Текст книги "Вольные города"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

–     Прости меня, владыка, что в постели встречаю столь почтенного гостя. Болен я, ой как сильно болен!

Митрополит ухмыльнулся и присел на скамью около кровати. Монах Шигонька встал за его спиной. Даниил долго и молча глядел на хана, потом грустно произнес:

–     По глазам вижу, хан, что занедужил ты сильно.

–     Слаб я стал, – тихо простонал хан.—Веру вашу принять было обещал, да, видно, поздно. До весны, пожалуй, не доживу. Вот и текие выстроил, могила готова, придется умереть в своей вере. Уж ты прости, владыка.

–     Бог с ней, с верой. Тебя жаль. Ты для великого князя в любой вере брат. Большую надею он на тебя питал в деле предстоящем, да, видно, не велел бог.– Даниил перекрестился, притворно вздохнул и, повернувшись к Шигоньке, тихо молвил:

–     Иди-ко, чадо, во двор, скажи сотенному Ивашке, чтобы он скакал обратно в Москву, к князю. Пусть скажет, что хан тяжко болен и казанский поход вести немощен. Пусть шлет другого воеводу.

Шигонька молча поклонился и шагнул к выходу.

–     Подожди, монах, поход на Казань поведу я!

–     Ты же умирать собрался, хан, – митрополит прищурил глаза,– и уж текие выстроил.

–     «Текие, текие»! Хана в мавзолей кладут после смерти, а умирает хан в седле. Вот приведу войско в Казань...

–     Лежа на постели?

–     Фу, пустая башка! – Хан хлопнул в ладоши, вбежал слуга.– Подай мои лучшие одежды, скажи моим аскерам, чтобы готовились в поход, подавай угощение на стол. Ты что, не видишь, дорогие гости приехали.

–     Ты, владыка, и вправду святой человек! – воскликнул хан, когда сели за стол. – Исцелил меня, сразу из могилы поднял!

–    Все в руках божьих, великий хан. Стало быть, приведешь ты рать под Казань, а потом что?

–     Дам одну ночь отдыха, а на заре налечу на город и разнесу его на концах копий!

–     А потом?

–     Саип-Гирея на кол, крымцев всех выгоню...

–     А они соберут всю черемису горную и луговую – да тебе по загривку. Опять в Москву бежать придется.

–     Этот народ Казань с двух сторон сторожит. Ты верно сказал – они покою не дадут.

–            Сколько раз наши воины входили в Казань? Много раз. А оставаться там не оставались. Почему сие? Да потому, что опоры во^кР^{уг мало}– Почитай, совсем нет опоры-то. И порешил вели– и нязь на совете сей поход сделать с особым умыслом. Боль– ую рать повел он сам, и воины уже в пути. Пусть о ней казанцы .ют и ^{33 неи сл}едят. А ты, хан, бери своих воев, сажай на коей, ну и для наших двух сотен лошаденок найдешь, да и поезжай *^азань– °Р°Д малость повоюй, для прилику. Татары тебя ото-

т и успокоятся. А в эту пору великий князь на них навалится.

^ПР^{ИДИ к}_и^Т0МУ месту, где Сура встречается с Волгою, и без по– х починай строить крепость. А построивши – держи ее до прихода большой рати.

А вдруг я налетом Казань взять сумею? Тогда как? – спросил хан.

Времена иные настают, хан, и воевать надо по-иному. Сейчас налеты пора бросить. Ногой твердой на казанскую землю надо вставать, крепости свои вокруг Казани строить. Тогда не страшно будет и копье поднять.

Хан долго молчал, потом сказал:

Какой хороший воевода пропал!

– Где? Когда?

Про тебя, владыка, говорю. Зачем ты попом стал, непонятно.

Кесарю кесарево, богу богово – слышал такие слова?

Слышал, владыка, слышал. Пойдем посмотрим на моих джигитов.

Вечером Ивашку позвал Шигалей и сказал, чтобы воины выбрали из ханского стада по хорошей лошади и готовились к конному походу. Воеводой будет сам хан, и пойдут они через неделю.

В КАЗАНИ

Саип-Гирей метался по комнате, будто барс по клетке. Сейчас, когда дорога каждая минута, хану не с кем посоветоваться, не на кого опереться. Его верный нуратдин мурза Кучак, как на зло, уехал из Казани и застрял где-то, старый шайтан!

