Текст книги "Исповедь палача (СИ)"

Автор книги: Арсений Меркушев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ – Цугцванг

«Его преподобие Маркус не был создан для войны. И все долгие годы, с самого момента, как принял на себя тяжкое бремя власти, все помыслы его были устремлены к миру и только к миру!

Можем ли мы упрекать Его преподобие в чрезмерном милосердии и доброте, в мягкости? Да, можем! Но только если будем считать, что доброта или милосердие могут быть чрезмерными.

Все мы делаем ошибки, потому что мы все человеки. Люди мы! Дети Божьи!! А людям свойственно ошибаться.

Но пусть над каждым из нас, когда придет его очередь уйти к Господу нашему, скажут что, главными его ошибками были чрезмерная доброта, излишняя мягкость и всепрощение, упорное нежелание войны и фанатичное стремление к миру до последней возможности. Пусть такое скажут и надо мной – и я буду знать, что прожил добрую жизнь. Такой она была и у его преподобия Маркуса. Прозванного еще при жизни, Добрым.»

Из записей иерарха эксплорации Сервуса. Раздел– «Общее», подраздел «На всякий случай».

«…Со скорбью в сердце услышал я скорбную весть о гибели наших посланцев мира.

Мы протянули руку с голубем мира, а взамен нам в руки вложили змею.

Пролита кровь посланцев. И кровь эта требует отмщения. И хотя Господь наш – сказал кровь за кровь, но Сын его заповедовал прощать врагам нашим. Мы не хотим войны, не хотим запускать кровавое колесо смерти, а потому….» – человек у ворот читает громко. Так, что бы было слышно всем. И директорату Технограда стоящему рядом, который лично (небывалый случай – лично!) прибыл забрать свою родню, и тем, кто был на стене и отказался впускать его – его, брата Иеронима, личного Метатрона Маркуса-Доброго в Цитадель.

Зря! Зря все таки Маркус-Добрый у пошел кое кого на поводу, назначив этого психа брата Домиция Иерархом 7-й Цитадели. Пусть и временным. Хотя и с поцелуем подола. Но ничего, ничего. Это только раб мстит сразу, а трус никогда. Заложников отпустят, технари уберутся в свой Богом проклятый город, а он сделает все, что бы добрый брат Домиций не задерживаясь более на этом высоком посту, а вознесся еще выше…прямо к Господу. – «… и отпустить их с миром, передав лично в руки, отцов, матерй и братьев, кои за ними прибыли. Такова моя Воля, и Воля конклава».

Человек опускает лист бумаги и гордо, с вызовом смотри вверх. Они ео услышали, все его услышали. Не понять чего желает от них Маркус-Добрый и конклав – было невозможно. Но не скрипят ворота Цитадели, и в объятия радостных высокородных из Технограда не падает их родня. Лишь темная фигура с капюшоном на стене что тихо, в пол оборота, говорит стоящему рядом горбуну.

А заложники так и остаются стоять на стене – со связанными за спиной руками, на коленях, но с уже не такими встревоженными, но не испуганными лицами, какие у них были вначале.

А по мере прочтения напряжение окончательно спадает почти у всех. Кроме одного – самого старшего из связанных – старика лет 40. Кажется, что только он один что-то успевает понять, сложить вместе с ранее услышанным – увиденным, и сделать вывод – страшный вывод. А еще – принять решение.

Глубокий вздох. То, что он должен крикнуть должны успеть услышать все – и свои, и этот надменный и наивный евнух-колобок из Обители Веры внизу под воротам Цитадели. Слишком мало времени – лишь несколько секунд, а потом его заткнут. Слишком неожиданна догадка.

Тут нет никого из руководителей их общины, но есть их дети. Взрослые, но дети. И он – брат Коменданта Технограда. И зачем они тут, и почему этот голубь мира Маркус взамен своих «генералов мира» потребовали явно неравноценный обмен. А ведь все так просто!

И теперь остается только крикнуть! Привлечь внимание эмиссара из их логова, он явно не догадывается, что сейчас будет. И дать знать своим, и…. Да не важно! Главное крикнуть, и тогда вся затея будет бесполезна, а значит и не нужна для этого чудовища.

