Текст книги "Вольные города"

Автор книги: Аркадий Крупняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

–     Там буде некогда,– сердито ответил князь,– там они нам сразу понадобятся. С ходу город брать будем.

Поволокли эти самые турусы с собой. А дороги грязные, непроезжие. И вместо десяти дней до Нижнего Новгорода тащились месяц с лишним.

В Нижнем снова Василько дает совет – брось, князь, турусы. До Казани идти придется на ладьях, лето началось знойное, сухое, на Волге прорва мелей, к берегу с ними не пристать.

Князь и сам понимает, что Василько прав, но с какой это стати главному воеводе чужим умом жить? Да и столько тащили, а теперь вдруг бросать. Жалко турусов, жалко надежды с налета Казань взять. Затащили турусы на лодки, углубили их по самые края—поплыли. Василько как в воду смотрел —в первое же утро посадили ладью на мель. Снимали двое суток. Потом еще одна ладья мель словила, потом другая. К реке Свияге добрались в половине июня. Ратники так измучились – лучше бы они на спинах своих тащили эти чертовы турусы. Пришлось громадины с лодок снимать, потому как дальше река еще мелководнее пошла. А до Казани сорок верст, и жара стоит такая, что не передохнуть. Дмитрий все советы великого князя забыл, рать к городу погнал чуть не бегом. Пушки и турусы, конечно, отстали. Пришли воины к городским стенам, им не только воевать – ноги еле тащат. Князь мечется вокруг ратников на коне – гонит их на приступ. Василько не вытерпел тогда и сказал прямо:

–     Прости меня, князь, но воевать ты не умеешь, около Казани в первый раз, тысячу свою без отдыха на приступ не поведу.

–     Кому ты перечишь, смерд? – взъярился Дмитрий.– Голову снесу! – и схватился за саблю.

–     Твоя воля, князь, но я тебе в этом не потатчик. Ты бы чем за саблю хвататься,– зад бы свой прикрыл. Не дай бог, татары обойдут.

–     Не твое дело, хам! – орет князь.– Вон из войска, обойдусь без тебя. А возьму Казань – поговорим.

До этого дело не дошло, раскрылись городские ворота, высыпалась оттуда орда, бросилась на рати. У татар силы свежие, смяли передовых ратников, рассеяли. Часть взяли в плен, многих посекли, еще больше в Поганом озере перетопили. Князь было бросился назад к пушкам да турусам, а там уж хан с конниками. И лодки, и пушки, и турусы в его руках. Слава богу, что подошли воины князя Александра Ростовского и князя Вельского – они те пушки отбили, Дмитрия от окончательного разгрома спасли. Простояли русские рати у Свияги неделю, отдохнули, раны зализали, Дмитрий снова торопится на Казань. Теперь уж князь Ростовский увещевает: дескать, до прихода ратей Данилы Холмского город воевать не надо. От войска, из Москвы взятого, и половины не осталось, а у Вельского в рати одни новобранцы. Не зря великий князь ждать князя Холмского велел. У него воины бывалые, не раз на Казань ходили, да и сам воєвода – хоть куда. И начался меж тремя князьями спор. Князь Ростовский говорит: ждать подхода запасной рати, князь Шуйский – сперва места вокруг Казани пограбить и пожечь, а Дмитрий настаивает на немедленном приступе. А тут как раз прибежал ратник, из плена вырвавшись, и сказал, что хан Аминь разбил перед городом свой стан, вывел все войско и празднует победу. Татары-де хмельную бузу пьют, мясо жарят, песни поют и над русским воинством насмешки строят.

–      А что я говорил! – воскликнул князь Дмитрий.– Теперь самая пора по хану ударить, пока его орда пьяна и не ждет нас.

–      Надо бы разведку послать, оглядеть все,—советует князь Александр.– Может, пленный тот подкуплен, нарочно выпущен.

–      Некогда оглядывать! Кто здесь главный воевода? Ты или я? На рассвете, когда пьяные татары спать будут, мы и ударим.

Князь Вельский на готовые пиры алчен и поживиться за счет татарского добра не прочь. Он Дмитрия поддержал, и войско было поднято и устремилось к Казани. Главный воевода думает: кому это надобно, чтобы вся честь победы досталась какому-то Холмскому, а не ему, византийских кровей полководцу.

