Текст книги "Вольные города"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

–      Пусть пока дерутся,– сказал Авилляр.

–      Московский князь Иван, данник хана Ахмата.– Я ему шерть на дружбу дал. Если надо – нарушу.

–      Не надо. А Казанское ханство как?

–      Оно далеко. Оно у Ивана за спиной, как тяжелый кошель, висит.

–      Хорошо бы его на шею Ивану повесить.

–      И еще один сосед объявился. На Дону.

–      Кто?

–      Люди беглые. От моего плена беглые, от князей русских беглые.

–      Э-э,– махнув рукой, сказал паша.– Перелови их, и не будет соседа...

–      Не надо так думать, паша. Они на Дон от меня ушли. Здесь, в Кафе, такой ералаш устроили... Теперь их в десять раз больше.

–      Вот как? Что еще о них знаешь?

–      У меня человек надежный есть. Все о них знает.

–      Позови.

Через день привели к Авилляру Ионашу. Рассказал бывший кашевар об атамане Соколе, о ватаге. И понял Авилляр: эти люди очень могут султану в свое время пригодиться...

Вспомнил все это Хюнкар, забеспокоился. Как бы новый султан его из зала Высокой порты не выгнал, как бы Авилляра на его место не посадил.

Потом выяснил: опасения его напрасны были. Баязет прямо великому визирю сказал, что Авилляру другие дела предназначены. Он Крым знает, Орду знает, Русь знает, он по-прежнему в те места ходить будет, потому как северные дела сейчас важнее всех иных дел. Султан прямо при визире позвал к себе Авилляра и спросил:

–     Когда моя эскадра Крым покоряла, я тебе повелел русского разбойника выкупить. Он жив еще?

–     Жив, великий падишах.

–     А его ватага не разбежалась?

–     На Дону сейчас. Еще более выросла.

–     Приведи его завтра ко мне. А сейчас давай про русские дела поговорим...

И вот сидит Василько в султанском дворце – великого приема ждет. От нечего делать вспоминает свою жизнь в плену, размышляем, зачем он могучему падишаху понадобился.

...Сколько прошло с тех пор лет, Васильку трудно счесть. Шли годы в страданиях, в горе и тоске по родной земле, по близким сердцу людям. Помнится Кафа в дыму, в крови, в гаме и криках. Помнится – пошел он проститься с Ольгой, встретил Ионашу. Не опасаясь взял из его рук бумажку... и затем провал в памяти, как долгая, беспросветная ночь.

А потом долгая и мучительная болезнь. Ломило голову, часто лишался памяти, по двое-трое суток был в бреду. Не успел как следует оклематься, поволокли его в богатые покои, бросили на огромный ковер у трона. Василько догадался: перед ним хан Менг– ли-Гирей.

–     Это ты, Сокол? – спросил его через толмача хан. Василько кивнул.– Ответь мне, это твоя ватага на кафинцев страх наводила? Это ты в Кафе калабаллык поднял?

–     Да, это так,– ответил Василько.

–     А знаешь ли, как ты попал ко мне?

Василько покачал головой.

–     Я купил тебя у одного грека...

–     У Ионаши?

–     Ты угадал, Сокол. И клятвенно уверил меня тот Ионаша (он ведь в твоей ватаге долго был), что все богатство, добытое в разбоях, ты скрыл в земле. Укажи мне это место, и я подарю тебе свободу, дам половину драгоценностей и провожу на родину. Не говори мне нет – все равно ты погибнешь в цепях, и клад твой попусту пропадет.

–      Богом тебе клянусь, великий хан,– не было клада. Ватага жила скудно, грабить я не позволял.

–      Вы посмотрите на него,– хан захохотал,– он пришел развеселить меня! Не было под небом разбойников, которые бы не грабили.

–      Мы разбойниками не были.

–      Не рассказывай сказки. У меня для этого старухи есть,– хан насупился, сердито приказал:—Уведите его, пусть подумает.

Стали после того лечить Василька, хорошо кормить, выводить гулять в сад или на вершины скал, что нависли над ханским дворцом. Василько знал: это дразнят его свободой.

Потом через несколько месяцев привели его к хану снова.

–      Эх, великий! Неужели не понял ты – одурачил тебя кашевар. За свободу, которую ты мне сулишь, я бы все богатства земли отдал, если б они у меня были, не только клад...

