Текст книги "Вольные города"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Князь решил к нашествию татар поставить под копье всех мужиков государства, способных держать оружие.

11рямо в гридне слуга снял с него выпачканные в глине сапоги, принес большой ковш сладкого пива. Иван, крупно глотая, выпил весь ковш и велел стлать постель. К Софье Фоминичне на половину князь решил не заходить до утра. Но в гридню тихо вошел Нпська и шепоточком произнес:

–      Князюшко-батюшко, прости, но вторые сутки ждет тебя Ни– | ига Васильев по большому, бает, делу. Пришел к нему парубок с Чина и никому кроме тебя дело говорить не хочет.

–      С Дона? Немедля же зови.

Когда' Никита вошел в гридню, князь сидел бос и держал в широком ушате натруженные в поездке ноги. Над ушатом вился мир. Шуба накинута на плечи, портки закатаны выше колен.

Ты будь, Никитушка, попросту, я только с коня. Года-то на–  емалые, ноги ну прямо гудят. Где твой донец – показывай.

Никита выскочил из гридни и в тот же миг возвратился, под– |.вшивая впереди себя Андрейку. А тот никак не мог подумать,

что смуглый, носатый мужик с закатанными портками – великий князь. Он тревожно огляделся, увидел у стола разнаряженного дьяка Ваську и бухнулся перед ним, как учил его Никита, на колени.

Иван Васильевич густо хохотнул, вдруг спросил, как-то мягко и ласково, по-отечески:

–     Сколько тебе лет, донец? Да ты встань, встань.

Андрейка поднялся, повернулся к князю, переступил с ноги на

ногу и, теребя в руках шапочку, ответил:

–     Пятнадцать, шестнадцатый...

–     А как зовут?

–     Андрей Булаев, Иванов сын.

–     Ну так скажи мне, Андрей Иванов сын, какая нужда привела тебя в Москву?

Андрейка глянул на дьяка Мамырева, на Никиту.

–     Ты не бойся. Этим людям, как и мне, можно говорить все. Говори.

–     На реке на Доне,– нараспев, подражая деду Славко, начал говорить Андрюшка,– живет люд вольный, люд пришлый...

–     Откуда пришлый?

–     Как это откуда? Из разных мест,– Андрюшка сказал это недовольно, потому что распевную, множество раз повторенную до этого речь пришлось сломать.– Наша ватага пришла из Кафы генуэзской...

–     Погоди, погоди,– Иван повернулся к Никите.– Это не о них ли, в кои лета, боярин Беклемишев рассказывал?

–     О них самых, великий князь. Атаманом у них, если помнишь, был Василько Сокол.

–     Это, ежели хранит мне бог память, твой зять?

–     Истинно так.

–     А родом он с окраинных земель?

–     Истинно.

–     Так уж не он ли недавно у меня был?

–     Не он, не он,– убежденно сказал Андрейка.– Он зараз на Дону.

–     Не встревай, Андрейка,– заговорил Никита,– сдается мне Иван Васильевич, что ты не ошибся. Я его в Брусяной избе тоже признал. Был он с татарином.

–     То не татарин. То – турок. И назвал мне он того Василька слугой султана Баязета.

–     Сему не верь, великий князь, не верь! – Андрюшка осмелел и, подойдя прямо к ушату, заговорил торопливо, убеждающе.– Я не знаю, был ли он у тебя, аль не был, но туркам он не слуга. Он у них в плену был, это верно, они весной его к ватаге отпустили, это тоже верно, но не напрасно же меня с дедом Славкой к

тебе послали, а дед тот, на Оке простудившись, умер, и я тоже чуть было...

–      Да ты, Андрей, не торопись. Я пока не думаю, что ваш Василько турский прихвостень. Ты мне вот что скажи: зачем туркам понадобилось его к ватаге отпускать?

–      Атамана в ватаге дюже любили. Когда он у турок в плену был, все богу молились о его возвращении. А султан атаману велел на Дон идтить, всех людей вольных сбить под свою руку и„ когда орда на Москву пойдет, Сарай пограбить и разрушить.

–      А что потом? Ну, что ты молчишь? Далее что?

–      Потом... погоди, дай вспомнить... Я ведь со слов деда Славки говорю, самому мне в ватаге ничего не сказали, а дед умер.