Плохо быть владыкой чужого тебе народа. Если бы Самі был и Крыму, разве он ждал бы сейчас этого ободранного волка Ку– чака. Он созвал бы Диван, и все мудрые и знатные думали бы, как помочь беде. А здесь...

Здесь только Кучак нужен хану. Много умных и благородных ИпЛ к ^тР^она’ ^{но ни} одному, кроме Кучака, верить нельзя. Вот . ^{у а}1’ ^{светлая} голова, смел, прям. Но разве не видит Саип-

р и, что улат втайне радеет Москве? Или мурза Чура. Истый казанец и крымцев ненавидит. Только один Кучак. Тот сам из Крыма, в Казани живет давно, его умом и силой крымские Гиреи сумели пробраться к Казанскому престолу. Аллах знает, что было

бы сейчас с Саипом, если бы не джигиты Кучака да не крымское войско. Казанцы живо бы выгнали Саипа из Казани.

Дело к тому и идет, не зря хану так скоро понадобился ум мурзы.

Хан открыл дверь, крикнул:

–     Во все ворота города передайте мое слово: как приедет мурза Кучак, пусть немедля идет ко мне!

Последняя предутренняя звездочка погасла над лесом. На дорогу незаметно вышел рассвет.

Мурза Кучак едет впереди, за ним джигиты.

Скоро с востока поднялось сияющее солнце – и показалась Казань. Город раскинулся вдоль высокого холма. В отблесках солнечных лучей минареты пылали, будто свечи. К небу поднимались столбики дымков. Над рекой Казанкой угрюмо возвышались темно-красные стены крепости. Широченные круглые башни с воротами стояли на страже города.

Около Муралеевых ворот остановились. Группа джигитов выехала вперед, всадник постучал в ворота черенком нагайки.

Окно открылось, грозный голос спросил:

–     Кто?

–     Мурза Кучак! – выкрикнул всадник, и ворота тотчас открылись. Стражник, когда мурза проезжал мимо, приложил руку к голове и груди. Кучак натянул поводья.

–     Слово хана, да продлит аллах его могущество.

–     Говори.

–     Саип-Гирей в великом гневе. Три дня ищут тебя по его воле и не могут найти. Поезжай в его дворец немедля. Так повелел великий и несравненный.

Мурза хлестнул коня и поскакал ко дворцу хана.

У входа во дворец мурзу встретил его сын Алим,или Кучак-ог– лан, что означает младший. Во время отъездов отца Алим оставался за нуратдина, хотя хан не доверял ему ни важных поручений, ни больших тайн.

Сойдя с коня и отослав джигитов, мурза, не ожидая обычных приветствий, спросил:

–     Зачем так скоро стал я нужен хану?

–     Хан в тревоге и не говорит причину гнева,– ответил Алим.

–     Что-нибудь случилось?

–     Из Бахчисарая прибыл Сафа-Гирей и привез печальную весть: крымский хан Магмет-Гирей убит.

–     Кого великий султан поставил вместо него?

–     Саадет-Гирея.

Мурза плюнул и зашагал медленно в сторону дворца.

–     Тебе пора быть умным, Алим. Даже малый ребенок, зная все, что ты сказал мне сейчас, понял бы причину тревоги хана.

–     Только аллах знает, что на уме великого.

–     Думать надо! Разве ты не знаешь, что Магмет-Гирей и наш повелитель Саип-Гирей – братья, рожденные одной матерью, второй женой хана Менгли, да будет мир с ними обоими.

–    Знаю, отец.

–    А трон Казани держится на копьях крымских воинов.

–     Все так думают, отец.

–     Но теперь Магмет убит, и ханом в Крыму стал Саадет. Теперь он распоряжается войском, которое держит трон.

–     Но Саадет тоже брат Саип-Гирея.

–     Не совсем. Саадет рожден от третьей жены Менгли, да будет мир с ними обоими, и ненавидит Саипа. Ты понимаешь, почему теперь появился здесь Сафа-Гирей?

–     Он... он...

–     Он тоже, как и Саадет, рожден от третьей жены Менгли. И я совсем не удивлюсь, если узнаю, что Сафа привез не только весть о смерти старого хана, но и повеление нового о выводе из Казани крымских аскеров. Ты видел Сафу?

–     Да, отец. Он совсем молод, почти мальчик.

–     О, эго хорошо, когда хан молод...

–     Ты думаешь Сафа будет ханом?