Рассвирепел Менгли-Гирей. Исхлестал Сокола нагайкой. Что было дальше – Василько помнит плохо. Снова провалился во мглу беспамятства...

...Очнулся уже на корабле, в трюме. Ползал от одного пленного к другому, узнавал, куда везут. Сказали пленники: туркове Кафу взяли, фрягов всех перерезали, город сожгли, а хана Менгли заполонили тоже и увезли в Стамбул. И этот корабль идет туда же.

В Стамбуле сырые, душные подвалы, и снова головная боль с провалами в памяти, с бредом и припадками...

...Долго пролежал он в сыром подвале. Других покупали, забирали, уводили. Его не брали – больной. Обессилел совсем, готовился к смерти. Однажды, когда ему стало совсем плохо, в полусне, в полубреду показалось Соколу, что в подвал заходил Иона– ша. Очнувшись, подумал: зачем ему здесь быть?

Но на следующее утро пришли какие-то люди, сняли с него цепи, вынесли на свет божий. Положили в двуколку на солому, повезли за город. Долго ехали мимо садов и виноградников, остановились около богатого дома на берегу реки.

В доме положили его на лежанку в сухой солнечной комнатушке, турок указал на стол, где стояли фрукты, виноград, свежий сыр, хлеб, и ушел. Василько с жадностью начал есть хлеб, сыр, запивал все это розовой сладкой водой. Потом лег на спину и стал думать: к чему такая перемена? «Господи, опять о кладе будут выпытывать». Как уснул – не заметил.

Проснулся от легкого толчка в бок. Открыл глаза–перед ним богатый турок. Высокий, поджарый, голова седая. Феска заткана золотом, халат малинового шелка. Василько хотел сесть, но турок легко толкнул его в грудь: лежи, мол.

тШШШ ШМШЖі

S««:

^,'^/// ,ч"Д

ЪтжМк

–      Говорить можешь?—спросил вдруг турок. Спросил по-русски. Василько от неожиданности и оттого, что давно не слышал родной речи, сел на лежанку.

–      Глаза широкие не делай. Давай поговорим,– и подвинул табурет ближе к лежанке.– В родные места хочешь?

–      Зачем? Все одно не жилец я, хоть где. Дорогу дальнюю не вынесу.

–      У нас есть время. Лечиться будем, отдыхать будем. Согласен?

–      На то твоя воля... Куда ехать?

–      Посылает меня султан на Дон. Дорогу я знаю плохо. Ты поедешь.

–      Поверь, господин, в тех местах ни разу не был.

–      А твои дружки разве не туда ушли?

–      Туда. Но их, 'может, в живых нет.

–      Живы. По степи, правда, разбрелись, но живы.

–      Зачем тебе те людишки надобны?

–      Земля, на которой они растворились,– ничья. Надо, чтобы у нее хозяин был...

Василько понимающе кивнул головой.

–      Будешь жить у меня, будешь ходить вольно. Со мной разговаривать будешь. А то я ваш язык совсем забывать стал. Когда на Дон попадем, разыщем твоих людей, соберем в один кулак, ты снова их водить будешь. Куда я укажу...

–      А вдруг они не захотят? Теперь они воли отведали.

–      А я волю отымать не буду.

–      Кто ты, хозяин? – спросил Василько.

–      Зовут меня Авилляр-паша. Я великого султана Баязета советник.

И началась новая жизнь в имении Авилляра. Кормили пленника хорошо, чуть не каждый день приходил лекарь. За месяц поднялся Василько на ноги. Поставил его паша старшим надсмотрщиком над рабами, которые копались в саду и на виноградниках, дал полную волю.

Умен паша Авилляр. Цепи снял, но приковал его к себе покрепче, чем цепями. И то надо понять: убежать можно, но есть ли смысл? Поймают – по турецкому закону верная смерть. Если, даст бог, не поймают, куда податься? Чтобы доехать до Кафы, разыскать там Ольгу, надо проникнуть на корабль. А это дело немыслимое. Да и жива ли она? Можно, правда, обойти море через болгарские и романские земли и попасть в родные украинские места. Но к кому? К князю Соколецкому в ярмо?

И выходит, что самый резон ждать того времени, когда Авилляр позовет на Дон. Там найдет он ватажников, а дальше будет видно. Можно Авилляру и спину показать.

