Текст книги "Вольные города"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Как ни уговаривал Касим погостить у него до первого снега, друзья не согласились. Они были себе на уме: засидишься тут, станет вдруг известно о их побеге, что тогда? Да и на место прибыть скорее хочется: Туга по родным истосковался, Рун–по жене и сыну.

Хан как сказал, так и сделал: проводил Руна до Суры, дал коней, денег. Рун о налете русских Тугейке ничего не сказал – пусть

сам увидит. Может, до Нуженала боярские воины не доходили, может, вести хану пришли лживые.

Но там, где река Юнга истекает из малого родника, должен был стоять илем того же имени – на том месте нашли наши друзья горы золы и пепла. Тогда Рун сказал Тугейке слова хана. Стало ясно, что беда не минула и Нуженал. Потому как вниз по Юнге сожженными оказались илемы Тюмерля и Кожваши. Еще десять верст по лесу, и там должен быть Нуженал.

Должен быть! А есть ли?

Подъехали они к родным местам в сумерки. В лесу глохла предвечерняя тишина, смутно белели одинокие оголенные березы. Было мертвенно, мрачно и жутко. Выехали на опушку леса, в молчании оставили лошадей. На месте домов лежали обгорелые бревна, чернели головешки, остовы печных труб. Ветер метал по улицам золу и пепел. Сонно бормотала вода на речном повороте, молочный холодный туман полз из ельника, растекался на ветру, поднимался ввысь и таял над вершинами осин и берез.

Стыла кровь в жилах, сердце, будто тисками, давила горькая печаль.

Вдруг из-за опушки леса выскочил ободранный, грязный пес, увидел пришельцев и завыл, подняв морду в небо. Рун рывком повернул коня, огрел пса плеткой. Тот взвизгнул, бросился в лес по тропинке.

–     Поедем за ним,– сказал, глотая слезы, Тугейка.– Где собаки, там и люди.

Тропинка была узкая, ветки деревьев хлестали всадников по лицу, но они все ехали и ехали...

Там, где Юнга делает крутой поворот, собака скрылась в черной норе. Тугейка сошел с коня, раздвинул кусты и крикнул по-черемисски:

–     Эй, кто тут есть живой?!

Плетенная из лыка завеса откинулась, показался старик. Его грязная борода тряслась, он приставил ладонь к бровям, спросил:

–     Кто пришел?

–     Это я – Тугейка,– он по голосу узнал карта Токмолая.

–     Ас тобой кто?

–     Муж Пампалче. Мы домой вернулись. Где все наши?

Токмолай подошел к Тугейке, грустно поглядел ему в лицо.

Глаза его слезились.

–     Отец-мать живы?

Карт ничего не ответил и повел Тугейку в чащу.

Пока Ивашка и Сокол гостили у Чурилова, Ионаша дважды тайно ездил в Солхат к хану. Менгли-Гирей жадно выспрашивал о ватаге и Соколе, грыз в задумчивости конец бороды, но совета и приказа не давал. Из доносов грека нельзя было понять, куда клонится судьба ватаги.

Люди, живущие в лесу, в представлении хана были не что иное, как живой товар, рабы. Он не мог думать о ватаге как о военной силе и все помыслы направлял на то, как бы связать это огромное стадо невольников одной веревкой и вывести на рынок Кафы. Сколько золота можно получить!

Когда Ионаша рассказал хану о замыслах капитана Леркари и о том, что лесные люди хотят помочь ему в борьбе против жирных, хан решил действовать. Он спросил:

–      Свои люди у тебя там есть?

–      Мало, но есть, великий хан.

–      Как только в Кафе начнется калабаллык^[3], посылай ко мне гонца, а сам будь около атамана. Я прикажу, что делать.

В Кафу грек вернулся как раз вовремя. Ивашка и Сокол собирались в ватагу. За эти дни атаман с Ивашкой да Никита с Семеном сделали в городе большие закупки. Семен тайно дотолковался с Мартином Новелой, хозяином самой крупной оружейной мастерской в Кафе, о продаже трехсот мечей, двухсот копий. Кроме того, Мартин продал много щитов и нательной брони. Ивашка и Сокол ходили по мелким мастерским и скупали оружие поштучно. Сам Никита взялся за дело особенно трудное: уже скоро год, как в Кафе проживали два немца: Хюн из Ахена и Бакард из Страсбурга. Они умели ладить новое и доселе не виданное огнестрельное оружие. За большие деньги немцы продали купцу сто мушкетов и четыре пистоля. А поодаль от немецких мастерских Никита нашел француза Пишо, искусного в изготовлении пороха и селитры. Тот также за большие деньги отпустил Никите четыре мешка пороху и научил, как с этим зельем обращаться.

