Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

– Сама Государыня на похоронах быть изволили…

– Чины духовные…

– Смерть на смерть не приходится… Разумовскому бы молчать, коль не удалось открутиться от судейства, а он с насмешкой хмыкнул:

– Конечно, не приходится! Одного шпагами, как куренка, искололи, другого голыми руками задушили. Три Императора у нас оказались – не многовато ли? Слава богу, в един год двоих-то прибрал…

Хоть и насмешливо, но Разумовский говорил то, что у всех было на уме. Правда, вслух-то никто не высказывался. Чего скандал подогревать, да и нешуточный, дойди эти слова до Императрицы!

Но ведь не дошли же – вот что удивительно…

Из двадцати пяти сенаторов, обычно болтливых, никто на этот раз не проговорился. Скандал был никому не нужен. Да и был ли скандал-то?

После заседания все сели за общий стол, и хорошо уже подвыпивший Григорий Орлов в обнимку на ухо Кириллу Разумовскому прошептал:

– Никто ничего не слышал? Я тоже, граф Кирила. Что-то уши заколодило… Никак надуло где-то?

– Не в постели ли, граф Григорий?

– Не в постели, само собой.

– Такой приватностью не осердим Государыню?

– Как можно! – с пьяненьким лукавством еще крепче начал обниматься Орлов. – Попомните мое слово: Государыня еще всех возблагодарит, а вас особливо.

– Чего ради, брат Григорий?

– Того ради, брат Кирила. Разве вы не знаете, что сегодня на допросе говорил Мирович?

– Право, не знаю. Уж начали, так продолжайте.

– Пожалуй… Но отойдем от этой братии, – обвел глазами шумное сенаторское застолье.

Они отошли на дальний диван.

– Граф Панин ведь знает о сегодняшних допросах… с пристрастием, конечно. Смею уверить, Кирилл Григорьевич, он не напрасно так упорно толкал вас в судьи…

– Значит, не случайно и вы, Григорий Григорьевич?..

– Да. Ради какого-то Мировича губить Разумовского? С кем же мне тогда и выпить? – чувствуя, что впадает в несвойственные ему сантименты, свел все к расхожей причине.

– Но какое погубление? Меня? Мирович?

– Нет, надо под такой разговор еще!… Подошли к столу и выпили, не садясь. Когда вернулись на диван, Орлов продолжал:

– Мировича под пристрастием… костоломным, как понимаете… стали спрашивать, кто сообщники, кто надоумил на такое дерзкое деяние. И на кого, думаете, он показал?.. Орлов прямо-таки штыками глаза навострил: на вас, граф Кирила! Да, да. Государыне принесли запись допроса, за подписью генерал-прокурора Вяземского. Я имел нахальство посмотреть ее. Слушайте… и не сбивайте меня! – положил он руку на плечо Разумовского. – Память у меня хорошая. Даже во хмелю! Почти дословно передаю:

«Допросчик: Кто вбил вам в голову эту дерзкую мысль? Мирович: Гетман Разумовский.

Допросчик: Каким образом?

Мирович: Сказал, ловите фортуну! Ловите случай! Я понял, что он имеет в виду себя, и старшего брата. Они же, Разумовские, дважды в случай попадали. А ежели два переворота, так почему не быть третьему? Возведи я на престол Иоанна Антоновича – вот и фавор! И второе лицо в государстве, как старший Разумовский или нынешний Орлов…»

Видите, я себя не щажу. Значит, правду говорю.

Разумовский редко впадал в волнение. Но сейчас чувствовал, что щека конфузливо подергивается. Не хватало еще слюни пустить при таком известии!

Он справился с внутренним негодованием и не для оправдания – для ясности – признался:

– Да, Мирович был у меня. Прорвался, негодник, через всю охрану! Я почти те же слова и говорил, правда, уповая на молодое служебное рвение подпоручика. И вовсе уж не к перевороту его призывал. С какой стати мне желать… гибели Государыни?..

Когда высказал последние слова, тут и открылась ему вся пропасть своего положения… ведь это один эшафот с Мировичем?!

– Вот и делай людям добро! Злодей – внук злодея… У них конфискованы огромные имения, Мирович умолял заступиться… Я обещал похлопотать, даже приготовил вот представление в Сенат, думал на ближайшем заседании подать на апробацию сенаторам. Ведь род Мировичей широко раздался, многие нынешние фамилии с ними родством повязаны. Знаю, тот же граф Толстой от своего имени и от имени своих племянников уже подал прошение в Сенат. Я полагал, что можно все в совокупности объединить.