Так прошел год. Потом прошел второй. Стал Василько забывать ватагу, родные места. Одеваться стал по-турецки, по-ихнему научился говорить. И только Ольга не выходила из сердца ни на миг. Видя его тоску, Авилляр говорил:

–     Женись на турчанке, дурак. Смотри, как на тебя наши девки заглядываются. Они и забыли, что ты когда-то рабом был. Ты видишь: я тебя рабом тоже не зову, атаманом зову. Денег тебе дам. Веру нашу прими —чем она твоей хуже?

Когда Василько признался, что в Кафе у него осталась жена, перестал хозяин приставать.

И только через три года на четвертый пришла, наконец, долгожданная пора. Заявился Авилляр, сказал: «Собирайся, поедем. Я Азов-крепость буду возводить, тебя на Дон провожу. Там атамана Сокола давно ждут».

И думает Василько: снова, наверное, эти же речи пойдут.

Волнуясь, не заметил, как поставили его перед султаном. Как учил Авилляр – упал Василько на колени.

–     Встань, атаман,– ласково произнес Баязет,– ты теперь не раб. Паша тебя не обижает ли?

–     Паша добр.

–     Домой на Русь хочешь?

–     Хочу.

–     Но сперва надо на Дон сходить.

–     Согласен. Паша говорил: крепость надо строить.

•– Нет. Это забота не твоя. Ты над своей ватагой снова стань, собери под свою руку всех людей на Дону, могучим сделайся. Говорят, ты князей не любишь?

–     А за что их любить?

–     Верно. Не за что. На князя Ивана войной пойдешь?

–     Чего ради?

–     Земля русская сейчас под пятой Орды лежит. Ни ханы, ни шязь порядка той земле дать не могут. Я хочу ее к державе своей присоединить. Поможешь?

–     Много ли я один смогу? А ватага не захочет, может быть.

–     Тебе они верят, я знаю. Покорим мы Русь – поставлю тебя князем. Любой город выбирай. Если ума хватит, на Москве сядешь. Говорят, у тебя в Крыму невеста осталась?

–     Жена.

–     Тем лучше. Возьмешь ее в Москву, богатым станешь, знатным. Моим верным слугой будешь.

–     Прости, великий, за себя могу ответить. Если нужен – бери. Посылай, куда надо. А там будет видно.

–     Хороший, умный ответ. Иди, пашу Авилляра слушайся. Мои слова помни.

Свистит в парусах ветер.

Фрегат несется по волнам, зарывается носом в темно-зеленую морскую воду. Потом выныривает на гребень, поднимая тучу брызг. Палуба покрывается водой на минуту, но тут же сохнет под палящими лучами солнца. Из трюма воняет тухлой рыбой, человеческим потом и прелой соломой. Там вповалку, тесно прижавшись друг к другу, лежат рабы.

Василько стоит на носу, держится за дубовые поручни. Теперь его не узнать. Виски, как инеем, посеребрила седина, от постоянных загаров лицо стало смуглым, кожа обветрилась. Высокая турецкая феска с кистью и палевый, в оранжевую полоску, кафтан с широким голубым поясом из шелка сделали его похожим на турка. Он подставляет лицо упругому ветру и жадно глядит вперед.

Вдали, на горизонте, маячит сиреневыми хребтами гор земля. Василько знает: это Крым. И воспоминания, тяжелые, как морские волны, вздымаются в памяти, бьют в сердце, как в раскаленный окаменевший берег...

Свистит в парусах ветер. И идет фрегат вдоль крымских берегов. Не заметил Василько, как сзади его оказался паша.

–      О чем думаешь, атаман? – Василько очнулся, вздрогнул.– Хорошо идем!

–      Хорошо. Ветер попутный,– согласился Василько.

–      К вечеру в Кафе будем. Три дня стоять будем.

–      Мне бы в город сходить надо. Отпустишь, господин?

–      Зачем?

–      Сам знаешь.

–      Жену поискать хочешь? Иди. Возьми матроса и сходи.

– Не веришь?

– Верю. Но тебя в Кафе один раз по голове стукнули. Пропадешь – ищи тебя.

Свистит в парусах ветер. Стоят на палубе двое, молчат.

–      Я вот о чем хочу спросить тебя, хозяин,– прервал молчание Василько.– Три года ты сулил мне большое дело, теперь султан говорил со мной ласково.

–      Это разве плохо?