Много разного оружия продали русские мастеровые, живущие за храмом Благовещенья. Все купленное погрузили на три подводы, закрыли сверху полотном и благополучно выехали из города Никита верхом поехал впереди, за ним шагали кони Ивашки и атамана, потом подряд шли подводы. На передней подводе сидела Ольга с Ионашей, на остальных – возницы. За возами ехал Семен со слугами. Он поехал проводить обоз до ватаги.

В Салах разъехались. Никита с Ольгой и со слугами двинулись в Сурож, а Семен с подводами свернул за Ивашкой на узкую

лесную дорогу. Ольга с Соколом долго прощались, хотя расставались ненадолго: посоветовавшись с ватагой, атаман должен был приехать в Сурож.

* * *

Ватажники встретили атамана радостно. Собрались все.

Сокол поднялся на передний воз, оглядел ватажников и громко заговорил:

–     Привез я вам, други мои, поклоны от московского посла и от сурожского купца Никиты Чурилова. Вы, я чаю, его знаете?

–     Знаем!

–     Госгил у нас!

–     Поклонились русские люди не сухим поклоном – просили подарки передать. Есть тут полотно, кафтаны, армяки, рубашки, обувь и еще кое-что. Всем, я мыслю, не хватит, а тех, кто уж больно обносился, оденем. Делить как раз удобно – ватага наша на три котла разбита, а тут три воза. Кирилл, подведи свой котел к первому возу.

Кирилл махнул рукой, и люди первого котла сгрудились у телеги.

Когда полотно, обувь и одежда были розданы, атаман снова потребовал тишины и сказал:

–     Окромя одежды, есть еще кое-что. Этого хватит всем.—■ Василько вытащил из-под мешковины новенький меч и взмахнул им над головой. Ватага ахнула. Атаман передал меч Кириллу и сказал: – На, владей! – потом вытащил еще один и крикнул: – Подходи, кому оружие надобно!

Щиты, шпаги, мечи и каски с первого воза разобрали быстро. Потом делили содержимое второго и третьего возов.

Наконец, Семен Чурилов раскрыл последний сверток, вынул оттуда невиданную штуку. Сперва все думали – арбалет. Но вместо лука у нею висели две железных ножки. Василько подал Семену рожок, тот что-то засыпал в отверстие черной трубы, забил куском шерсти, приладил кремень. Огляделся по сторонам и указал взглядом на верхний край черной скалы. Василько поднял голову: на камне сидели, не ближе чем в двухстах шагах, два старых ворона.

–     Попадешь ли? – усомнился Василько.

Не зря же мы с тобой в овраге полмешка зелья спалили. Теперь я умею.– Он расставил ножки, укрепил на них мушкет, прицелился

Громом раскатился по горам выстрел. Густое белое облачко дыма вырвалось из раструба мушкета и растаяло в воздухе, вороны упали со скалы мертвые.

Мушкеты и пистоли раздали самым надежным и толковым ватажникам. Зелье, однако, оставили в мешках. С завтрашнего дня обещано начать обучение ватажников огненному бою и драке на шпагах.

Ныне с утра у Черного камня гомон, какого давно не бывало. Семен Чурилов учит ватажников на шпагах драться. Двое проворных наседают на горожанина, лезут на него, машут клинками. Семен спокойно и ловко отражает удары обоих, потом, остановившись, показывает, как надо нападать, в какой момент наносить удар. Вокруг них сгрудились те, кому достались шпаги,– смотрят, стараются не пропустить ни одного движения. Иные, заучив два-три приема, паруются и начинают стучать оружием – пробовать, как получается. Спервоначалу получается плохо, всюду слышен смех, но потом рука привыкает к легкому эфесу, глаз успевает улавливать движение противника, дело идет бойчее.