–     На все воля аллаха, сын мой,—сказал Кучак.– Ты дальше не ходи. Иди домой, там увидишь девушку, которую я привез. Прикажи одеть ее в лучшие одежды и жди моего слова.

–     Будет так, отец,– сказал Алим и вернулся назад.

Хан Саип-Гирей лежал в кофейной комнате и грыз янтарный мундштук кальяна. В комнату вполз слуга и, уткнув голову в пыльный ковер, проговорил глухо:

–     Мурза Кучак просит позволения предстать перед гобой.

–     Пусть войдет! – крикнул хан и сел на подушки.

Мурза вошел твердым шагом, остановился посреди комнаты, низко склонив голову.

–     Дошло до меня, великий хан и справедливый повелитель, что ты хотел видеть своего слугу. Я здесь, и да будет славно в веках твое имя.

Гирей сидел молча и руки для поцелуя, как он это делал обычно, не протягивал. Лицо его было мрачно и недовольно. Наконец он заговорил, как бы про себя:

–     Когда в ханстве мир и благоденствие и когда дела ханства, словно лодку, идущую по течению, вести легко и просто – мои слуги надоедливо путаются под ногами и день и ночь. Они непрестанно мелькают перед глазами, и тогда я знаю, что вокруг все спокойно. Но настанет миг—и слуг нет. Они исчезают, прячась по углам, и гогда знай, ведущий лодку царства, что впереди пороги и водопады, что скоро с небес грянет гром.

–    Клянусь аллахом – я не из их числа! – воскликнул мурза.– Если бы я знал, что моему повелителю грозит беда, я не отошел бы ни на шаг от его дворца. Но неделю назад и сейчас я не вижу причин для тревоги.

–    Да?! А ты знаешь, что любимый брат мой убит?

–    Все мы поистине принадлежим аллаху, к нему и возвращаемся.

–    Но вместо него на трон сел Саадет, и я уже получил повеление отправить все крымское войско из Казани под его руку.

–    Может, у Саадета в том нужда есть? Пусть берет войско. У тебя, великий и мужественный, останутся твои верные джигиты. Над ними Саадет не властен, они мои и перервут глотку каждому, кто посягнет на твою священную жизнь.

–Ия так думал три дня назад. Но сейчас стало мне известно, что на Волгу пришла русская рать в огромном числе и скоро будет под Казанью. Что я сделаю с ней, если крымские воины уйдут от меня? Я верю тебе и твоим джигитам, но разве смогут они оборонить Казань от более ста тысяч русских воинов?

–    Ведомо ли тебе, пресветлый, кто ведет русскую рать?

–    Сам князь и воевода Вельский...

–    Позволь сказать, мой повелитель.

–    Говори.

–    Вручи свою судьбу всевышнему, и он поможет тебе. Ты говоришь, русская рать многочисленна? Знай, великий, в этом наше спасение.

–    Мой ум не постигает твоих слов. Говори яснее.

–    Казань выдержит осаду русских, если их ведёт такой нерешительный воевода, как Иван Вельский. Город наш укреплен сильно. Мы продержим русских у стен месяц, и они пожрут вокруг не только траву, но и деревья.

–    Ты прав, Кучак. Прокормить сто пятьдесят тысяч человек русские не смогут и уйдут обратно. Тогда я покажу этому кривобокому ишаку, моему братцу Саадету, что смогу удержать казанский трон и без его помощи. Я прославлю свое имя тем, что удержу громадную рать горсткой джигитов.

" – О венец мудрости, выслушай еще один совет. Надо послать гонца к черемисам, пусть они почешут русским спину и заодно узнают, не подвезли ли неверные запасы еды в какое-нибудь близкое к Казани место.

–    Ближе Нижнего Базара русским запасы делать негде.

–    Все же, великий хан, надо узнать.

Саип хлопнул в ладоши, вошел слуга.

–    Позови сюда Япанчу! Есть ли новые вести о русских войсках?– спросил хан, когда Япанча вошел и поцеловал край его одежды.

–      Русские сели на лодки и вторые сутки идут к Казани. И еще узнали наши люди—там, где Сура впадает в Волгу, появился Шахали.

Хана словно укололи иголкой. Он вскочил с подушек, подбежал к Япанче и, ухватив его за грудь, притянул к себе.

–      Что он там делает?

–      С ним много войска. Может быть, они хотят строить крепость. Есть слухи, что там они будут хранить запасы еды и оружия.