Брат главного инженера Технограда, уже очень немолодой человек, сам, когда то занимал этот пост. Логика, сообразительность, умение все схватить на лету и сделать правильные и порою парадоксальные выводы – это были его сильными сторонами. И даже возраст лишь самую малость притупил остроту его ума. Но он не был переговорщиком или решалой – лицо его было лицом честного человека, не умевшего блефовать и скрывать свои мысли. Мысль, озарившая его лицо, как будто разгладившая морщины старика и приподнявшая лоб, его же и выдала, заставив кукловода ускорить события.

Страшная тень вырастает, откуда то сбоку и рот умника, уже раскрывавшийся для крика, взрывается осколками зубов и несказанное откровение тонет в крике боли. А Старший дознаватель Домиций нанесший удар тяжелой палкой с накрученным не нее большим болтом бьет снова, и снова. Со второго удара череп его жертвы трескается, и старик перестает сучить ногами, окончательно замерев в серой пыли.

Шок. Молчание. Случившееся настолько дико, и настолько выходит за рамки, что никто не кричит. И две секунды тишины прерываются самим Домицием.

Сделав шаг назад от убитого человека, Старший Дознаватель указывает сначала на тела Иерархов, лежащее а овозке внизу. А потом медленно, словно поворачивая не руку, а старинное танковое орудие, указательным пальцем тычет в съежившихся о страха и шока заложников.

«Его преподобне Маркус надо мною. Но еще выше – Господь наш, который учил нас прощать… Но прежде этого говорил он и другое – око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь.» Так сказал Господь наш! На том стою, и с того сойти не могу. Братья, делайте то, что я вам показал. Я Вам приказываю. Я в ответе!».

Филиал ада на минуту спускается на землю. Орден не приглашал «погостить» в качестве заложников ни одного из руководителей Технограда.

Но дети есть дети. Для матери и отца его сын навсегда пусть выросший, возмужавший, уже подаривший им внуков, но в чем то, пусть в самом малом, в воспоминаньях, но все еще ребенок. Ребенок, дите малое, которое надо защитить.

И этих детей сейчас убили. Убили на их глазах – подло и буднично, просто перехватив обычными кухонными ножами горло заложников. Без злобы и зверств, как в первом случае со стариком Кротовым.

Кричит женщина, кричит мужчина, еще один – в глубоком обмороке. И лишь самый молодой из четверки – внимательно смотрит в темный балахон инквизитора, словно пытаясь прожечь его своим взглядом.

А Вы – передайте, что кровь за кровь взята. И повода для вражды между нами больше нет. Долги уплачены. Вы не уберегли тех, за кого отвечали. Мы же уровняли счет.

С высоты нескольких метров тела тех, кто еще совсем недавно были живыми людьми, падают вниз.

А еще через полчаса, когда тела своих покойников втащены в цитадель, а делегация Технарей спешно скрылась за повтором реки, преподобный Иероним подошел к коменданту 7-й цитадели.

Маленький, шарообразный, с тонким писклявым голоском евнуха – так все воспринимали преподобного в первый раз, когда видели. Недолго, примерно эдак 1–2 минуты. А затем его по бабьи одутловатое лиц, шарообразная фигура и писклявый голос куда то уходили в сторону, а оставалась только воля иерарха Ордена, которую он умело доводил до собеседника. Кем бы этот собеседник не был – лидер общины, которая ложилась под Орден, технари не желавшие платить мыто или его коллеги. И люди его слушали, и подчинялись.

Но сейчас с преподобным Иеронимом случилось нечто. Внешность словно бы догнала его, а тот внутренний стержень делавшего Иеронима – преподобным Иеронимом метатроном Маркуса-Доброго – исчез. Мешком с пылью контуженный – говорят о таких людях.

Но преподобного можно было понять. Еще полчаса назад он почти разрешил сложное дипломатическое задание Маркуса, и его ждало возвращение в Обитель Веры и спокойная карьера человека достигшего многого, и могущего достичь еще большего. И будущее обещало быть благостным, умеренно спокойным, а главное – прогнозируемым.

А теперь?! А теперь война. И смерти. И будет ли жив Иероним или умрет – знал один Бог.

– Домиций, ты понимаешь что ты сейчас наделал? – голос посредника был тих и до ужаса спокоен.

– То, что должен был.

– Ты же…

– Знаю. Тебе стоит поспешить в Обитель Веры и сообщить. Можешь передать, что Главный Дознаватель и комендант 7-й Домиций готов к любому приговору или решению его Преподобия.