Внизу за речкой Василько приучает людей к огненному бою. Показывает, как забивать пыжи, сыпать порох на полку, ставить кремень. Потом ухают выстрелы, и ватажники бегут к осине смотреть, угадали ли? Подбегают, охают и ахают, удивляясь,– свинцовые горошины через такую даль пробивают осину насквозь.

Митька лошадей своих совсем забросил. Скоро полдень, а он не бывал на конюшне, лошади стоят не поены. Зато по стрельбе из пистоля он перещеголял самого атамана. Пули в цель кладет без промаха, надоедает атаману – клянчит порох.

–      Ты только что палил,– говорит Василько и отводит протянутую Митькину ладонь. Тот прячет пистоль, из которого вьется дымок, за спину и делает удивленные глаза:

–      Вот те Христос – подхожу после всех,– клянется он и снова протягивает руку...

У Ивашки своя забота – Андрейка. Играть на гуслицах приятно, только человеку этого мало. Батя вывел сына к скале, подобрал ему клынч полегче, заставляет рубить кусты. Пусть рука привыкает к сече, наливается силой и твердостью. Обещает дать выстрелить из мушкета!

...Через три дня Ивашка сказал атаману:

–      Не пора ли круг созвать? Скоро Семен Чурилов уедет. При нем бы поговорить с ватагой надо.

Сокол сказал «добре», и на следующий день после полудня объявлен был круг.

На поляне народу – яблоку негде упасть. Приоделись ватажники в новую одежонку. У многих на головах каски с перьями, как у кафинских стражников. Пояса у всех, и на каждом висит сабля или шпага. Ожили, отдохнули – шумят.

Атаман вышел на середину тихо, неожиданно. За атаманом встали Ивашка и Семен Чурилов, рядом трое котловых: Кирилл с Днепра, Грицько-черкасин и Федька Козонок.

–     Открываю круг, други мои! – громко сказал атаман.– Давно мы с вами совет не держали, а потолковать больно надо.– Василько помолчал немного и уже тише и спокойнее заговорил:

–     Вспоминаю я, ватажники, как мы весной из цепей мечи ковали, как о волюшке-вольной думали. Было нас мало тогда, а оружия так и совсем не было. Зато злости в сердце было столько – на татар с голыми руками полезли бы, за свободу зубами горло рвать были готовы. Теперь ватага выросла. Мечи, сабли, шпаги – у каждого. У иных вон пистоль да мушкеты. Теперь мы – сила! И я хочу спросить вас, ватажники, отчего при этой-то силе речей у нас про свободу, про судьбу свою не слышно. Может, я один повинен за всех думать?

–     Не с того начал, атаман! – крикнули из толпы.

–     Про волю не меньше тебя думаем!

–     Дальше слушайте. Впереди слово ваше. Был я на той неделе в Кафе, посмотрел, как люди живут. Хоть и говорят, что город тот торговый да вольный, одначе простому народу в нем дышать совсем не дают, а насилью и поборам конца нет. Только люди там не ждут, когда богатеи совсем их задушат,– собираются всех жирных поубивать, дворцы и храмы ихние дымом пустить. И у нас, лесных людей, они допомоги просят.

–     А ежели мы не пойдем? – крикнул кто-то.

–     Без нас обойдутся,– вместо атамана ответил Ивашка.– Они своего добьются! Станут вольными людьми и без нас!

–     Ты, Ивашка, не кричи,—спокойно возразил ему Кирилл.– Тут криком не поможешь. И атамана перебивать негоже. Говори, Василько, что и как.

–     Люду разного в Кафе живет много. Есть рыбаки, есть наемные работники, много матросов, мастеровых и также людей торговых. Среди них нашего русского православного народу тоже немало. И всем им, русским ли, фрягам ли или иным языкам, от богатых и вельможных нет житья. Мы с Ивашкой среди тех людей побывали и порешили пойти вместе с ними.

–     Нас бы спросить не мешало!– громко произнес Грицько.

–     Ты не понял меня, Грицько. Мы с Ивашкой только сами за себя ответ давали, а не за ватагу. А сейчас вам говорим: если согласны– пойдемте с нами, если нет – выбирайте другого атамана, а нас, ради бога, из ватаги отпустите. Вот и весь сказ.