–      О презренный из предателей, грязнейший и ничтожнейший из них! Он снова встает на моем пути. Если он построит крепость па Суре, то тогда все твои советы, мурза, ишаку под хвост. Мы не выдержим осаду! Ты, Япанча, иди, следи за русскими, чаще доноси мне.

Япанча вышел. Кучак задумчиво глядел в окно на белые груды облаков, теснившихся на голубом небе.

–      Что теперь скажешь, мурза Кучак?

–      Мой ум бессилен давать дальнейшие советы. Настало такое время, когда решения можно принимать только самому мудрому, самому блистательному уму в ханстве. Говори, мой господин, я слушаю.

– Да будет так, как повелеваю я! – хан снова сел на подушки и начал говорить слова, которые, видимо, не раз обдумывал: – Завтра часть наших джигитов, самую маленькую, мы оставим Са– фе-Гирею и посадим его на трон. Сегодня же выполним волю хана Саадета – войско пошлем в Крым. Я уступаю место Сафе и уезжаю домой.

–      Твое решение мудро! – воскликнул мурза.

–      Ты думаешь? А не скажет ли мой брат Саадет, что я трус?

–      Если скажет, то ты ответь, что не знал о русской рати, просто мудро понял его повеление и свято исполнил. Разве Сафа послан сюда не на твое место? Ты просто разгадал намерения хана и ушел из Казани.

–      Верно, Кучак! Ты по-прежнему читаешь мои мысли. Нам не могут сказать, что мы бросили Сафу на съедение русским, ибо мы сделали, что могли. Мы поделились с ним джигитами – единственной защитой, что у нас осталась.

–      Великодушие твое истинно велико, честность изумительна. Кто будет нуратдином джигитов, оставленных в Казани? Может, полезно остаться мне?

–      Ты будешь нужен в Крыму. Неужели мой верный мурза думает, что в Бахчисарае я вечно буду глодать кости после Саадет– Гирея? Я опустошу всю казанскую казну и куплю всех сторонников моего любимого брата и сам займу его место. И ты мне поможешь. А здесь оставь Алима. Пусть он завоюет расположение молодого хана. Это пригодится нам, когда мы сядем на трон в Бахчисарае.

–     Ты воистину мудр, хан.

–     Пусть воины выступают в поход сегодня же.

–     Исполню, великий.

–     А завтра утром созовем Диван.

Шестой день Сафа-Гирей живет в Казани. Передав скорбную весть о гибели хана и повеление насчет войска, он стал усиленно искать себе преданных друзей. Он понимал, что Саип без боя трон не отдаст, и потому Сафе нужны были недовольные ханом люди, на которых при случае можно было бы опереться.

Но о его тайном намерении догадывались все, и потому все избегали близкого знакомства с ним. Сафа удивлялся, получая на приглашение посетить дом, где он остановился, вежливый отказ.

Но сегодня под вечер Сафу ждала неожиданная радость. К нему подошел юноша и, улыбаясь, сказал:

–     Я вижу, благородный Сафа-Гирей пребывает в скуке?

–     Да, мне невесело, юноша... не знаю, как тебя зовут.

–     Мое имя Алим. Мой отец нуратдин хана.

–     А-а! Я рад встрече с тобой. Твоего отца я знаю, он великий воин. Где ты был раньше?

–     Много дел,– уклончиво ответил Алим.– А теперь я свободен, и можно повеселиться. Хочешь, ради знакомства я подарю тебе девушку? Мы проведем вечер в усладах и веселии.

–     Девушку? А она хороша?

–     Она стройна, как серна. Губы словно кораллы, а зубы будто жемчуг.

Сафа-Гирей слушал Алима и думал: «Вот радость – я повеселюсь и заведу дружбу с человеком, который будет мне полезен».

–     Мой дом всегда открыт для тебя. Когда придешь?

–     Как только стемнеет,– ответил Алим и, тряхнув шапкой черных волос, исчез во дворце.

От выпитой бузы, от неожиданной удачи Сафа-Гирей весел и радостен К нему в дом, в гости пришел не только Алим, но и его отец. Хоть немного прожил в Казани Сафа, однако узнал, что мурза Кучак– после хана второй человек в царстве. Если мурзу перетянуть на свою сторону, Саипу на престоле не удержаться. Потому Сафа весел и доволен. Мурза привел с собой танцовщиц, и они дважды тешили душу Сафы великолепными танцами.