На рассвете достигли татарского стана, бросились на него всею силою. Татары испугались, стан свой бросили, убежали в город, затворились там.

Князь Дмитрий на седьмом небе от радости. Гордость так и распирает главного воеводу. Сидит на коне, мечом во все стороны помахивает:

–      Нарядному войску пушки и турусы к стенам ставить, а остальным ратникам отдаю татарский стан за сию победу скорую.

Василько, изгнанный вначале от князя, снова милостиво возвращен к своей тысяче, а где эта тысяча, понять нельзя. Ратники все перемешались, грабят стан, пьют оставленное татарами вино, заедают мясом. Пир и веселье идет вовсю. Вдруг раскрылись все казанские ворота, выплеснули на пьяных ратников около сорока тысяч войска, и пошло великое избиение. Василько успел собрать вокруг себя около сотни воинов, но силы были неравны, и многие полегли на этом поле.

* * *

Растет, ширится град Москва.

Строят новые хоромы бояре, воеводы, дьяки, купцы. Уже слились воедино кремль, Белый город, Земляной город. Вот уже и посады, вокруг Москвы разбросанные, сомкнулись с городскими постройками.

А народишко в Москву лезет и лезет. Про ков и иных мастеров и не говори—тянутся к ^УзнеЧ°^в. котельщи– тели плотников, каменщиков, землекопов, и _к^т°^Льному граду ар– каждому место.    ^Дому надо жилье,

Глянет коренной московский житель; меж дворами огромный, заросший репейником л ^Двумя боярскими сплыл. Месяца не прошло: понатыкали на пу ^^ЫЛ' ^^ыл’ ^да рок, а то и. просто лачуг – ни пройти, ни прое^тыР^е хором, хиба– А где тесно – там и пожары. Москва и ран*³¹⁸’ тухами» славилась, а ныне что ни день, то и лі ^{ЬШе <<к}Р^асными пе– ветерок поземный случится – целой слободы К'^{М 8 не}^^еси– А ^если Покойный князь Иван Васильевич тушить ^{ЗК Не} бывало, езжал, бывало, чуть не на каждый набатный _г^По>КаР^{ы л}юбил, вы– с коня, хватал багор, вставал рядом с мещ_ан.,^^ИЗЬ1в– доскакивал таскивать пылающие бревна. Домой возвращ_а^{МИ и начинал} Р^ас' прожженным кафтаном, но довольный.            ^{Лся  весь} в саже, с

Сын его, Василий Иванович, не в отца. Он загорелось Зарядье, почти рядом с кремлевско°^{ГНЯ боятся}– ^ВчеР^а князь посмотрел на дымный столб с холма в* ^Стенов– Василий– Старый стремянный сдуру заметил:  ’                                                ^0звратился домой.

–     А батюшка твой не утерпел бы. Сразу тл,

сился.                                                                   ‘Ушить     огонь бы бро-

–            Государю не о слободских пожарах ду_{Мать хму}ро ответил великий КНЯЗЬ и пошел К МОЛОДОЙ Ж ^{ТЬ НаД0}^^Н0'~ хму– Перед СНОМ ВСПОМНИЛ слова стремянного ^{ЄНЄ В 0П0ЧИВал}ЬНЮ. «Мне бы усмотреть, как бы во всей державе 'о ^{СКазал П}Р° себя: они...»        ^г°^{Нь         не} запылал, а

–     О чем ты, свет мой,—недоуменно спросил п

–                                                                                           От брата Митьки, из-под Казани, ни слу ^{Соломония}– рать всю погубил, либо... Из Польши вести                       ху       ^{Ни дух}У–    Либо

король с крымским ханом снюхался: то и           гля     '^{Є Идут}' Польский

ские орды нахлынут. Посол вчера говорил—^ДИ’ ^СН0ва_о перекоп– Плеттенберг поход на Москву готовит. А наши ^{Ливонскив} магистр Не дай бог, растрясет                                их           братец. Хоть бы готГ^{ЗТИ               П0Д} Казанью,

правно слал.                                                              ^Дов>     спесивец, ис-

–     Слышала я, что зятька Чуриловского

везли. Говорят,    ранен сильно.                               з-под     Казани при-

Великий князь замер.

