Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

V

Граф Гендриков посчитал за благо перевестись в другой полк, где не так известна его фамилия. Да и русских мужланов было поменьше. Например, кирасиры – они и при Елизавете Петровне почти сплошь управлялись немцами. Почему бы с сородичами не соединиться?

Конечно, Елизавета Петровна, по своему обыкновению, очень быстро забыла о графе Гендрикове, о его малороссийских услугах, о ссоре с командиром Измайловского полка. Все-то помнить!…

Указы ее были добрые, свойские. По одному из них графу Кириллу Разумовскому, гетману Малороссийскому, надлежало при торжествах, публичных церемониях и при столах царских занимать место с генерал-фельдмаршалами, считаясь с ними по старшинству. Например, будь фельдмаршал Миних не в ссылке, а при дворе, он непременно сел бы выше Кирилла Разумовского, тоже при том же придворном звании. Но Миниха никто не собирался вытаскивать из ссылки, Государыня Елизавета Петровна оставалась в добром здравии – чего заглядывать далеко? Она пешком до Троице-Сергиевой лавры вознамерилась сходить!

Правда, это хождение на богомолье, привлекшее к себе пол-Петербурга и пол-Москвы, растянулось на целое лето. Выйдя из Головинского дворца, шествовала по мосту через Яузу, через весь центр Москвы, а карета тащилась далеко в обозе. Разумеется, никто из придворных тоже не смел садиться в кареты, по пыли шлепали за Государыней, которая ходким петровским шагом шла да шла вперед по Ярославскому тракту. За первый день аж семь верст! Само собой, обед на коврах под дубками, с песнями и сельскими плясками… а потом в каретах обратный путь до Москвы. С тем, чтоб назавтра от этих же дубков и продолжить дальнейший пеший ход. Так вот – вперед назад. С многодневными остановками у своих застаревших придворных, которые коротали остаток жизни в просторных поместьях подмосковных! Лета могло не хватить!

Граф Кирила не слишком о том печалился. По болезни своей жены – опять была «чижолая» – он получил разрешение остаться в приданном нарышкинском поместье, в Петровском, которое теперь все чаще называли Петровское-Разумовское. Благо? Благо, при такой-то славной летней погоде.

По стечению обстоятельств одолела хворь и Великую Княгиню Екатерину Алексеевну. Она застряла тож вблизи Москвы, на Ярославской дороге, в имении елизаветинской комнатной приспешницы Чоглоковой. Раево – называлось это райское местечко. При первом взгляде очень плохонькое по сравнению с нарышкинским Петровским. Но вот поди ж ты! От Петербургской дороги, где стояло Петровское, ежедневно проделывал тридцать верст до дороги Ярославской, где прозябала в худеньком Раево Великая Княгиня. Да и обратно тридцать, не меньше же утрешнего.