–      Это я уже слышал,– в голосе князя нетерпение, он сейчас псе яснее и яснее стал понимать, что приезд турка и дела в ватаге имеют прямую связь и, разгадав ее, можно найти ключ к чему-то очень важному.– Ты про деда уже сказывал. Теперь вспомни, что далее дед говорил.

–      Султан велел атаману с городом Сараем не торопиться. Когда, мол, сарайский хан с Москвой сшибется, когда они друг дружку расколошматят – только тогда. Ордынцы-де, узнав об этом, бросятся домой свой Сарай спасать, а ватага в это время им навстречу. А в степи-де вы обессиленную орду потреплете, ихних лошадей заберете и пойдете на Москву.

–      Вот как?!

–      И я о том же минулый раз говорил,– заметил Чурилов.

–      А что ватаге на Москве велено делать?

–      Велено тебя, великий князь, воевать. У тебя к той поре сила тоже поиссякнет, и велено тебя из Москвы вон.

–      А кого замест меня?

–      К той поре султан сам с войском на подмогу придет и по– садит на Москве кого-нето из ватаги, и будет он подданный султана. А батьке моему султан гарем обещал.

–      Батька твой кто?

–      Пока Василько на ватаге не было, батя атаманом был.

–      Ну и как – согласилась ватага?

–      Согласилась. Атаман и батя мой с дедом Славкой пореши– 1п султана оммануть. Тайно послали нас с дедом вроде за товарами в Кафу, а мы ночью лодочку перевернули да и обратно, а по– плі на Москву подались, а дед на Оке помер.

–      Что велели мне передать?

–      Они сделают все, что велят турки. Сарай они пограбят, ор– IV в степи пощиплют, но на землю родную турка не приведут. Сарн некого хана разгромивши, под твой наказ станут, и веры у тебя просили, чтобы ты их заместо татар не разметал, а рядом со своей рпи,ю поставил бы.

–     Велика ли ватага?

–     Шатущих людей много. Дед Славко мне так, умирая, сказал: «Выговори ты у князя всем шатущим людям прощение, пусть он пообещает после одоления татар по княжеским вотчинам, где они прежде пребывали, не отсылать, а дать им сидение по посадам на Москве али в рать свою возьмет. Тогда, говорит, ватага многолюдной станет, вся вольница донская на Орду пойдет».

Князь задумался, долго молчал. Потом сказал:

–     Ну что ж, Андрей Иванов сын. Спасибо тебе за добрые вести. И деду твоему спасибо. Я велю за него панихиду в храме отслужить, душа у деда твоего, как я понял, была великая. Да и ты, я верю, еще много русской земле своей послужишь. Оставайся сегодня гостем моим.– Он тряхнул седеющей гривой волос, глядя на Мамырева.– Усталось мою как рукой сняло. Вели, Вася, кафтан мне подать – пойдем ко княгине ужинать,– и вынул из ушата ноги.

На следующий день великий князь принимал посольство Казани. Если раньше послов Алихана (Алегама по-русски) встречали скромно, то теперь Иван, словно чуя, что приехали они с добром, повелел поместить их в теплые и светлые палаты, выдавать в день на едока по курице да по две части говядины, по два калача по– луденежных, а соли, сметаны, масла, меду и вина – сколько понадобится.

На лестнице, у дверей встретили Даньяра два сановных боярина, провели в палату. Послы сразу поняли, что прием им сделан великий: в палате было многолюдно. Сам великий князь сидел на возвышении, на троне, ступенью пониже, справа сидел его старший сын Иоанн, слева – великая княгиня Софья с годовалым своим первенцем Василием на руках. Младенца выносили на все большие приемы, потому как он провозглашен был великим князем и наследником престола. За спиной у Софьи стоят Василий Мамы– рев, за спиной Иоанна—дьяк Курицын. Остальных дьяков и бояр Рун не знал.

Вошедши, Даньяр поклонился Ивану большим поклоном и по– татарски произнес:

–     Брат твой Алихан, властитель Казани, кланяется тебе, государю Москвы, с почтением.

Туга перевел слова посла по-русски. Иван, вставши с трона, тоже склонил голову и спросил, здоров ли брат его, Алихан. Потом подал Даньяру руку, чего ранее не случалось, и велел садиться на скамью супротив себя.