Загудела ватага. Высокий седой мужик растолкал людей, вскочил на повозку и закричал:

–     Братцы! Да что же это такое? Все лето на вольный Дон собирались, соль добывали, мясо хотели солить и вдруг! Може, я домой в родные места пробиваться хочу, а фрягам помогать – с которой стати?

–      Скажи, атаман, поможем мы кафинцам богатых побить, а нам какая корысть? – спросили из толпы.

–      Фрягам корысть, а не нам! – кричали со всех сторон.

–      На Дон хотим!

–      Веди на Дон}

–      На До-о-н!

Василько стоял молча и ждал, когда ватага успокоится. Ивашка горячился, махал кулаками, плевал под ноги, обзывал ватажников злыми словами.

–      Угомонитесь вы! Послушайте, что скажу. Заладили: «На Дон, на Дон!» Никуда не уйдет от нас этот Дон. До него еще дойти надо! Вот тут кто-то спросил, какая нам корысть, если фрягов побьем. Да тогда ведь дома, корабли, хлеб – все простым людям будет. Захотим – в городе будем жить, а нет – садись на корабли да прямехонько до вольного Дона под своими парусами.

–      Скажи, атаман,– выступил вперед Грицько,– скажи, отчего посол московский и купец твой оказались такими щедрыми? Я ще ни разу не бачив купца, который вот так, за здорово живешь, покупал бы ватажникам сабли да мушкеты. Чем расплачиваться придется?

–      На это я отвечу! – Семен Чурилов, засунув большие пальцы рук за пояс, заговорил степенно, не торопясь.– Мы с батей на мечи и мушкеты денег не давали, а что касаемо одежонки и товаров – наша вина. Собрали мы по малости с каждого московского купца и вот вам прислали. Извини-прости, если подарок не мил,– Семен поклонился в сторону Грицька. – Мы думали так: если русские братья своим в беде не помогут, так кто же другой поможет? На сброю деньги боярин из Москвы дал и про допомогу люду бедному кафинскому он не ведал. Боярин при мне сказал: «Купите нашим русским людям хорошую сброю – пусть на Дон пробиваются. Здесь им не место». Вот и вся правда. А каким путем на Дон идти – прямым или через Кафу, это уж сами решайте.

Чуть не до полночи шумел круг на поляне. Ватажники выпытали у атамана, Ивашки и Семена Чурилова подробно обо всем, что творится в Кафе, Ивашка даже охрип, бранясь с маловерами. Но становилось их все меньше и меньше. Соколу люди верили. За свободу драться и другим ту свободу помочь обрести были готовы...

На другое утро после круга Семен Чурилов распрощался с ватагой, а для атамана начались хлопотные дни. Людей надо готовить к походу, учить владеть оружием. Ивашка по вечерам у костра рассказывал о вольном городе и, конечно, спорил. Да и как не спорить, если теперь каждый выдумывает жить в этом городе по-своему, зачастую не совсем ладно. Взять того же Митьку. Надумал собрать в вольном городе десяток ловкачей и ездить с ними по округе – для жителей коней воровать. Ивашка говорит, что воров в вольном городе быть не может, а Митька ему свое: дескать, у своих красть нельзя, а в чужом городе почему же не украсть, ежели для пользы дела.

На восьмой день после круга Сокол позвал котловых и сказал:

–     Я еду в Сурож по делу. Заместо себя оставляю Ивашку. Слушайтесь его, как меня.

А часом позднее вместе с Ионашей и двумя ватажниками атаман выехал на дорогу в Сурож.

В СУРОЖЕ

Ночь Теодоро ди Гуаско провел на берегу моря без сна. После пропажи Ольги он остро почувствовал свое одиночество. Отец запил и не вылезал из Тасили, Андреоло уехал в Скути по делам хозяйства. Демо застрял в Кафе. Дела с консулом как будто уладил, да не едет, видно, промыслами какими нечистыми занялся.

Тоска по Ольге сердце грызет. Где искать ее – ума не приложит Теодоро. Может, и не свидится с ней никогда. Плохо, очень плохо.

Теперь он не может вернуться к отцам-католикам, а в русскую церковь не тянет – все чужое там. Святые отцы смотрят на вероотступника со злобой, друзья отшатнулись от него. Дошло до того, что сегодня ночью никто из знакомых в Суроже не захотел дать ему приют.

