Текст книги "Исповедь палача (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

И тому было несколько причин – про-файл гамбургского медиума был отмечен такими важными пунктами как: психически здоров, контактен, лоялен, степень предвидения – аномально высокая.

Тот, кто сейчас работал над этой про-файлом гера Шпульке, был одним из носителей знания. И знание было простыми и страшным – этот мир, эта цивилизация умрет. И даже известна дата гибели мира. А еще аналитик начинал догадываться, что могла чувствовать вещая Кассандра, которая предсказывала гибель Трои, и которой никто не верил.

Это мир был цветком – цветком красивым, благоухающим, но цветком уже срезанным. Те, кому было положено знать – это знали. И как пилоты гибнущего пассажирского лайнера они хотели спасти не только и не столько пассажиров в салоне самолета, на которых им по большей части было плевать, сколько себя, свои семьи, и свой образ жизни.

«Анна Волик, Украина, Житомирская область, село, улица, дом, телефон контактного лица – дочери, и приписка – возможно еще жива. Контакта (через дочь Нелю, телефон Нели). Отзывы о сотрудничестве – положительные» – это немного другая база, предоставленная коллегами из Центрально-Украинской унитарной республики, так, кажется, они сейчас называются. Но принцип ее формирования примерно тот же, хотя она и не так подробно структурирована. И несколько секунд спустя 98-летняя Анна Волик из Житомира станет соседкой Иоганна-Вильгельма Шпульке из Гамбурга.

И все так и будет, но не сейчас, а чуть позже, несколько лет спустя. А пока что и Гер Шпульке, и еще бодрая старушенция Анна Львовна Волик не знают, что заинтересуют аналитика из объединенной группы нескольких спецслужб, да и сам аналитик, занесший их в особый список, не знает, что через пять лет он будет работать в таком странном объединении. Все это в недалеком будущем… А пока что небольшой пассажирский самолет просто летит, связывая в одну ломанную линию страны, культуры и континенты. На его борту, не считая пилотов и стюардессы, всего восемь человек.

Правильнее сказать их было семь и один, поскольку это самый один, некий Ян Гутман, был придан им, что называется, в довесок буквально за пару суток до вылета. Но Линю Бяо, который и возглавлял торжественную делегацию, приемную комиссию или инспекционный комитет – называть это можно было по разному, был даже немного рад такому стечению обстоятельств. Куратор проекта «Темпос» был очень образованным, технически подкованным и трезво мыслящим человеком. И при этом, как ни странно, был порою очень суеверен. Цифра семь для китайца – обычно ассоциируется с чувством единства и гармонии, но является все же нечетным, а потому и рассматривается и как счастливое, и как несчастливое число. Тут кому как повезет. Иное дело – восьмерка! Наиболее везучее и удачливое из всех чисел, звучащее как «богатство» и «процветание», а сама форма восьмерки напоминает знак бесконечности – бесконечности денег, удачи и везения. А потому и включение в их своеобразную приемную комиссию восьмого члена счел добрым знаком. И хотя восьмой не относился ни к научному департаменту корпорации, ни к департаменту внутренней безопасности, но нужные люди намекнули, что представитель «юристов» и одновременно член группы «Фокус» – им совсем не помешает.

У Линя Бяо за его долгую жизнь было много кличек, и там, куда он сейчас летел, его за глаза его называли Ломоносовым. Хотя если внешне с великим помором маленький, заплывший жирком и стремительно лысеющий китаец, имел мало общего, то вот в стиле работы – параллели просматривались. Так же как и Ломоносов – Линь Бяо не был ученым в чистом виде. Были в его команде спецы знавшие и умевшие куда как больше. Талант Линя был в другом – он был организатором и администратором талантов – научных талантов. Найти, уговорить, мотивировать гения, увидеть в выпускнике ВУЗа ценного научного сотрудника, спаять коллектив высоколобых умников с завышенной самооценкой, прекратить внутригрупповую грызню и заточить их на новый прорыв – лучше всего это получалось только у заместителя научного департамента корпорации и куратора проекта «Темпос» Линя Бяо.

