Текст книги "Свидание в Брюгге"

Автор книги: Арман Лану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава VI

Они еле поспевали за Эгпарсом. В коридорах с каменными полами гулко отдавались их шаги. Сюзи семенила на высоких каблучках, стараясь не отставать от главврача. В кабинете, том самом, где накануне произошла стычка между Оливье и Хоотеном и как раз из-за Сюзи, никого не оказалось. Свет фонаря за окном выхватывал из темноты четко очерченный кусок кирпичной стены с белой каймой снега.

Эгпарс взял историю болезни Ван Вельде, снял очки и поднял на мадам Ван Вельде не защищенные теперь ничем глаза с красноватыми веками.

– Присядьте, – сказал он. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мадам. Ваш… ваш муж всегда возбуждается, когда говорит о войне?

– О, доктор, да! А иногда еще сильнее. Когда мы бывали во Франции, случалось, в кабачках он даже вступал в драку. Я просто не могу понять, что у него в голове происходит! Он все время задирается. И, бывает, ему здорово достается! Да, человек он нелегкий.

– А после он бьет вас?

Она отрицательно замотала головой.

– Он бьет вас, – утвердительно сказал Эгпарс, как будто и не заметив ее протестующего жеста.

– Нет. А в общем… да. Но я не даюсь ему.

– А его мать знает?

– Она меня просто ненавидит.

– А вы не ошибаетесь? Так вот, дитя мое, тут есть две проблемы, их не надо путать. Первая – вывести его из этого состояния. Он ведь алкоголик.

– Но он не так уж много пьет. Вы, наверное, не знаете, а я-то видела, как пьют!

– Знаю, мадам, все знаю. Но алкоголь – плохое подспорье эпилептику. Это проблема номер один. Если он умрет – второй и не будет. Вы предпочли бы остаться вдовой, мадам Ван Вельде?

– Как вы могли такое подумать, доктор! Я все-таки люблю Себастьяна.

– «Все-таки». Но вы развелись с ним. Значит, совместная жизнь стала вам в тягость?

– То, что я люблю его, – правда, но у меня не хватает никаких сил. Действительно, бывают моменты, когда мне хочется избавиться от него. Вы же должны понимать, что так жить невозможно! Это не жизнь, а каторга!

– Благодарю вас, мадам Ван Вельде, за то, что вы со мной откровенны. Стало быть, вы хотели бы, чтобы он умер или – к черту все, и тем не менее вы прячете от него пистолет и барбитураты. Так что совесть у вас чиста.

– Ах, какая ерунда! – сказала Сюзи с подкупающей искренностью, словно вопросы совести не имели к этому делу никакого отношения.

– Мне вспомнилась одна песня, – сказал Оливье, – прекрасная песня Стефана Гольмана. О человеке, его совести и бутылке божоле! В конце концов совесть успокоилась, залив себя вином!

Сюзи слабо улыбнулась. Она поняла. Нет, все-таки по занимаемому ею месту в обществе она стояла выше Себастьяна Ван Вельде, и в их размолвке это не могло не сыграть своей роли.

Эгпарс тоже невольно улыбнулся.

– Как всегда, вы верны себе, Дю Руа, – сказал он. – Вы страдаете постоянным словесным недержанием, что, должно быть, не однажды подводило вас и неизвестно еще, какую услугу окажет вам в дальнейшем.

– Простите меня, мосье.

– О нет, нет. Ради бога, оставайтесь таким всегда. Правда, не с больными. Но нам больше, чем кому-либо другому, необходимо чувство юмора.

– А военным? – не удержался Оливье.

– И военным тоже. Итак, мадам Ван Вельде, вторая проблема не менее серьезная. Предположим, он выкарабкается; вы подумали о том, как вы оба будете жить дальше?

Она стиснула руки. Ее сухие ловкие руки, привыкшие ухаживать за больными, не вязались с ее округлыми формами, с мягкими линиями упругого тела.

– Вы затрудняетесь с ответом? Попробую помочь вам. Как вы полагаете, почему ваш муж, ваш бывший муж, предпочел таблетки снотворного этому самому пресловутому пистолету? Ведь он нашел его еще раньше? Вы выказали неудовольствие, когда я задал ему этот вопрос.

Вот как раз об этом-то и хотелось Роберу спросить Сюзи.

– Я не знаю. Я ничего не знаю.