Море шумит волнами, будто вздыхая. Под всплески волн Теодоро забылся в тяжелом сне.

Проснулся оттого, что кто-то грубо тряс его за плечо. Открыл глаза—перед ним старый ди Гуаско.

–     Хорош! Нечего сказать! – сердито кричит Антонио. —Благородный ди Гуаско ночует у моря, будто бездомный пес! Ищу тебя со вчерашнего вечера. Облазил всю Солдайю. Пил?

Сын молчит, что он может сказать отцу?

–     Пойдем в город. Есть новости. Скажу – одуреешь.

Они прошли сквозь густые заросли можжевельника, вышли на неровную, каменистую дорогу. Отец начал разговор:

–     Болтаешься черт знает где, хозяйство бросил, дела стоят. Надумал жениться, да, видно, кишка тонка. У невесты был?

–     Где теперь невеста? – грустно проговорил Теодоро.

–     Где! Где! Уж несколько дней, как дома. Об этом знает весь город, только один жених, длинноухий ишак, спит на камнях у моря.

–     Неужели нашлась, отец?

–     Говорят тебе – давно дома. Идем сейчас туда.

–     Не может быть, чтобы в городе знали. Я все эти дни в Солдайе и...

–     Люди еще не знают, это я так сказал. Я случайно узнал... Из Кафы письмо получил: видели там Ольгу с отцом вместе. Но не это главное. Слушай – в Кафе заваривается страшная каша. Эти голодранцы снова поднимают голову. Помнишь, когда-то я рассказывал про капитана Леркари? Так вот он опять мутит народ. Я готов взять дьявола в свидетели, одноглазый ди Негро вместе с ним. Вчера масарий Феличе из Кафы прислал нам своего человека. Они с Антониото ди Кабелой просят у нас помощи. На кафинских стипендариев надежды нет – они могут пойти за капитаном. Но страшно, сынок, не это. Тот самый Сокол, что разграбил наше Скути, хочет привести на помощь Леркари своих разбойников. А их там ни много ни мало полтысячи душ.

–     Откуда все это узнали?

–     Будто бы от хана. У того, верно, в ватаге есть свой шпион. Так вот, сразу же после свадьбы соберем сотню надежных парней из наших слуг, и ты поведешь их в Кафу на помощь консулу. Не дай бог верх возьмут мятежники – тогда нам здесь крышка. Ачеллино давно точит на меня зуб, а его дружок Христофоро – знаешь сам...

Никита Чурилов принял гостей не особенно приветливо. Антонио сразу это почувствовал.

–     Мы пришли вас поздравить, синьор Никита, с большой радостью,– сказал Теодоро, снимая шляпу.– Говорят, синьорина Ольга дома!

–     Да, слава богу, дочь моя нашлась.

–     Где она? Мы хотим видеть нашу невесту,– весело произнес старый ди Гуаско.

–     Послушай внимательно меня, синьор Антонио,– заговорил Никита.– Очень жаль мне, виноват я перед тобой, но только Ольга, дочь моя, женой другого обещала быть. Я против желания ее пошел. Моя вина, и отвечать мне. Так получилось... Пусть сын твой ищет себе другую невесту.

–     Ты давно знаешь меня, синьор Никита! – злобно и громко сказал Антонио. – И, давая мне слово, ты думал о том, с кем должен породниться. Раз ты согласился, мало того, сам навязался со своей дочерью,– значит, слово свое сдержать должен. Я требую, слышишь ты, требую этого! Или мы породнимся, или одному из нас не жить на этих берегах.

–     Зачем грозишь мне? Добром ладить давай.

–     Какое добро может быть тут? От меня не жди его. Или отдавай нам дочь свою, или ей, да и всей семье твоей жизни не видать. Запомни это. Подумай. Сам за ответом приду.

С вечера разыгрался шторм. Ветер со свистом проносился между зубцами консульского замка, широкое алое полотнище, с красным крестом посредине, билось на древке.