О том, как его зовут за глаза Линь Бяо – отлично знал. И это ему даже немного льстило. Ни чем не хуже «выскочки», «толстого» или «зануды» – его прозвищ в школе, армии или на кафедре универа. И сейчас этот Ломоносов ждал. До того как самолет окончит чертить над странами и континентами длинную ломаную линию, и запросит посадки, оставалось около 15 или 16 часов. Почти все члены его команды занимались обычными в таких делах вещами – или уже спали, приняв снотворное, или собирались заснуть. Впереди были несколько утомительных суток, и люди знали, что силы стоит расходовать экономно.

Из общей картины выбивались лишь двое членов команды – он сам да еще этот новенький. Один в очередной раз, пользуясь временно предоставленными допусками, в очередной раз пытался разобраться в ворохе файлов, документов и презентаций, морща лоб, и проговаривая слова, словно пробуя их на вкус. А второй ждал – ждал, когда первый поймет, что ответ не несколько важных вопросов можно получить лишь в устной форме. Потому как ТАКОГО в документах обычно прочитать нельзя.

Тот, кого Линь про себя окрестил новеньким – самый молодой из членов приемной комиссии отличается редкой проницательностью. Так Линю говорили примерно за неделю до полета. А к концу 2-го часа полета глава комиссии снова убедился, что его информаторы не врали. Гутман не стал биться головой о стену. Он просто подошел к пожилому человеку, затем, спросив разрешения присесть, произнес, слано бы в никуда, глядя в иллюминатор: – Нас тут восемь человек, впереди еще 15 часов полета, и господа Юн, Шэн, Кэ, Лин – из отдела исследований, и Жао с Минем из безопасности решили отдохнуть.

Ответом ему был молчаливый кивок. Старик словно приглашал собеседника продолжать говорить. И Гутман продолжил: почему не сплю я – понятно. Допуск с категорией „Нюйва”, такой же, как и у господ, – кивок в сторону спящих, – я получил лишь за сутки до вылета. И почему я пока не принял снотворное – понятно.

Снова кивок и легкая улыбка, не добрая, но явно подталкивающая «новенького», как про себя Линь стал называть Гутмана, продолжить свои логические выкладки. И Гутман снова продолжил: – А еще я обратил внимание на две вещи. Первая – даже имея допуск „Нйюва” я не смог найти ответы не несколько вопросов по объекту 127 и проекту «Темпос», для меня очень важных. И, – он сделал паузу и посмотрел в глаза господину Линю, – я заметил, что последний час вы не раз и не два смотрели в мою сторону и чему-то усмехались. Словно я ищу черную кошку в темной комнате…

– Особенно если там ее нет. Так, когда-то сказал Конфуций – Старик улыбнулся и продолжил. – Черная кошка есть, но не там. Там, – он взором указал на ноут Гутмана, – искать больше не надо.

Толстячку было трудно встать с глубокого пассажирского кресла, и на это понадобилось несколько секунд.

Еще с полминуты ему понадобилось, что бы подволакивая левую ногу и кивнув Гутману, что бы тот следовал за ним, пройти в хвостовую часть самолета. Там располагалась небольшая каюта – самолет принадлежал корпорации, и иметь небольшую звукоизолированную каюту на борту судна было не роскошью, а необходимостью. Переговоры часто начинались и заканчивались не за круглым столом, а уже или еще в воздухе.

– И так, как я понимаю, у Вас есть вопросы, ответы на которые вы не находите?

– Да, у меня есть три вопроса. Ответа на них нет. У меня есть догадки, но…

– Но вы хотите знать, а не догадываться.

– Да.

– Что вы хотите знать?

– Объект 127 и проект «Темпос», что в принципе одно и тоже, – почему такое странное расположение – Восточная Европа, Украина – варварская страна 3-го мира с непредсказуемым режимом?

– Это все?

– Почему такой странный национальный состав обслуживающего и научного персонала проекта – в основном поляки, украинцы два голландца и немец?