Дом гофмейстерины Марии Симоновны Чоглоковой мало походил на Петровское; он даже не был помещичьей усадьбой. В кои-то годы строгая и напыщенная матрона завела здесь самую обычную подмосковную дачу, незнамо и для чего. Дача была низка и неказиста, почти без фундамента, хотя и просторна, с большой и удобной верандой. Но ведь не замышлялась для пристанища всего Малого двора, с его собственными фрейлинами и приживальщиками, хоть и молодыми. Так уж случилось: Государыня продолжала свое летнее шествие к Троице, а здесь застряла некая инвалидная команда, со всякой личной придурью. Что и на руку гофмейстерине. Мало кто знал – да и не знал никто, – что ей была дана личная «инструкция» Государыни, странная, если не сказать смешная. Но Мария Симоновна была в полном, домашнем доверии у Государыни и потому «инструкцию» даже во сне не забывала. Как забыть такую странность!… Голштинский племянник и Анг-Цербская принцесса, вытащенные из затхлого немецкого княжества, должны были непременно породить «России пожеланного наследника», как прямодушно выразилась Государыня, однако ж…жили четвертый год сухомятку, без единого дитенка. Да и откуда ему взяться, если спали-то на разных кроватях?! При венчании, при свадьбе роскошной, их было свели из разных дверей, под общий бархатный балдахин, но когда обвенчанная жена сунулась туда – нашла пьяного вдрызг муженька, который так и прохрапел калачиком всю ночь, не узрев плакавшей в подушку жены. После Государыня, скорая на слово, уж и самой женушке выговаривала, спрашивая: «Что наш чертенок по ночам-то делает?» Та отвечала, потупясь: «Спит, ваше величество». И то было истинной правдой, ведь знала ж Елизавета Петровна, сама-то… Разругав приватно и Екатерину, и Петра, она как самодержица, заботящаяся о своих наследниках, дала письменную «инструкцию» канцлеру Бестужеву да своему Алешеньке: как угодно, а сотворить «России пожеланного наследника!» Ладно, после нее-то поцарствует этот «чертушка», Петр Федорович, а дальше?.. У нее-то не было своих детей, да и быть не могло: при вступлении на трон дала клятву ретивым на такие дела придворникам-вельможам – не выходить замуж и не заводить новых наследников, кроме Петра, для чего и венчание с Алексеем Разумовским было тайное. Сколько путаницы наследной произошло после батюшки, Петра-то Великого! Истинно, следовало исправлять наследную линию. Елизавета не могла порушить данное слово… а наследник, «чертушка», собственного наследника не мог произвести… По недомыслию ли, по слабости ли физической, по дурости ли окаянной. Что оставалось делать? Камергер Алексей Григорьевич да канцлер Бестужев – выполняйте указ Государыни! Он ведь в письменную «инструкцию» был облечен. Вот откуда взялась Мария Симоновна Чоглокова. Исполнительница! Ей доверили щекотливое дело. Если мужики не могли исполнить – может, баба исполнит?..

Она уже получила изрядный нагоняй от Государыни, грозный выговор от канцлера, выдержала грозу от крутого на язык и на руку камергера Алексея Григорьевича – и явилось Раево. Следовало по-женски, с глазу на глаз, допросить Великую Княгиню:

Выбрав время, начала без обиняков:

– России пожеланный наследник – будет ли, ваше высочество?

Великая Княгиня без смущения ответила:

– Как Бог даст, Мария Симоновна.

– У русских говорят: Бог-то Бог, да и сам не будь плох.

– Правильно говорят.

Чоглокова решилась на полный допрос:

– Сережа-то Салтыков куда смотрит?

– Куда и положено смотреть камер-юнкеру – на Великую Княгиню.

– Вот-вот, – обрадовалась откровенности Чоглокова. – Денно ли, нощно ли?

– Ночные дежурства не входят в обязанности камер-юнкера.

– Вот как! – Чоглокова поняла, что слишком рано обрадовалась. – А Петр-то Толстый? В таком разе – не изволит подежурить… возле молодой да красивой женщины? А Репнин?..

– Репнин! Не смешите, Мария Симоновна!

Ей было не до смеха. «Инструкция» Государыни никак в эти ответы не помещалась.

– Лев Нарышкин, хоть и немолод?..

– Родич графа Кирилы… Господи, пустой пересмешник!

Оставалось последнее:

– Ладно уж, я не выдам. Неуж Кирилл Григорьевич? То-то он кажинный день с цветами шестьдесят верст делает!

Великая Княгиня иронично улыбнулась:

– И с шоколадом даже, с конфектами.

Это мало что проясняло. Надо было дожимать Великую Княгиню, для ее же собственного блага.

– Шоколад там, цветы… Гуляете, вижу, вдвоем?

– Случается… – вовсе уже без стеснения посмеялась Великая Княгиня, – вон опять прикатил! Извините, невежливо прятаться.

Она ушла навстречу графу Кириллу, оставив Чоглокову в полном недоумении.

На летней вороной паре, в легкой, открытой коляске. Несмотря на некоторую уже полноту, резво спрыгнул наземь, велев кучеру отвести запаренных лошадей в тень.