К ночи буря усилилась. В цитадели закрыли все окна, затопили камины. Консул Солдайи Христофоро ди Негро и нотариус Гондольфо закрылись в кабинете. Антонио ди Гуаско с сыновьями по-прежнему не обращали внимания на приказы консула и делали все, что им вздумается. После возвращения Гондольфо консул дважды жаловался на самовольников в Кафу и в конце концов получил приказ не беспокоить ди Гуаско, Было ясно, что консул Кафы подкуплен. Сегодня ди Негро решил написать жалобу в Геную, протекторам Банка. Он неторопливыми шагами ходит из угла в угол комнаты и диктует нотариусу.

–     «Светлейшему и превосходительному Совету святого Георгия высокой общины Генуи». Написал, Гондольфо?

–     Дальше, синьор консул, дальше. Вы не думайте, что я пьян.

–     Только не напутай... Голову сниму! «Светлейшие господа! В прошлом я написал вам о здешних трудностях в надежде на то, что консулы, масарии и официалы Кафы проявят достаточную заботу об ограждении нашего достоинства и чести...»

–     Подождите, синьор. Вышли все чернила. Я разведу мигом...

Якобо скучает в верхнем этаже замка. В последнее время ди

Негро часто проводит с сыном свободные вечера, и Якобо рад этому. Вот и сегодня отец обещал рассказать о странах, где он побывал, и юноша с нетерпением ждет, когда отец освободится. Он то и дело подходит к люку и, приоткрыв его, слушает. Консул все еще диктует.

–     «...Скажу о подкупах,– слышит Якобо слова отца.– В Кафе они установили порядок отличать солдайских стипендариев и аргузиев в зависимости от услужливости себе и делают это в такой форме, что страдает авторитет консулов. Подкупами и большими подарками, сделанными в Кафе, главари Андреоло ди Гуаско и Николо ди Турилья отменяют приговоры, вынесенные в Солдайе, во вред светлейшему Совету. Подкупами лиц, не брезгующими средствами в добывании денег, они стараются унизить солдайских консулов. В деревне Скути ди Гуаско самолично творят суд. Зло умножая злом, они установили виселицы и позорные столбы...»

–     Синьор консул, мы ведь тоже установили виселицы и позорные столбы. Там, на холме.

–     Молчи, Гондольфо. Мы посылаем на виселицу согласно закону!

–     Вы думаете, несчастным повешенным от этого легче?

–     Болтаешь глупости! Пиши дальше. «Рассчитывая на безнаказанность, они недавно обошлись непозволительно с моим кавзлерием и аргузиями».

Раздался стук в дверь. Консул снял засов и увидел аргузия Скароци.

–     Синьор консул, у ворот крепости стоит человек. Он из Кафы, от капитана Имени не сказал. Просит впустить.

–     Он один?

–     Со слугой.

–     Впусти.

Скароци подбежал к воротам и дал знак. Двое всадников въехали в крепость.

Спустя пять минут один из них стоял перед консулом.

–     Эвива, синьор Христофоро! – воскликнул вошедший.

–     О Батисто! Видно, важную весть ты принес мне, если решился в такую погоду бросить свою таверну. Садись, говори. Не смущайся, Гондольфо – свой человек.

– Ачеллино вчера ночью вернулся,– неторопливо произнес Батисто.

–     Он в Кафе?

–     Его трирема под другим именем стоит на внешнем рейде. Невольники согласны выступить на стороне капитана.

–     Когда он думает начинать?

–     Четырнадцатого сего месяца осенняя ярмарка. На второй день ярмарки.

–     Что я должен сделать?

–     К сожалению, о замыслах капитана стало известно во дворце. Ди Кабела многого не знает, но на всякий случай готовится. Мы узнали, что он просил у Антонио ди Гуаско двести человек, и тот обещал послать их. Завтра и вы получите приказ – по нему должно набрать из жителей Солдайи сотню ополченцев, вооружить их и послать на помощь Кафе. Леркари просил вас сообщить консулу Кафы, что ополченцы будут посланы.

–     А на самом деле их не посылать?

–     Наоборот, надо поспешить с набором ополченцев и отправить с надежным командиром в Кафу и непременно раньше людей, посланных от ди Гуаско. Мы знаем, что к вам приедет вельможный человек. Он будет следить за выполнением приказа и поведет ополченцев в город. Ваш командир должен остановить отряд на отдых в лесу и убедить официала ехать в Кафу.

–     После этого возвратиться обратно?

–     Да нет же, синьор консул. После этого надо дождаться людей ди Гуаско и вступить с ними в бой.