Посол сел, посидел немного молча (так его заранее научил Ма– мырев), потом заговорил:

– Повелитель мой, царь Казани Алихан, велел сказать тебе, повиниться за то, что его воины на твои земли бегали и лихо тебе чинили без его, великого хана, ведома. Отныне Алихан обещает следить за своими подданными крепко и договор на дружбу исполнять прямо. Потому как та шерть тебе его отцом дана, а воля умершего хана Ибрагима священна. И еще хан велел сказать тебе, что все твои недруги будут и его недругами и, буде кто из них на тебя войной пойдет, тому хан помогать не будет, на то крепкое слово тебе дает.

Иван выслушал перевод и ответил твердо:

–     Передай брату моему, царю Казани Алегаму, что я, великий князь, стоял на той шерти и буду стоять, воинов моих в его пределы слать не буду и недругов хана своими недругами честь буду. Обещаю мир и дружбу на все его царствование. На том крепкое слово мое.

–     И еще просил Алихан, чтобы ты с подданных его: Туги сына Изимова и с Ивана Руна – гнев свой снял и вину их простил бы.

– Людей этих я знаю, в том, кому им служить, они вольны, а гнева своего я на них никакого не клал, вина их мне неведома. Однако, если они передо мной вину чуют, пусть скажут об этом.

–     Великий государь,– заговорил Рун,– в ту пору, когда мы творили посольство в Крым, служили боярину Беклемишеву. Ты его в подземелье посадил, а мы, убоясь, что и с нами то же будет, из Москвы убежали. Вот наша вина.

–     Страх ваш напрасен. Боярин Никита закреплен мною был по ошибке, теперь он на воле, живет в городе, и вины на вас нет. Коли хотите вы брату моему Алегаму служить – служите. На том слово мое. А грамоту хану Казани дадут вам дьяки Курицын и Мамырев дня через три.

Потом послов увели на подворье, где, по принятому порядку, будут потчевать вином и медом.

Спускаясь с лестницы, Мамырев шепнул Руну:

–     Седни вечером отпросись у посла и приходи во двор к дьяку Курицыну. Дело есть важное.

Даньяр на посольском подворье от вина отказался, потому как пророк Мухаммед правоверным пить вино запретил. Но поскольку к Коране про медовое пиво ничего не сказано, то посол нахлестался ( я медовухи до того, что ему отказались служить ноги и на постель был отведен под руки.

Вечером Даньяр спал как убитый, и Рун с Тугой без помех пришли, к дьяку Курицыну.

Сперва говорили о делах государственных, дьяк передал им слова великого князя, что он на Руна и Тугу крепко надеется и просит совета немалого. Задумал-де Иван Васильевич срубить на границе земель казанских город и просил указать для этого место самое удобное. Вы бы на горной стороне, сказал он, места получше

поразведали, подумали бы и сказали. Иван Рун ответил, что он об этом уже думал и лучшего места, чем то, где Сура впадает в Волгу, не найти.

Поговорив еще о том о сем, дьяк Курицын сказал:

–    Хочу я боярину Никите помочь, да без вас, видать, не обойтись. Знаю я, что страдает он во вдовстве своем по княжне Мангупской, что спрятал ее где-то под Москвой, а открыться в этом боится великого князя. Вы бы пошли к нему да сказали, чтоб не боялся.

Иван, почуяв в этих словах ловушку, ответил:

–    С какой стати – мы? Нам про княжну ничего неведомо. Ежели ты, дьяче, знаешь – ты и скажи.

–    Пойми: ни мне, ни великому князю таких советов давать нельзя. Если делать это открыто, пойдут по Москве снова худые разговоры...

–    Что ж тут худого?

–    Вы многого не знаете. Князь Исайя Мангупский убит турками, Мангуп разграблен, и княжества такого ноне нет. А великому князю брак этот ради княжества был нужен. Теперь такая надобность отпала. И люди скажут: пока нужна была княжна, прочил он ее за сына, а теперь... Короче говоря – пусть Никита тихо обвенчается с Катериной и живет. Сие говорю вам по совету великого князя.

От дьяка Рун и Туга пошли на двор боярина Никиты Беклемишева...