Но не успел руку поцеловать, как Великий Князь подбежал, обрадованно:

– Вот хорошо-то! Мы в жмурки играть собрались. А как без вас, любезный граф Кирила?

– Без меня никак нельзя, – отвесил Кирилл встречный поклон, оставляя Великую Княгиню на попечении подлетевших женщин. В Раево немало всякого народа под застряло. Кому хочется пыль клубить на Ярославской дороге? Находили причины, отговаривались. Кирилл знал, что брат Алексей себе подагру выдумал, в карете позади процессии тащится да от скуки венгерское попивает, свояк Нарышкин несварение желудка надумал, приплясывает возле самой хозяйки. Княжны Гагарины, Голицыны – на правах фрейлин Екатерины Алексеевны, канцлер Бестужев-Рюмин – на правах старости, Петр Репнин – уж и незнамо как, тут же в жмурки играет… Граф Кирила вышел из коляски и с поклоном вынес ведерко с роскошнейшими, росисто сверкавшими розами. Наверняка в дороге кропил, потому что и веничек из гусиных перьев тут же торчал. Великая Княгиня улыбнулась этой предусмотрительности и сама цветы покропила. Граф Кирила развел руками: что, мол, поделаешь? Он не мог отказаться от шаловливого приглашения Великого Князя. Убежали на поляну, под тенистые ели, откуда уже неслось игривое:

– Ау!… Ау!…

Скоро и голосок Екатерины Алексеевны приобщился. Ошибиться было нельзя.

Великий Князь унесся за фрейлинами, которые не слишком-то и скрывались за елками. Чоглокова, строгая матрона, приставленная-то соглядательницей к Великой Княгине, кажется, сама увлеклась Петром Репниным, да что там – своячок Нарышкин кого-то по кустам ловил…

Граф Кирила без труда отыскал Екатерину Алексеевну, у нее тоже не было желания шастать по кустам; и так темные волосы листовой прозеленью перемежались. Кирила снял один листок, с извинением:

– Кажется, без спроса… Она грустно посмеялась:

– А что, у женщины надо спрашивать?..

Не знала, что он не ведал, как сообщить ей скверную весть.

Но ведь нужно?..

Ага, чуткая душа, по лицу догадалась:

– У вас неприятности?

Он долго надувал щеки, и без того округлые. Понимал, что это не красит его, да ничего не мог поделать. Говорить трудно… и скрывать нельзя:

– Неприятности у вас, Екатерина Алексеевна. Граф Сергей Салтыков отправлен в шведское посольство… с глаз долой, как понимаете…

Она долго кусала горький осиновый лист, вычесанный пальцами из волос. Крепкая душа, на лице ничего не отражалось. Даже вроде бы с неудовольствием, после долгого молчания, ответила:

– Странно, граф Кирила, я, кажется, не давала вам поручения в отношении графа Салтыкова?

– Я только к тому, почему он не взят в этот раз к вашему двору, а Государыня хоть и в путешествии, но указы-приказы и с Ярославской дороги идут…

– И похвально, что даже на богомолье ее императорское величество не забывает своих государевых обязанностей. Оставим этот разговор, граф Кирила. Никак вас кто-то зовет?..

Да, из солнечного березняка слышались голоса княжон Голицыных:

– Граф Кири-ила… ay, ау!

Но прежде чем он отошел, Великая Княгиня положила ему свою ловкую ручку на плечо:

– Не обижайтесь на меня, Кирилл Григорьевич. Мне и без того тошно… Надеюсь вас и завтра… и после… видеть здесь…

Он поцеловал ее руку и, вместо того чтоб идти на призывные голоса, пошел к растянувшемуся под темным ельником кучеру.

– Лошади просохли?

Кучер удивился такому поспешному отъезду, даже без обеда:

– Немножко не того, ваше сиятельство, но ежели надо, я их тряпками еще протру…

– Протри, Павлыча, протри.