– Продолжайте…

– Спасибо. И последний вопрос – почему мы. Почему корпорация так резко ударилась в науку, а вернее в это направление, откуда взялись такие научные заделы и наработки, откуда такой порыв и прорыв, и…

Ян хотел сказать что-то еще, но движением ладони Линь попросил его замолчать.

– Что вам известно про Штепке или, как его еще называют «маэстро»?

– Советский ученый теоретические доказавший возможности прокола «Темпоса», то есть переброски материальных объектов во времени.

– Отлично. А какие из сотрудников объекта № 127 – наши?

– В основном служба безопасности, IT и связь с коммуникациями.

– А что вам известно про так называемое третье уравнение Штепке?

– Только в общих чертах. Теоретическая физика не мой конек.

– Тогда я вам объясню. – Линь откинулся в кресле и лицо его приняло какой то мечтательно-отрешенный вид. – Мы играемся с очень тонкими материями. В сущности контур, при помощи которого мы пытаемся проколоть, то, что маэстро называл „Темпосом” и работает на принципе его третьего уравнения…Длиииииная такая я вам скажу формула.

– И?

– И там есть такой себе коэффициент ненадежности. Небольшой – чуть более 0,01 %.

– Надежности?

– Нет. Именно что ненадежности. Представьте, что вы аккуратно пытаетесь проколоть шар с гелем.

– Он лопнет.

– Если правильно прокалывать, предварительно обмотав скотчем – не лопнет и не бахнет. Или бахнет, но с вероятностью 0,01 %.

– А если все таки…? – Договаривать Гутман не стал.

– По нашим прикидкам глубина воронки будет около 50 метров. Да и взрывом это нельзя будет назвать нельзя. А как – я и сам толком не знаю. Поживем – и, дай Бог, не увидим.

– Но 0,01 % – очень небольшая величина.

– Гутман, вы знаете, что такое русская рулетка.

– Да, револьвер, 5 пустых камор и 1 заряженная. Ну, это в классическом варианте.

– Хорошо. Если вы хотите сыграть в нее более одного раза, что вы будете делать после первого щелчка?

– Ну, можно крутануть барабан, а можно…

– Правильно. А можно и не крутить. Коэффициент ненадежности – это русская рулетка, при которой барабан не крутиться. 0,001 % – это только при первом запуске контура. При втором – это уде будет 0,002 %, а при третьем – 0,003 %, и так до тех пор, пока не будет, того, что Штепке называл сбросом контура или большим взрывом, а потом система «Темпоса» снова вернется в равновесное состояние.

– Я начинаю понимать.

– Да, мы выбрали страну, которую не жалко. И наняли хороших специалистов, которые выполняют свою работу, надеясь, что им повезет, и их контракт окончится быстрее, чем система контура пойдет в разнос. – Линь сделал паузу и ехидно добавил. – Думаю, что им не повезет. Эксперименты в Западной Украине будут продолжаться до тех пор, пока …

– Пока новый контур не сбросит напряжение, а мы не получим полную статистику?

– Да.

– Спасибо. Но это ответ только на первые два вопроса. Страна, которую не жалко, и дорогие наемники в белых халатах, которых мы заранее списали в потери.

– Но почему наша корпорация?

– Ровно по той же причине, по которой доктор Гротман согласился возглавить европейскую часть проекта – соотношение риска и прибыли показалось ему очень заманчивым. На самом деле – это проект, и они получают всю информацию о ходе эксперимента как напрямую, так и через агентов. Они ничем не рискуют и снимают сливки, а не рискуют они, потому что эти самые риски правильно минимизировали.

Мы тоже рискуем, и тоже постарались минимизировать угрозы. Еще три контура расположены. Один в Туве – это небольшая русская провинция, а еще два, – Линь на пару секунд замолчал и добавил, – короче они есть, это вам можно знать.

– А их назначение – работа с рисками?

– Именно. Они дублируют самые интересные эксперименты и опыты первого контура. Того, что мы изначально списали в потери. А если что пойдет не так с первым, мы будем иметь и статистику, и знания, и подготовленный персонал. И понимание того, что в следующий раз лучше не делать.