–     Ловко! – воскликнул консул.– Но только...

–            Знаю, что вы хотите сказать. В случае, если наше предприятие не удастся, командиру легко оправдаться – он скажет, что принял людей ди Гуаско за разбойников Сокола. Этому поверят.

–     Передай капитану, что все будет сделано,– ответил консул, подумав немного.– Я сам поведу ополчение.

Батисто кивнул головой в знак согласия.

Якобо осторожно прикрыл люк. Больше он не в состоянии был слушать. Юноша твердо знал, что власть консула Кафы благословляет святой Георгий, от имени всемогущего бога, и посягать на эту власть большой грех. Отец его, как один из первых помощников синьора ди Кабелы, должен укреплять могущество Кафы. Это ему казалось таким же незыблемым, как и «Аве Мария», произносимая трижды в день.

Но то, что он услышал сейчас,– это не только большой грех, это предательство! Разве мог Якобо подумать, что его отец, которого он считал самым справедливым и непогрешимым, способен на такую гнусность. Может, Якобо не так понял?

Он дождался, когда, громыхнув цепями, упал подъемный мостик, и спустился к отцу. Консул угрюмо сидел у стола. Увидев сына, улыбнулся и спросил:

–     Ты все еще не спишь, мой мальчик?

–     Зачем приезжал этот злой человек? – спросил в свою очередь Якобо.

–     По делу. Разве тебе интересно знать, кто и зачем приезжает в этот замок? И к тому же этот человек совсем не злой.

–     Я все слышал, отец.– Якобо говорил очень спокойно, и это насторожило консула.

–     Не тебе осуждать кафинцев, сын мой. Тот, кто только что уехал от меня,– суровый человек. Но он не может быть другим! Ты не знаешь жизни, которая идет за стенами этой крепости,– в ней добрый человек пропадет. Люди столько творят зла...

–     Но он замыслил предательство! Он хочет погубить консула Кафы, и ты обещал помочь ему.– Господин ди Кабела бесчестный человек, и ему не место в Кафе! – Если он плох и не достоин быть консулом Кафы – скажите ему об этом прямо и, если он не захочет отдать свое место более достойному, вызовите его на открытый и честный бой.

–     Твои речи наивны, ты очень мало знаешь жизнь.

–     Мне не надо много знать! Мой отец честный и благородный ди Негро, и этого достаточно. Я не хочу, чтобы ты предательски убил людей ди Гуаско, которые пойдут в Кафу. Я не хочу, чтобы ты помогал этому грязному человеку.

Консул хотел сказать сыну что-то резкое, но, взглянув в глаза Якобо, полные слез, взял его за плечи и притянул к себе.

–     Ну, хорошо, хорошо, мой мальчик. Я даю тебе слово, что ничего не сделаю такого, что запятнало бы нашу честь!

Якобо промолчал. Впервые он заговорил, как взрослый, и впервые не поверил отцу.

А утром консула уже не было в замке. Тяжело было на сердце Якобо, он непрестанно думал о словах отца, сказанных неизвестному человеку. Даже приход Эминэ не так обрадовал его, как раньше.

–     Мой господин бледен! – воскликнула Эминэ.– Он, верно, плохо спал сегодня? Пойдем скорее на солнце. Буря утихла, и на пюре тепло-тепло, пойдем!

Они вышли из замка и направились к стене, которая шла до Георгиевской башни. Узкая площадка, ограниченная с одной стороны стеной, а с другой – отвесным обрывом, была самым любимым местом их отдыха.

У стены росла жесткая трава, цвел бессмертник. Эминэ села на траву, прислонилась спиной к стене. Якобо лег рядом с ней, положив голову на колени девушке. Эминэ молча перебирала кудри на его голове и глядела на спокойное море.

–     Ты о чем задумалась, Эминэ? – спросил Якобо.

–     О своей судьбе, мой господин. Я очень много думаю теперь об этом, – ответила девушка и тяжело вздохнула.– Я давно хочу попросить тебя, только боюсь...

–    Проси. Я слушаю тебя.

–         Дай мне слово, что не оттолкнешь меня, если даже и женишься. Позволишь ли и тогда быть около тебя служанкой в твоем доме? Я ничем не выдам свою любовь...