–      Не плохо, но мало. Одно мне ведомо: надо воевать. Но с кем и как, когда? А разве я могу приступить к сему делу, ежели ты меня в неведении держишь?

–      Пойдем в тень сядем,– Авилляр перешел на корму, усадил Василька на рундучок супротив себя, надвинул феску на лоб и начал говорить медленно.– Ты видел когда-нибудь табун лошадей на лугах? Что думает вожак про степь? Он думает: степь велика, травы в ней много, сколько ни топчи, все равно вырастет. Так думали ханы про вашу землю двести лет. И никто не заметил, что поднялась Москва и скоро ханам будет силой грозить. Князь Иван собрал под свое крыло много городов и все чаще говорит послам ханским дерзкие слова. А хан Ахмат, как факел, вспыхнет и пошлет на Ивана своих всадников. К этому времени тебе надо собрать в степи всех ватажников. А там теперь их много – кишит степь пришлыми людьми. Когда будет у тебя войско, я дам оружие, будешь ты могущественным и верным сераскиром султана, будешь ходить в золоте, есть на серебре.

–      А супротив кого ты пошлешь это войско?

–      Против хана Ахмата. Когда он уйдет воевать Москву, ты на его Сарай-Берке налетишь, все, что ордынские ханы за много лет награбили, отнимешь, столицу его подомнешь под себя. Потом землю эту султану подаришь.

–      А если Ахмат вернется?

–      Он вернется бессильный. Иван половину крови у него выпустит. Если не хватит твоей силы, Менгли хан поможет. Он с Иваном сейчас в дружбе живет.

–      Хорошо, господин. Повоюю я тебе Ахмата. Потом куда?

–      Там будет видно.

–      Прости, паша мудрый и милостливый, но ведь после Ахмата ты меня Москву воевать пошлешь.

–      На то воля аллаха и султана.

–      Но я и мои ватажники в аллаха не веруют, а русская земля им родная.

–      А скажи мне, атаман, от кого ты убежал когда-то?

–      От князя.

–      А ватажники? Они ведь тоже от князей бежали. И ты думаешь, им князь Иван мил и дорог?

–      А отчина, мать-земля родная?

–      Если ты на земле раб, она тебе мачеха. А если султан тебя высоким именем пожалует, землю, как князю, даст, гарем подарит, ах какие гурии рая будут в нем! А воинам твоим волю даст, только пусть служат султану верно. Понял, какое дело тебе предстоит? Сделает султан всемилостивейший тебя своим тудуном в каком– нибудь городе. Плохо ли?

–      А если я не соглашусь?

–      Ты же умный мужик. Не для того я тебя из вонючего подвала вытащил, чтобы снова туда бросить.

–      Ну что ж, паша, тудуном, так тудуном!

–      Слава аллаху. Я и не ожидал иного ответа...

В сумерки фрегат подошел к Кафской пристани. Город, который Василько когда-то видел в огнях, теперь был окутан серой вечерней пеленой. По небу плыли рваные тучи; они заслоняли серп молодого месяца, и над городом опускалась темень. Если месяц

выходил из-за туч, то на темно-синие морские волны раскатывалась золотистая дорожка.

Василько в сопровождении молодого турка-матроса сошел на берег. Город был сильно разрушен, и никто за прошедшие три года не начинал отстраивать его. Люди ютились в развалинах, либо отгородив себе комнатушку, либо приткнув к стене какой-нибудь навес, защищавший их от непогоды.

Вот и Сенат. Василько остановился около дома, вспомнил дни мятежа и поражения. Вознесла его судьба в ту пору высоко, но и бросила безжалостно в самый низ... Сейчас снова идет он к неведомой жизни, много обещано ему, но разве знает человек, что ждет его впереди? Яркая мысль осветила голову – а вдруг Ольга здесь, он найдет ее и тогда... «Турка придушу и на корабль не вернусь»,– думает Василько, и тут же возникает вопрос: а куда идти? Может, взять жену на корабль и с ней вместе идти навстречу судьбе?

Ко двору, где когда-то жил Семен Чурилов, Василько подходил с тревогой в душе. Бешено колотилось сердце. Вот знакомые ворота, вот и дом. Проломлена черепичная крыша, местами замело ее пылью, и уже поросли эти места молодой зеленой травкой. Василько толкнул створку ворот, она распахнулась, и двор, заросший полынью и репейником, предстал перед ним в ярком свете открывшегося месяца. Через двор, вглубь за сараи, протоптана тропочка, Сокол, хотел пойти по ней, но раздумал: ее, наверно, протоптали случайные люди, сокращая свой путь с улицы на улицу. Тишина на дворе тяжелым камнем легла на грудь атамана. Он присел около тропки на камень, обхватил голову руками и замер надолго: надежда на встречу с желанными ему людьми ушла безвозвратно.

