Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

III

Государыня Елизавета Петровна переспросила:

– Извычай, говоришь? Двадцатидвухлетний гетман, еще не удостоенный

ни булавы, ни хоругви, в оправдание подтвердил:

– То не я, то старые хроники говорят, ваше императорское величество.

– Ах вы, грамотеи!…

Граф Кирилл Григорьевич извинительно поклонился: что поделаешь, мол, приходится. С хохлами – и жить по-хохлацки.

– Не собрать ли всю Малороссию в большой -большой такой степи да тебя в круг? Перекричишь ли всех-то?

Кирилл Григорьевич развел руками:

– Степь такая найдется, но мне Малороссию не перекричать, ваше императорское величество.

– Так что будешь делать?

– Ждать. Пока за меня это не сделают другие.

– О, султан турецкий! Гарем-то приготовил? Видя, как хорошо шутит Государыня, граф Кирила уже пресерьезнейше поклонился:

– А гарем у меня, ваше императорское величество, из единой Екатерины Ивановны состоит. Чаю, наследников нарожает.

– Ты гляди-ка на нашего султана… – обернулась она к занимавшемуся своим обычным делом – звоном бокальцев – Алексею Григорьевичу. – Самонадеян. И то сказать…

– И то, Государыня, – по своему праву перебил Алексей Григорьевич. – Скольких вы уже изволили окрестить?

– Да сколько? Наталья, Алексей… кто там еще на подходе?..

Будет ли время гетману делами-то заниматься? Дневными?..

Хорошо в таких случаях смеялась Елизавета Петровна. Дневные дела делались как-то сами собой. Зря, что ли, рядом с Алексеем звенел бокальцем граф Иван Симонович Гендриков? Да и нелюбимый ею канцлер Бестужев за тем же столом своей очереди дожидался. Он-то и встрял невпопад:

– А дневные дела, ваше императорское величество, никто лучше Ивана Симоновича не обделает.

Государыня вспылила:

– А то не знаю сама! Так чего он рассиживается?.. Граф Гендриков, ничуть не обижаясь, встал с прощальным поклоном:

– Сейчас же отправляюсь, ваше императорское величество.

– В ночь, что ли?..

– Вы сами любите в ночи скакать, а я слуга ваш покорный. – Пятясь в поклоне, чуть помедлил около дверей, но знал характер Государыни – ей надо маленько посердиться, – и без промедления вышел, сейчас же в путь. Собственно, не раз все было обговорено, выбор Государыня сделала самолично… ну, может, с некоторой подсказки не очень-то и любимого Бестужева да вот Алексея, – граф Гендриков пред таким важным заданием просто хотел получить последнее напутствие… и получил!

Его посольский обоз был отправлен вперед – долго ли налегке нагнать? Путь не близкий, в Малороссию, в гетманскую столицу, в Глухов. Во времена изменника Мазепы гетманской столицей был Батурин, но при неистовом штурме князь Меншиков сравнял его с землей – сейчас дворец в Глухове за неимением гетмана давно пустует…

Свой обоз он нагнал еще на подъезде к Москве, а казацкий – ветром вперед унесло. Ихним депутатам, обивавшим царские пороги все начало зимы, Государыня пожаловала по собольей шубе, каждая в пять сотен рублей, по бриллиантовому перстню по тысяче наличными… и последнее слово царское:

– Гетману – быть!

Так что депутаты на радостях умчались готовить сразу две встречи – вначале государеву послу, а потом и самому гетману. Елизавета Петровна долго телешилась, да круто решала.

В осыпанной бриллиантами шкатулце граф Тендряков вез малороссиянам жалованную грамоту за подписью: «Елизавет». Там как алмазом по стеклу было прописано:

«Быть в Малой России гетману по прежнему извычаю, как был при Петре Великом гетман Скоропадский».

Граф Гендриков, которого еще и Генриховым называли, прекрасно понимал, да и Государыне распрекрасно в ушки нажужжали, что никто лучше его не выполнит столь достойное и щекотливое поручение. Гетмана-то выбрали в Петербурге, а следовало все так обставить, чтоб всем казалось – в Малороссии, в самой Малой России казацкого предводителя избирают…

Эва! Не Хмельницкий, воитель малороссийский, не Скоропадский, сапогом втоптавший самую память о Мазепе, даже не последний гетман, доброхот и плакальщик всея Украины, Даниил Апостол, – о двадцати двух годах новоявленный царедворец, шаркун паркетный, если уж говорить всерьез. Но когда граф Гендриков-Генрихов говаривал всерьез? Будь так, не поручила бы Государыня ему столь занятное дело – возвести на престол второго царя. Пущай и с малороссийской придурью. Прозваньем то ж: гетман!