–     Глупенькая ты, Эминэ. Я еще молод, чтобы жениться. Вот пройдет полгода, у отца окончится срок консульства, и мы уедем н Геную. Там я возьму тебя в жены, в этом ты можешь быть уверена. Только сейчас не надо говорить об этом отцу, он может помешать нам. А там... там я буду взрослым.

–     Вот этого я боюсь больше всего. Сейчас мы забыли все на свете, а потом ты вспомнишь, что я раба...

–     Я люблю тебя, Эминэ!

–     И ты пойдешь против отца? Для него я – вещь, которую можно купить и продать. И он заставит тебя...

–     Ради бога – верь мне! – Якобо вскочил, заговорил отрывисто: – Я клянусь... силами неба... огнем и водой...

–     Клятвы так легко забываются...

–     Вот смотри! – Якобо расстегнул тонкую серебряную цепочку, снял с шеи золотой крестик, приложил его к губам трижды и тихо, но твердо сказал: – Пусть меня покарает господь, пусть мне не жить на свете, если я забуду тебя, если откажусь от нашей любви! Ну теперь ты веришь мне?! – Якобо расправил цепочку и повесил крестик на шею девушки.

Я и раньше знала, что ты любишь меня, а теперь... – Эминэ нежно провела ладонью по щеке Якобо и, опустив густые ресницы, закрыла глаза.

...Через день Батисто появился в крепости снова. Консула он не застал – Христофоро ди Негро собирал ополченцев. Якобо с неприязнью встретил трактирщика, попытался следить за ним. Батисто долго слонялся по двору, заглядывал в башни, совал свой нос во все углы. Потом он встретил Гондольфо, и они вышли из крепости, скрылись в кабачке у Главных ворот. Возвратились поздно ночью. Трактирщик был пьян, куражился над Гебой, требовал, чтобы постель ему застилала не она, а Эминэ. Геба боялась Батисто, она знала, что он из Кафы, и принимала его за большого начальника. И все же, прежде чем посылать Эминэ в комнату консула, она предупредила Якобо. Юноша возмутился и вместе с Гебой поднялся в цитадель.

–      А где же эта смазливая девчонка? – спросил Батисто, прищурив глаз.

–      Слушай ты, трактирщик! – в гневе воскликнул Якобо.– Если тебя впустили в жилище консула Солдайи, то будь порядочен– веди себя достойно! Здесь не кабак!

–      Утри, малыш, сопли! – рявкнул Батисто,– не то я надеру тебе уши. И скорее пошли сюда девчонку. Не то я разнесу ваше гнездо по камню. Иди!

–      Я уйду. И пошлю сюда аргузиев, а они вышвырнут тебя отсюда вон. Не будь я Якобо ди Негро.

–      Вот оно как? – сказал сам себе Батисто, когда Якобо вышел.– Выходит, это сынок консула. А я думал...

Христофоро ди Негро возвратился в цитадель лишь на рассвете. Усталый, он, едва успев раздеться, упал в постель и уснул. Утром его не будили. Гондольфо и Якобо тихо занимались математикой, Геба готовила еду. Эминэ подметала двор. Консул спал неспокойно, метался, порой выкрикивал непонятные слова. Наконец, проснулся, сел на край постели и увидел Батисто. Тот уже не спал – он ждал, когда консул проснется.

–      Доброе утро, Христофоро! Я снова у тебя в гостях! – трактирщик еще не вполне протрезвел и говорил громко.

–      Рад тебя видеть. Как поживает наш достославный капитан?

–      Ты, наверное, понял – в прошлый раз он посылал меня, чтобы тебя я как следует прощупал. Ты ему нужен не ради сотни ополченцев.

–      Для чего же?

–      Он хочет сделать тебя консулом Кафы!

–      Хитрит, как всегда. Для чего же ему свергать ди Кабелу?

–      Ты пойми, Христо, капитан прекрасно знает, что метрополия никогда не утвердит его консулом – переверни он Кафу хоть трижды вверх тормашками. А ты самая подходящая фигура.

–     Какая же ему корысть?

–     Он будет при тебе главным масарием. Должность, сам знаешь, какая. Деньги можно грести ковшом. Он высосет из кафинской колонии все соки, будь уверен. И тебе перепадет немало, и к моим подошвам прилипнет кое-что...