Вопрос ведь в другом – как вы теперь это сами назовете?

– А как это еще можно назвать?

– Ну,…есть варианты. Можно так: подлое убийство беззащитных людей бывших гостями Седьмой Цитадели. Или так: праведная месть за не сбереженные жизни четырех наших иерархов. Причем месть была праведная, но десница мстителя была не рукой Ордена, а рукой слишком возомнившего о себе Иерарха, от которого Орден отрекается.

Ну, а как вы яхту назовете, так она и поплывет.

– Яхту? Кто такая Яхта. – Голос толстячка был растерян и тих.

– Старая пословица. Из умершего мира. Яхта – тип корабля. Вроде струга или плоскодонки.

Была забавная история, когда яхту хотели назвать «Победой», но первые буквы отвалились, и она стала «Бедой». И на нее посыпались беды.

Вот ты теперь и думай – что сейчас было – беда или победа, и как это можно обрисовать в Обители.

«С болью в сердце и сожалением о пролитой крови пишу я Вам.

Всей душей своею я осуждаю ту жестокость, с которой брат Домиций взял плату кровью. И даю слово – после заключения мира он будет незамедлительно наказан за проявленную жестокость, непослушание и за гордыню, с которой он отверг мой прямой и недвусмысленный приказ.

Видит Бог, и Ваши люди были тому свидетелями, я пытался умерить его гнев и призвать его к кротости и прощению. Но сердце нашего брата оказалось глухо и к мои увещеваниям, и к зову милосердия. Еще раз повторяю – после заключения мира он будет сурово наказан за ту неуместную жестокость, с которой взял плату кровью – справедливую, но немилосердную, и за то, что ослушался моего приказа и вышел из моего прямого подчинения.

Да, он более не подчиняется мне, и как говорит Святое писания, чтимое и Нами, и Вами – «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».

И я в третий раз вас заверяю – греховная рука, имя которой Иерарх Седьмой цитадели Домиций, будет отсечена и выброшена сразу по заключению мира.

А если кто иной ее отсечет – то не будет в том греха.

И если кто иной покарает мятежную твердыню, то и в том не будет греха и помехи с нашей стороны, но помощь.

Я вместе с вами скорблю о смерти сыновей и братьев ваших лидеров, как и Вы, уверен, скорбите о четырех наших иерархах, павших от вашего оружия и на вашей земле.

Мир, какой бы он ни был, лучше войны. И как глава Ордена я вновь протягиваю Вам руку.

Да, есть силы в Технограде, которые не желают мира между нами. Кровь четырех наших иерархов, более всего желавших мира, и пролитая злодеями, говорит об этом.

Впрочем, и поступок Домиция говорит о том же.

Да, у нас есть противоречия и разногласия. О границах Технограда, и праве Ордена основывать новые цитадели, о праве 7-й цитадели взимать мыто с проходящих судов и о многом другом. Но разве все это стоит хотя бы одной человеческой жизни!? Нет, и еще раз нет!

Мы должны говорить, а не воевать! И Я готов в течение месяца во главе нового посольства лично прибыть в Техноград. И продолжить переговоры, при условии, конечно, что глубоко чтимый мною командир 1-й штурмовой бригады Иван Румянцев и его дядя – брат человека безвременно погибшего от руки Домиция, в это же время почтят Обитель Веры с дружеским визитом.

В знак же доброй воли и скорби с Вами Орден более не считает Седьмую Цитадель достойной поддержки со стороны матери церкви..

Мы готовы, в знак нашей доброй воли и стремления к миру, уже сейчас, без всяческих предварительных условий уступить людям Технограда мятежную Седьмую цитадель, коя выпала из нашего пастырского попечения.

Ибо сказано в писании «Если твое правое око соблазняет тебя, то вынь его и отбрось от себя. И если правая твоя рука соблазняет тебя, то отруби ее и отбрось от себя».

Приходите, берите и владейте тем, от чего мы отказываемся и от чего отрекаемся, ибо не может пасти пастырь овец, что не слушаются ни его, ни его псов.

Кроме того мы готовы уже сегодня без всяких условий в знак нашей доброй воли и стремления к миру мы передаем все укрепленные номы вокруг Седьмой цитадели, в количестве двенадцати штук, вместе с благоустроенными колодцами, и припасами еды на полгода для двадцати человек, жилищами и посевами.