В первых числах июля в ватагу возвратился Василько. Посетили они с Авилляром Казань. Паша делами своими был доволен, поведением атамана – тоже. Да и в ватаге дела шли хорошо: узнала вольная донская степь, что скоро предстоит поход в Сарай– Берке, где будет чем поживиться, и повалили к Ивашке ходоки от станиц, ватаг и мелких ватажек. Паша радостно потирал руки: веление султана он исполнил в точности, теперь смело можно в Кафу возвращаться и ждать там начала великой и выгодной войны.

Уезжая, сказал атаману:                     ,

–    Пошел ты со мной по одной дороге, смотри в сторону не сверни. Отступишься – голову сломаешь. А тебя жена в Москве ждет. Говорят, красавица. И еще скажу: я не только каждый шаг твой буду знать, не только каждое слово – что во сне будешь видеть, тоже буду знать.

–    Не думай обо мне плохо, господин. Я себе не враг,– ответил Василько.– Ты, я чаю, сам заметил, что я о измене и не помышляю. Все будет, как задумано.

Когда турок уехал, Ивашка спросил:

–     Где же это вы шлялись столь долго? За это время не токмо Орду, всю землю разведать можно.

Когда рассказал атаман, что были они в Сарай-Берке, в Москве и даже в Казани, у Ивашки от удивления – глаза на лоб.

–     Ну-ко, давай, давай рассказывай. Вот диво-дивное, а?

–     Расскажу все, успеешь. Ты сперва сам расскажи – от деда Славко вестей нет?

–     Нету. За Андрейку беспокоюсь – ночи не сплю.

–     Хоть и присосался ко мне этот поганый турок, будто клещ, не отпускал меня ни на шаг от себя, одначе понял я, что в Москве их не было. Кого-то надо еще послать. Инако вся задумка наша – коту под хвост. Пропадем.

–     Видать, оплошку где-то сделали, – с грустью сказал Ивашка.

–     У этого турка ногти, что у волка. Загубил он наших – старого да малого.

Всю ночь Василько рассказывал Ивашке про свой истомный, тревожный и радостный путь. О Москве, о встрече с Чуриловым, об Ольге.

А через неделю еще одна радость. В глухую полночь прискакал из своей станицы Микеня, ввалился в Ивашкину каюту хмельной, растолкал Ивашку и атамана.

–     Зажгите огонь, черти! Пить будем, гулять будем! Музыка при себе! – и выложил на стол гусли в знакомом всем чехле.

–     Откуда?! – у Ивашки затряслись от волнения руки, он долго не мог зажечь плошку с салом, кресало выскакивало из рук. Когда фитиль в плошке разгорелся, Микеня неторопливо начал говорить:

–     Вчерася ночью будит меня Охримко. Есть теперь у меня осдовая голова – Охримко.

–     Да не томи ты, леший!

–     Разбудил и говорит: «Микешенька, вставай, идет по Дону пья богатая-пребогатая. Может быть, пощупаем?»

–     Идол ты,– застонал Ивашка, развязывая тесемки чехла,– говори скорее!

– Давай, говорит, пощупаем,– невозмутимо продолжал Ми– пгпя.– Выскочили мы на бережок, струги приготовили, только хо– t• '.оп оттолкнуться, смотрим, ладья к нашему берегу правит. Тут, пумлю, что-то не так. Притаились, ждем. Вдруг голос с ладьи. Пускать,' атамана Микешу просим, одного, ежели, конешно, он не і руг. Подарок, мол, ему велено передать. Ну я, вестимо, стружок ■ ni >іі оттолкнул, один, заметьте, пошел, не боясь. Подхожу к ладье Порт о борт и спрашиваю, кто такие, мол, и куда путь держите?

І і ширят: идем к хану Менгли-Гирею, везем посла от Москвы.

У Ивашки отлегло от сердца, а Микеня продолжал:

–     Выходит из-под навеса сам посол, разодетый, как петух, и говорит, наглец, мне таковы слова: «Чтобы ваши, говорит, злодеи– разбойники нас по реке пропустили с богом, даем мы вам подарок. И сует мне эти гусли. Этому, говорит, подарку цены нет, особливо чехлу». И один глаз, мерзавец, так незаметненько прищурил...

