Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

VII

Шинкарка Наталья Розумиха… пардон, графиня, при графских-то сыновьях… статс-дама ее императорского величества!., да, как бы там ни называть, жила привычной хохлацкой жизнью. То в Козельце, то в Алексеевщине любимой и названной-то так в честь старшего сына. Эти и другие поместья, отчужденные от фельдмаршала Миниха, пребывавшего в бессрочной ссылке, грели ее душу лучше, чем Москва и Санкт-Петербург. Живала она по статусу статс-дамы при дворе развеселой невестки и дивилась:

– Сынку, коханки ваши як бы зимним Днепром подмороженные?..

Побывав длительное время, дважды, при дворе, и в Москве, и в Петербурге, старшему сыну своей жальбы не выказывала, боялась, а с младшим была посмелее. Он не так далеко от материнского сосца отстал; по-житейски, так и увалень, хоть в золоте весь, но с матерью поласковее. Да что там, из Глухова гетманского ни за что не хотел отпускать:

– Мамо, тебе здесь плохо?..

– Хорошо, сынку, – отвечала она, – ды тильки… Не договаривала. На невестку жаловаться? Грешно.

Встречала ее еще в Петербурге, ничего не скажешь, гарная дивчина. Избалованная разве что… Все при дворе да при, дворе, то фрейлина, то гетманская жинка. Внучат, правда, исправно выметывает, кажинный год, считай, уже трое копошатся возле юбки… да ведь не у бабкиной и не у мамкиной – у нянюшки. При каждом чаде по нескольку нянюшек, какая мамка! Ей и сейчас-то едва двадцать исполнилось, плясать-танцевать на балах хочется. Не зря ж сынок все ремонтует да ремонтует огромный дворец, раскрашивает-украшает, из Петербурга вместе с собой целый театр притащил, разные италианки да кастраты. Сынок с невесткой таскали в этот театр – ничего хорошего. Разве так спивают? Она было, рассердившись, местных молодаек пригласила; после вина да доброго ужина пели и плясали гопака… эхма, стены дрожали! С подвохом, глядючи на бывшую винкарку, спивали:

 
Не бийся, матинко, не бийся,
В червоны чоботы обуйся,
Щоб твои пидкивки бряжчали,
Щоб твои вороги мовчали!
 

Ради такого случая сынок-гетман обул ее в красные, козловые чоботки, привезенные в подарок из Московии. И она вместе с молодайками выплясывала, после вишневки да сливянки-то. Взглядом невестку приглашала: ну а ты чего? чай, не стара, да и без брюха пока. Отворачивалась невестка, брезговала казацким танцем…

А хоть и петербургский, танец заведенный при дворце сынком, – кто из неповоротливых полковничьих жинок да дочек толстозадых мог составить компанию такой ладненькой, такой изворотливой невестке? Одной приходилось на дворцовом паркете выкручиваться.

Наталья Демьяновна и в Глухове не забывала, что она придворная статс-дама – генеральша на житейский-то лад. Пробовала поучать скучающую невестку:

– А що я тоби кажу, милая дивчинка…

– Я не дивчинка, – поджимая искусанные – не гетманом ли ненасытным? – подрумяненные, но все равно припухлые губки, отвечала невестка.

– Ага, жинка, можливо…

– Не жинка! – губки вздрагивали.

Наталья Демьяновна, хоть и придворная генеральша, в толк взять не могла, кто ж она такая.

– Кобета, неяк? Гарная, як гарбузик…

Это вконец злило невестку. Она топала ножкой, обутой в золоченую туфельку, и намеревалась сбежать от настырной свекровки, одетой в распашную клетчатую юбку, с намотанным на голове кокошником. Но всегда вовремя, позевывая, заявлялся сын-гетман. В бархатном дневном шлафроке, в мягких атласных сапожках. Румяный и веселый, маленько подрасполневший. Своей неторопливой походной являлся пред очи жены и истинно по-пански целовал у нее ручку. Наталья Демьяновна прямодушно замечала:

– Откуль у вас дитки берутся, коль вы так грэбно целуетесь? Вот меня покойный Розум…

Сынок не давал разговориться матери, тем же вальяжным шагом подходил и крепко целовал в щеку, тоже еще и в старости крепенькую:

– Ага, мати. Берутся. Иль мало?