Кроме того, в случае овладения Вами Седьмой цитаделью мы готовы ежемесячно отправить в течении месяца в Технгорад по воде не менее 300 мер зерна – половину стратегического запаса зерна Обители Веры, в знак нашей доброй воли и стремления к миру. Это обязательство наше есть безусловным, добровольным и дающимся с единой целью – лишь бы не было войны». – Копия письма из Архивов Ордена «2-е послание Маркуса-Доброго к общине Технограда»

За десять дней до…

Знаешь, Яша, о чем я думаю? А думаю я о горизонте планирования и о Божьем промысле, и о чуде.

Хочешь узнать, как это связано? Ну…кое что ты и так знаешь, но знаешь не под нужным углом. А я расскажу тебе под нужным…

Лет 70 назад, в самый разгар Катастрофы, предки тех, кто сейчас населяет Техноград, твои предки по отцу, в том числе, слишком рано провели черту «Мы – Они», слишком рано начали косить из пулеметов и минометов всех, кто хотел немного еды и безопасности. Слишком…А уж тебе ли не знать, что излишества – вредны. Как говорила одна моя польская родственница со стороны жены – Що занадто, то не здраво.

Молчишь…Думаешь они совершили глупость?

Отвечу: Как ни странно – нет. Выбранная ими стратегия «Мало людей – много запасов», давала громадную фору в краткосрочном периоде, и была оптимальной в среднесрочном – на 20–30 лет.

Ты спросишь – а в долгосрочном?

А в долгосрочном – это был полный фейл? Ты ведь знаешь что такое фейл?

Фейл – это проигрыш. Жопа. Тупик. Аминь – амба – писец. Нельзя использовать старое бесконечно долго – надо создавать и новое. В первые годы Катастрофы они могли наладить собственную металлургию, станкостроение и химию, и многое чего. Но для всего этого нужны были минимум две вещи – потребность и люди, которые будут все это делать. Лишние люди, но говорящие с тобой на одном языке, люди такой, же как ты культуры и заинтересованные в результате. Люди, которых можно кинуть в топку, заставив выйти за периметр.

Но, как ты понимаешь, потребности у них не было. Да, не было. Не спорь. Ведь в первые месяцы они знатно помародерили собрали с округи все, чего не коснулась пластиковая чума.

А люди? – Спросишь ты.

А люди…Люди… Лишние люди, от которых отвернулся Господь, были ими же посечены на колючей проволоке в первые недели и месяцы прихода полярного лиса. «Умри ты сегодня, а я завтра», «Должен остаться только один» или «Уготованным к спасению Бог благоволит, а остальных жалеть нет смысла» – мало чем отличаются по смыслам.

У них не было своих негров, белых негров – людей одной культуры, мировосприятия, ценностей, людей – которых можно было бы бросить в топку прогресса.

Они хорошо подумали о том, как будут жить сами, а еще о том, как будут жить их дети, и совершенно не задумались о внуках.

Почему? Наверное, сказался испуг первых дней, острое ощущение избранности и одновременно общей обреченности.

Думаешь, они не поняли ошибку?

Поняли, но чисто на уровне разума. Ты понимаешь разницу в каннотациях «понять», «принять» и «осознать»? Так вот – они поняли, но не приняли и не осознали. Слишком много крови они пролили «лишних людей». И попытка через пару месяцев найти нужных специалистов среди выживших – эта попытка стоила им трети тракторного парка. Все что о нем знаю, так то, что его звали Вадимом. А его жена повисла на колючке в первый месяц прихода Беды.

Мир праху его…Славная была диверсия.

И поэтому эту практику прекратили. Ибо потребность была на уровне разума, а риски на уровне – тут и сейчас.

Электроника, как я выяснил, у вас полетела в первые десять – пятнадцать лет.

Более простое оборудование – протянуло еще лет 30–40.

Сейчас Вы подходите к точке невозврата, когда поддерживать прежний уровень жизни старыми технологиями – невозможно. И нужно что то менять – в себе, или в других…

Одна беда – винтовки выходят из строя в последнюю очередь.

И эту проблему решать придется уже нам…

Глубокое синее небо. И стервятники. Они словно знали, зачем эти двуногие тут собрались, и знали, что скоро будет еда. Много – мало …Но будет.

