Текст книги "Исповедь палача (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

ЭПИЛОГ

наешь, Янош, какая самая жестокая борьба? Думаешь между волком и зайцем? Ошибаешься. Чистая незамутненная ненависть может быть только между себе подобными. Между равными. Заяц соревнуется с зайцем за еду и самку, коршун с коршуном, а мы с вами. Почему? Потому что за десятилетия мы стали похожи друг на друга. Да, у ваших есть ружья, – еще есть. Но ты, Янош, был вооружен арбалетом и копьем. Очень хорошим, кстати, арбалетом. А чем был вооружен твой противник – тот, которого ты убил на стене во время первого штурма? Правильно – дубинкой и дротиком. Ты понял!? Правильно! Хоть ты и не можешь мне ответить, но ты ведь все понял!?И Инна поняла, и твой напарник Марк – вон как кивает. Мы стали приходить к общему знаменателю – и вы, цивилизованные люди, и мы, мрачные мракобесы, угнетающие своих рабов.

Ты думаешь, я чудовище? Зря… Вот Марк уже так не думает. И Лешек, и другие, и даже, ты не поверишь, даже дядя Яша…Я им все объяснил. А ты все еще так не считаешь? Зря…Но у нас теперь много времени. Я постараюсь объяснить тебе твою неправоту…Времени у нас много.

Человек в серой рясе монаха очень медленно, прихрамывая, шел по степи. Он с кем то говорил, кому-то что то доказывал, спорил, оправдывался. С кем он вел беседу? С демонами в своей душе или с призраками прошлого – далекого и не очень? Неизвестно. Впрочем, его самого часто называли, одни – демоном и пугали им своих детей. Другие проводили знак равенства между ним и седым прошлым. А ему было все равно. Он не обижался. Он просто хотел выговориться, а еще найти немного тепла – тепла для своей души. Черная боль одиночества жаждала исповеди и, нет, даже не прощения, не сочувствия, и даже непонимания. А просто что бы его выслушали. Пусть даже мертвые, что уже многие годы следовали за ним. И если тут некому открыть свою душу кроме теней ушедших, что ж – сойдут и эти.

Где то совсем недалеко, в половине дневного перехода, молодой мужчина в пятнистой одежде остервенело пинал мертвое тело пожилого бородатого монаха, рыча и рыдая в бессильной ярости, кусая губы, чувствуя, что сходит с ума. Понимая, что проиграл, что его обманули, провели как мальчишку, и старая тварь как пойманный угорь выскользнула прямо из его рук.

А в сотне километров южнее маленький горбун трусил впереди небольшой колонны, которая ядовитой гадюкой, скользящей по овражкам и распадкам приближалась к пастбищам Технограда.

А в том, что называли Обителью Веры в подвале одной из старых построек, помнящей еще первых основателей, открывали старый подвал. И его Святейшество Маркус-Добрый лично выдавал послушникам проклятые вещи – последний и главный козырь Ордена. Немногим, лишь тем, кто когда либо пытался получить или получал должность полубрата. Но всем, кто остался в живых. Впрочем, винтовок все равно было чуть меньше. Но и этого должно было хватить для того, что бы поставить жирную точку в этой войне, всеми силами ударив по оставшемуся без большей части артиллерии и ополовиненному в численности противнику.

Всего этого путник еще не знал. Десять-двенадцать дней одиночества – ровно столько ему понадобиться, что бы дойти или до 5-й Цитадели и присоседиться к беженцам. Или нагнать преподобного Савусаила, и стать почетной обузой в его отряде штурмовиков-отравителей. Или идти к Обители Веры и попытаться проскользнуть к братьям сквозь заставы технарей. Он сам еще не решил, и просто медленно хромал в никуда, наслаждаясь тишиной и одиночеством, впервые выговариваясь за многие годы.

Его черная холодная душа давно бы замерзла, если бы он не смог, если бы не сумел зажечь в ней три огонька, которые ее грели, не давая окончательно рухнуть во мрак безумия. Люди, ради которых хотелось и стоило жить, были для него теми якорями, которые еще связывали его с этим миром.

И худенький паренек, почти еще мальчишка со страшным шрамом на лице, тщательно и скрупулезно скрипящей пером в одном из залов Обители веры.

И пухлый розовощекий монашек, уверенно ведущий свою колонну к спасению и от погони.

И молодую девушку идущую радом с ним, еще скорее инстинктивно поглаживающую низ своего живота.

А еще ту, для которой уже много-много лет потолком были не беленные известью доски их тесной спаленки, а высокое небо и звезды на небольшом погосте возле Обители Веры.

Конец.