– Не торопитесь, подумайте. Вы достаточно знаете больных. И вы хорошо знаете Ван Вельде. Если вы не сможете нам помочь, то кто же тогда сможет?

– Возможно, потому, что пистолет для него священен.

Голубые, чуть воспаленные глаза главврача пристально смотрели на Сюзи, и видно было, как напряженно работала его мысль. Ом помассировал веки кончиками пальцев.

– Тогда все должно было быть наоборот, детка. Раз пистолет для него нечто святое, именно им он должен был бы пресечь свою жизнь, если только…

– Что, если?

Они все подумали об одном и том же.

– Если только он действительно хотел умереть? – неуверенно проговорила она, как студентка, отвечающая профессору на экзамене.

– Пожалуй! Храбрый солдат, да еще отмеченный в приказах за храбрость, награжденный медалью…

– Попробовал бы он не быть храбрым… – между прочим вставил Оливье.

И тут же поспешил извиниться, жестами. Но Эгпарс, по-видимому, одобрительно отнесся к его реплике и продолжал развивать свою мысль:

– Тем не менее он остается храбрым солдатом. И храбрый солдат должен бы убить себя тем оружием, которым он уничтожал врага, потому что его жена – женщина без стыда и чести. Такова канва сценария. Вы меня простите, мадам. Я просто пытаюсь поставить себя на его место. Так должно быть по логике вещей. Будь это в театре. А между нами говоря, поведению вашего мужа свойственна некоторая аффектированность. Артист!

– Да, – прошептала она.

– И вы тоже.

– О!

– Безусловно. Но это не имеет значения, мадам Ван Вельде. У меня не от всех дверей есть ключи. А у вас, я уверен, есть. Что вызвало взрыв? Что толкнуло его на самоубийство? Что явилось последней каплей? Той, которая переполнила чашу…

– Мне кажется, я знаю. Вот уже две недели, как мы в разводе.

– Так.

– А позавчера вечером я была в Счастливой звезде.

– Понятно.

– Я танцевала. Ведь я свободна, в конце концов.

Последние слова были сказаны с легким вызовом, что как будто не произвело впечатления на Эгпарса. Она продолжала:

– И вдруг я увидела Себастьяна у стойки. Я, конечно, и бровью не повела. Потом-то я раскаивалась, что не поговорила с ним. Когда танец кончился, я подошла к стойке. Его уже не было. Там стояла только его чашка. От нее сильно пахло водкой. Я спросила про мужа – моего бывшего мужа. Фернан ответил мне, что он ушел. Я вышла на улицу, огляделась кругом, но никого не увидела. Было холодно. Возможно, он спрятался где-нибудь за грузовиком. В общем, я не нашла его, а так как мне не улыбалось схватить воспаление придатков…

Сказала – как отрезала…

– То вы вернулись к Фернану, – докончил Эгпарс, – и стали опять танцевать.

– Да. Но я совершенно потеряла голову, иначе бы я все это не делала.

– Для этого головы не нужно!

Но Эгпарс уже опять овладел собой.

– Ну ладно. А когда же случилось несчастье?

– Через два часа.

– Через два…

– Да, доктор.

– Я не спрашиваю вас, с кем вы танцевали, мадам Ван Вельде.

– Я не могла бы вам ответить.

– Сойдемся на том, что это был Альфред Дюбек, и больше не будем к этому возвращаться.

Она покраснела. Прекрасная блондинка Сюзи Ван Вельде и сама не подозревала, что у нее еще есть в запасе малая толика стыдливости. Робера не оставила равнодушным ее искренность, он почувствовал симпатию к этой женщине.

– Я думаю, он следил за вами из-за грузовика. Что было дальше?

– Бал окончился, и я уехала, на мотоцикле м-м… Фреда…

– На моем мотоцикле, – внес поправку Оливье, – на моем! Ах, сукин сын! Богоотступиик! Сколопендра! Троглодит!

На этот раз главврач досадливо поморщился. Балагурство Оливье, очень часто забавлявшее его, становилось назойливым. Он пытался воссоздать в деталях картину самоубийства, всегда более туманную, чем картина убийства.

– И это спасло вам обоим жизнь, – сказал Эгпарс.

– Обоим?

– Да, Дюбеку и вам. Вам ведь неизвестно, что, когда Ван Вельде раздевали в больнице Сен-Жан, у него в кармане обнаружили тот самый пистолет.

– Боже мой!