Когда танцовщицы удалились, Кучак сказал:

–     Ты знаешь, несравненный друг мой, что повеление хана Саадет-Гирея исполнено – войска еще вчера ушли в Крым.

–     Знаю, благороднейший,– ответил Сафа.

–     Знаешь ли, мой юный друг, что теперь у Саип-Гирея нет никакой защиты, кроме его джигитов, которые под моей рукой?

–      И это знаю.

–      Теперь я хочу спросить – не повелел ли великий хан Крыма, да продлит аллах его дни, исполнить тебе нечто другое, что не написано в приказном ярлыке?

–      Отрывать джигитов у Саип-Гирея мой хан не волен – они не его.

–      Я говорю о другом!

–      Разве в приказном ярлыке что недосказано?– улыбаясь, произнес Сафа.

–      Это так, моя душа. И хан Саип-Гирей и весь Диван это поняли.

–      И как не понять! – воскликнул Алим, вступая в беседу.– Ярлык хана не что иное, как повеление Саип-Гирею освободить престол и уйти из Казани добром.

–      И мы будем удивлены, если ты скажешь, что тебе не велено встать на место Саип-Гирея и управлять Казанью, – добавил мурза.

–      Могу я надеяться на вас, благородные Ширины? – спросил < афа после некоторого молчания.

–      Иначе зачем же нам было приходить сюда и начинать этот разговор? – воскликнул Кучак.– Мы хотим, чтобы Саип-Гирей ушел из Казани.

–      И чтобы ты сел на его место,– добавил Алим.

–      Вы мудры и проницательны. Мне велено сменить Саип-Гирея, но не сейчас. Благословенный брат мой Саадет-Гирей знал, что Саип трона по своей воле не отдаст, и потому он повелел отмять у него войско, на которое нам нельзя надеяться, оно может быть подкуплено Саипом. Придет срок – и сюда прибудет новое войско с повелением о замене и тогда...

–      Тогда может быть братоубийственная война. Зачем гневить аллаха,– сказал Кучак.– Лучше сделаем по-иному. Я сейчас же ночью пойду к хану и скажу, что еду в Крым. Без меня Саип-Гирей здесь не останется, и тебя завтра же попросят заменить его. Согласен ли ты?

–      О великий мурза, речи твои мудры и радуют мое сердце, но я знаю, что многие коренные казанцы не любят Гиреев, и как я останусь без джигитов, казанцы зарежут меня, как барана.

–      Да будет известно тебе, отважный Сафа-Гирей, что джигиты Саип-Гирея совсем не его джигиты. Они мои. И я лучшую часть их оставлю тебе под рукой моего сына Алима.

–      Зачем же тогда тебе уезжать из Казани?

–      Я поклялся на Коране, что буду охранять жизнь хана, и потому обязан проводить его в Крым. Потом вернусь сюда и буду тебе опорой.

–      Хорошо, я согласен.

–      Оставайся с миром, Сафа-Гирей! – торжественно и враз проговорили Кучак и Алим и, поклонившись, вышли.

Все случилось так, как должно было случиться. В зале совета и суда на следующее утро Саип-Гирей отказался от трона и посоветовал принять на ханство брата Сафу. Церемония передачи ханской тамги проходила с удивительной поспешностью. Когда Сафа заговорил о ханской казне, Саип-Гирей, сославшись на спешный отъезд, сказал, что казну передаст новому хану казначей. Тот утвердительно кивнул головой и, когда Саип-Гирей, простившись с Диваном, вышел, сказал, что передать казну очень легко, ибо она пуста.

Сафа-Гирей чувствовал, что гут дело нечисто. По тому, как, пряча глаза, говорили о своем согласии члены совета, по тому, как сеид спешно читал молитву, и по тому, как усмехались мурзы, коренные казанцы, было видно, что происходит какой-то обман.

Так оно и вышло. Когда Сафа принял тамгу, сел на трон, поцеловал соответствующие страницы Корана и мурза Кучак воскликнул: «Да будет в благоденствии твое царство, о славный из Гиреев», с передней лавки поднялся диван-эфенди и сказал:

–      Прибыли гонцы с важными вестями. Они с ночи ждут приема у хана.

–      Хан примет их завтра,– ответил Кучак.

–      Почему завтра? Пусть входят, если их вести важны,– властно произнес Сафа.

