно. Еще раз пересечься с Савусом и тремя его сержантами, и обсудить порядок эвакуации, порядок шумо и светомаскировки, и много еще каких мелочей. На вроде мотка длинной веревки, за которую будут держаться уходящие по длинному и узкому полутора километровому подземному ходу. Или обязательное беления спины мелом всем уходящим – в темноте, когда погашен факел, небо затянуто тучами и ничего не видно, белая спина впереди идущего поможет не отстать и не заблудиться. И много чего еще, что нужно сделать, и чего нельзя забыть.

И когда все сделано, последние распоряжения отданы, и остается только ждать и отсчитывать часы, оставшиеся до заката, ко мне на крышу башни приходит она – та, с кого началась вся эта истории, возможно уже последняя история в моей жизни. Мой ангелочек – моя Ангела.

Чего можно ждать от отца Домиция, задерганного, усталого, желающего отдохнуть перед тяжелой ночью, возможно последней в его жизни. Шестьдесят три года интересный возраст – в нем мужчина еще кое-что может. Ну а если в процессе что-то идет не так или процесс не пошел от слова совсем, даже конченая скотина не сможет упрекнуть его в мужском бессилии. Возраст как ни как.

Ау нее получается! Пусть и не сразу, но мой ангелочек проявляет неожиданный такт и внимание, не свойственныйее юному возрасту. Не форсируя события, а мягко и нежно добиваясь того, чтобы мужчина с которым она делит постель, вдруг понял, что его зима еще не наступила, и еще есть время для его осени.

Зря, зря она, конечно, это сделала. Ведь играть свою последнюю роль со знанием, что жизнь твоя возможно уже окончена, и впереди дряхлость и старость куда как легче. Иное дело если тебе дали понять, что ты еще не так стар, и еще кое что можешь – например, вырвать сладостный стон у красивой сисястой девахи и что еще многое чего интересного может быть впереди. Но этого, скорее всего не будет, потому, как завтра возможно уже не будет тебя самого. Но, то будет завтра. А пока еще есть время, что бы вздремнуть пару часиков перед трудной ночью. И, положив свою голову на ее прекрасный чуть полноватый живот, чувствовать сквозь сон, как она гладит тебя по голове и по гладко выбритой щеке, ничему не удивляясь, принимая тебя таким, какой ты есть.

Нет, это не была любовь. И даже не страсть. Просто есть такие вещи, которые знают только люди, сталкивавшиеся со смертью. Например, что перед страхом возможной гибели у многих баб резко обостряется блудливость, и им хочется в оставшиеся сутки или часы взять у жизни побольше. Это нормально. У мужчин такое состояние бывает тоже – или перед смертью, или после рукопашной.

Да, от моей девочки пахло, чуть заметно, но пахло. Пахло не только Ангелой, но и другими запахами – запахами других мужчин. Девочка боялась, и свой страх умереть она глушила блудом. А еще она хотела взять от жизни то, что еще не успела. Это она и брала сейчас. Не знаю, сколько у нее побывало в этот день до меня, но судя по времени оставшемуся до выхода колонны – я у нее был сегодня последний. Да и она у меня, наверное, тоже была последней – последней в жизни. На самом деле не худший вариант.