– И что он был у него в кармане, когда он подсматривал в окно, как вы танцуете с другим.

Ее охватил ужас при мысли о том, что могло бы быть. И она все повторяла:

– Боже мой, боже мой. – А потом вдруг сказала: – Может быть, и стоило это сделать.

В сущности, Сюзи не была злой, просто она любила любовь и была уступчива в любви.

– Короче говоря, еще бы немножко, и вдовцом остался бы он! Приложив, как говорится, к этому делу руку. Но так как у него не хватило мужества убить вас, он вернулся домой и попробовал убить себя. Не воспользовавшись при этом пистолетом. Все, что угодно, – только не пистолет. Вы понимаете, в чем тут дело?

– Нет, доктор.

– Не притворяйтесь, вы прекрасно все понимаете.

– Почему вы так думаете?

– Если хотите, я объясню. С огнестрельным оружием шутки плохи, обычно оно беспощадно. Себастьян предпочел снотворное. Средство более мягкое. Во-первых. А во-вторых, оно не обязательно убивает наповал. Доказательство налицо! Разве я не прав?

– Пожалуй, вы правы, мосье. Да, скорее всего правы, все это на него очень похоже!

– Дело не только в нем, но и в его болезни: тут никогда не знаешь, обернется ли его ярость против него самого или против кого-нибудь другого!

– Отличная работа, мосье! – с нескрываемым восхищением сказал Оливье.

А Робер, как зачарованный, смотрел и смотрел на Сюзи Ван Вельде. Эротическое сияние вокруг нее исчезло, перед ним сидела обыкновенная маленькая женщина, уже довольно потрепанная, которую возраст отметил своей неумолимой печатью, оставив на ее лице бороздки морщин – бороздки эти вдруг сделались глубже, а сама она как-то вся съежилась. Вскоре поседеют и ее прекрасные золотистые волосы. Ну лет пять у нее еще есть на ее забавы. А потом потухнет этот пламень, и превратится наша Сюзи в добропорядочную матрону, время от времени она будет предаваться воспоминаниям о своем бурном прошлом и будет добросовестно смотреть за больными; возможно, она снова выйдет замуж за хорошего человека, он никогда ни о чем не узнает, и ничто не омрачит их счастья. Всё как у всех!

– Есть еще одно дело, к тому же не терпящее отлагательств, – продолжал Эгпарс. – Мадам Ван Вельде, – простите, я привык вас так называть, – так вот, мадам Ван Вельде, как сестра у себя в отделении вы были превосходны. Я подчеркиваю: «у себя в отделении». Потому что для вас сладостно общение с противоположным полом. И в спорах с Хоотеном я всегда брал вашу сторону, а он ведь собирался выставить вас за дверь…

– Да, после того как я ответила отказом на одну его просьбу! Когда мы были в Остенде…

– Прошлым летом, в курзале.

Она даже рот раскрыла от удивления. Округлившиеся полуоткрытые губы, бледноватые с внутренней стороны, сделали ее лицо простодушно-порочным.

Ее жалкий роман с Хоотеном был лишь отзвуком главной темы. Робер мысленно представил, как она наводит красоту, тщательно моет руки, чтобы сбить запах медикаментов, выходит из Марьякерке, садится в американский лимузин респектабельного мосье Хоотена, пьет с ним аперитив, – перед ней толпы нарядных туристов, прогуливающихся по берегу моря, – а потом обед, и ее спутник – такой славный и порядочный мужчина и все более по-отечески заботлив, и вдруг за десертом он сбрасывает наконец с себя маску и грубо предлагает ей… в ней все кипит от обиды и возмущения. Хоотен, которому известна ее вполне извинительная слабость, вне себя: «Чем я хуже других?» – «Да меня от вас просто тошнит». Побелевший от бешенства Хоотен выскакивает из-за стола и мчится прочь в своем бело-красном лимузине. А она остается одна среди жужжащей толпы счастливых бездельников, убивающих августовский вечер на берегу моря. И тогда она отправилась в бар-клуб. Там к ней подошел некий молодой человек, она знала его: он недавно по собственному почину приехал работать в Марьякерке. Он был любезен. Они перебрасывались шутками. Пили. Танцевали. И в эту ночь, когда они очутились среди дюн с торчащими из песка гвоздиками, под покровом темноты, слегка разжиженной светом плавучего маяка, Сюзи не стала томить долгим ожиданием Фреда, безусловной заслугой которого являлось хотя бы сильное тело!