Турок во двор не вошел, он стоял на улице около ворот. Потом тихо подошел, тронул за плечо.

–     Рядом живут люди – спроси.

Василько тяжело поднялся, медленно вышел со двора. Подошла женщина из соседнего дома, которая приняла Василько за богато одетого турка со слугой. Она оказалась татаркой, но хорошо умела говорить по-турецки. Женщина рассказала, что живет тут давно, хотя хозяев этого дома не застала. Ходили слухи, что тут жила семья русского купца; одни говорили, что вся она погибла во время обстрела города турками. Другие говорили, что это неправда: купец будто бы увез всю семью в Сурож.

–     Думаю,– сказала татарка,– что они погибли. Сурож недалеко, если бы они были там – приехали бы поглядеть на свой дом. А здесь никто не бывал.

Василько поблагодарил женщину и дал ей золотую монету. Женщина пошла было к своему дому, но потом вернулась, догнала незнакомцев и сказала:

–      Эй, правоверные... Может быть, вам что-нибудь скажет старик. Он с весны живет за сараем в лачуге. Хотя и слепой, но знает много.

–      Слепой? – воскликнул Василько.– А ну пойдем,– и он почти силой потащил женщину во двор. Она подвела его к лачуге, кивнула головой. Василько постучал в рассохшуюся дверь лачуги и услышал до боли знакомый голос:

–      Кто там? Входи с богом.

Василько распахнул дверь, вихрем ворвался в лачужку, схватил легкое тело старика, поднял его с лежанки, сжал в своих объятиях.

–      Родимый мой! Дед! Здравствуй!

–      Атаман? Уж не сон ли это? Вася, ты?

–      Я, дед Славко, я... Вернулся... вот...

Славко дрожащими руками ощупал лицо Сокола, огладил плечи, руки, повторяя:

–      Недаром я тут... недаром... недаром...

–      Пойдем во двор! Рассказывай,– Василько подхватил деда на свои могучие руки, как ребенка, и понес из лачуги.

Посадил на скрипучие ступеньки крыльца и спросил почему-то:

–      Гусельцы не потерял? Играешь?

–      Тут они, со мной. Без них какой я жилец. На рынок выхожу, играю. Подают – кормлюсь.

–      Почему ватагу бросил?

–      Не бросил. Видит бог – не бросил. По указу Ивашки сюда притопал. И недаром. Велено мне тут тебя встречать. И недаром,– старик привычным жестом утер воспаленные глаза.

–      Как встречать? Откуда знал, что я жив и приду сюда?

–      А куда тебе больше прийти? Этого дома тебе сердце не позволит миновать. А о том, что ты жив, мы еще зимой узнали.

–      Как?

–      Появился в ватаге человек. Говорит, у турков в плену был. Говорит, убег. А к той поре ватажники вроде песни сложили про нашу жизнь у Черного камня. Он прослушал и сказал: «Я-де этого Ваську Сокола видел, он служит туркам, ходит вольно, живет сытно». Ивашка, грешным делом, все у него про тебя повыпытал, а потом, посоветовавшись со мной, сказал: «Не тот человек атаман, чтобы туркам верой служить. Ежели ходит он вольно – все равно сбежит. А коль сбежит—Кафы и подворья чуриловского ему не миновать. Сердце его приведет». И послал меня Ивашка сюда.

Славко помолчал малость, потом добавил:

–      И отдохнуть нам друг от дружки надобно. В спорах великих мы с ним живем.

–      Слава богу,– радостно сказал Василько.– Ивашка жив?

–     Жив. И ватажники живы. На донском берегу ютятся.

–     О вольном городе думают?

– Куда там! Ищо кафинские синяки не зажили, да и с ордынцами то и дело дерутся. Не до города.

–     Как Микешка?

–     Отделился от нас. Стан свой ниже по Дону разбросил, грабежом, сукин сын, промышляет. Из-за него у нас с Ивашкой нелады пошли.

–     Чем люди живут?