–     Это воевода Василько?

–     Он.

–     Сильно ранен?

–     В плечо саблей.

–                                                                                           Собирайся немедля! – Князь натянул     поп

ган.– К Чуриловым поедем!                          "    ^рты.        взялся за каф-

–     С утра не лучше ли?

–      Я всю ночь тогда не усну.

Через час княжеский возок остановился около Чуриловских ворот.

Василько сидел на кровати, обложен подушками. Он бледен, лежать не дает рана. Рука висит как плеть – саблей пересекли сухожилье. Около воеводы жена, лекарь, сынишка. Василько, увидев великого князя, попытался было встать, но Василий Иванович замахал руками – сиди, мол, не шевелись. Спросил лекаря:

–      Говорить ему можно?

–      Язык, слава богу, на месте,– ответил воевода и грустно улыбнулся.

  Рати где? – спросил князь, усаживаясь на стульчик около

кровати.

–      Думаю, к Москве идут. Не ближе чем у Нижнего Новгорода.

–      Говори самую суть.

–      Прости, государь, но братец твой – воевода никудышный. Татаре обманули его, яко младенца, рать нашу раскидали, половину людей перебили.

–      Дмитрий где?

–      Его не жди. Говорят, в Литву побёг.

–      А Холмский?

  Он ратников раскиданных собирать остался. Половину войска, я думаю, приведет.

Великий князь помрачнел. Он долго молчал, потом спросил:

–      А как ты раньше их успел? Ведь ранен.

–      Добрые люди помогли. С поля боя поднял меня Иван Рун и передал одному черемису. Тот, малость подлечив, лесами напрямик вывез на реку Оку. А там уж и Москва близко...

–      Черемисы недруги наши. Как это вышло?

–      Не все недруги. Есть, которые Москве радеют,– лоб воеводы покрылся испариной, говорить ему стало трудно. Князь заметил это, сказал:

–      Ну, выздоравливай скорей. Ты мне еще пригодишься.

На другой день к литовским рубежам были посланы гонцы. Дмитрий-князь был пойман и заключен в темницу. Василько Сокол начал было поправляться, рана зажила, но открылась другая хворь—внутри. Сказалось прежнее тяжелое житье: ордынский плен, турецкий, ватажные мытарства. Стал он сохнуть, хиреть и в день покрова преставился. Хоронили воеводу с почетом, великий князь жене его Ольге обещание дал – за заслуги Сокола не оставить ее и детей без своей милости. И слово свое сдержал.

Время – великий лекарь. Казалось, не перенесет Ольга утраты любимого мужа, но прошли дни, недели, месяцы, годы, жизнь снова вошла в свою колею. Женился Васятка, пошли внуки, сначала

родился у него сын. Назвали Александром, через год появилась дочка Ирина. И заботиться есть о ком, есть с кем позабавиться. Да и дом весь на ее плечах. Сын все время около великого князя, постельничему в великих хоромах дел хватает.

А великий князь Василий Иванович годы измен все же пережил, из тяжких испытаний вышел с честью. И ему в этом, как и отцу, немало помогла царица крымская Нурсалтан.

Послал великий князь в Бахчисарай боярина своего Василия Морозова. Тот, хоть и претерпел там немало унижений, насилий и бесчестья, однако письмо от Нурсалтан привез. «Великий государь всея Руси, дорогой брат мой,– писала крымская царица,– докуку твою я всю, как есть, поняла и все, что в моих слабых силах, сделаю. Дорогой муж мой Менгли-Гирей умер, тебе об этом ведомо. Сейчас на троне Магмет-Гирей сидит. Он хоть и мой сын, но меня, старую, совсем не слушает, ханство свое ведет плохо, хочет получать от всех поминки – и от круля польского, и от тебя, и даже от Казани. А поминки эти со своими женами пропивает, а князья и царевичи с хатунями водят его, куда хотят. А в Казань к сыну моему и брату твоему Магмет-Аминю я человека своего послала, много слов упрека велела передать. Если он меня тоже не послушает, ты с престола его сведи и поставь туда Абдыл-Латифа, он .хоть и здоровьем слаб, но тебе и мне будет послушен...»