Он посмотрел в сторону Великой Княгини, в разгар игры понуро бредущей к дому, вздохнул и полез в карету. Прикорнул даже, чтоб не слишком высовываться из раскрытого верха.

Но кучер понимал настроение, из хохлов, как и у старшего брата. Собирался взять его с собой в Малороссию, нарочно натаскивал на ближних дорогах. Кучер торопливо запряг, торопливо же и погнал с места.

– Побереги лошадей. Некуда спешить.

Хоть правдой было и первое, но больше – второе. Екатерина Ивановна, которой он, с извинениями, обещал вернуться к вечеру, явно удивится неурочному возвращению.

Жене – да не все же знать о настроении мужа…

VI

Как ни тяни, оставаться дольше на петербургских паркетах было невозможно. 1751 год начался с беспокойств на степных границах Украины. Крымские и приазовские татары, без дела шлявшиеся по Дикому Полю, стали приискивать себе привычные дела. То есть скот угонять, жинок молодых да и мужиков зазевавшихся в полон утаскивать. От полковника киевского уже не первый гонец в панике прилетал; теперь вот от черниговского, а там жди и от полтавского. Что стоит у Татарского брода Днепр перемахнуть, хоть и на левую сторону? А генерал Бибиков, правивший вместе с хапужной Коллегией до этого времени, в связи с избранием гетмана от дел был отстранен. Гетман, ты где?

Почти так и Государыня сказала. И указала:

– Не мешкая привести гетмана к присяге. В придворной церкви.

28 февраля прискакал полтавский гонец, а 13 марта и присяга состоялась. В присутствии всего дипломатического корпуса. Езжай, гетман.

Государыня Елизавета Петровна сама поднесла гетманские клеиноды, булаву и жалованную грамоту. В апреле состоялась прощальная аудиенция, но только в конце июня тронулся в путь. Мало, с целым штатом – так и с целым домом, который Екатерина Ивановна без задержки пополняла. Она еще в апреле месяце, своим обозом, передом и пошла: двести подвод подставили – не шутка! Да полтораста под самого гетмана, считая, что часть домашних подвод еще под него оставят. Сенат все рассчитал: три рубля за каждую подводу было выделено из казны. Вначале порознь обозы двигались, а потом совместно. В столичный, гетманский Глухов надо было прибыть чин-чином.

Но еще в Ясмани гетмана встретили компанейские полки, запорожцы и целая малороссийская депутация. Если царского посла Гендрикова пышно встречали, то гетмана следовало попышнее!

Громоздкий обоз остался позади, гетман следовал в легком окружении своих измайловцев. И то сказать – зачем?

Когда подъезжал к Глухову – ведь Батурин со времен Петра Великого, взятый Меншиковым штурмом у изменника Мазепы, лежал в развалинах, – когда показалась за стенами города колокольня церкви Святого Николая, – навстречу выехал генеральный есаул Якубович с бунчужными товарищами и запорожскими казаками. Под радостный клич:

– Геть!…

– …гетьман!…

Казацкое белое знамя склонилось. Кирилл Разумовский еще в Петербурге досконально изучил церемонию, того ради без лишнего шума послал вперед Григория Теп лова с несколькими измайл овцами. Следовало избежать недоразумений. Вековой традиции гетманские клеиноды, булаву, бунчук, печать; знамя, хоть и белое, но с царской короной по полю, он получил из рук Императрицы, а надо – чтоб все вручили от казацкого войска. Накладка! Не попарно же выносить на казацкий круг. Того ради и поручено было Теплову заменить казацкое на государево. Ближние полковники, в том числе и генеральный есаул Якубович – главный казацкий генерал – знали это и подмене способствовали. Главное, чтоб подвох не вышел на широкий казацкий круг. Не с народного же ропота утверждать гетманскую власть.