– Риски… – Гутман сказал это слово, словно смакуя его на вкус и глядя в иллюминатор. И добавил, – Мы решили сыграть в опасную игру, спихнув при этом риски другим.

– Именно, кводо Гутман. Именно! Но доктор Гротман, его зам Магда Яблуневская и еще с три десятка спецов – тоже сыграли, и тоже постарались подстраховаться. Они обоснованно считают, что еще с пару-тройку сотен запусков контур выдержит, а там и их контракт окончится.

– А местные знают?

– Ян, но кто-то, же должен принять на себя те угрозы, от которых мы попытались уйти? Понятно, что проект можно запускать и в малолюдной местности. Оптимальный вариант конечно же Гренландия, но во-первых – это повысит затраты, а вторых – рядом не будет мощного генератора электроэнергии, необходимой для работы контура. А Ровенская АЭС – это последняя из работающих на территории Центрально-Украинской Унитарной республики. Не слишком близко к объекту, что бы быть фатально разрушенной, но и не слишком далеко от него.

– Вы сказали последняя. А разве были другие?

– Было всего пять атомных станций. Пятая – Чернобыльская, что бы вы знали. А остальные были постепенно закрыты. В самом деле, это же очевидно, что цивилизационным дикарям атомную энергетику в руки давать нельзя.

– А почему эту не закрыли?

– Там наблюдатели от Европейского Союза работают, для него же она энергию и вырабатывает. Как себя амортизирует – так и ее прикроют.

– А местные – знают о рисках?

– Мер Ровно – Эдуард Тим-ощ-ук, генерал МЧС в отставке. Личность оооочень своеобразная и даже, в какой то мере творческая. Когда система начала рушится (это я о его Бантустане в целом говорю) – его, как наименее замаранного, ну или не успевшего испачкаться избрали мэром.

– А он?

– Он оказался буддистом, – сказав это, Линь Бяо усмехнулся и продолжил, – сначала он выцарапал от корпорации немалые фонды для города, не забыв, впрочем, и о себе любимом. Но при этом начал строить свою скромную трехэтажную, как он сам назвал, хатынку, очень близко от объекта и жилого комплекса ученых и персонала. Мотивировал он это так – если все будет хорошо, то он будет в шоколаде, а если плохо – он об этом и так не узнает. Не напоминает ли – мы есть – смерти нет, смерть есть – нас нет?

– Да, есть что-то.

– Я пока доступно излагаю?

– Да.

– Ответ неверный. Я уже все изложил. То, что я сказал – нет в документах, но это секрет, который известен многим. В том числе и всем вашим коллегам, летящим в самолете. То же, чего я не сказал – оно или есть в документах, или его нет, но тогда этого вам и знать совсем не положено. Так что вот вам мой совет – идите-ка отдохните. Нам предстоят волшебные стуки.

То, что старик Линь Бяо назвал волшебными сутками Гутман сумел оценить по достоинству, равно как и понять, что не он один был в восьмерке Бяо тем, кого здешние русские называют Свадебным генералом. Досконально в теме разбирались лишь двое ученых. Степень осведомленности остальных была хоть и выше чем у Гутмана, но все равно фатально не дотягивала до уровня Шэна и Лина – парочки повсюду следовавших за руководителем делегации. Впрочем, логика формирования группы была для Гутмана понятна – ритуал должен быть соблюден, но при этом и корпорация, случись что, не должна потерять все самые ценные кадры.

Это случилось к концу суток, которые Линь Бао назвал волшебными. Когда куратор вошел в лабораторию – все было готово для демонстрации достигнутого успеха. То, что демонстрация была уже пятой за день, и то, вся разница была в разных вводных условиях и разных «Ваньках» – особой роли не играло.

– Показывайте, – просто сказал он

Простой контур, куда протиснулся абсолютно голый полноватый парень, но почему-то с часами на правой руке, не стал искрить или покрываться инеем, коптить или иным образом казать свою жизнедеятельность. – Просто пухлый вдруг исчез, но лишь для того, что бы появиться спустя пару секунд.