Так душевно улыбался, что она терялась:

– Не… сами дитки негрэбные…

Он с довольным видом отходил к жене, сердившейся на излишнюю привязанность к матери.

– Катрин? – присаживаясь рядом, снова целовал ручку. – А не привести ли деток сюда?

Катерина Ивановна выбегала в детские покои, и через какое-то время детки являлись. Все на руках у нянюшек, хотя у старшенькой, Натальи, ножки уже низко свисали. Сынок любовно и церемонно представлял, как делал всегда, в редкие часы свиданий:

– Графиня Наталья Кирилловна, в честь бабушки названная. – Поклон в ее сторону. – Граф Алексей Кириллович, в честь нашего старшего камергера. – Тоже поклон, а как же. – Графиня Елизавета Кирилловна, в честь благодетельницы-Государыни! – Попискивавшей на руках у полногрудой кормилицы крохе поклонец самый нижайший.

Наталья Демьяновна в замешательстве оглядывалась на двери, сынок понимал ее взгляд, смеялся:

– Да других нет пока, мати!

– Можливо, будуць?

Сынок всегда был в добром настроении, а при детках прямо таял:

– Будут, будут, мати! Правда ведь, Катрин? – Оставив малышню при нянюшках, снова подходил к жене, посматривавшей на свое семейство с диванчика несколько отстраненно.

Там тары-бары на каком-то непонятном иноземной языке, а Наталья Демьяновна издали языком прицокивала:

– Це-це, дитки мои коханые! Ноженьки-то есть ли у вас? Да щоб по коверчику татарскому?..

Все ковры, турецкие иль персидские, во времена оные взятые из-под сабли, она татарскими называла. Так сказывали старые казаки.

VIII

У страха, особливо женского, глаза велики, но замятия на границах Украины с Диким Полем была явлением обычным. Еще с начала 1751 года орды татарские стали проноситься вдоль казацких разъездов, постреливая для устрашения. Но так, несерьезно. До травы зеленой шумные конные потоки не хлынут – жрать нечего. А вот с возросшей травкой да прослышав, что казачки у новоприбывшего гетмана во дворце пируют, смекнули: ага, самое время! В те дни, как гетмана с войсковыми знаменами встречали все казацкие полки, границы-то и оголились. Да и какие границы, кто их чертил? Где сила, там и грань войны и мира. Стала кочевая татарва проникать из Дикого Поля не только к Днепру, но через извечную, Большую татарскую переправу и на левый берег перебираться. Кони привычные, вплавь, а татарин за гриву держится, и будет держаться, пока его не собьют. Обратным ходом – скот, жинки казацкие да и сами зазевавшие иль похмельные казачки на волосяном аркане. Такое вековое право было по краю Дикого Поля.

Когда старшины и полковники протрезвели маленько после пиров, гетман собрал всех их. Хоть и не грозен по характеру, но грозно так вопросил:

– Что делать будем, козаченьки служивые? А что? Всем ясно: на коня садиться! Генеральный есаул Якубович, второй после гетмана военный начальник, лихо за всех ответил:

– Воевать, ясновельможный гетман!

Малую войну можно было и без Государева указа начинать. Такие войны никогда не прекращались, тем более что и поляки, и мадьяры, и трансильванцы, и даже молдаване не прочь были половить рыбку в мутной воде не только Днестра и Буга, но и в самом Днепре.

Граф Кирилл Разумовский и в Измайловском-то полку не научился отдавать четкие военные приказы, а здесь-то чего? Лишь посоветовал полковникам:

– Выводите полки в степь. Жалованье Государево надо отрабатывать, так?

– Так, батько, – по старой привычке отвечали седоусые полковники. – Зараз похмелимся – да на коней, геть!…

– Только не слишком долго. Я пока сербами займусь, вам же на подмогу.