–     Рыбу ловят, землю пашут, отары овечьи завели. От Ахматовых татар отбиваются. Сброя кафинская зело пригодилась. Тебя ждут.

–     Я-то зачем надобен?

–     Хоть и живут люди вольно, одначе войны не миновать. Ватажек расплодилось, как грибов по осени, а однодушия нет. Если Ахмат настоящую рать пошлет —снова в кандалы закуют, видит бог. А ежели ты приедешь, даже Микеня, на что уж заноза нестерпимая, и тот не прочь под твою руку встать.

–     Чем я им так по сердцу пришелся?

–     Они ведь при тебе впервые волюшкой дыхнули – светлой памятью тех времен живут. А ты этой памяти огонек.

–     Ну... а о Чуриловых не проведал?

• – Видит бог, не знаю ничего,– ответил Славко и замолчал. Он в те дни был против того, чтобы Василько связывал свою судьбу с купеческой дочкой.– Ты мне лучше вот что скажи: тайно сюда прибыл али как? И к ватаге думаешь ли пробиваться?

–     Забирай, дед, гусли и пойдем. Пришел я сюда на корабле явно и поплывем с тобой на Дон – ватагу будем искать.

–     Стало быть, ты и вправду туркам служишь? – спросил старик, когда они шли по городу к пристани.

–     Служу.

–     Корапь ихний?

–     Да, турецкий. Они хотят помочь ватаге Ахмата воевать.

–     За что это к нам такая от турков милость?

–     Нашими руками жар хотят загрести,– на ухо деду ответил Василько.

–     И ты им сподручным будешь?

–     Поживем, дед, увидим.

Через три дня фрегат поднял паруса. Авилляр принял гусляра без слова. Он уже и раньше знал о нем. Если старик про атамана песни поет – такой человек нужен. Авилляр знает: песня в бой может вести лучше любого сераскира .

Глава шестая

ДЕЛА СТАМБУЛЬСКИЕ

...Потому что изменчива судьба наша: нынче хан, завтра беглец; нынче богат, завтра нищий; нынче много друзей, завтра все враги. Я боюсь своих, не только чужих...

Из письма хана Золотой Орды Тимура-Кутлуба

СНОВА В ВАТАГЕ

рошло еще три дня, и фрегат пришел в Азов. Авилляр решил еще раз испытать атамана. Позвал Василько, сказал:

–      Здесь у меня дел много: корабль выгружать буду, крепость поглядеть надо, рабов привез– надо заставить стены чинить. Ты со своим стариком можешь гулять целую неделю. В субботу возвращайся.

–      А если я не вернусь? Сбегу если?

–      Вот дурак! Ты у меня три года вольный ходил, на корабле я тебя в трюм загонял разве? Зачем тебе бежать?

Говорил так паша и хитрил. Сам думал: если вернется атаман – верным слугой султана будет. А убежит – все равно поймают. Хоть и жалко– голову придется срубить.

Дед Славко с атаманом сошли с корабля. Авилляр сунул в руку атаману кисет с деньгами, сказал:

–      Погуляй, новую одежду купи. Турецкие наряды пора снимать.

Вечером в каюте Авилляра появился человек. Недаром турок услал с корабля атамана. Увидел бы он Ионашу – задушил бы.

А Ионаша стал ныне важным человеком. Кем он был у Менгли хана? Мелким подручным. Кого надо выследить, кого надо убрать. Теперь, когда Ионаша перешел на службу к Авилляру, большие дела поручают ему. Под его рукой полторы сотни таких же соглядатаев, каким он был сам когда-то. Везде его люди: и в Кафе, и в Азове, и в Бахчисарае. Сам он по совету паши живет в ватаге, держит лавку, часто ездит вроде за товарами, а на самом деле сует Ионаша свой нос во всякую дырку. И в ватаге у него соглядатаи, и в Сарай-Берке, и в Казани, и даже в Москве. Велик простор, где есть у Ионаши глаза и уши, научился он разбираться в хитрых замыслах своих хозяев, чует, что и когда им нужно узнать.