– Прокомментируете? – Обратился Линь к Гротману.

– Ну, это же очевидно! – Гротман так и лучился энтузиазмом, – Мы вырастили Темпоральный канал длинной в 2,5 секунды, и послали нашего добровольца, из местных, кстати, в наше время из нашего же времени, но с опережением на 2,5 секунды. Его часы теперь отстают на нашего времени на пару секунд.

Далее последовала длинное и обстоятельнее объяснение про причинно-следственные связи.

Все было нормально – нормально до тех пор пока Гротман случайно не обмолвился, сказав, – в конце концов мы не сделали ничего сверх того, что могли были сделать.

В ответ на недоуменный вопрос одного из представителей безопасников, Гротман ответил, – Для того, что бы отправить человека в будущее с гарантированным возвратом, нужно как отправить его отсюда, т. е. из настоящего, так и принять его там, в будущем, которое станет для нас настоящим. То есть вопрос причинно-следственной связи остается пока открытым: мы не можем сделать в настоящем ничего такого, чему нет предпосылок в будущем. По крайне мере на данном типе оборудования и при данной схеме работы контура. Проще говоря, если я задумаю отправить нашего «ваньку» на сутки вперед, а затем, сразу же после отправки, взорву контур, выпью яд, и перебью персонал, то контур просто не сработает.

– То есть вы в данном вы скорее замораживаете объект во времени, посылая из настоящего в настоящее. А так что б без контура, что бы на 1000 лет вперед – насколько это сейчас реально? – тихим старческим голосом прошелестел Бяо.

– Господин Бяо, вы подбросили будильник – вы поймали будильник. Будильник цел. Только отстает на пару часов. А теперь представим, что вы не подбрасываете будильник, что бы потом поймать, а бросаете так далеко, как только можете. Велика вероятность, что будильник полет переживет благополучно, а вот приземление – нет. – Поскучневшее лицо Бяо вынудило Гротмана поспешно добавить, – Но в принципе второй вариант возможен. Вполне. Просто он требует другого финансирования и другого подхода.

Неожиданно для Гротмана один из сопровождающих Инспектора Линя сделал шаг вперед.

– Меня зовут Ян Гутман. Господин Гротман, разрешите задать Вам вопрос?

Гротман был немного удивлен, но именно что немного. Ему задавали уже сотни вопросов, и он на них отвечал, конечно, в меру допуска спрашивающего и своей немалой компетенции.

– Господин Гротман, для отправки вашего добровольца в ваше 2-секундное путешествие необходим построенный канал?

– Да, конечно же. Я же об этом и говорил.

– А для постройки канала…

– А для постройки канала необходимы условия в будущем. Необходимо что бы за эти 2 секунды не исчез контур, и было к нему питание.

– То есть если через 2 секунды контура или операторов не будет, то…

– Я же об этом только что сказал. Значит, я просто не смогу построить к нему канал. Это же очевидно!?

– А на какую глубину вы пробовали строить каналы?

– Ну, мы пока не хотим рисковать добровольцами, деньгами корпорации. Две секунды – это пока что наиболее приемлемый риск.

Спрашивающий на секунду задумался, а потом ответил: – Господин Гротман, вы меня не поняли, я не спрашиваю, как глубоко вы готовы отправить вашего «ваньку», а как глубоко вы готовы построить для него канал. Проще говоря, я не спрашиваю, как далеко готов ехать ваш пассажир, а насколько далеко вы готовы купить для него билет.

– Билет строит денег, и чем дальше ехать, тем он дороже. И покупать билет, зная, что не будет пассажира или оборудования– это трата средств попусту.

– А метод вилки?

– Идея неплохая,…но билеты все же стоят денег, и контур не касса ЖД вокзала, он стоимость неиспользованных билетов не возместит. Только если господин Бяо даст санкцию.

Господин Линь Бяо в это время пребывал в задумчивости. Он не был ученым в обычном смысле слова. Талантливый организатор, опытный политик в научном сообществе, кто угодно, но только не ученый. Он знал об этом, и его коллеги и подчиненные тоже знали.