– Дорогая детка, – продолжал Эгпарс, – служащий психиатрической больницы соединяет в себе все, понимаете? Он и исповедник, и надзиратель, и усмиритель. Он же и муравей. Муравей, который катит перед собой ком неизмеримо больше его самого вверх по склону. Ком летит вниз. Он возвращается за ним и снова толкает его вверх. Одним словом, труд психиатра – сизифов труд. Возможно, психиатр достоин восхищения за свое упорство, но многие его и пожалеют – до чего же, мол, глуп! – Эгпарс вздохнул. Он очень устал. – Простите меня, но такие истории мне не по нраву. Предположим на миг, что мы вылечим Ван Вельде. И мы выпустим его домой до следующего приступа; что намереваетесь делать вы, мадам Вельде?

– Я сама все время об этом думаю.

Она снова тряхнула своей гривой, – нет, поистине ее безыскусственность подкупала. Она заглянула в глубины своей души, коль уж Эгпарс так настаивал на ответе, и почувствовала, что в ней растет смутный протест.

– Знаете, доктор, я все-таки еще очень молода, чтобы отказаться от… от…

– От вашей жизни как женщины, понимаю…

Еще очень молода и уже не настолько молода… Вечная биологическая проблема, тревожащая всех женщин.

– Положим. Тогда вы должны принять совершенно определенное решение, а именно: никогда больше его не видеть. В конце концов, вы же разведены! Я перевожу вас в Гёл, там вы тоже будете работать сестрой.

– Нет, мосье.

– Почему?

– Не знаю, но нет.

– Вы никогда ничего не знаете. Но сделайте небольшое усилие и подумайте. Вы же умный человек. По-своему умный, если хотите.

Она пропустила эту оговорку мимо ушей.

– Мы поженились десять лет назад, в сорок шестом. Тогда он был человек как человек. И славный такой. Он гордился тем, что участвовал в войне, в Сопротивлении. Он вывел на чистую воду многих коллаборационистов. Он входил в Комитет освобождения города Лилля. С ним очень считались. Но нужно было работать. И он имел возможность хорошо устроиться. Одно время работал даже электриком, но ему все надоедало…

Робер снова представил себе совместную жизнь этих двух существ. Постепенно Сюзи стала приходить к выводу, что за маской героя скрывается просто лодырь, не привыкший к постоянному труду. Бросил одну работу, другую, потом появились сомнительные знакомства, покровители, которые в конце концов выбрасывали его как ненужную вещь, пошли пьянки и ничего не стоящие заверения в вечной дружбе и верности, начались семейные ссоры, кончавшиеся в постели, она узнала соленый вкус слез…

Сюзи вспоминала:

– В первый раз его уволили с работы с прекрасной характеристикой, ему дали три месяца, чтобы подыскать себе что-нибудь другое. Но он и не подумал искать работу. Он пил все три месяца. Я только уже потом поняла что к чему. Он все время лгал. Он говорил, что товарищи, мол, не дадут его в обиду: «Я не пропаду!»

Я! Это слово не сходило у него с уст. Я – не кто-нибудь, я войну прошел, увы, напрасно он пыжился.

– Он работал. Три месяца здесь, месяц-другой – там. Жили мы в основном на мое жалованье. Бывало, вечерами он вдруг начинал изливать душу. Вскоре я заметила, что это связано у него с посещениями кабаков. Он крал у меня деньги. А потом плакал, каялся.

И еще, – о чем она умалчивала, – он «вправлял ей мозги», раз она не уважала его. «Такого мужчину, как я!»

– А через два года ему уже везде стали отказывать. Тогда мы переехали в Бельгию. Я все сделала, чтобы наладить там жизнь. Прекрасная страна: спиртные напитки запрещены. Ну и что? Нет специальных питейных заведений, но в витринах кондитерских магазинов полным-полно бутылок! И в Марьякерке все началось сначала, еще хуже, чем во Франции. Он работал лишь от случая к случаю. И кем он только не был: кладовщиком, мойщиком посуды, ночным сторожем в комнате смеха. По каким-то таинственным причинам в халупе этой случился пожар. Несколько раз его вызывали в полицию. «Естественно, – говорил он. – Они же не знают, кто я такой». И смотрел при этом так, что мне становилось противно. Тем временем у нас родился ребенок. Да, трудно было придумать что-нибудь глупее.