Последний гетман, миргородский полковник Даниил Апостол, не от сабли пал в 1734 году – от удара смертельного паралича и с миром был похоронен в Сорочинцах. Украиной правила бездельная и разбродная Коллегия: четыре российских хапужных сановника да четыре малороссийских, научившихся хапать не менее москалей. Кто в лес, кто по дрова, да каждый к себе. Обобрали хохлов под выжженную степь. К тому ж неурожаи прошлых лет, саранча, как не возопить:

– Ге-етьмана единородного!…

Не завидовал граф Гендриков Измайловскому подполковнику Разумовскому – на такой грязный шлях ступать! Чего бы лучше – при гвардейском полку да под рукой-то благоволившей к нему Государыни?..

Пути Господни неисповедимы!

Ему бы свое щекотливое поручение выполнить, только и всего.

Но – выполнить с достоинством, и к Разумовскому, и к Государыне, и к самому себе, разумеется. Малороссийские посланцы были до ушей задарены, инструкции, как вести себя на выборах, по дням и по часам расписаны. Царский посол не очень-то и беспокоился, попивал себе в зимнем, теплом возке дорожное винцо и ждал заранее обговоренной встречи.

И она как должно состоялась. При полном параде.

Уже на подъезде к Глухову, на морозном ветру, шпалерами выстроилось малороссийское духовенство. Тут же старшины, полковники всех казацких полков, прочие в пух и прах разодетые чины, с серебряным подносом, на котором торжественно переливалась в лучах солнца знаменитая горилка. Не стар был камергер и подпоручик Измайловского полка, мог бы прямо с подножки вскочить на коня, но – уважение, уважение к посольству! Он скинул на снег соболью шубу, остался в зеленом, ловком измайловском камзоле и в ответ на поклоны сам низко поклонился на все стороны православным малороссиянам. После чего принял на ладонь хрустально переливавшийся бокал, не сжимая его ладонью, опрокинул полковым залпом – и бокал с треском, под ноги. Знай наших! Знай, кто к вам следом грядет.

Изрядно и в гетманском, пустующем дворце его угощали. Но следовало поспешать, в гульбу не вдаваться. 22 февраля 1750 года и состоялось знаменательное избрание гетмана, уже на казацком кругу – по ихней же воле, а как же иначе!

На утренней февральской заре грохнули сразу три пушки. Сигнал! Казацкие полки, под главным начальством генерального есаула Якубовича, собрались на площади, у церкви Святого Николая, и встали полукругом, почти что полным казацким кругом, оставя только парадный проход от дворца. Там уже сооружено было возвышение о трех ступенях, покрытых гарусным[3]3
  Гарус – род мягкой крученой шерстяной пряжи.


[Закрыть] штофом[4]4
  Штоф – здесь: тяжелая шелковая или шерстяная ткань с тканым рисунком.


[Закрыть] и обведенных перилами, под красным сукном. Народ малороссийский, по-за спинами полков ломился!

– Геть!…

– … Гетьман!…

Крики восторга, как перед каким-нибудь решающим штурмом.

Ждать? Дальше было невозможно. Радость казацкая непредсказуема.

– Геть!…

– … Гетьман!…

И в восемь часов утра пышным церемониалом, по второму пушечному залпу, явились во дворец к графу Гендрикову, царскому послу, генеральные и войсковые старшины. Киевский митрополит Тимофей Щербицкий с тремя епископами и целым церковным прит-чем повели посла в церковь Николая-Чудотворца. Не чудо ли было в казацкой столице?! В девять часов пушечная пальба возобновилась и началась церемония, которую граф Гендриков еще в Петербурге выучил до последнего копытца. Как без коней?! Со двора государева посла выехали шестнадцать вооруженных компанейцев, из привилегированной елизаветинской сотни, вознесшей ее на престол. За ними – гетманские войсковые музыканты с литаврщиком посередь. Секретарь Коллегии иностранных дел, Степан Писарев, в богатой карете о шести лошадях вез высочайшую грамоту, которую держал на вызолоченном блюде. Все полки отдавали ей честь, наклоняя знамена. За каретой двенадцать гренадеров несли гетманские клейноды[5]5
  Клейноды – войсковые знаки отличия в казачьих войсках (знамена, бунчуки, трубы, литавры, барабаны, печать и др.) и символ власти (булава, пернач) у польских и украинских гетманов, казачьих атаманов и полковников.