Верно, не больше недели похмелялись служивые, реестровые то есть, козаченьки, стали отбывать в степь, на границу с Диким Полем. А гетман, как и говорил, ушел в сербские дела.

Об этом неслыханном деле он еще в Петербурге наслышался. Тоже дикость несуразная, да еще с австрийским душком. Известию, и там стало женское правление. На трон взошла Мария-Терезия и может в перекор Елизавете Петровне кой-что отцовское стала на свой лад кроить. Хотя знала: без российской подмоги им против пруссаков не выстоять. Тем более что пруссаки подкупами и уговорами поляков и турок стали опять на Россию науськивать. Императрице Марии-Терезии следовало бы вместе быть с Императрицей Елизаветой Петровной, так нет: фанаберия[6]6
  Фанаберия – заносчивость, кичливость, спесь, свинство.


[Закрыть] заела! Мол, и сами оборонимся.

И той фанаберии ради сербские полки, которые прикрывали австрийскую империю с турецкой стороны, решили частью расформировать, а частью под венгерское управление отдать. Венгры же, хоть и подвластные Австрии, свой старый зуб на сербов держали. Мадьяры, что с них возьмешь! Сербы оказались зажатыми между турками и венграми. Стали пробиваться к России, прося у самодержицы поселиться на пустующих украинских землях. Разрешение такое было дано, и даже места определены по низовью Днепра: от устья реки Каварлык прямой линией до верховий реки Туры, до устья Каменки, от ее же устья на верховье Березовки, по Амельнику до самого низа днепровского, отойдя от польской границы на двадцать верст. Сербы обещали на свои деньги сформировать два гусарских полка и пехотный пандурский, по четыре тысячи человек каждый. Сила-то какая вставала на границе Дикого Поля! Новой Сербией прозвали, со своей столицей-крепостью, в честь российской самодержицы названной крепостью Св. Елизаветы.

Кое-что об этом слышал гетман еще в Петербурге, но более уразумел, когда к нему явился предводитель переселенцев, сербский полковник Хорват.

– Ясновельможный пан гетман! – гремя саблей, отдал он низкий поклон. – Препятствия нашим сербам чинят венгерцы, чинят австрияки, да и в Петербурге не все ладно, что-то зловредное нашептывают Государыне…

– Добре, поговорим, – ответил гетман.

Он знал 6 визите сербского полковника и был в полном Измайловском мундире, с гетманской булавой за алым кушаком. Не во шлафроке же посла встречать!

Когда изрядно закусили и не менее изрядно наговорились, гетман пожелал сербскому полковнику Хорвату доброй дороги, а такоже передать свой личный поклон Государыне. В довершение всего снабдил и письмом к канцлеру Бестужеву, чтоб дела вершил без промедления.

Свита у полковника Хорвата была невелика, отбыли с похвальным спехом.

А гетман разослал в сербские, разбросанные по украю Дикого Поля становища своих доверенных соглядатаев. Казаки ведь и раньше то мирились, то воевали с мадьярами, среди которых было немало и сербов, так что язык пришельцев маленько понимали.

Дело доброе. Если в ряд с казаками встанут еще сербские полки, за Днестровско-Бугский край Украины можно было не беспокоиться.

IX

Но что-то после отъезда полковника Хорвата взяло беспокойство. Слава богу, колебаниями и припадками не был заражен. Живи как живется, других не обижая, но больше помня о себе. Ан нет! Где-то полковники строили боевую линию в урез берегов Днепра, где-то беглые сербы свое построение там же вытягивали, где-то на дорогах к Петербургу пылил хваткий Хорват, а гетман думал:

«Гетманство?.. Да не отжило ли оно? Держава Российская все под себя подбирает-подминает… какой малороссийский царь-государь второй после самодержицы?! Поездил по лоскутной Германии, понасмотрелся на тамошние княжества, вроде бы самостийные, а корку обеденную со стола Фридриха высматривающие… Конечно, Украина не столь нищая, а не все ли едино? Может ли гетман пальцем шевельнуть, чтобы не потревожить дворцовую пыль?..»