–     Врешь ведь,– заметил успокоенный Василько.– Ночью-то как ты все это заметил?

–     Не перебивай! Луна вовсю сияла. Подмигнул он мне так легонько, помахал рукой, потом взял весло и нахально оттолкнул мой стружок от ладьи. Остался я на воде один и думаю, где этого посла раньше видел? Не его ли, сукина сына, я как-то ненароком с одним гусляром в реке утопил.

–     Андрейка? – шепотом спросил Ивашка.

–     Он,– так же шепотом ответил Микеня.

–     Ну, слава богу!

А Василько уже оторвал нашитую внутри чехла тряпицу, вынул оттуда сложенную вчетверо грамоту, развернул. Витиеватым почерком дьяка Васьки Мамырева было написано:

«Благоверный и христолюбивый, благородный и богом венчанный, в благочестии во все концы вселенной воссиявший, в царях пресветлейший, преславный государь, великий князь Иван Васильевич всея Руси благословляет Донских вольных людей...» Далее Васька-дьяк от имени великого князя даровал всей донской вольнице прощение и звал ее на богоугодное дело одоления нехристей ордынских, на спасение родной земли русской. И обещал великий князь всем ватажникам житье на посадах Москвы, либо других ближних городов. После подписи князя дьяк Васька от себя приписал:

«Велел сказать великкнязь атаману вашему Ваське Соколу, что он турку не верит, а ему верит и потому, как дальше ватагам вашим быть, мы вам будем грамоты слать. Столь верной оказии, как сия, для тех грамот может не быть, и они, не дай бог, недругам в руки попасть могут. И дабы ваши имена были в безопасности, мы будем те грамоты слать на имя Микени Ноздреватого. А вы же знайте, что они вам надлежат».

По поводу столь радостных вестей Ивашка смахнул все со стола, выволок флягу с вином и три чарки.

–     Эх, порадовался бы старик,– вздохнув, произнес Ивашка,—I чудная и великая душа была у человека!

–     Многим мы ему обязаны,– задумчиво сказал Василько.

А Микеня, роняя на бороду пьяные слезы, молчал и тенькал на одной гусельной струне.

–     Кал-тынь, кал-тынь, кал-тынь,– однотонно вызванивала струна, наполняя мир печальными, бередящими душу звуками.

Глава восьмая

СТОЯНИЕ НА УГРЕ

...Великий князь отправил царевича Нордуалата и Василия Ноздреватого на Орду. Те опустошили Орду... Ахмат же, получив весть о разорении собственных улусов, обратился в бегство с берегов Угры.

Архангелогорпдский летописец, с. 187

ТЯГОТЫ ВЕЛИКИЕ

ж так было заведено издавна: посылали к хану людей знатных – либо бояр, либо воевод. Ездили они к ханам на малое время. Теперь же великий князь решил держать в Крыму посла постоянно, и был туда направлен воевода Шейн с наказом не выезжать из Бахчисарая ни весной, ни летом и хлопотать, чтобы хан шел либо на Орду, либо на короля Казимира, а великому князю доносить обо всем. Но воевода Шейн заболел и своевольно приехал в Москву. У Ивана Васильевича не только каждый князь, воевода или боярин на счету, но и дьяков от дела оторвать нельзя. Шутка ли: предстояла решительная битва с Ордой. Долго искал князь человека для посольства пригодного и никак не мог найти. Тут Васька Мамырев возьми и скажи князю:

–            Приглядывался я в эти дни к парубку Андрейке– молод, а смышлен. Крым исходил пешком, в Кафе бывал, с Дона по такому опасному пути чуть не один до нас добрался, по-татарски разумеет – чем не посол?

–            Худороден больно,– сказал князь, поморщившись.– И юн.

–      Хан родословных не ищет, пусть скажется боярским сыном. А юность – дело проходящее.

–      За посольские дела ты ответчик. Ежели ручаешься – шли.

Васька неделю поучал Андрейку посольским порядкам, а потом приодел его как следует да и направил к хану через Дон. А в грамоте Менгли-Гирею от имени князя написал:

«Прости, великий брат мой, что я посылаю к тебе юношу, боярского сына, старые мои бояре либо хворые, либо по уделам заняты. А пути в твое царство стали не токмо истомны, но и опасны. Через Литву проезду теперь нет, полем посылать через хана Ахмата опасно, а оный юноша дороги через Дон знает и послом будет справным».