И месяца не прошло, как на Москву прискакал гонец из Казани. Хан Магмет-Аминь писал: «Брату моему великому князю много-много поклон. Брат твой, государь Казани, тебе челом бьет и просит сделать мир и дружбу по старине, как было с отцом твоим великим князем Иваном. Мы в прошлую войну много пленных тър'' их взяли, их, замиримся если, то отпустим. Посла твоего Яткэнки– на я уже отпустил, он тебе эту грамоту привез...»

Василий Иванович, не мешкая, отпустил на Казань нового посла, и мир был заключен. Великий князь понял письмо Нурсалтан. Она не зря писала о жадности Магмет-Гирея к подаркам, намекая, что хана пока задобрить надо. Сразу же в Крым было послано полторы тысячи соболей, да две тысячи беличьих шкурок, да триста горностаев. Хан сразу присмирел, теперь можно было с Литвой дело вершить.

У Сигизмунда – короля к тому времени – войска большого не было, он более всего в планах войны с Москвой надеялся на ливонского магистра Плеттенберга да на ганзейские города. Самая сильная рать, на которую Сигизмунд рассчитывал, была под рукой Михаила Глинского. Это был умный и расчетливый воевода, он владел обширными землями и замками, почти половиною государства Литовского. Глинский бывал в Испании, в Италии, долгое время жил при дворе императора Максимилиана и всюду имел много друзей. У бывшего короля он пользовался полным довери-

ем, но со своенравным Сигизмундом ему ладить было трудно. Василий Иванович сумел воспользоваться этим, обещал князю полное свое покровительство, и скоро Глинский дал великому князю слово перейти к нему на службу. К этому времени Василий Иванович обещал вернуть ливонскому магистру всех пленных, взятых еще при Иване III, в случае если Ливония заключит с Москвой мир. Кесарь римский Максимилиан послал к Василию Ивановичу своего посла Герберштейна говорить о мире и за себя, и за ливонского магистра Плеттенберга.

Такой мир был подписан.

Сигизмунд, не зная этого, вовсю готовился к войне с Москвой. Поводом для начала такой войны он избрал требование вернуть Литве все города и села, земли и воды, взятые при Иване III. Сигизмунд был уверен, что великий князь ответит отказом и тогда на Русь будут посланы полки.

Так оно и случилось. Василий Иванович дал послам нежданным ответ: «Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его вотчин никаких за собою не держим, а держим с божьей волею города и волости, земли и воды, свою отчину, чем нас пожаловал и благословил отец наш, князь великий, и что нам дал бог, а от прародителей наших вся Русская земля – наша отчина. Со своей стороны мы, государь всея Руси, напоминаем Сигизмунду, что Литва нанесла нам множество обид, отняла у нас более ста сел и деревень брянских, пограбила в разное время купцов козельских, алексинских, калужских да псковских да уворовала волости князя Вельского – за все это надо бы Сигизмунду ответ держать, и если он не отдаст нам упомянутые земли, не вернет товары купцам, то мы найдем на него управу».

Грамота пришла в Литву в марте, а через месяц московские полки двинулись на Сигизмунда и заняли Смоленск.

На очереди встал Псков.

Государь всея Руси великий князь Василий Иванович по примеру отца своего землю Русскую крепил и ширил.

Глава десятая

ТЕНЬ ГАЗАВАТА

Султан ярится, дщери ада. В нем фурии раздули гнев...

Чтоб их верней была победа,

Оттоль поклонник Магомеда Шлет нову в Север саранчу.

В. Петров. Ода «На войну с турками»

розами отгремела молодость, отшумела в беспокойных поездках между Казанью, Москвой и Крымом.

Теперь сидит Туга Изимов на одном месте, детьми оброс. По русскому обычаю избу построил, печку поставил. Лет, поди, двенадцать прошло, а семья к печке привыкнуть никак нё может. Особенно летом, все торчат в куяо– Приятно посидеть около очага, смотреть, как языки пламени лижут брюхо закопченного котла, вдыхать запахи дыма и вареного мяса. Вечерами, когда темень окутает просторное кудо, собирается вся семья у огня, и ведет Туга неторопливые рассказы о казанских, московских походах, о поездках за Перекоп.