Идея, поданная этим выскочкой Гутманом, была схвачена им налету, и сейчас он цепко держал ее своим ручками.

Конечно, каждый запуск контура обходился в небольшое состояние, измеряемое суммой в пять, а то и в шесть нолей. Да и что он может сообщить? Лишь дату, когда контур накопит напряжение и превратиться в воронку. Но вот если… Но сама идея была интересна, особенно если ее усложнить и провести в комплексе с другими контурами, – теми, что дублировали наиболее любопытные из опытов. Сама мысль, что очень интересный эксперимент может быть проведен не высокооплачиваемым наемником, или его высоколобым подчиненным, а лично им – Линем Бяо, старому чиновнику очень и очень нравилась.

И сутки спустя начался эксперимент под кодовым названием «Вилка», а уже через несколько часов он был прекращен. Результаты его были интересными и обескураживающими: 8 июня 2036 г. – именно после этой даты невозможно построить какой бы то и было канал в будущее.

Если бы контур был только один, то и вывод был бы очевиден – это точная дата того дня, когда в 30 километрах от города Ровно появится конусообразная воронка глубиною в 50 метров. Но выпускник и сотрудник Национального университета Тайваня Линь Бяо был натурой куда как более масштабной – три резервных контура корпорации тоже попытались преодолеть этот барьер, но уже не метолом вилки, а скорее точной снайперской пристрелки

8 июня 2036 года – именно эту дату не смогли преодолеть ни один из контуров. Ни в день старта эксперимента, ни сутки спустя, ни двое суток.

А еще несколько дней спустя инспектор Фа из Бюро Национальной безопасности Китайской республики получил от агента носившего имя «Умник» полный отчет о событиях, произошедших на объекте № 127. В конце отчета агент позволил себе сделать заключение звучавшее довольно оригинально: 8/06/2036 г. Имеется ненулевая вероятность обрушения всех биржевых котировок до абсолютного минимума без перспектив их восстановления в долгосрочном периоде.

Более изящно обозначит точную дату Конца света „Умник” не смог.

Отрицание, злость, торг, депрессия, смирение – именно через эти стадии и именно в такой очередности обычно проходит человек, когда некто, в белом халате посмотрев на результаты его анализов, говорит что у него, у этого человека, неизлечимая болезнь, и жить ему с пару лет от силы.

Нечто подобное случилось с результатами эксперимента Бяо. И он, и Гутман пришли примерно к одним и тем же выводам, и реакция, как на краткий доклад «Умника», так и на длинный отчет Бяо была примерно одинакова – отрицание.

Впрочем, повторные опыты существенно ничего нового не дали – 8.06.2036. время, после которого технологий и людей способных осуществить приемку «бандероли» из прошлого на земле не будет. И тогда наступила стадия злости. Длилась впрочем, она недолго. И, как и положено, вслед за ней пришла стадия торга – люди, обладающие знанием пытались договориться с судьбой, превратив неизбежное в возможное.

И три года спустя после эксперимента Бяо – Гутмана некий Иоганн – Вильгельм Шпульке вошел в самый обычный кабинет здания расположенного на (здание немецких спецслужб), и самый обычный клерк протянул ему руку.

– Гер Шпульке, спасибо, что согласились пройти этот несложный тест. Вам уже сообщили условия? – Старик молча кивнул, а потом словно бы добавил к своему кивку.

– Ваша контора обращалась ко мне за последние десять лет около 3 или 4 раз. Что у вас случилось сейчас?

– Вот конверт. Тут три листа. На каждом листке по вопросу. Я прошу вас ответить честно, или вообще не отвечать, если не уверены. Первые два вопроса – проверочные, третий – само задание.

– Хорошо. Давайте.

Недолгое шуршание бумаги раскрываемого конверта было прервано скрипучим голосом гера Шпульке читавшего первый вопрос – В каком месяце родился ваш собеседник? – Старик задумался, внимательно вглядываясь, куда-то сквозь лицо клерка, а потом выдал – В мае, 1980-го или 1981-го года. Я прав? – Старик как будто изменил фокусировку взгляда, смотря уже не сквозь человека, а прямо ему в глаза, и сам себе ответил, – Да, я прав.