Ионаша сразу понял: султану Баязету и снится и видится положить лапу на русские земли. Особенно беспокоится об этом Авил– ляр – султан поручил эту сторону его заботам. Авилляр знает: звезда Золотой Орды идет к закату, того и гляди лакомый кусок – Русь из его рук упадет. Если султан не перехватит этот кусок на лету – пиши пропало. А перехватить можно. И Авилляр за эти три-четыре года сделал для этого немало. А Ионаша ему помогал. Задумано было хорошо: если Ахматова орда растает—двинет с юга к русским границам свое войско Менгли-Гирей, послушный султану человек. С востока зажмут русских ногайцы. Они тоже Стамбулу послушны. Рядом с Москвой Казанское ханство. Там сидит Алихан, дважды подданный: и Крыму, и через него Стамбулу. На западе живет круль Хазиэмир. Этому выгоду посули– пойдет хоть на черта. Со всех сторон обложена Русь. И на вольницу степную, придонскую большие надежды возлагает Авилляр. Ионаша это знает, не зря живет в самом сердце вольницы. Придумано собрать эту вольницу в один кулак, дать этим разбойникам оружие, бросить на Ахмата, ускорить его падение. И тогда не данницей можно сделать русскую землю, а частью Османской империи вместе с Крымом, Астраханью и Казанью.

В последние месяцы Ионаша и его соглядатаи метались из конца в конец своих поднадзорных земель: всюду дела пошли по– другому, не так было задумано. И вот сегодня примчался бывший кашевар в Азов к своему хозяину с вестями не совсем утешными.

–      Ну, говори,– сказал Авилляр, разглядывая Ионашу, исхудалого, обветренного.

–      Я писал тебе, паша, если помнишь, еще в прошлом году, что хан Ахмат решил наказать строптивого Ивана и послал в Москву войско.

–      Помню. Ну и наказал?

–      Не удалось сие хану. Дошел он до городка Алексина, разграбил его, а далее идти побоялся. Да и не мудрено – выставил князь Иван сто восемьдесят тысяч воинов, и хан, поджав хвост, убрался восвояси. Ныне снова готовит хан посольство на Москву, но еще неуважительнее будет говорить Московит с послами, поскольку теперь он воинов может выставить вдвое больше. Ахмату дерзости подданных сносить непривычно, он непременно захочет наказать ослушника, и будет война.

–     На Казанский юрт твои люди ходили? – мрачно спросил Авилляр.

–     Оттуда плохие вести, великий паша. Алихан казанский неумен, горяч и труслив. Знать татарскую против себя настроил; голову сечет правым и виноватым, а старая царица Суртайша совсем из ума выжила. Не приведи аллах, если их обоих с трона столкнут! Уйдет тогда Казань на сторону Москвы.

–     Почему уйдет?

–     Ведомо ли тебе, что у Ивана Московита живут сыновья Ибрагима– законные наследники престола?

–     Магмет-Аминь?

–     Да, премудрый паша. И еще Абдыл-Латиф.

–     Они дети Нурсалтан, а она, я думаю, хану Менгли послушна. У детей скорее к Крыму будет душа лежать.

–     Не думаю. Нурсалтан царя Московского братом зовет, хан Менгли тоже с Иваном в дружбе.

–     А ногайцы? – уже совсем мрачно спросил паша.

–     У ногайцев такая междуособица идет, что им свои земли без наших воинов, коли что случится, не защитить. Польский круль тоже идти на Московское княжество опасается. Растет оно и поднимается, как на дрожжах тесто.

Отпустил паша Ионашу, велел пока подождать и стал думать. Две ночи думал, ничего не мог придумать. За такие скверные дела султан голову снесет, пожалуй. То, что везде свои соглядатаи есть, это хорошо, но они только смотрят на дела, а вмешиваться в них не могут, изменять не могут. И выходит, что Авилляру самому надо во            многих местах побывать, и в первую очередь в Сарай-Берке, в Москве, в Казани, в Астрахани. Надо дела этих городов наощупь проверить, надо их в нужное султану русло направить. А время идет! И решил Авилляр немедля ехать в Сарай-Берке, оттуда с посольством Ахмата – в Москву, а из Москвы – в Казань. Позвал Ионашу, велел ему снова ехать в ватагу.

–     Скажи всем, чтобы атамана встретили.

–     Скажу. Только мне оттуда убираться        придется,   великий па

ша. Сокол никогда не простит мне.

–     Поживи пока в Азове.

...Желание вырваться в степь, на волю было велико. Василько пересчитал деньги, данные Авилляром, их хватит, чтобы купить двух коней. А там...