В зал вошли двое. Гонцы упали на колени перед Сафой, подползли к трону и, поцеловав носки его сапог, замерли.

–      Говори ты,– произнес новый хан и указал носком сапога на одного гонца.

Тот поднял голову и тихим голосом, будто в беде, о которой он хочет рассказать, виноват сам, начал:

–      О владыка правоверных, могучий и славный! Позволь мне сказать, что русская рать движется на Казань и не позднее чем через сутки будет под стенами города.

Все, кто присутствовал в зале, впились глазами в хана и ожидали, как он воспримет эту страшную весть, от которой можно упасть духом, даже находясь среди сильного войска. А этот хан безоружен.

Но ни один мускул не дрогнул на лице Сафы-Гирея. Он спокойно переложил Коран из одной руки в другую и спросил гонца:

–      Велика ли рать?

–      Сто пятьдесят тысяч воинов, великий хан.

Сафа поднял ногу и ткнул носком сапога второго распростертого перед ним гонца.

–      Теперь ты говори.

–      Знай, могучий и мудрый, что там, где Сура впадает в Волгу, русские люди начали строить крепость и ввозят в нее запасы еды и оружия.

–      Больше нет гонцов?

–      И этих вестей достаточно, великий хан! – грустно произнес шван-эфенди.– Мы не удержим город. Надо виниться перед русскими.

–      Кто еще думает так?

С лавок встали несколько мурз и беев.

–      Все, кто думает так, могут уходить. Отныне это совет войны, а в нем трусы нежелательны.

–      Нет, мы не трусы! – воскликнул мурза Булат.– Но пусть скажет хан, какими силами он будет противостоять русским?

–      Я немедля пошлю догонять ушедшее войско и именем Са– пцет-Гирея возвращу его. Гонцы пойдут дальше, в Крым, и уже через месяц мой брат бросит на Москву всю орду, и тогда посмотрим, усидят ли здесь воины Москвы.

–      Месяц—большой срок,– сказал Булат,– как продержаться  столько?

–      Если среди нас не будет трусов и предателей, мы закроем порота города и дождемся подмоги.

К трону подскочил мурза Япанча и, протягивая хану саблю, горячо проговорил:

–      Благослови мою саблю, великий хан, и отпусти меня из Казани. Я пойду к черемисам, подниму их всех, и мы не допустим к Казани русских.

Сафа-Гирей посветлел лицом, поднялся и, отстегнув от ремня гною саблю, передал ее Япанче.

–      Бери мою, храбрый мурза, и да аллах тебе поможет. Иди, времени не теряй.

В зале поднялся шум. Мурзы подбегали к трону, подавали хану свои сабли. Хан целовал их и возвращал обратно, отдавая приказы.

Кучак незаметно вышел из зала, а через час вместе с Саип-Гиреем они были далеко от Казани.

НА ПРАВОМ БЕРЕГУ ВОЛГИ

Весна подошла с правого берега Волги.

Отзвенела ледяными сосульками по бурому снежному насту, прошумела теплыми ветрами по всей лесной стороне. Широкие ручмы облила солнцем. В оврагах и чащобах все еще лежал снег, ни стоило только сбросившей лед реке дохнуть теплом, как сразу зацвел орешник, опустив ВНИЗ длинные желто-серые КИСТИ. Прошит лесные поляны, окинулись светлой голубизной. На них стайками грелись зайцы, меняя белый покров на серый.

А потом как-то незаметно в горный лужай старого Туги пришло лето.

От берегов Суры до берегов Юнги раскинулась земля богатого Туги. Все люди лужая от него зависимы. Каждый что-нибудь да ему должен. Поэтому всю весну и все лето на Тугаевых полях работают его должники. Только осенью, в сезон охоты, нет на полях работников, но и в лесу люди тоже Тугу не забывают. И белку для него бьют, и лису.

А за советом к Туге даже из соседних лужаев хозяева ездят. Особенно из тех, что поменьше да победнее. За Юнгой, к примеру, приткнулся маленький лужай Боранчея, за Нужой – селенье, где правит Сарвай, еще дальше – илем под рукой Аптулата. Все они Тугу считают и сильнее себя, и мудрее. Не только за советом, но н молиться богам они съезжаются в Нуженал.