– Жаль, что вы не привели сюда мальчика.

– Вы считаете, что…

– Простите, мадам Ван Вельде, но между вами и его отцом… Ну уж, что теперь говорить…

Она вздохнула:

– Эрик живет у бабушки.

Назвала парнишку Эриком. Символ несбывшихся романтических надежд Сюзи Ван Вельде. Эрик! Этим именем сказано все. Сперва она поверила в Ван Вельде. Потом поняла, что он ничтожество. Устав вести сама весь дом, надрываться на работе, Сюзи тоже «запила»: она предалась чувственным усладам.

Она утерла глаза.

– Такой чудесный у меня сынишка. Самой не верится. Доктор, заставьте свекровь вернуть его мне. Сама-то она ни за что не согласится доверить мне своего внука… Ну вот, Себастьяна стали все чаще подбирать на улицах в полусознательном состоянии; он корчился в судорогах, и на губах у него выступала пена. Я поняла: эпилепсия. Когда я переставала нянчиться с ним, он бил меня. Приставал с расспросами: как у меня все происходит с любовниками… Орал так, что стены дрожали, и бил себя кулаками в грудь: «Вот как ты со мной, подлюга, да понимаешь ли ты, кто я! Меня три раза отмечали в приказах, я награжден медалью за отвагу, которую мне вручили французские власти, – это же награда из наград. А ты, дрянь паршивая!» Невыносимо! И я ушла от него. Он разыскал меня. Свекровь подучила его требовать развода.

– А кому суд доверил воспитание малыша?

Сюзи замешкалась с ответом. Видимо, ей стоило огромных усилий произнести:

– Ему.

– Несмотря на его состояние?! Да, мадам Ван Вельде, видимо, вы оставили достаточно улик против себя!

– Вы знаете, это сильнее меня. Я не могу без этого.

Она закусила нижнюю губу, такую пухлую и красную, что, казалось, из нее вот-вот брызнет кровь.

– Выслушайте меня, мадам Ван Вельде. Прежде всего выясним, чего вы хотите. Поскольку вы в разводе, главное – уже позади. Я вам советую окончательно расстаться с мужем, оставить ребенка у свекрови и уехать в Гёл.

– Нет и нет! – Она задумалась на миг. – Я не могу оставить Эрика свекрови. Она сделает из внука то же, что сделала из сына. Она его и испортила. Я вернулась к нему из-за Эрика. А что касается суда… они ведь все мужчины – судьи-то, и вы прекрасно знаете, доктор, что в таких делах они всегда примут сторону мужчины. Им трудно понять женщину, поэтому ребенка присудили ему. Но какой же из него воспитатель? Он абсолютно к этому не способен, так же, как и его мать!

Сюзи переигрывала, сгущая краски, рассчитывая таким образом растрогать и вызвать участие: «Вернулась из-за Эрика… Ведь судьи – мужчины… Воспитание ребенка…»

– В общем, – сказала она уже более спокойно, – я не могу, доктор. Я и сама хотела уехать. Мне предлагали место в Виль-Эвраре – округ Сены и Уазы, во Франции. И я поступила бы правильно, если б согласилась. Но он убьет себя. Можете ли вы быть уверены, что все не начнется сначала? И если вы убедите меня, что он просто актер, жалкий паяц, что его промах – не случайность и он делал все рассчитанно, не теряя головы, тогда я уеду. Но не в Гёл. Я уеду во Францию.

Эгпарс вздохнул. Она положила его на обе лопатки, Сюзи Ван Вельде… Хорошая хозяйка, хорошая медсестра и, вероятно, хорошая мать… Но просто, когда она видела мужчину, – она становилась невменяемой, а уйти от своего полоумного мужа тоже не могла.

– Я должна идти на службу, – прошептала она.

– Да. Скажите, пожалуйста, сестре нашего очаровательного земледельца, что в первых числах января я выпишу его. Она будет рада.

– Представляю, как взовьются барышни из Доброго пастыря, – сказал Оливье.

– До свиданья, мосье.

Она постояла в нерешительности.

– Спасибо за все, мосье.

И порывисто добавила:

– Мы не стоим и сотой доли ваших забот, ни он, ни я!

Все-таки она не преминула повихлять задом, когда выходила.