Старший сынишка, Аказ, слушает Отца, широко открыв глаза, и впитывает каждое слово. Средний, Ковяж, мало что понимает, но тоже слушает внимательно. Для него слова «Москва», «Казань», «Перекоп» необычны, он думает, что места эти где-то рядом, на том берегу Юнги.

Янгинка, младший,– около матери. Он отрывает с березовых поленьев кору, бросает в очаг.

Смотрит, как береста свертывается в трубочки и пускает из отверстий свистящие струйки дыма.

В первый же год, как Магмет-Аминь стал ханом Казани, позвал он Тугу к себе, сказал:

–     Отдаю я весь Горный край, от берегов Суры до берегов Свияги, под твою руку. Стань Большим лужавуем – ты достоин этого места. Ты верно служил моему отцу Ибрагиму, да будет славно его имя в обоих мирах, ты честно исполнял все повеления матери моей, ты был моим другом с детских лет, я думаю, что ты им и останешься до конца наших дней.

–     Спасибо, великий хан,– ответил Туга,– но только с давних лет Казань лужавуев Горному краю не дает, их выбирают старейшины. Давний обычай ломать не надо бы...

–     Передай старейшинам, что я их прошу поставить Большим лужавуем тебя...

И старейшины хана послушались, вручили тамгу лужавуя Туге– и не раскаялись. Туга со всеми соседями дружбу наладил, торговлю завел, ясачное дело привел в порядок. Раньше татары, чуваши и черемисы, населяющие Горный край, жили не больно дружно. Теперь Туга улусы, илемы сдружил, простые люди помогают друг другу, вместе с нуждой и бедами борются.

Поедет Туга в Казань – там хан у него друг, поедет в Нижний Новгород—русский воевода Тугу хорошо знает, если надо, то едет лужавуй в Касимов к хану Шигалею, и тот помогает ему.

Рассказывает Туга у очага об этом всем, но больше всего для старшего сына Пусть учится, как жить надо, может, придет пора и Отдадут старики тамгу Большого лужавуя Аказу...

...После смерти хана Менгли-Гирея Нурсалтан осталась одна. Первые три жены умерли еще раньше, трон перешел старшему сыну хана Магмст-Гирею—человеку смелому, жестокому и властолюбивому. Рожденный от второй жены хана, Магмет мачеху свою слушать не стал, хотя по обычаям он должен был считать ее матерью, как и она считала его сыном.

Первые годы молодой царь ханством почти не управлял: в Кафе сидел наместник султана, он без своего согласия не давал хану и шагу ступить. Приказы слал чуть не каждый день.

Но однажды сам наместник приехал в Бахчисарай. Поглядел на ханское житье, сказал:

–     Гуляешь много, бузу пьешь – кончать пора. Давай-ка зови казанского хана Аминя в гости, погуляем последний раз и дело большое начнем. Зови. Он ведь мачехе твоей родной сын. Пусть она ему грамоту пошлет.

Поскакали гонцы из Бахчисарая в Казань, через месяц привезли Аминя в Крым. Даже отдохнуть не дали. Велели смыть дорожную пыль, переодеться:

– С матерью увидишься потом,– сказал хан Гирей.– На ка– финском рейде турецкая эскадра стоит. Нас султан Селим I ждет. Едем.

Кафа, летняя, знойная, в развалинах и в пыли, Магмет-Аминя не поразила. Казань тоже такой же грязный и вонючий город, да н Москва не чище. Но море! Море Аминя потрясло своей беспредельной далью, могуществом, красотой. Море он увидел впервые. И корабли такие большие тоже увидел впервые. С множеством бронзовых пушек на бортах, они были настолько тяжелы, что могучие волны, со страшной силой бившие в каменистый берег, не могли покачнуть их. Корабли стояли по всему внешнему кафинскому рейду на якорях, чуть заметно покачиваясь.

Султан Селим I ждал крымского и казанского ханов, своего наместника на флагманском корабле. Султан делал это умышленно: пусть ханы увидят морское могущество Османской империи вблизи, пусть знают, с кем они имеют дело.