Место, где Туга поставил свое кудо,– лучше не сыскать. Справа течет шумливая, сбегающая с гор Юнга, сзади – тихая лесная Нужа. Перед жилищем – полукруглая поляна, покрытая густой травой. Поляну окружают лесные яблони, дальше густые заросли орешника. Слева до самой березовой рощи выжженная земля, тут же посеян овес. В роще – жилище богов и добрых духов. Сюда будут приходить поклоняться богам все люди старого Туги. Благо и они поставили свои жилища по соседству, на другом берегу реки.

Говорят, что раньше семья Туги была многочисленна. Потом старуха умерла, дочки вышли замуж, и теперь осталось у него три сына: Аказ, Ковяж и Янгин.

И с ними хлопот немало – воспитать надо настоящими муж-' чинами.

Вот сегодня идет старый отец на поляну к священной роще, чтобы посмотреть на утреннюю стрельбу младшего, Янгина. Есть старый закон предков – юноше не давать еды до тех пор, пока не поразит цель. И в каждой семье все неженатые парни по утрам выходят на поляну. У каждого только девять стрел. И если все они пойдут мимо цели, парню не дадут еды целый день.

За старшего отец не беспокоился: Аказ – лучший стрелок в этих лесах. Хорошо стреляет и Ковяж. А вот Янгин...

На освещенной утренним солнцем поляне стреляли Ковяж и Янгин. Отец, не показываясь, стал глядеть на сыновей.

Ковяж держит колчан младшего брата и подает из него стрелы. Стрел в колчане осталось всего три. Янгин поднял лук, прикусил губу и, сдерживая волнение, прицелился в небольшой кусок бересты, приколотый к осине, затем резко разжал пальцы. Стрела, мелькнув оперением, затерялась в кустах. Опять мимо! Янгин, не глядя на насмешливую улыбку брата, кивнул головой, чтобы тот подал ему еще стрелу.

В колчане осталось две стрелы.

–     Я тебе говорю – не рви тетиву, плавно спускай,– поучает Ковяж, но и эта стрела летит мимо цели.

Янгин в отчаянии. Его смуглое лицо покрывается капельками нога, он кусает губы и дрожащими руками кладет на лук стрелу.

–     Целься лучше! – кричит Ковяж.– Помни, что в колчане одна стрела! Последняя!

Когда Янгин берет последнюю стрелу, на его глазах появляют– н слезы. Ковяж видит это и говорит:

–     Давай скажем отцу, что ты попал в бересту.

–     Я не обманщик! – гневно произносит Янгин.– Ты хочешь, чтобы я стал злым человеком. Разве можно обходить закон предков? Можно ли гневить духов?

–     Ты их уже прогневил,– насмешливо отвечает Ковяж.– Я был вчера в шкемын-ото¹, разве ты отдал жертву Мардеж-ону? Эго он ветром относит твои стрелы.

–     Хоть ты и старше меня, однако глуп. Я отдаю молитву и жертву Мардеж-ава. А владыка ветра – ее сын. Не будет же он идти против матери.

–     Ты сам глупый! Мардеж-ава старуха, и она не видит, как ты стреляешь. Разве женское дело – стрельба? К тому ж она не сможет перейти завал из стрел, которые ты набросал в лесу. Иди, собери их, уважь закон предков. Иначе отец не даст тебе еды и сегодня.

Янгин понял, что брат смеется над ним, и со злостью замахнулся на него луком. Вспыльчив и горяч Янгин, и несдобровать бы среднему брату, если бы на поляну не вышел в этот момент Аказ.

он перехватил занесенный для удара лук и сказал строго:

–     Скажи мне, Ковяж, когда я выходил с тобой на эту поляну, смеялся ли над твоими промахами? Научил бы стрелять сначала! Иди, собери стрелы!

–     Пусть Янгин идет. Это его стрелы! – Ковяж повернулся к Аказу спиной, намереваясь уйти.

–     Иди ты! Я сказал!

–     Не пойду! За этого слепого щенка я бегать не буду!

–     Будешь,– спокойно произнес Аказ и так сильно толкнул Ковяжа в спину, что тот мгновенно скрылся в кустах.

Аказ подошел, обнял младшего брата и ласково спросил:

–     Вы что-то говорили про Мардеж-ава?

–     Ковяж сказал, что владыка ветра относит мои стрелы в сторону. Врал, поди?

–     Он правильно сказал. Но надо перехитрить владыку. Скажи, откуда сейчас дует ветер?

Янгин посмотрел на ветки деревьев и уверенно ответил:

–      С правой руки.