Им было хорошо видно, как двое двуногих – горбатый маленький и большой что то делали, рыли, откапывали. А третий просто лежал, широко раскинув руки, и смотрел в небо, а может следил за из полетом.

Нет, он еще не стал пищей, и молодой гриф, сделавший ошибку, успел, за это поплатится.

А человек просто смотрел в небо и размышлял. Его мысли странным образом не совпадали с его намерениями. Он собирался причинить смерть и боль, а думал о Боге, о Божьем промысле, и о предопределенности.

Когда рядом с его фигурой, так же раскинув руки, улегся маленький горбун – их молчание нарушало лишь мерное хеканье здоровяка Саввы, продолжавшего откапывать черные от смолы ящик.

– О чем думаешь? – глядя в небо, не поворачивая головы спросил старика горбун.

– О Боге, о судьбе, о бабочках… – человек повернув голову в сторону седа неожиданно продолжил, – Савус, относительно меня у Вас есть какие-то распоряжения от нашего луноликого?

– Да, есть. Никому из нас нельзя попадать в плен. Тебе – в первую очередь.

– Логично. Если припрет, и надо будет идти на повышение – лучше в сердце и сзади. Я знаю – ты так сможешь. Хорошо?

– Я запомню.

Снова молчание. Покой. И синее небо со стервятниками в вышине. Оба человека знали, что через час другой это начнется, и каждый хотел, как глубокий глоток воздуха перед прыжком в омут – запомнить этот миг неба и тишины.

– Трудно было все это провернуть? – Снова нарушает молчание горбун.

Большой задумывается, глядя в бездонное чистое небо, точками по которому движутся стервятники.

– Наверное. Я как то над этим не задумывался. А сейчас…. Знаешь, ведь все могло пойти совсем по-другому если бы твоя племянница тогда не сказала, что Яков-полукровка на нее засматривается. Вот тогда все и начало закручиваться в красивую такую интригу. Свободу воли никуда не денется. Можно взять из церковной нычки нашего святоши Маркуса две мосинки и то, что ты назвал швейной машинкой. Можно спрогнозировать действия сторон, можно даже самому принять участие, но без горячего, незамутненного сторонника столкнуть первый камень – ничего бы не получилось.

– Ты знал, кто такой Яша?

– Давно. Уже лет пять или шесть. Но тот был идейным, рыцарь без страха и упрека…Не думай о секундах с высока, трам-пам-пам, – лежащий на спине человек сделал нарочито неуклюжую попытку спеть дирижирую при это м руками воображаемому оркестру. – Он мог пообещать с три короба, а потом кинуть, и сообщить технарям что пара их людей давно раскрыта, а когда все начнется – будут еще и вскрыта. Потому две маленькие девочки и любимая жена стали такой себе соломинкой, что сломала ему стержень.

– Она его любила. И любит.

– Полюбит снова. Уже другого. Ей и 20 нет. Тем более, что скорее это он ей любил, а она давала себя любить.

– И что ей теперь делать?

– Выходить снова замуж и рожать детей. Тем более что в Обители Веры скоро соберется уйма холостых полубратьев и их отпрысков. Сколько она сейчас весит?

– Под сотню…

– О! По нынешним временам – Афродита. Несбыточный идеал красоты. Не пройдет и месяца, как она под стойким мужским напором напрочь забудет своего Яшу.

– Не забудет.

– Да, не забудет. Но будет помнить как страницу своей биографии – давно прочитанную, и перевернутую.

– Скорее всего.

Появление третьего участника прерывает диалог.

– Все достал.

– Хорошо, Савва. Теперь быстро яму зарой, и закидай. камнями. А сверху разожги костерок. Небольшой.

– А бандуру куда?

– Бандуру?

– Бандура, рояль, швейная машинка. Отец Савус называл это по-разному.

– Ну, Савва, тогда тащи этот рояль в те, кусты.

Старик вдруг сгибается. Его спина дрожит.

Первой и единственной мыслью горбуна Савуса было – «Инфаркт!».

Но через мгновенье он понимает, что его спутник просто бьется в припадке истерического смеха.

Наконец, проржавшись, старик говорит. – Да, Саввушка, аккуратно тащи эту рояль в те кусты. – А потом отхекавшись вдруг спросил, – Савус, ты знаешь что означает фраза «Рояль в кустах»?