Морской плоскодонный бот ждал их на пристани. Лодку бросало волной на стенку, но кормчий и гребцы умело избегали ударов. Два воина стояли на носу с пиками. Ханы с большим трудом забрались на бот, гребцы взмахнули веслами, и лодка, то взлетая на гребни волн, то падая в провалы, направилась к эскадре. Аминь сразу почувствовал себя дурно и еле успел добраться до борта... Воины на носу лодки надменно улыбались. Как истинные моряки, они презирали каждого, кого тошнило от качки. Будь то хан, будь султан и сам пророк Магомет.

Флагманский корабль вблизи показался Аминю еще могучее. Он был также высок, как мечеть Кул-шерифа в Казани. По боргам тянулись два ряда круглых окошек, и в каждом торчало дуло пушки. Иметь бы один такой корабль на Волге у Казани – и можно спать спокойно: ни один враг не осмелился бы поднять голову, -думал Аминь, пока его в какой-то корзине поднимали на палубу. Кружилась голова, снова тошнота подступила к горлу. На ии'рдый пол вступил он, пошатываясь, как, впрочем, и хан Бахчисарая. Команда корабля была выстроена вдоль палубы для встречи знатных гостей. Капитан, скрестив руки на груди, поклонился каждому из троих. Гремели барабаны, пели трубы. Торжественная встреча приободрила Аминя, и он вошел в каюту падишаха бодрдо. Каюта была почти пуста. Ни столов, ни стульев, голые стены, на полу толстый, темной расцветки ковер. Стены из черного морского дуба, и на их фоне большая, необыкновенной белизны з і іма султана, усыпанная бриллиантами. Два квадратных окна о. пічцпли подбитую белым горностаем мантию султана. Кафтан їй розового китайского шелка перепоясан широким байберекским

ІІОІІСОМ.

Падишах сидел на высоких подушках у передней стены—ни

что не отвлекало взгляд от могучей, словно высеченной из мрамора, фигуры его. Широко расставив колени и положив руки на них, он посмотрел на вошедших не то скучным, не то усталым взглядом. Капитан поклонился султану, затем подошел ближе и поцеловал полу мантии. То же сделали и ханы. Из боковой двери вышел сановник и вынес невысокий столик. В сановнике Аминь узнал Авилляра. Султан кивнул головой, и все уселись против него.

Говорить Селим I начал нараспев, как бы читая молитву. Это не удивило Аминя. Султан был одновременно и имамом – духовным главой всех мусульман вселенной.

–     Я приветствую тебя, Мухаммед-Гирей, хан Крыма, и тебя, Мухаммед-Аминь, хан Казани, и тебя, Мухаммед, наместник мой. В том, что три властителя носят имя великого пророка, я вижу знамение аллаха. В Несомненной книге сказано: сражайтесь за дело аллаха, он избрал вас для этого, он назвал вас мусульманами. Скажи, Авилляр, выполняют ли сыновья веры эту статью Корана?

–     Увы, великий,– тихо произнес Авилляр, глядя в потолок,– многочтимый хан Казани живет в дружбе с главным врагом ислама, с князем Москвы. Подданный наш, Менгли-Гирей, отдал могилы ханов Золотой Орды на поругание московитам, а сын его, Мухаммед-Гирей, пальцем о палец не ударил, чтобы вернуть земли, принадлежащие сыновьям нашей веры. Он больше веселится в Бахчисарае.

–     Куда смотрит наш наместник?

–     Он сын султана, не мне судить его.

–     Говори, Мухаммед!

–     Ты несправедлив к нам, светоч вселенной. Мы свято следуем повелениям пророка, молимся аллаху, чтим Коран, вершим суд по шариату. И не наша вина, что мы живем розно и не можем объединиться, чтобы общей силой подавить мощь гяуров. И не моей слабой рукой можно послать неисчислимые тумены правоверных на общего врага. Мы слушаем тебя, могучий и премудрый.

–     Авилляр, карту! – резко приказал султан и поднялся. Авилляр развернул разноцветный свиток, ханы подошли к столику. – Смотрите сюда, дети истинной веры. Рукою пророка начертано здесь изображение вселенной. Средоточие ее – империя Османов, земля правоверных, осененная милостью аллаха. Взгляните: на великих просторах Бутаклы-поля^[20], по всему берегу Волги раскинулись земли, принадлежавшие издавна мусульманам. Чьи они сейчас? Москва и Польша топчут святую землю Золотой Орды! Далее раскинуты твои земли, хан Казани Аминь. Кому поклоняются твои люди?