–      Верно. Когда будешь целиться, отведи кончик стрелы на полпальца вправо. Стрела полетит мимо дерева, но Мардеж-он подтолкнет ее, и она угодит куда надо. На, попробуй.

Мальчик поправил ременный пояс на холщовой белой рубахе, незаметно ладонью смахнул слезу обиды и положил стрелу на лук. Прицелился. Звонко тенькнула тетива, и сразу же раздался радостный клич Янгина. Стрела перелетела через поляну и воткнулась в кусок березовой коры.

–      Эй-эй! – воскликнул Янгин и глазами, полными благодарности, взглянул на старшего брата. Потом он увидел колчан Ковя– жа, висевший на суку, подбежал к нему и выхватил стрелу. Теперь он имел на это право!

–      Вот тебе! Так! Хорошо! – выкрикивал Янгин, пуская стрелу за стрелой.

На поляну выбежал Ковяж, взглянул на осину, утыканную стрелами, и недоуменно спросил:

–      Это ты стрелял?

–      Я! —мальчик выпятил грудь и ударил по ней кулаком.

–      Врешь! Это Аказ.

–      Я уже сказал тебе, что я не обманщик,– произнес Янгин и, поддернув спускавшиеся штаны, направился к дому. На опушке леса он заметил отца и, чтобы не показаться хвастливым, как можно равнодушнее сказал:

–      Отец, я всадил в дерево четыре стрелы.

Туга улыбнулся:

–      Ладно. Теперь ты заработал лепешки и туару¹. Иди в кудо, поешь.

Когда мальчик скрылся за кустами орешника, Туга сел на пенек и сурово посмотрел на Ковяжа.

–      Это больно худо, Ковяж,– сказал он,– ты как будто не мой сын.

–      Зачем такие слова, отец?

–      Ты совершил два самых дурных поступка: учил младшего брата обману и не послушался старшего. В нашем роду так никто не поступал,– отец показал обоим сыновьям, чтобы они сели рядом, потом спросил:

–      Как вы будете жить, если я уйду в последнюю дорогу? Будет ли ваша семья мирной и честной?

–      Прости нас, отец, тут мы виноваты оба,– тихо произнес Аказ.– Я тоже обидел его.

–      Наша земля знает один закон – слово старшего в семье священно. Когда мой отец, а ваш дед, пришел сюда, у него была большая семья. И все ели из одного кюмыжа¹. А тот кюмыж был большой, как лодка. И никто никогда не ссорился. Только дружба семьи помогла раздвинуть этот лужай от берегов Суры до берегов Юнги. Ты, Ковяж, забыл этот закон, и бог покарает тебя. Запомни навсегда: слово старшего брата свято для тебя.

После ухода Ковяжа отец и сын долго молчали, шелестел молодыми листочками ветер. В лесу, не переставая, куковала кукушка. Со стороны кудо доносился запах горелого хвороста.

–     Ты помнишь прошлый наш разговор? – нарушил молчание Туга.

–     Твоя воля священна для меня, отец, и если ты велишь, я приведу в наше кудо любую девушку. Но разве не ты всегда говорил, что жену выбирают сердцем, а не умом. Мое сердце молчит, когда я вижу девушек. Видно, мне рано жениться. Эта весна у меня только семнадцатая.

–     Семнадцатая... Я в твои годы имел двух сыновей, в двадцать лет стал лужавуем. Теперь твоя пора пришла. Бери мою нелегкую ношу на свои плечи. Я уже становлюсь стар.

–     Разве ты старик, отец? Ты сможешь держать нашу тамгу еще много-много лет.

–     Времена стали другие, сын мой. Все изменилось,– старик глубоко вздохнул. Он и вправду был стар, и ему трудно было направлять жизнь своих сородичей,– Я для этой поры плохой лужавуй. Сейчас надо такого человека, как ты.

–     Я совсем молод и глуп. Мне ли?..

–     Помолчи! Много мы терпим нужды и горя от соседей, но что можем поделать? Меня мой народ считает самым мудрым человеком, но и я не знаю, как избавиться от гнета сильных. Верно, ты молод, но ты много раз бывал на русском базаре, научился вести счет деньгам, узнал язык московитов, хорошо знаешь Казань. Ты стал умнее меня, – Туга положил руку на плечо сына и попросил:– Повтори еще раз, что ты говорил в прошлый раз о русских.