Снова шелест бумаги и второй тестовый вопрос был озвучен гером Шпульке – как зовут вашего собеседника. – В этот раз старик молчал чуть дольше, а потом сказал с легкой неуверенностью в голосе, – Иоганн?

– Юхан. Мой отец был шведом. – Ответил ему клерк, но в школе меня действительно звали Иоганном.

Третий лист содержал короткий вопрос и с десяток вариантов ответа.

– Укажите предполагаемую дату конца света или глобальной катастрофы, – прочел гость.

В комнате надолго воцарилось молчание. А потом старик протянул собеседнику пустой лист. И добавил

– Мне сказать нечего. Извините.

– Вы не видите тут такой даты? – В голосе клерка в этот раз сквозило легкое оживление.

– Я не вижу. Но…Но, это не тоже самое что ее тут нет. Мне кажется, что тут есть дата, очень важная дата. Но, я ее не вижу. Вы понимаете разницу? Можно не видеть солнца ночью, а можно не видеть гадюку, заползшую к тебе в дом, но слышать ее шипение. Так вот – это второй вариант.

– Кажется, я вас понял. Большое спасибо гер Шпульке. Мы действительно очень признательны вам за сотрудничества. Вы разрешите Вас проводить? – Клерк замялся, а потом, словно преодолев робость продолжил

– Но можно один нескромный вопрос?

Старик лишь молча кивнул и клерк озвучил то, что словно зуд раздражало его любопытство.

– Последние 35 лет вы работаете прозектором в морге, хотя при ваших способностях вы могли зарабатывать и зарабатываете куда больше. В разы больше, я бы так сказал. Ваш же возраст позволяет вам уйти на покой с полным правом. Почему?

Старик задумался, но было видно, что он скорее собирается со словами, а затем начал говорить.

– Я могу видеть чуть вперед, не всегда, не часто, и недалеко, но гораздо чаще, чем обычный человек. И Вы это знаете.

– Да. Иначе мы бы к вам не обратились.

– Так вот. С мертвыми все очень просто – у них уже все случилось, и они меня не утомляют знанием.

– А живые…

– Да, тут вы правильно подметили. Я редко ошибаюсь. И вы можете представить как это – чувствовать, что вот тот умрет через год, а этот послезавтра…Поверьте, молодой человек, между мертвыми и умирающими я всегда одам предпочтение мертвым – с ними уже все ясно и они не умеют огорчать и беспокоить. Другого эпитета я тут подобрать не могу.

С уходом старика аналитик добавил результаты теста Шпульке к остальным данным и надолго задумался. Его размышления прервал звонок

– Юхан, – голос звонившего был тих и спокоен, но это было спокойствие человека привыкшего приказывать, – у вас уже набралось достаточно статистики? Вы можете дать разумное заключение.

– И да, и нет.

– Поясните.

– Всего было привлечено около 150 экспертов из Европы, и не только Европы, если их можно так назвать. Но их проверяли и тестировали и они действительно обладают определенными способностями. Часто незаурядными и выдающимися.

– Продолжайте.

– Третий тест включал в себя только один вопрос, и 10 вариантов ответа.

– И?

– К прохождению 3-го вопроса допускались только прошедшие первые два.

– Это нам известно. И каков результат?

– Голоса тех, кто решился дать прогноз распределились примерно в равной пропорции между 9 вариантами.

– Между 10 вы хотели сказать?

– Нет, между 9. Нашу дату почти никто не отметил. Они все словно не видели ее.

– У вас есть разумные объяснения.

– Разумных нет.

– А интуитивные?

– Да. Мне кажется, что 8.06.2036 г. – это предопределенность, которой не избежать. Это вещь, с которой надо смириться и принять ее как неизбежное.

– То, что вы сказали, вы пришлите мне отчетом. Сегодня.