Орлов не отвечал на эти запоздалые сетования. Порывы души у него были непредсказуемы. Изложил суть дела, и ладно.

Но Разумовского ожгла уже другая мысль:

– С какой стати Государыня станет теперь благоволить мне?

Надо было видеть красивое, оскорбленное, дернувшееся в гневе лицо Орлова:

– Граф Кирила, вы понуждаете меня открывать тайные мысли Государыни! Не нужно бы… но чтоб никогда больше к этому не возвращаться! Было три Императора, да? Кто убрал глупого Петра – лучше молчать. Кто надоумил узника под благовидным предлогом с дороги убрать – того как не наградить своей признательностью?!

Все-таки Орлов был глуп. Не нужно ему было все договаривать до конца. Разумовскому в таком случае тоже следовало высказаться, зная, что его слова дойдут до ночного ушка Государыни…

– Если выпадет случай… – он с откровенной насмешкой посмотрел на Орлова. – Если будет время… – еще яснее насмешка. – Государыню следует от моего имени заверить, что все сказанное между нами, граф Григорий, с нами же и умрет. Честь имею! Устал я от всего этого. Не возражаете, если вас покину?

Орлов не возражал. Хотя на душе у него кипело. Граф Разумовский мог бы и личную признательность ему принести.

Истинно, не друзьями расстались…

Все сенаторы-судьи, в том числе и гетман Разумовский, смертный приговор без пререканий подписали.

И 15 сентября перед полуднем на Петербургском острове, на Обжорном рынке, воздвигли эшафот. Мирович взошел по нервным ступеням и благоговейно остановился перед плахой. Раскаяния на его лице не было, как не было и страха. Несколько месяцев, проведенных в шлиссельбургском каземате, том самом, где проводил свои долгие дни Иоанн Антонович, не прошли даром. Воля сломлена, жизнь окончена. Что еще желать? Только быстрой смерти. Преображенский солдат, будущий поэт Гаврила Державин, стоявший в оцеплении, вспоминал тот черный день:

«Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не обыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия Государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились».

Да, народ тогда еще не «обык» видеть смертную казнь. Ее не было во все царствование Елизаветы Петровны.

Екатерина II, не дрогнув, отрубила голову, по сути, полоумному подпоручику. Истинные же убийцы Иоанна Антоновича, Власьев и Чекин, получили по семь тысяч наградных.

Как наградили, впрочем, и убийц Петра III. Алехан Орлов, никогда не видевший моря, был возведен в адмиралы и отправлен во главе эскадры к берегам южной Европы – утверждать там российский «политикес».

Ну а брату Григорию хорошо было и во дворце…

«Стало быть, теперь пора и меня награждать?» – с веселой иронией думал Разумовский, все еще числящийся гетманом.

1764 год, как и предыдущий, уходил, а должного прошения не поступало. Екатерина вразумляла всех друзей Разумовского, чтоб повлияли, поторопили. Панину – так прямо повелевала: «Никита Иванович! Приведите скорее к окончанию дело гетманское».

От него толку не добившись, с помощью кабинет-секретаря Теплова дело порешила. 10 ноября 1764 года вышел указ:

«Божией милостью Мы, Екатерина II, и пр. Объявляем нашему верноподданному Малороссийскому народу, что Малороссийский гетман, граф Разумовский, просил нас всеподданнейше, чтоб Мы, в рассуждении пространства многотрудных дел Малороссийских… наложенное на него по тому правление Малой России с него снять…»

Коротко и ясно. Но все ли в ясности?..

Список с указа Разумовскому кабинет-курьер сейчас же доставил, но там ведь не было прибавления, которое Екатерина сделала в узком кругу, в присутствии графа Панина, князя Вяземского, прибывшего из заграничной армии генерал-аншефа Румянцева, ну, и первого камергера, Григория Орлова. Прибавка весьма примечательная:

– Когда в Малороссии гетмана не будет, то должно стараться, чтоб век и имя гетманов исчезли, не токмо б персона какая была произведена в оное достоинство.

Все присутствовавшие при этом подумали, что проскользнувший гнев опять на Разумовского направлен. Бедный, бедный!…

Мало кто понимал Императрицу. Гнев не против него – против засевшей занозой казацкой Малороссии.

Оставшись после императорского триумвирата единой на троне, Екатерина II могла теперь не только казнить, но и миловать. Милость – она трон украшает!

В день объявления указа к гетману Разумовскому верхом прискакал кабинет-курьер, с собственноручной запиской Государыни:

«Граф Кирила! Прошу пожаловать ко мне на все-приятнейшую аудиенц, со всем возможным поспешанием. Не огорчайте меня медлительностью».