[Закрыть] под белым знаменем с российским гербом. Булава на бархатной красной подушке, обложенной позументами. На такой же – гетманский бунчук. Гетманская печать. Главный войсковой прапор развевался на февральском ветру.

И только уже после всего этого – главная карета с царским послом графом Гендриковым. В сопровождении шестнадцати пеших компанейцев; меньше было нельзя, кто их, эти церемонии, знает?!

Над возложенными на возвышении, на покрытых красным бархатом столах секретарь Писарев взял с подушки высочайшую грамоту и зычно прочел ее. Как отбарабанил размеренным боем. Особенно главные слова:

– «Именем Ее Императорского Величества!…»

– «…изберите своего гетмана вольными голосами!…»

– «.. по стародавним словам своим!…»

– «…по своему извычаю!…»

Когда отгремели ответные ликующие крики: «По стародавнему!», «По извычаю!…» – опять принял граф Тендряков хрустальный бокал, так же лихо, с ладони, опрокинул его – и хлясть о помост, так что серебристые осколки во все стороны брызнули. Пока их незнамо для чего собирали, хватали со всех сторон, он успел передохнуть, чтоб уже не секретарским голосом – своим личным – трижды вопросить:

– Кого избираете в гетманы, козаченьки?! Со всех сторон, как по уговору:

– Земляка ридного! Графа Разумовского! Тысячный крик уши рвал, но требовалось блюсти традицию, которая еще от Богдана Хмельницкого шла.

– Кого, други-козаченьки?! Другой волной взрывной:

– Кирилу Розум… -…овского!…

Нет, и третьему бокалу суждено было, искрящемуся на солнце, искрами же и разлететься. Ибо последнее вопрошение:

– Избираете… кого под царскую руку?..

Уже немыслимо раскатистым залпом третий ответ:

– По извычаю!…

– …земляка ридного!…

– … Кирилу…

Пальба из 101 пушки. Беглый огонь во всех полках.

По стародавнему извычаю. По нему… Господи, благослови!…

Граф Гендриков миссию свою считал законченной.

Со спокойной совестью можно было принять, за такую-то милость, общеказацкое подношение: десять тысяч рублей графу Гендрикову лично и три тысячи свите. Ну а народу казацкому было выдано, «для обчей радости», вина более двух сотен ведер. Гуляй, православное казачество!

IV

Граф Кирилл Разумовский, гетман, еще не утвержденный Императрицей, не слишком-то доверял графу Гендрикову, хотя тот и служил в его полку, под непосредственным началом. Но служба есть служба. А услужил на славу, без сучка и задоринки провел щекотливое дело – самолично избрал малороссийского гетмана. Тут не столько самому Кириллу Разумовскому – Государыне честь. Что должен делать командир полка?..

Вот именно – пир задавать.

Уже в июне того же года, несмотря на всегдашнюю медлительность Елизаветы, был подписан Императорский указ, состоящий из нескольких пунктов:

«утвердить избрание гетмана малороссийского в лице графа Кирилла Григорьевича Разумовского;

пожаловать ему на уряд гетманский прежние гетманские маентности, как при гетмане Скоропадском было;

все доходы малороссийские собирать и употреблять по прежним обыкновениям, по извычаю петровскому и гетмана Скоропадского тож…»

Несмотря на Указ, гетман не спешил выезжать из Петербурга: два хомута на шее, Академия наук да Измайловский полк, третий успеется. С профессорами скучно, а с измайловцами погулять-то надо?

На одном из таких пиров не понравилось ему, что граф Гендриков стал пред офицерами хвастаться, как он ловко избрал подполковника Разумовского в гетманы. И все бы ничего, если б другие не подгуляли, – мало ли кого куда несет во хмелю. Некое хвастовство в сабельную строку не ставилось. Повздорят да помирятся, лишний повод чарку поднять. Так нет, Гендрикова уже занесло; под хохот офицеров он начал вещать, вроде бы шутя:

– И всего-то делов – десять тысяч! Именно столько, господа, и заплачено мне за избрание гетмана, десять! У кого есть десятка? Туда да обратно прогоны – и вся недолга! Гетман! Хотите, за эти десять тыщ по всей Украине гетманов целый десяток поставлю? Одно условие: каждый должен объявить себя хоть каким-нибудь, да мазаным казаком…

Гендриков не замечал, что смех уже давно затих, офицеры начали расходиться по другим комнатам, от греха подальше.