Окруженная казацкими полковниками и старшиной гетманская карета медленно подвигалась к Невскому въезду. На пути ко дворцу стояло в два пестрых ряда шесть тысяч пеших казаков. Негоже было трясти конскими гривами – бог знает, что могли вытворить привыкшие скакать на звук пальбы казацкие кони. Пальбы-то не миновать по вековому извычаю!

Полки отдавали честь гетману – передние склоняли знамена, задние стреляли кто во что горазд, лишь бы собственные головы не посшибали. А там и пушки махнули, заволакивая дорогу привычным дымом.

Когда поразвеялось, во всем параде предстал гарнизонный Глуховский полк. Хотя опять и перед дворцом стрельба; почетная гетманская рота склонила знамена, лихо ударили барабаны. Само собой, барабанщики загодя приняли по доброй чаше горилки – «щоб руки не мякли при сустрэче».

Все шло как надо. Великолепная карета о шести лошадях, медленным шагом ведомая графским конюшим Арапиным – Арапом тож! Четыре скорохода, восемь лакеев в богатых ливреях. По сторонам кареты четыре гайдука, два сержанта гвардии Измайловского полка верхами, с саблями обнаженными. Из казаков один в седле – генеральный есаул Якубович. Близкая дорога, а на добрый час растягивалась. Чего спешить при такой «гарной сустрэче»!

Опередивший процессию Григорий Теплов уже держал на подушке, богато убранной, жалованную грамоту. Булава, бунчук и все такое – от казаков с поклоном. На них ведь не прописаны царские знаки. Казацкое! Прямая дорога в церковь Святого Николая, где весь церковный притч, встречавший еще Гендрикова. Киевский митрополит с тремя епископами, само собой. Прочая публика не влезала в церковные врата, обочь на площади толпилась. Гетман лишь краем глаза и мать-то свою, при трех сестрицах да свояках, мимоходом заметил. Слегка, незаметно поклонился; молча, оробело поклонилась и мать. Что уж говорить об остальной толпе! Гвардейская гетманская сотня еле сдерживала напор. Выпитой с утра горелкой за версту несло, а гетман не в карете же в церковь въезжал – сквозь ряды склоненные, сквозь толпу. Удержи-ка казачков да жинок казацких! Разговоры как на майдане:

– Гетьман, панеридный!…

– Мол о денек!…

– Усы б такие, як у есаула Якубовича!…

Верно, генерал-есаул усищами ступени Божьего храма подметал. И то хорошо: чистое дело на чистом же всполье и делаться должно. Так оно и есть: плиты храма каждый шаг гетмана отражают. Он в богато украшенном зеленом измайловском мундире при Андреевской ленте; отправляя в Малороссию, Государыня самолично вздела на плечо, вдобавок к Александру Невскому, и Первоапостольного Андрея Первозванного. Малороссы должны чувствовать, кто к ним прибыл.

– Гарный козак!…

– Молоденек тильки?..

– Чамусти не в гетьманском кафтане?..

Нет, придирчивы были козаченьки. Обычай! Бунт вековой против всякой власти. Даже самолично избранной. Своими же руками, своих же гетманов, как гусаков, щипали. Не говоря уже об изменнике Мазепе, не они ль сами укоротили славную жизнь Богдана Хмельницкого? Предали и даже в полон запродали его наследственного преемника, сынка Юрия Гетмана Грицько Черного казнили лютой смертью. Левку Ивановича… Орендаренко… Ивана Кулагу прямо в Каневе забили. Да и последний-то пред нынешними временами гетман, Даниил Апостол – от счастливой ли жизни с паралича помер?..

Поеживался граф Кирилл Разумовский, слушая Божье слово митрополита Арсения Щербицкого. Божественная литургия длилась долго и торжественно. Успокоился немного, когда под широкий алый кушак, повязанный по зеленому Измайловскому мундиру наподобие гетманского, в несколько рук засунули булаву, а в свою правую вложили бунчук – знаки непреложной верховной власти.

Но доживи-ка до заветного для всех гетманского пира!

Во дворце, на первом этаже, при распахнутых окнах.