Может, полковник Хорват на такие мысли навел? Ведь простое дело – поселить славянских беженцев на пустующих малороссийских землях – еще не весть чем обернется. Так, где замешаны австрияки, пруссаки, поляки да и петербургские чинуши, простое малороссийское дельце неизвестно как предстанет. Ого, сколько пересудов пойдет! Чего доброго, договорятся и до того, что под себя гетман лишних поместных людишек подгребает…

Пожалуй, не один день казнился бы несообразной мыслью, да тут опять двое киевских епископов, привеченных при первой встрече, с каким-то непонятным торжеством нагрянули. С пергаментными листами, исписанными старославянской вязью. Опять приказывай столы парадные накрывать, питье и еду зазывай вкушать, а самое забавное – забавные же и речи выслушивай.

Один начинал:

– Киевская Академия, освященная именем преславного Феофана Прокоповича, да и гетману ясновельможному усердствуя, составила для него гербовник на трех языцех: латинском, польском и славянском, в коем гербовнике открылась великая тайна рода…

Другому тоже не терпелось свое слово вставить:

– Да, ясновельможный пан гетман! – потрясал он пыльными пергаментными свитками. – Здесь чернилом древним прописано:

«А был в XVI веке Рожинский Богдан (Богом данный), князь и первый гетман Запорожский, потомок славного Гедимина, муж, великий душою, воспитанный с юных лет между казаками, и возмужав, принял он начальство над ними, желая отомстить неверным за причиненные опустошения в православном отечестве…»

– Похвально, что был, славно, что мстил, – перебил было гетман второго, слишком велеречивого епископа. – У меня голова кругом идет от сербских беженцев, от татар проклятых… от горилки… – потряс хрустальным петербургским бокалом о стол. – Здесь вина, венгерского иль какого, считай, и не пьют, а, владыки добрые?

– Не пьют, – в один голос. – От вина прекислого в животе тягота и у нас-то, грешных, а как воителю казацкому с тягомотным животом в седле скакать?..

Оставалось только смеяться да снова бокалы наполнять. Но все ж:

– Рожинский-то с какой нам стати?..

Тут первый епископ уже нонешний лист достал, с подклеенными к нему старыми листами:

– Родословную Рожинских мы с XVI века проследили, все заново прочертили, сличая позднее с позднейшим, а потом и с новейшим начертанием, вплоть до гетмана Апостола Даниила. Давно ль он умре-то? О!…

Многозначительно поднятый палец долго пикой казацкой в потолок торчал.

– Вышло совсем правильно и праведно: отец ваш, гетман ясновельможный, воевавший вместе с Апостолом, был не кто иной, как потомок Богдана Рожинского, стало быть, вы, ясновельможный…

Так было торжественно, что и договаривать не хотелось.– Стало быть, Розумы-Разумовские – суть Гедиминовичи-Рожинские! – один епископ перекрестился.

– Ясновельможного гетмана нам сам Господь от Богдана Рожинского прислал! – другой еще истовее крест в свою бородой сокрытую грудь вколотил.

Кирилл Разумовский, гетман Малороссийский, не знал, что и отвечать. Обижать старцев за труды архивные не стоило, но как все это всерьез воспринимать?

– Нет, – постучал он хрустальным бокалом о стол, – без вина сие дело не растолковать!

– Без горилки, – один архивный муж стук поддержал.

– Никак не можно, – другой еще увереннее и праведнее. Рассуждения о Рожинских-Разумовских затянулись далеко за полночь…

«В смутное время,

– рукой такого же дерзновенно грамотного монаха чертила «История руссов»,

– когда все были против всех – Малороссия против гонорливой Польши, а турки и татары против тех и других, – королем Польши стал Стефан Баторий, князь седмиградский, храбрый, красноречивый, величественный наружностью.