–     Мы чтим аллаха всемогущего и всемилостивого.

–     Еще дальше тебя живут башкиры. Кому они молятся?

–     Аллаху всемогущему и...

–     Несметными землями владеют сибирские ханы – ревнители веры Магомета. Вот здесь, в самом сердце московских земель, лежит царство хана Касима...

–     Касим умер, великий падишах,– заметил Аминь,– теперь там ханом Джанали...

–     Но разве он не исповедует ислам?! Пермское царство на севере, Болгарское на западе, все побережье Адриатики молится аллаху. Весь мир,– Селим I обеими руками окинул карту,– лежит под сенью Золотого полумесяца, и все же нет между нами единства. И кто тому помехой? Москва! Казанский хан бегает к русскому князю давать клятвы, хан Шахали лижет руку князю Василию, ты, Мухаммед-Гирей, смотришь поочередно то на Москву, то на Литву, башкиры сами не знают, кому служить, тюменские ханы дерутся между собой, ногайские мурзы только и ждут случая, чтобы вцепиться любому из вас в горло. Дальше так продолжаться не может! Мы, Великий Султанат Османской империи, объявляем газават—священную войну всем гяурам. Вы первые подымете его знамя и войдете в Московские владения. На моих кораблях двадцать тысяч воинов, и они помогут вам. Я отдаю их под руку моего наместника Мухаммеда– да ниспошлет вам аллах победу!

–     Иншаллах!—воскликнул Мухаммед.– Когда повелишь выступать, великий?

–     С будущей весны. Как только просохнет земля.

Когда ханы вышли, султан спросил Авилляра:

–     Казанский хан надежен ли?

Авилляр отрицательно покачал головой.

–     О наших замыслах Москве донесет?

–     Сам, может, и не донесет, но если мать его узнает...

–     Не отходи ни на шаг от него. Пусть скорее домой едет. И ты поезжай с ним. Черемисский край навести. Если горные люди в сторону Москвы смотрят—прижми им головы к земле. Если Аминь доровьем будет слаб – лекаря своего приставь к нему. Здесь, в Бахчисарае, я велю брата его Абдыл-Латифа лечить. Надо, чтобы и >11 п здоровы были.

Магмет-Аминь пробыл в Бахчисарае всего четыре дня. Дваж– іі.і встречался с матерью, но получилось та«, что рядом с ним всегда был Авилляр. Потом хан уехал в Казань.

Черная тень священного газавата распростерла свои крылья над русской землей. Авилляр метался по волжским берегам и всюду оставлял свои страшные следы. Для начала он уговорил хана Аминя разделить Большой горный лужай на две части. Одну часть, от Свияги до Алтыря, отдал под руку местного татарина Садыка,

а прежнего, чувашина Торея, велел убить. Вторую часть, от Алты– ря до Суры, передал верному Казани черемисину Мырзанаю. Туга Изимов спасся только тем, что успел с семьей убежать в Касимов.

И в Касимове побывал паша Авилляр. И приехал он туда не один, а с красавицей Сююмбике. Хану Джанали шел семнадцатый год, он был еще холост, и богатая Сююм приглянулась хану. Договорились, что летом Джанали (русские звали его Беналей) пошлет к мурзе Юсуфу сватов. Сююмбике Авилляр крепко обещал, что Джанали к тому времени будет ханом Казани.

Весной неожиданно заболел Магмет-Аминь и вскорости умер. Еще раньше умер Абдыл-Латиф. Сосватанная за Джанали, Сююмбике уже готовилась ехать вместе с женихом на казанский трон, но сторонники Москвы не захотели этого, и на престоле, неожиданно для Авилляра, оказался брат хана – Шахали. Назначенный на весну священный поход на гяуров пришлось отложить на целых три года. В самом стамбульском султанате началась борьба между Селимом I и великим визирем–тут уж не до войны.

Но паша Авилляр эти три года не дремал. Он тайно сносился с башкирами, ногайцами и тюменской ордой, готовил войска в Бахчисарае, и вскоре брат крымского хана повел на Казань войско. Шахали пришлось бежать в Касимов, на казанский трон сел Саип-Гирей и признал над собой власть Турции.