– ??

– Это раньше означало заранее подготовленный экспромт. То, чего тут просто не могло быть потому, что не могло, а оно есть…и играет.

– Могли бы взять другой рояль, тот, что полегче.

– Могли бы. Но, во-первых, когда мне было 18 или 19 лет, точно уже не помню, я пару месяцев играл именно на таком «рояле». Я его знаю и помню. И это важно.

– Это единственная причина?

– Главная. Из двух главных. Помнишь наш разговор, Савус? Ты в поле работаешь последние лет 15. Почему ты уверен, что они пройдут именно тут.

– Я же уже говорил. Степь широкая, но путей в ней немного.

– Щляхов, – поправляет горбуна старик. И про себя нараспев декламирует, – выбить крымского хана с изюмского шляха.

– Ну, хорошо, шляхов так шляхов. Шлях – широк, но у них несколько тяжелых повозок.

Повозки пройдут не везде.

Тут, – Савус топнул ногой землю, самый кроткий и удобный путь от Данапра до Технограда. И тут же одно из бутылочных горлышек, через которое проходят все.

– Но ты забыл упомянуть еще об одной детали. Отсюда до Седьмой Цитадели три недели лошадью, а до первых застав Технограда – день пути пехом.

То, что ты назвал малой бандурой, можно быстро донести от Седьмой Цитадели, и даже от Обители Веры – сюда.

А вот это, – старик кивает в сторону «рояля» стоящего в кустах, – нереально. Слишком велик, слишком тяжел. А допустить, что его заранее сюда притащили, осмолили в ящике и спрятали заранее, за пару месяцев до стрельбы у Седьмой цитадели – это слишком фантастическое допущение.

Проще и удобнее поверить, что стрелял кто то из своих или, что более вероятно, некая неведомая третья сила, чем предположить нечто невероятное…

– Так ведь все равно допустят.

– Допустят, мой друг, обязательно допустят. Но к тому времени всем будет уже глубоко насрать как оно было на само деле.

Да, в стерильных условиях, при наличии времени и заинтересованных сторон – да. Они бы дошли, поняли, осознали и попытались бы найти контрмеры, играть, а не быть ведомыми. Но этого не будет.

– Не совсем понимаю.

– Савус, у тебя свои дети есть?

– Дочь. Ты же знаешь. И внучки. И племянница.

– Ну, вот представь другого отца, у которого дочь зверки изнасиловали, а дом ограбили. И все улики указывают на соседского парнишку. Но чуток поостыв, ты, присмотревшись, понимаешь, что улики неоднозначные и дутые, вещи можно подбросить, а у убитого тобою парня есть алиби. Ты извиняться будешь?

Молчание….

– Так как, Савус?

– Я промолчу. И постараюсь вырезать под корень весь род насильника, чтобы не осталось мстителей.

– Правильно. После определенного Рубикона правдой становится не то, что было, а то, что ты хочешь считать правдой.

В худшем случае Орден заявит, что все что случилось – чистой воды злая воля сумасшедшего иерарха Седьмой Цитадели Домиция и его ближайших приспешников.

А в лучшем…. Если придать событиям ускорение, то разбираться, откуда ноги растут, будет некому, некогда и неинтересно. Действительность это не то что было, а то, что мы об этом думаем. И даже хуже – то, что желаем о ней думать.

Большая степь.

Широкий шлях.

И бутылочное горлышке между двух холмов.

И группа людей. Авангард из пятерых технарей на своих низеньких лошадках, и такая же группа сзади, а посередине, в двух повозках, четверо старших иерархов Обители веры – практически вся партия мира Ордена. С благословения их лидера – Маркуса-Доброго, добровольно идущая в заложники к врагу, лишь бы избежать войны – бессмысленной и безнадежной.

А потом Савус увидел, как эта самая швейная машинка умеет строчить.

Лента боепитания того, что десятилетия назад назвали «Кордом» вмещала 250 патронов.

Как стрелок отец Домиций был отвратителен, но в узость походной колонны шириной 10 метров было трудно не попасть.

Осечка случилась, когда в пулеметной ленте оставалось не больше дюжины выстрелов. Но, это было уже не важно.

Отступление:

– Передохни, мой мальчик. Работы еще много.

– Мне постоять?