– Хорошо, – тот, кого называли Юханом хотел что добавить еще, но короткие гудки в трубке дали ему знать, что разговор окончен.

Отрицание, злость и торг окончились. Наступала стадия смирения.

Пятое. Осколок пошлого. «Белые мыши» Примерно за 3 года до Конца Света.

Если Бога нет, то все можно. Но что есть Бог? Для многих это – в первую очередь Вера. Вера на воздаяние в будущем, пусть даже и посмертном. Или прижизненно, в отдаленном или ближайшем, но все же будущем. Просить же Бога о том, что бы он изменил прошлое – странно и глупо, ибо прошлое уже случилось. Молить его о том, что бы твоя болезнь отступила тут и сей час, то есть в настоящем, – слишком самонадеянно, это все равно, что молить о чуде. А вот попросить Боженьку, о том то бы в будущем, пусть и очень недалеком, болезнь отступила от дочери, или муж отошел от инсульта – оно в самый раз.

Вера, что негодяи будут наказаны, праведники обласканы, болезни вылечены, и как вишенка на торте, к пенсии будет прибавка, а внучка удачно выйдет замуж. И все это в будущем – в ближайшем, или не очень. И ключевые слова тут – вера в будущее.

Не зря, не зря по-настоящему сильные прорицатели не пользовались доброй славой, а в Ветхом Завете прямо и недвусмысленно говориться „Ворожеи не оставляй в живых”. Ибо будущее – есть епархия Бога. По – сути – это и есть Бог.

Но что будет, если ты узнаешь, что будущего у тебя нет? Что через 3 года ты умрешь. Можешь, конечно, и раньше, но вот позже – нет. И молитвы тут не помогут, ибо у тебя нет будущего. Но без будущего нет и Бога.

А если нет Бога, то все можно?

Запертая в контуре женщина страшно кричит и умирает.

– Проба № 23. Показания сняты. Крайняя точка экстремума отслеживается. – Голос Магды Яблуневской сух и спокоен. Что бы отправить человека на смерть, пусть и умственно отсталого, смертельно больного или матерого уголовника – надо иметь подготовку, склонности или навыки. Очень трудно сознательно убить человека. Гораздо легче это сделать, если его, этого самого человека, расчеловечить. Как?! Ну например, признав больного болезнью Дауна – неполноценным, заключенного – неисправимым и опасным врагом общества. А еще проще – отказать ему в праве называться человеком, заменив безликим словом «образец», «опытный экземпляр» или «проба».

Проект «Темпос» давно уже не работает по варианту «А» в силу бесперспективности. При чем бесперспективен не сам вариант «А», а существующая реальность. Реальность для людей не имеет перспектив, и примерно через 3 года она должна прекратится, по крайне мере для большинства из них.

Голый тощий мужчина, весь в наколках, с черным от застарелого туберкулеза лицом начинает вдруг плакать, пытаясь обхватить себя всего, как бы удержать на месте, а потом тихо оседает, уже мертвый.

– Проба № 27. Показания сняты. Фиксируются отклонения в пределах допустимых. Контур очистить. – Магда Яблуневская спокойна. Она просто выполняет приказ, она просто приносит в жертву малое, что бы спасти большое.

Старая фотография сделанная в далеком 1943-м году – фотография работников Освенцима. Все они молоды, у всех хорошее настроение – они смеются, у одного из офицеров – аккордеон. Наверное, у кого-то есть и губная гармошка. А если снять со всех военную форму, и с трех офицеров, и с десятка женщин, кучкующихся вокруг мужчин, и мысленно одеть в нормальную, современную цивильную одежду, то они могут показаться группой сотрудников, участвующих в корпоративе на свежем воздухе или пикнике. И никому в голову не взбредет, что крайний справа брюнет в фуражке с аккордеоном завтра будет отпускать со склада новую партию «Циклона Б», а задорно смеющаяся в центре молодуха вчера отстучала на стареньком «Ундервуде» докладную, о том, что человеческий жир осаживается на трубах крематориев, чем сильно затрудняет их работу.