Эта победа укрепила султана. Он сместил своего противника,' визиря Хюнкара, и поставил на его место Авилляра.

Над Русью нависала опасность турецкого ига.

И снова русские полки пошли на Казань...

Большую рать ведет сам великий князь Василий Иванович. Воины идут бодро, потому как поход ожидается нетяжкий. Отмахать триста верст до Мурома привычному к походам ратнику – не велик труд. А дальше по реке Оке до Нижнего Новгорода на ладьях вниз по течению не езда, а одно баловство. Затем по Волге до Казани опять же не против воды.

Другое дело воины малой рати. Им дорожка выпала трудная. От Москвы до Касимова, а оттоль через Арзамас до реки Суры топать пешком придется. Верст тысячу, ежели не более. А на Суре горная черемиса сидит, вояки такие лютые—не приведи бог. Опять надают взашей, как в позапрошлом году. Бредут по дороге ратники, вздыхают, про себя бранятся. Ивашка идет впереди сотни, ворчунов не слушает. У него думы об одном: зачем идут они в Касимов. Был бы с ним воевода – у него бы спросить, а тут послали митрополита – попробуй выпытай что-нибудь. Сидит он в возке безвылазно, от рати не отстает и вперед не забегает.

 Скоро и К^асимов Живет в том Касимове хан Шигалей, гам у него вогчина. Давно служит татарчук русским князьям, а с ним две– тысячи татарских воинов находятся неотлучно.

Шигалей – в Касимове полный владыка, именует себя, как и московский государь, пышно: хан Казанский, хан Касимовский, князь Каширский, шах Авиляр бен шах-Али. Натощак и не выговоришь. Потому русские зовут его по-своему—Шигалей.

Ивашка гадает, зачем к хану митрополит прется. Наверно, снова к вере православной прилучать задумал. О том все знают, хана вот уже который год уговаривают бросить магометову веру– и все тщетно. Воевать за Москву хан рад, все русское принимать хочет, а веру православную не берет. Построил в Касимове для себя мавзолей, что по-татарски зовется текие. Этим он дал понять, что до самой смерти будет под сенью аллаха, и потому разговоры о вере кончились. А сейчас, видно, снова митрополит решил за хана взяться. И верно, ради его безопасности две сотни человек делают не мал крюк, да и обречены на тяжкий поход.

Хоть и привык Ивашка к таким походам, однако обидно.

* * *

Шигалей за время сидения в Касимове брюхо наел, обленился. Воины от безделья занялись торговлей – развозят по дальним деревенькам мелкий товар: бусы, ленты, шпильки, приколки, гребенки. Десятую долю —хану.

Но такая жизнь не по нутру. И днем и ночью Шигалей думает о Казанском престоле. Клянет хана Саипа и всех Гиреев. Ждет вестей из Москвы. А их нет и нет.

И вдруг радость! Конник примчался во дворец и через минуту распростерся перед ханом.

–     О великий и мудрый! Русские идут к тебе. Они уже близко!

Шигалей сразу понял – поход на Казань. Велел собирать воинов, приказал сжечь лубяные короба, в которых они развозили мелкий товар. Торговле каюк!

Ожил Касимов, зашевелились татары, забегали. Скребли коней, точили ржавые сабли, молились аллаху. Хан оделся в праздничные одежды, хотел выбежать навстречу воеводе, но, взглянув в окно, осекся. По двору шел митрополит, а с ним двое монахов.

–     У, шайтан! – зло выругался Шигалей.– Видно, зря поднял я войско. Думал, в поход идти, а тут поп! Опять начнет приставать. Стоило в такую даль ехать. Эй, слуга! Приготовь быстро постель. Я болен.

Касимовские татары, увидев митрополита, бросили готовить оружие, плевались во все стороны. Мурза Латиф, тайный недруг Шигалея, посланный в его войско специально, чтобы упреждать Саип-Гирея о намерениях Москвы, уже совсем было подготовил всадника в Казань. А как узнал, что с русскими приехал поп, предупреждать казанцев раздумал и ушел спать.

Когда Даниил вошел в покои, хан лежал под тремя одеялами, стонал и кряхтел.