Добрался Андрюшка до Бахчисарая, к хану пришел смело, вручил грамоты, рассказал все, чему учил Васька Мамырев. Хан грамоты принял, посла выслушал, но уважения ему никакого не сделал. Даже обрадовался: с таким юнцом можно не церемониться. Велел поместить его в полуподвальную комнатушку под покоями литовского посла, а кормить приказал после султанского посольства – объедками.

Андрюшка заглянул в каморку, ничего прислужнику не сказал. Ужинать привели его поздно, турецкое посольство уже откушало. Было оно многочисленно, на столе еды осталось столько, что можно прокормить десяток человек, но Андрюшка ни к чему не притронулся и велел сказать хану, что он отъезжает завтра обратно. Слуга повел его к великому визирю, и тут Андрюшка спокойно заявил, что жить ниже литовского посла не будет, кормиться объедками не намерен.

Узнав об этом, хан покачал головой и приказал дать послу хорошее жилье и отдельное кормление.

Через неделю великий визирь позвал его к себе и сказал, что хан посылает свое посольство в Москву, не хочет ли молодой боярин что-нибудь передать князю.

–      Передайте великому князю, чтобы он послал ко мне сотню парубков.

–      Для чего же?! – воскликнул скуповатый визирь.

–      Я приехал к вам сам-шестой, а хан посылает более сотни. Столь великому посольству в Москве делать нечего. Великий князь показывал мне, чтобы с крымскими послами лишних людей не было.

Хан, узнав об этом, сначала сильно разгневался, но перечить Москве в столь горячее время ему не хотелось, и, подумав, посольство сократил наполовину. О молодом после стал думать уважительнее.

Спустя время пришел в посольскую каморку брат хана Ямгурчей. Поглядел на Андрюшку свысока и изрек:

–     Я нынче женился и сына женил: напиши великому князю, чтобы он меня пожаловал, прислал шубу соболью, да шубу горностаєву, да шубу рысью. Третьего года князь пожаловал мне панцирь; я ходил на недругов и панцирь истерял, пусть князь мне новый пришлет. И поторопись – я долго ждать не люблю!

–     Ничего я великому князю писать не буду.

–     Почему?!

–     В шертной грамоте, что царь твой моему государю дал, сказано: никаким поминкам и пошлинам не быть. Ни с той, ни с другой стороны. Князь у тебя поминков не просит, с чего тебе их давать? Если будет на то княжья воля, он тебе и без грамоты пошлет. А сейчас такой воли нет.

Ямгурчей выскочил от посла, хлопнув дверью, но к хану жаловаться не пошел. Он знал, что слова в шертной грамоте такие записаны были.

С той поры Андрея стали считать за твердого, настоящего посла...

Тени от юрт все удлинялись. Солнце уходило за степной горизонт, окрашивая травы в багряный цвет. С реки веяло прохладой. Нойон¹ Сардар лежал в своей юрте на верблюжьей кошме и хрюкал, как боров. Наложница, маленькая и светловолосая девочка, чесала Сардару спину. Больше всего на свете нойон любил это занятие и часто засыпал под приятные, ласкающие прикосновения девичьих пальцев.

Сейчас, на летнем кочевье, весь род Сардара – двенадцать семей. В каждой семье то темник², то сотник, а юнагасов³ по три или четыре. А безродных воинов более сорока тысяч. У каждого конь, а то и два. Часто кочевать надо, чтобы такую пропасть лошадей накормить. Правда, монгольские лошаденки очень выносливы. Они сами зимой копытами выбивают из-под снега траву и кормятся, а летом совсем заботы о них мало. Вот овечьи отары – тем надо большую заботу.

В этом году кочевье было трудным. Подался Сардар к югу, где теплее, а там крымские конники спокою не дают, на Дону какие-то айдамахи объявились – тоже кочевью мешают. Только недавно отыскал Сардар хорошее, обильное травой и водой, а главное, спокойное место. И теперь наслаждается покоем. Спит, пьет кумыс, е наложницами тешится, на охоту ездит. Перед сном ему спину чешут – хорошая у нойона настала жизнь. До осени никуда трогаться не надо. Спокой...