– Зачем? Три шага назад…Правильно, теперь еще пол шага назад и один вправо…А теперь присядь. Там хороший выступ.

– Учитель…

– Да, мой мальчик.

– Когда мы говорили в прошлый раз…

– Да. Я помню.

– Учитель, ведь то, что вы рассказали – это война? Но что есть война? Я наверне глупый, раз задаю такой вопрос. Но я не знаю ответа. Простите.

– Мангума, это зависит от того, что ты хочешь услышать. Например, Война – это мир. Или Война – это продолжение политики. Или пусть будет так – война – это то, чего все разумные люди должны избегать.

– Мне кажется, вам не нравится ни первое, ни второе, ни третье сравнение.

– Правильно кажется. А у тебя, Мангума, есть свое слово для войны? Ты спрашиваешь меня, так и ты ответвить что думаешь. У тебя есть что сказать?

– Да.

– И?

– Шахматы.

– Ммм… Хорошее сравнение. Разумное. Довольное таки распространенное. Но, как мне кажется – банальное и неверное.

– Почему?

– Потому что обе стороны находятся в равных позициях, а их силы равны. Нельзя начать шахматную партию, заранее выведя офицерские фигуры впереди пешек или не дождавшись, пока противник начнет выставлять фигуры. Если уж ты сравниваешь войну с игрой, я бы предложил тебе мельницу.

– Что это такое. Тоже игра?

– Да. Куда примитивнее шахмат, но она лучше показывает ситуацию до, в момент возникновения и сразу после начала войны. Не глубже, но ширше.

– И как в нее играют?

– Правила совсем не сложные. Вначале берется игровое поле, которое, что важно, пустое. И игроки по очереди начинают выставлять свои фишки на любое свободное место, таким образом, чтобы, выставить три своих фишки в один ряд. Это продолжается пока не будут выставлены все имеющиеся фишки.

Заметь, еще никто никого не бьет. Просто ты ставишь фишку, а твой враг в ответ тоже ставит фишку – вы просто пока что танцуете. Пытаетесь занять лучшую позицию для начала, и, что не менее важно, помешать своему врагу сделать то же мое. Но вот когда у кого то получается выстроить ряд из трёх фишек (мельницу), то этот игрок забирает с поля любую фишку противника – так сказать проливает первую кровь, получает преимущество первого удара.

Далее игроки по очереди передвигают фишки на свободные места вдоль линий, также стараясь построить мельницу и забрать фишки противника.

– И?

– И все. Но только пойми, что игра на уничтожение начинается не тогда, когда стороны начинают двигать пешки по доске, а в тот момент, когда они устраивают гонку за лучшие стартовые позиции.

Война, по сути, ничем не отличается от этой игры. Она может идти долгие годы, и почти никто не умирает, не стреляют богопротивные винтовки, а ее горячая фаза займет лишь пару недель или месяцев.

– А если я откажусь ходить? Играть в войну?

– Да, случаи такого редкого идиотизма тоже бывают. Но игра это все-таки не война. Это, играя в «мельницу» можно прервать партию, отказаться ходить дальше. Но если ты отказываешься «ходить» по-настоящему, в миру, а не на доске, то противника это не остановит. Он просто быстрее выстроит свои силы, без помех с твоей стороны, и начнет атаку с выгодных позиций.

Обычно это называется потерей инициативы.

– Я подумаю над этим, учитель.

– Молодец, мой мальчик.

– Почему?

– Молодец потому, что не сказал – я понял, а сказал – я подумаю. Думай. Но тут прохладно, а мы засиделись. Начинай работу. Три шага вперед и полшага влево. Если хочешь – читай молитву. Ту, что помогает задать ритм.

Ноги подростка снова начинают топтать виноград.

Ягоды лопаются, и красная кровь, хлюпая под его ногами, небольшими фонтанчиками вырывается между пальцами, что бы затем тонкой струйкой по желобку из чана стечь в стоящую рядом бочку.

А еще через несколько секунд в подвале одной из хозяйственных построек 7-й цитадели раздается:

Господи, помилуй, Господи, прости! Помоги мне, Боже, крест мой донести Я – великий грешник на земном пути, Господи, помилуй, Господи, прости!…

Подросток читает нараспев, стараясь поднимать и опускать ноги в ритм произносимым словам.

Это любимая молитва его наставника, куплетов в ней много. Винограда, впрочем, еще больше.