Его, хлыща немецкой крови, – не зря же его и Генриховым звали, – несло неудержимо:

– Казак-мазница – он кто? Он хлоп, свиней пасти пригодный…

За пиршественным столом почти уже никого не оставалось, все от стыда поразошлись, когда подполковник, говоривший с одним из своих офицеров, вдруг остановился, прислушался – неспешным шагом подошел к столу и взял непотребного за шиворот:

– Свинопас? Казак? Мазница? Во-он из полка!… Граф Гендриков уже летел носом к порогу, когда настигло его последнее слово:

– Секундантов!

Офицеры обомлели, прянули обратно в пиршественный зал. Добро бы кто подрался на кулаках или на чем другом, хоть и с командиром полка, – чести под добрый смех не убавилось бы. Забава еще с петровских времен. Правда, с тех времен начала и мода европейская проникать – дуэли показательные устраивать; мода укоренялась, от безделья забавляла. Лейб-гвардии Измайловский полк, под истинным командирством самой Императрицы, нечасто в походы из Петербурга выходил, сабли ржавели, потому что на боку болтались куцые, парадные шпажонки. Выгнать офицера из дамского полка?.. Граф Разумовский, конечно, был командиром этого полка, но назначать и выгонять офицеров мог только с соизволения Государыни. Это знал Разумовский, это распрекрасно знали и офицеры, многие из которых еще до него служили в полку. Измайловец – это особое звание, жалованное Императрицей, кто может отменить его?

Назревал скандал. Пир, само собой, был сорван.

Весть, как мокрый апрельский вихрь, разнеслась по салонам Петербурга. Когда на второй день Кирилл Разумовский зашел во дворец, предварительно к брату, тот хмуро посетовал:

– Да-а, жаль, что я не могу офицеру надрать потылицу…

Кирилл присел, но вина пить не стал: в добром виде следовало предстать перед Государыней. Он и то предварительно известил об этом барона Черкасова, чего раньше не делал. Барон немало удивился, но пообещал доложить Государыне, как она встанет ото сна. А когда встанет? Этого никто никогда не знал. Во всяком случае, не раньше пополудни. Может, сегодня и не слишком залежится, поскольку бала или чего другого ввечеру не происходило. Однако времени ой-ей-ей!… Чтоб убить его как-нибудь, да к тому же без вина, Кирилл заговорил о семейных делах, черниговских:

– Надо бы навестить нашу статс-даму… Да и сестер. Как-то они там?

Мать Наталья Демьяновна уже дважды живала при дворе. Первый раз – во время венчания голштинского племянника Елизаветы с Цербст-Дорнбургской нищей герцогинькой, при крещении названной Екатериной; второй раз – при коронации самой Елизаветы Петровны. Еще при первом свидании шинкарка Наталья Демьяновна, под шепот придворных дам, была возведена, наперекор всем, в придворный чин статс-дамы. Да и Елизавета Петровна, при своем путешествии к Киеву, успела побывать на родине Алексея Григорьевича, целый месяц провела в пирах и забавах и в Козельце, и в подаренном имении, названном в честь сына Алексеевщиной. Мало ли у сосланного фельдмаршала Миниха осталось имений в Малороссии?! Почти все они получили новых хозяев – Разумовских. Графов Разумовских! Поскольку оба сына Натальи Демьяновны были в этом звании, так и она ж графиня. Государыня при своем гостеванье на Черниговщине обласкала и дочек – Агафью, Алку, Верку. А племянница Авдотья, красивая и расторопная, была уже в Петербурге, во фрейлинах, и замужем за сынком канцлера Бестужева. Коль недолюбливала Елизавета Петровна канцлера за его настырный, деловой характер да коль сговорились они с «другом нелицемерным», Алексеюшком, – как откажешь в свадебке? Никак нельзя. К тому ж Авдотья так полюбилась, что Елизавета Петровна без нее и шагу ступить не могла.

Вот и сейчас, пока братья судачили о делах черниговских, фрейлина быстролетной птицей влетела, по-свойски и без чинов устами Государыни приказала:

– Нечего рассиживаться! Кирилла – к Государыне!

Обратно на той же легкой ножке. Кирилл одно успел сказать старшему брату:

– Пожалуй, у меня будет время погостить у матери… Не до скончания ли века?..

– Ну-у, заладил!… У Елизаветушки гнев на милость быстро сходит. Ненароком и я там объявлюсь. Однако ж веди себя подобающе!

С этим напутствием он и пошел догонять фрейлину Авдотью. Да разве догонишь! В приемной зале Государыня ждала, не в личных покоях, это не обещало ничего хорошего. И барон Черкасов, проведя к восседавшей за служебным столом Государыне, по обычаю вон не вышел, с письменными приладами устроился у бокового столика. Никак записывать разговор? Уму непостижимо!