'Нойон (тат.) – глава большого и знатного рода в Орде.

²          Темник (тат.)—командующий десятью тысячами войска.

³          Ю н а г а с (тат.) – командующий десятью воинами.

Ласкает девочка спину, млеет от сладостнейшего удовольствия Сардар, сон накатывается на него приятной волной.

Вдруг у входа в юрту зашумели, закричали сторожа, вошел в юрту человек в запыленном полосатом халате, в белой войлочной шляпе с завороченными краями, упал перед нойоном на колени, протянул золотую овальную с двумя отверстиями пластинку. На пластинке письмена. Сардар взял ее, но читать письмена не стал. Он узнал пайдзу хана. Все, что скажет человек, ее принесший,– повеление великого Ахмата.

–    Сажай, благородный Сардар, своих воинов в седло, веди свой байрак в Сарай-Берке, наместник небесного царя хан Ахмат большой поход задумал. Война!

–    Еще говори!

–    Коназ Иван грамоту ханскую, священную порвал, бакаула Кучука выгнал, послов перебил. Хан приказал Москву под копыта коней бросить.

Сардар оттолкнул девчонку, встал, приказал принести одежду. Вестнику велел идти отдыхать.

–    Прости, благородный нойон,– мне по другим кочевьям ехать надо. Прикажи коней мне сменить...

...А из Сарай-Берке уже выступила бакаульная орда^[14]. Уже сели в седла воины всех кочевий, через два-три дня ее догонят. Вся Золотая Орда идет в большом походе, стекается в один поток на Муравский шлях. Хан Ахмат, злой, как шайтан, носится на коне по шляху, воинов торопит, шлет ертаульные^[15] сотни к Московским рубежам. На реке Тим Ахмат сделал орде большой привал. А на привале созвал совет. В ханский шатер собрались все сераскиры, сотники ертаульных сотен. Они чуть не на всех рубежах Московских побывали. Здесь же, на совете, хан главного сераскира назначит. Многие думают, что им будет смелый и решительный Кара-Кучук. Не зря он бакаульную орду водит. Иные думают: главным сераскиром будет осторожный, хитрый и расчетливый Сардар. Его род славный, идет от кагана Узбека. Первым на совете говорил Кучук:

–    Идти надо прямо. Через рязанские земли на Тулу. Там у Ивана мало рати – вся она дальше, между Серпуховом и Коломной стоит. Тульские заслоны собьем, потом расколем рать на две части и поочередно втопчем в грязь. А там Москва беззащитной будет лежать. У наших воинов волчьи сердца, наши кони быстры, как ветер, я сам впереди пойду. Ивану не надо давать опомниться. Наша победа в быстроте.

Сардар похвалил Кара-Кучука за храбрость и отвагу, потом обратился к хану, сказал:

–     Совет великого бакаула, да продлит его жизнь аллах во веки веков, хорош, но не в этой битве. Он донесения наших ертаулов слушал плохо, над ними думал мало. Раньше, когда Русь была слаба, никакой другой совет, кроме этого, не годился. Теперь, воюя, считать надо. А по рассказам наших ертаулов, пусть они и преувеличены, может быть, у московитов рати на рубежах поставлено по шесть крат сто тысячей. Справа у нас лежит Рязанское княжество, раньше через него мы ходили вольно, теперь рязанцы сами Москвы боятся. Казанский хан слаб – надежды на него нет, сзади Менгли-Гирей. Он, того и гляди, копье в спину метнет.

–     По-твоему, идти на Москву нельзя? – крикнул Кучук.– По– твоему, домой возвращаться, снова баранов пасти?!

–     Ты же сам сказал – основная рать у русских между Коломной и Серпуховом. Зачем же нам идти там, где сила? Не лучше ли обойти их слева? По верховским княжествам мы пройдем свободно – они литовскому королю в рот глядят, а княжество Литовское с нами давно в дружбе. Ертаулы говорят, что на реке Угре рати Ивановой нет, переправы и перевозы целы. Вот куда нам надо идти. И если мы от Угры ударим на Медынь, Боровск и Можайск– главные силы обойдем и Москву схватим за горло. И спина у нас Литовским княжеством будет прикрыта.