Мужчины тяжко вздохнули. Было тепло. Даже душно, везде, во всей больнице. В кабинете стоял густой запах дешевых цветочных духов, тошнотворный запах жасмина.

– Какое несчастье! – вырвалось у Робера. – Прежде, когда я слышал песню Дамья Цепь, я от души веселился. – И он пропел, немного фальшивя: – Це-епь. Да, теперь я не стал бы смеяться.

– Ты прав, – сказал Оливье. – Но имей в виду, что, как только твоя Сюзи придет к себе в отделение, она тут же позвонит Фреду.

Эгпарс, заложив руки за спину, расхаживал по комнате.

– Это гораздо хуже, чем вы думаете, мосье Друэн, гораздо хуже.

Он комично сморщил нос, чихнул несколько раз подряд, из-за жасмина и продолжал:

– Что вы знаете об этих двух? Только то, что они сами о себе говорят. В действительности они оба в плену у болезни И этот плен им сладостен! Эпилептик и медичка Старый дуэт палача и жертвы, судьи и подсудимого, преследователя и преследуемого. Извечная таинственная нерасторжимость. Они добавят кое-какие мизансцены и примутся сызнова прогонять весь спектакль, прокручивать ленту их жизни: «Детям до шестнадцати лет воспрещается!» Так они думают. Но я, во всяком случае, знаю то, чего не знают они. Например, что Себастьяна надолго не хватит. Вы видели его сейчас – он капитулировал, морально капитулировал; уж верьте мне, для него это свидание явилось полным поражением, а при таком, как у него, сердце даю почти стопроцентную гарантию, что душа его вскоре отлетит. Сюзи будет оплакивать свою утрату и убиваться по поводу гибели своего отвергнутого обществом героя больше, чем самая добродетельная супруга.

– Вы имеете в виду последствия отравления?

– Нет. Ван Вельде – эпилептик-алкоголик с полу-бредовыми идеями, которые вертятся вокруг нации, родины, чести знамени. Он не воспользовался пистолетом, потому что пистолет – не игрушка и потому что – «это свято», выражаясь словами Сюзи. С ним он воевал и благодаря ему прославился. Пистолет – это что-то высшее по отношению к человеку. Как сверхчеловек. Пистолет – это все, что осталось от его мужественности! Мысль о самоубийстве захватила его врасплох – именно врасплох – в начале кризиса delirium tremens[13]13
  Белая горячка (лат.).


[Закрыть], когда он вернулся из пресловутой Счастливой звезды. Между прочим, мосье Дю Руа…

– Да, мосье?

– Не попробовать ли нам электрошок?

– Не знаю, мосье. С его-то сердцем.

– Рискованно, конечно, но лучшего лечения для него не придумаешь. Я гораздо больше опасаюсь последствий депрессии, чем инфаркта. Ему необходимо избавиться от подавленности. Потому что, если он сам нам не поможет и будет продолжать стенать каждый раз, как увидит свою Сюзи, его песенка спета. И, стало быть, – положимся на бога.

– А сердце? – повторил Оливье.

Эгпарс махнул рукой: э, была не была. В его практике всякое случалось.

– Нет же ничего другого, – сказал он. – И потом, знаете, в человеке вдруг обнаруживаются такие силы… Слушайте, Дю Руа, вы бы показали Португальца мосье Друэну. Ему будет интересно. Сегодня уже поздно, а завтра непременно покажите. Покойной ночи, мосье.

Они смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду.

– Оливье, не мог бы ты найти мне фотокарточку Ван Вельде, – попросил Робер.

– Любопытно, почему тебя так занимает этот недоносок? Дело, наверное, в войне, пистолете и медали за доблесть?

– Да, – сказал Робер.

Он хмурил лоб, не в силах отделаться от надоевших мыслей.

– Я тебе все объясню как-нибудь потом. Когда сам буду уверен. Понимаешь, я ведь его уже видел, этого твоего типа… Я знаю его… Не могу сейчас вспомнить, где и когда видел, но – видел. И, по-моему, – если только верно то, что мне смутно припоминается, если действительно все подтвердится, – с его именем связано нечто ужасное.

– Ну уж и ужасное, не преувеличивай.

– Ничуть не преувеличиваю. В том, о чем я говорю, нет ничего театрального. С ним действительно связано нечто непостижимое, чудовищное, между прочим, касающееся всех нас.

– Кого нас?

– Нас, людей, – сказал Робер Друэн, зажигая сигарету левой рукой.