В сие же время князь Богдан Рожинский, потомок славного Гедимина, муж великий душою…»

Все знали, что он из гнезда Гедимина, но никто не знал – как он туда, в Приднепровье, залетел, саблей, однако ж, владел ловко, а это было самое близкое родство у казаков. Да никто и не спрашивал, откуда ты родом. Может, от новгородского боярина бежал, а может, от стрельца московского, которого ненароком собственным же стрелецким копьем и пришил к двери, от дурной бабы закрытой. Татарва кочевая – она все скажет о человеке. Э-гей, козаченьки! То ли они, татары, гостями незваными пришли, то ли за ними по Дикому Полю казацкая пьяная лава гонится. Бывало, и не разберешь, кто кого рубит, особливо по зимнему времени: в кунтуши, с убитых казаков содранные, и татары одевались, да и в шапки же. В Крыму-то потеплее, налегке прискакивали, а уж обратно, коли живы оставались, в теплых овчинах. Метели по степи, даже приморской, ой-ей-ей!… Сабли не только от мослов порубанных, но и от мороза ломались. Где ты, Богдане, какой снежный вихрь крутит тебя? Чего при одной сабле – сломалась?.. Негоже, Богдане, не отбиться. Как всякий лихой казак, на двух саблях рубился, что с левой, что с правой руки. Да правая-то на какой-то миг и без сабли оказалась, беззащитная. Лови, Богдане, хватай татарскую, пока кто-нибудь из своих не выронит вместе с отрубленной рукой. Там тоже не сосунки-жеребятки – шеи воловьи, холки лошадиные, ручищи бычьими жилами оплетенные. Будь послабее – давно бы извели их запорожские козаченьки, в прах по Дикому Полю развеяли. Много и других мест было для голов, в ярости орущих и скатывавшихся с седла, но Дикое Поле манило и тех и других. Там коням разбег и саблям разлет. Татарская покривее, казацкая в изгиб от меча гедиминовского все никак не уйдет – каждая на свой лад звенит. Уж и казаки железо в горячей ковке начали посильнее выгибать – ловчее скользит по плечам, особенно по-летнему голым, а Богдане, Богдане?.. Какая-то родовая память не дает ему выгнуть саблю под общий строй, все равно крушит без оттягу, наотмашь. Стоит ли казаку советы давать, как отгонять от себя черную смерть?

Многие тогда не смогли от черной ведьмы отмахаться, под копыта чужих коней свалились. Богдане хоть и привез на своем седле атамана, но почти надвое разрубленного…

Как без атамана, а лучше сказать – без гетмана, по польскому ежели прозванью? Знали, что с левой руки степью пылится, что с правой – березовыми косами завивается. Не успели с Дикого Поля возвернуться и кровавые сопли во Днепре-Славутиче омыть, как ляхи вместе с потомками лесного Гедимина нагрянули. Поди, не знали, что Гедиминовичи и среди казаков есть, разве что по сабле, больше на меч похожей, опознали. Конечно, только те, что на свою ляшскую сторону Удрать успели… Так, так! Отмахавшись и слева, и справа, зашумел казацкий круг:– Геть, мы не хужей ляхов!…

– …не разбойники…

– …не гайдамаки голодраные!… -…гетьмана!

– …гетьмана на ляшский обычай!… А как выбирать, кого выбирать?

Да так же, как и атамана, бывало. У кого дым из люльки круче да глотка крепче:

– Бог!…

– …данный!…

– … Богдане! Богдане!…

Отказывайся не отказывайся – здесь саблей не отмахаешься; в круг поставили и шапками закидали, что в копне вековой. Так атамана отмечали, так отметили и первого своего гетмана. Веди, гетман Богдане, через все Дикое Поле!

Смышлен был только что избранный гетман. От лазутчиков прознал, что ожегшись на казаках, татары всей ордой высыпали в Молдавию. Время самое подходящее. Всю Тавриду прошла казацкая густая лава, предавая смерти лютой всех без разбора. Несколько тысяч положили татарских жен и детей, чтоб вровень с саблей не вырастали. Сиськи вырывали, чтоб диким молоком не вскармливали дикую орду. Глаза кололи, чтоб не видели, в какой стороне Украина православная. Всех христиан, томившихся в неволе, за собой увели.