Благода-ать!…

Митрополит и епископы, своими пышными ризами заслонившие правое плечо гетмана, и чубатые полковники, шумно примостившиеся слева, поначалу вели себя пристойно. День-то какой?!

Но ведь и тостов-то сколько?..

Первый, конечно, за нее…

– … Матушку-Государыню Елизавету Петровну! Второй, конечно же, за него…

– … Ясновельможного пана гетмана, графа Кирилла Григорьевича Разумовского, козака природного!… Матушка-то, матушка, не сумевшая в тесноте пролезть во дворец и стоящая под окном…

– За мати риднув яго, Наталью Демьяновну. А где яна?..

Спохватились, нашли в толпе, привели и, потеснясь, рядом с сыном усадили. А дальше, дальше?..

– За ридну Украину козацкую!…

Шум посильнее, явственнее, эхом отдался даже поза окнами:

– За Украину ридну!…

– Гарно кажуць там!…

А полковники, хоть киевский, хоть черниговский, хоть полтавский, хоть лубенский или там стародубский? Десять полков было, значит, и десять полковников и десять чарок немалых.

А сотников-то сколько?! Тут и не пересчитать и не перепить никому…

Да ведь старались, друг дружке вдогонку.

Да и по-за окнами? Если не чарки туда подавали – где стольких чарок наберешься! – так ведра служки выносили, с черпаками хорошими. И в ответ все то же:

– За ридну Украину!…

– За ридного гетьмана!…

– За ридных козаченьков!…

А их-то, козаченьков, кто когда считал?!

В гетманском парадном зале, маленько почищенном и отстроенном в последние месяцы, шум и гам, вперемешку русская, малороссийская и польская речь, да еще с каким-то татарским привкусом, а что за окнами?..

Там уже давно пляс настоящий пошел. Посвисты и уханье. Пальба из ружей под топот ног. Песнопенья все более ярые. Позывы все более настойчивые:

– Вядерца, вядерца ще больш!…

– Не жартуйте над козаченьками!…

Какие уж там жарты. Ведра совали через окна, чтоб только отделаться. Пальба не утихала – кто ее воспретит? Не найдется средь казаков такой татарин. Пробовали полковники, уважая гетмана, увести его в дальние, глухие покои, предназначенные для более узкого

круга, но Кирилл Григорьевич мотал отяжелевшей головой:

– Не… козаченьки пусть видят своего геть… гетьмана…

А уж за окнами:

 
Танцевала рыба з раком,
А петрушка з пустарнаком,
А цыбуля з часноком,
А дивчина з козаком…
 

Пальба под топот ног не прекращалась, уже дурная пальба. Пули-мухи настырные сослепу и в окна залетали. Опять «Господи помилуй!» – с митрополичьей стороны, уговоры – со стороны полковничей:

– Ваша ясновельможность – пора за крепкие стены? Окна раскрытые…

– А что, если закрыть?

Вот то-то, стекла дороги. Их из Польши да из Московии привозят. Ваше первосвященство?..

– Бог милостив, доживем до утра.

Верно, ваше первосвященство, не нарушать же вселюдное ликование?

 
А хто любит гарбуз,
А я люблю дыньку.
А хто господаря,
А я господыньку!
 

Дивчинок ли, господынек ли во кусты тащили – кто знает. Треск стоял, да и только! Сады вокруг гетманского дворца были обширные, а вход сегодня не возбранялся, казацкие полки в той же грешной гульбе в прах росистый рассыпались. Держалась маленько гетманская сотня, да хватит ли у нее сил до утра?

Слава богу, летняя ночь недолга, да и тепла. Кто уснул во росе, да ежели в обнимку. А кто плясал, так ведь затяжелелыми ногами. Рано ль, поздно ль – тоже падал на «ридну стэпу», хоть и застроенную маленько, но все равно остро пахнущую полынью. Взойди, сонейко ясное, осуши чубы казацкие. Вздунь ветерок утренний, бодренький, овей головы многогрешные, всегда под сабли готовые…