–     Угра далеко. Пока мы до Угры идем, нам русские все пятки отдавят. Да и до Угры им ближе, чем нам. Они и туда успеют. А нам, великий хан, медлить нельзя. Иди на Москву прямо.

–     Еще раз выслушай меня, блистательный и мудрый,– Сардар низко поклонился Ахмату.– Раньше мы не раз ходили на Москву, но это были легкие походы. Помнишь, дошли мы до Алексина, судьба была неблагосклонна к нам, мы вернулись, и ничего худого не было. Этот поход – великий поход. Он не из-за даней и починков собран. Этим походом судьба наша решается. Или нам сыть в Москве и вся земля эта твоя, или конец могуществу нашему. Решай, великий хан, твоя теперь воля.

Ахмат долго думал над словами своих сераскиров, потом воздел руки к небу и сказал:

–     На волю аллаха уповая, идем на Угру. Орду поведет Сардар.

На рассвете орда тронулась с места и сошла с Муравского шляха -на Пахнутцев шлях, к литовским границам...

...Русские доглядчики, посланные Иваном, зорко глядели за ордой Ахмата. И стоило ей свернуть на запад, как великому кня– по стало об этом известно. Был он в это время в Коломне. За несколько дней до этого Иван Васильевич побывал в Тарусе, где с полками стоял его меньшой брат Андрей, и в Серпухове, где вдру– | орядье были поставлены ополченцы под рукой его сына Иоанна.

Весь левый берег Оки, от Тарусы до Коломны, на сто двадцать верст ощетинился русскими копьями и мечами. Сам великий князь решил стать в Коломне вместе с князем Холмским на левом крыле войск, на самом опасном месте.

Весть о том, что ордынцы свернули с прямого пути, испугала князя: западные рубежи защищены были слабо. По-быстрому в Коломне был собран совет, на нем были Андрей Меньшой, князь Холмский и сын великого князя Иоанн. При Иване Васильевиче, как всегда, был дьяк Васька Мамырев, Никита Чурилов и два боярина: Григорий Мамон и Иван Ощера.

Великий князь вышел на совет одетый по-боевому: синего сукна корзно^[16], подбитое дамасским алым шелком, застегнуто на правом плече золотой застежкой. Корзно собрано так, что все левое плечо закрыто, а правая рука от сукна свободна, в таких плащах князья сысстари хаживали на битву, боевое корзно не мешало орудовать мечом. Под плащом князя кафтанец темно-красного цвета до колен. Полы кафтана затканы золотом. Широкий кожаный пояс с серебряными пряжками затянут натуго. На нем висит меч, перешедший князю еще от деда, а может быть, и от прадеда.

–     Стало нам ведомо,– сказал великий князь,– что татарове пошли Пахнутцевым шляхом к нашим западным рубежам. Где они замыслили в земли наши войти, должно нам предугадать. Молви ты, князь Данила Холмский.

–     Вестимо, хан лазейку в наших заставах удумал найти. Ина– ко зачем ему крюк великий было делать? До града Калуги таких лазеек нету, стало быть, еще дале орда пойдет. А там незащищенная Угра.

–     Разнюхали-таки, нехристи, – произнес молодой князь Иоанн.– Пусти меня на Угру, отец, с моими полками. Все одно я здесь вдругорядье стою.

–     Один супротив всей орды встать хочешь? На гибель верную?

–     Пусти, брате, меня с ним,– сказал Андрей. – Здесь ты и князь Данила со своими полками останетесь. Хватит в случае чего.

–     Быть по сему. Придите оба со своими полками по-быстрому, на берегах Угры встаньте, перевозы все как есть отымите, переправы закрепите. И еще одно велю: на правый берег не ходить, сражение, елико можно, оттягивать.

–     Прости меня, княже, бездельное стояние на Угре нам во вред пойдет, хану на пользу. Нам до зимы с ордынцами надобно рассчитаться. Стояние долгое на нашем берегу ратников токмо испортит, а хан, укрепившись на том берегу, до зимы по-доброму до– оидит, а как река льдом встанет, полки наши сомнет. Проку от сего стояния не вижу.

–      Татаре нас через реку засмеют,—запальчиво произнес князь Иоанн.– Трусами почтут всех!