Стефан Баторий, кроль польский, на казацкий манер утихомирил свою шумную страну, свою горластую шляхту, но ведь надо тишину и на дальних границах установить? А кто лучше казаков это сделает? Несть бдительней стражи, чем днепровская! Неглуп был Баторий, с казаками, как его предшественники, ссориться не стал. Всех лучших приметил и приветил. Именем польской короны даровал казакам полное самоуправство. Войско? Так в войске должен быть порядок, разделил казаков на полки и сотни, чтоб каждый полк в своей области пребывал, для чего и старшин во главе поставил. А над старшинами, над полками поземельными – кто? Вами же избранный гетман, называвшийся теперь уже коронным и злотые вместе со своими казаками получающий. Собственной рукой поднес Богдану Рожинскому гетманские клейноды: королевское знамя с гербом Белого Орла, бунчук, означавший одержанные казаками победы над неверными, булаву – или жезл повелевающий, указующий казакам путь, ну и войсковую печать. Как такой великой польской окраине без своей печати? Да, Украина была на окраине польской… Живите, козаченьки… но под рукой кроля польского. С милостью, да в поел ушании.

Полки?

На этой стороне Днепра: Чигиринский, Корсунский, Черкасский, Уманский, Лодыженский, Богуславский, Киевский; да и на той стороне, к москалям поближе, три полка: Переяславский, Полтавский и Миргородский. Всех числом десять, а по головам да саблям – так двадцать тысяч. Это на жалованья. А как убыль военная, так другие подойдут. Ничего, жинки казацкие исправно рожают.

Да, умен и дальновиден был Стефан Баторий. Чтоб не бежали от безмозглых панов казаки, освободил их от работ и податей. Хватит панам и посполитых малороссиян – вот те пускай и пашут, и свиней пасут. А казаки – это стража пограничная; каждый при лошади, ружье и пике, для чего и жалованье королевское получал. И судился в случае какой заварухи от старшин в своих же полках и сотнях. Своя страна-сторона, хоть и под польской короной.

Но в стране, даже подвластной, своя столица быть должна? Не Краков, не Варшава, но все же?..

Батурин!

В честь кроля Стефана Батория.

Чтоб слишком-то козаченьки не забыва-ались!…

Получив для своих полков разные милости и преимущества, гетман Богдан Рожинский снова повел их в поход – кровь казацкая не должна застаиваться. На этот раз решили ударить по столице татарской. Кроме Тавриды, татары крымские в степи, поближе к украинским границам, построили город-крепость, названием Ислам. Ни больше ни меньше! Для вящей угрозы казакам и поддерживавшим их на тот час, при дальновидце Батории, вечно взбалмошным полякам. Крепость немалая, с высоченными стенами – за золотишко награбленное иностранные инженеры строили. С коня и сабли ее было не взять. Да ведь казаки в былые, до Батория, времена, осаждая польские крепости, тоже чему-то научились.

Подкоп?.. Подкоп! Инженеров не было, сами кротами подземными ход под стену вели. Думали, взлетит стена – а там геть козаченьки в пролом!…

Да ведь думали все-таки казацким умом… Стена взлетела, но рухнула на свою же сторону, подавив обломками неисчислимое число людишек подхмеленных, изготовившихся лезть в пролом. Передом, конечно, о двух же саблях, стоял сам гетман. Вот его-то главной вол ной и накрыло…

Не сразу это опознали, орущей массой хлынули в город, всякую шевелящуюся тварь, от собаки до последнего татарчонка, предавая огню и сабле. А когда отрезвели после штурма, долго сыскать своего гетмана не могли, думали, в гареме каком тешится. А тешился-то он с косой старухой при оторванной чубатой голове…

Везли в свою столицу, в Батурин на коне, покрытом лучшими татарскими коврами. Но в путь не раньше тронулись, как с землей сравняли Ислам. Пленных на этот раз не брали, ни единой татарской душе не удалось убежать – все прямиком попали к своему пророку.