Кирилл Григорьевич исполнил весь придворный этикет, то есть с тройным поклоном подошел к грозному столу и остановился в двух шагах. Сесть не предлагали. Елизавета Петровна, ласковая Государыня, в завзятого канцеляриста обратилась, что-то выводила пером на листе гербовной бумаги. Хоть и издали, но Кирилл рассмотрел: попусту водит, кляксы какие-то ставит. Наконец надоело – перо в его сторону стрелой татарской полетело, с вихревым вопросом:

– Не много ль берешь на себя, Кирила?

Ни камергерства, ни президентства, ни гетманства, ни подполковника – просто Кирила. Так обычно в ссылку угоняют. Он ниже, чем от порога, поклонился:

– Сколько повелите, ваше императорское величество. Не более того.

Спокойный тон только разозлил Государыню. Краем глаза Кирилл видел, что барон Черкасов скрипит пером. Не со зла своего, по должности.

– И Божий гнев не страшит?

– Божьего гнева, раб недостойный, боюсь, а еще больше – гнева вашего императорского величества.

– Кто повелел тебе выгонять из полка, да при всех-то офицерах позорить графа Гендрикова?

Заминка с ответом вышла. Страшно было выговорить необходимое слово.

– Кто?!

Тут уж с полным раболепством:

– Никто…

Взмах руки, изгоняющей из кабинета.

– Так признаешь вины свои? Поклон лбом до самой столешницы:

– Вины мои безмерны, признаю, ваше императорское величество…

На какой-то миг задумалась, потупилась Государыня, но тут же вскинула светло-золотистую голову, никогда не знавшую пудры:

– Ага, безмерные! Так что же мне с тобой делать?.. Увидел, увидел барон Черкасов что-то такое, приговорное, в изменившемся лице Государыни, обмакнул в чернильнице свою остро отточенную гусыню, – почему-то не любил гусаков, гусынь предпочитал, – вышколенный личный секретарь изготовился записать неизбежный приговор… но тут задняя Дверь, соединявшая эту половину дворца с половиной первого камерге-ра, бесшумно растворилась, и вошедший Алексей Григорьевич с беспечным смехом спросил:

– А помните ли вы, моя Государыня, что такое потылица?..

Елизавета, сбитая с толку, глянула было на него – но как можно было глядеть на своего домашнего камергера?

– Потылица? Что еще за оказия?..

– Оказия… вот именно так оказалась! – Алексей Григорьевич, не спрашивая дозволения, подошел к ручке, а потом, эту же ручку приподняв, приударил ею по своей вспененной кружевами шее. – Вот она, потылица всякого верноподданного. Не будь братец в офицерском звании, я бы его покрепче поучил, своей-то рукой! – Рука была хоть и белоснежно выхоленная, но мускульная. – Ох задал бы!…

Елизавета Петровна вспомнила рассказы про прежнее ученье Кирилла. Чуток, но улыбнулась:

– Так, поди, болезно?

– Как не болеть! Но ежели от царской ручки, так быстро заживает. Подь сюда!… – Левой притянул братца носом к столу, а правой, все еще державшей царскую ручку, преизрядно хлопнул по склоненной шее.

– Так ведь больно ж!…

– Ах, Государыня! Простите. Но как иначе можно показать эту экзекуцию?..

– Экзекуция, говоришь? – не спешила Елизавета Петровна выдергивать свою ручку из холеной ручищи домашнего камергера. – Так она на правах строжайшего наказания?

– Наистрожайшие права! Уж я ль вас буду обманывать, моя Государыня?..

– Знаю, что не будешь, друг нелицемерный… умора, право, с вами! А ты чего там торчишь? – барона Черкасова вдруг как впервые увидела. – Ступай… да фрейлин для отрады пощипли!

Барон Черкасов с облегчением ретировался. А Государыня с неким всполохом вспомнила:

– Все разговоры, разговоры, а обедал ли ты, Алек-сеюшка?

– Вас дожидался, Елизаветушка. Думал, как исполните государственные-то дела…

– Исполнила уже, не видишь? – чуть было опять не осердилась. – Прикажи подавать обед на своей половине.

– При двух приборах?

– При трех… дурак несообразный! – вздернула она от стола голову Кирилла и в лоб чмокнула. – Пойду пока переоденусь.

Алексей Григорьевич проводил до дверей, выводивших в будуар, и вернулся к торчавшему у стола братцу:

– Да-а, потылица… Выручает даже графьев. Пойдем – погуторим на пустые брюхи. Менее часу на сборы к обеду не уйдут.

Кирилл бессловесно побрел за братом на его половину…