Но чем больше он ходил по берегу, тем больше убеждался, что думать о воле еще рано. Куда ни кинь взгляд, в какую сторону ни погляди – всюду недруги, везде опасность. Даже в ватаге сейчас его не могут спрятать. Василько понимал, что и там паша понатыкал своих людей: недаром же, сидя в своем серале, он все о ватаге знал.

И понял Василько, что отрываться от турка ему пока не надо. Дед Славко хоть и поворчал малость, однако тоже с этим согласился.

В субботу утром они пришли на фрегат. Авилляр встретил их с радостью, сказал:

–      Одетый в турецкую одежду, ты был милее моему сердцу. Но раз надо...

На следующий день он посадил атамана и деда Славко в турецкую лузатую фелюгу, дал двух гребцов и велел плыть вверх по Дону, к ватаге.

–      Я тебе все время помогать буду,– сказал прощаясь.– И ты меня помни. Придет время – приеду.

Весна ныне на придонской земле сильно замешкалась и потому уходила спешно. Ей наступало на пятки, дышало сильными ветрами в спину ядреное южное лето. Парус под этими ветрами надувался туго, звенели снасти, гнулась мачтенка. Фелюга прыгала по речной волне с гребня на гребень, словно чайка, еле задевая воду. Гребцы бездельничали. На пятый день пути Славко сказал:

–      Нужное место не проскочить бы. Ты, атаман, гляди. Будут ежели по левому берегу две рощицы – дубовая и сосновая, меж ними и приставай. Наши там должны быть...

...Ивашка Булаев, послав деда в Кафу, надежду на то, что он там встретит атамана, имел малую. Если бы дед Славко не докучал постоянными разговорами, то и не послал бы. А старый гусляр надоел ему. Как стало известно, что Сокол жив и находится в туретчине в плену, Славко стал приходить к Ивашке чуть не каждый день и ныть:

–      Он вас, иродов, можно сказать, из геены огненной вывел, а вы его, стервецы, забыли. Ведь ежели бы не он, расползлись бы вы по крымской земле, как черви, передавили бы вас татары поодиночке. Ты сам-то, пес рыжий, сколько раз от плена бегал, а все попадал туда же, теперь сидишь в каюте, портков из парусов нашил и доволен. Про атамана забыл. Скоро грабежом займешься...

–      Не скули, дед,– упрашивал Ивашка,– что я могу поделать? Не в туретчину же мне за ним идти. Я сам тоскую не меньше твоего.

–      Ежели тоскуешь, проводи меня в Кафу. Ваську не зря Соколом прозвали – не сможет он в неволе долго жить, улетит. И где бы он ни был – к Чуриловым придет все равно. А там, баял Ионаша, пустырь. Кто его встретит? Кто к нам дорогу укажет?

Так продолжалось полгода. Ивашка сдался и степью проводил деда на Кафу. И то надо сказать – надоел дед. Озлобился на ватажников за разброд, за баловство. За то, что Микеня оторвался от ватаги и свою шайку завел, дед Славко пилил Ивашке шею чуть ли не месяц.

Без него стало спокойнее, хотя надо сказать, что ватажники деда побаивались и слушались не меньше, чем Ивашку, потому как был он совестью ватаги.

И вдруг вчера приехал из Азова Ионаша с новостью:

– Жди завтра Сокола. Разыскал-таки слепец своего атамана. Везет на лодке с полосатым парусом.

К полудню новость разнеслась по всему становищу. Кто-то вышел на майдан к мачте и ударил в колокол. А это значит: собирайся круг.

И когда из-за поворота вынырнула фелюга, весь берег кишмя кишел, как муравейник.

Не успела лодчонка ткнуться в прибрежный песок, как десятки сильных рук вытащили ее на берег и, выбросив гребцов, подняли на плечи, понесли. Василько встал с дедом рядом, они не ожидали такой встречи. Они хотели было сойти с лодки, но им не дали и понесли вверх по склону. Лодка колыхалась, она плыла над людскими головами, словно по воде. Среди множества лиц, обращенных к нему, он узнавал своих друзей, но незнакомых лиц было больше. Толпа гудела, люди выкрикивали приветствия, бросали в лодку шапки, подставляли плечи под нее, сменяя уставших. Сокол знал, что его встретят радушно, но такое выражение восторга было для него не совсем понятно, он не знал, почему эти люди так рады его приезду. Если бы не крики «Соколу слава!», «Атаман, здравствуй!», Василько подумал бы, что эта торжественная встреча предназначена не для него.