Подняты были по тревоге камердинеры, портные, парикмахеры и прочая добрая челядь. Разумовский уже знал, зачем его приглашают, – Панин раньше курьера известил. Так что сборы были недолги.

Государыня встретила в своем кабинете. На прикаминном столике дымился кофей. Две чашечки, всего две. Даже первый камергер отсутствовал. Екатерина встала с радушным восклицанием:

– Граф Кирила, как я рада лицезреть ваше добрейшее лицо!

– А уж как я, Екатерина Алексеевна… – начал он от волнения – и осекся, встретив недоуменный взгляд темно-карих, насторожившихся глаз. – Как радуюсь, ваше императорское величество, негаданной встрече! – тут же поправился: – Чем обязан такой благости?

Давно ему не протягивали для поцелуя эту руку, давно и он снизу ее не поддерживал, словно боясь раздавить своей тяжелой головой. Знакомый, несильный, но приятный дух кружил голову.

– Ваше величество, я в волнении некотором…

– Некотором?

– Набольшее не смею претендовать…

– И то ладно, Кирилл Григорьевич. Не мастер вы на комплименты, не мастер… Да ведь и я хороша! – быстро вскинулась Екатерина. – Кофий стынет, а я гостя пустыми словами угощаю.

Коснувшись только что отнятой ручкой его плеча, усадила в кресло, сама села и сама же из золоченого кофейника разлила в чашечки.

– Вкусен ли?

– О, из таких-то вкусных ручек!…

– Ну, Кирилл Григорьевич, вы неисправимы…

– Исправлюсь, ваше величество, исправлюсь. – Хоть и подан был ему сигнал, но он уже полностью оправился от первоначального волнения и назвать ее по имени не решился. Ждал, что будет дальше.

А что быть? Грехи отпущены, благоволение оказано – более чем достаточно для верноподданного. Екатерина посчитала, что пора начинать, к чему призвала графа Разумовского.

– Однако ж нам пора в зал, – отставила она чашку. – Мои милые генералы и фельдмаршалы, поди, заждались.

Она направилась к внутренним переходам. Подумав, Разумовский решился предложить ей руку. И она подумала, прежде чем принять такое приватное предложение, но не отказалась. Лишь заметила, развеселившись:

– Достойная взору стариков парочка! Маленько играла Екатерина: не все ж стары были.

Ну, Бутурлин, Трубецкой, Панин, еще не преданный опале один из Шуваловых – а боевая молодежь?.. Генерал-аншеф Румянцев, друг и проказник молодых лет Захар Чернышев – ого мужики какие! Не говоря уже о первом камергере… хотя где он? Не было Григория Орлова, вот новость. И все же – поосторожнее, поосторожнее Государыня! То ли она руку приспустила в дверях, то ли Разумовский, придворных чинов ради, на полшага отступил, поотстал, как и полагалось, – вошла в зал одна Императрица, сопровождаемая по всему придворному этикету человеком весьма достойным.

Все стояли выжидательной стройной шеренгой, готовые выслушать любую речь. Государыня дала к тому свое повеление, кивнув Панину:

– Читайте, Никита Иванович.

Он и зачитал указ, по которому гетман Малороссии – подписывался еще ранее главного указа! – гетман Разумовский производился в генерал-фельдмаршалы Российской империи, «с правом присутствовать «за столом» со всеми фельдмаршалы по старшинству».

Все знали уже, конечно, суть указа, но как публично, с восторженным усердием, не пошуметь по такому поводу? Бутурлин, по раннему времени уже пьяненький, зычно этак крякнул, выставляя брюхо:

– Значит, нашего полку прибыло?..

– Хоть не фельдмаршал я, а рад за такой полк, – поддержал Панин.

Румянцев, словно при последней своей битве, победно выкрикнул:

– Виват! Виват!

Екатерине нравилось, что тягостное низвержение гетмана шло под такие дружеские крики, махнула ручкой, как бы подавая сигнал:

– Ах вы, мои воители! Не продолжить ли баталию в столовой? Фельдмаршал Разумовский?..

Он с готовностью подхватил опустившуюся было ручку и первой парой повел Государыню в столовый зал.

Там уже все было готово для пира. Государыня усадила новоиспеченного фельдмаршала по правую руку, не взирая на протесты Бутурлина, который был старшим фельдмаршалом, стало быть, первое место возле Государыни полагалось ему. Отшутилась:

– Ай-яй-яй, мой главный фельдмаршал! С молодыми-то мне хочется посидеть иль нет?

Невзирая на чины, на Бутурлина зашикали:

– Иль да!

– Иль да!…

Пир в честь фельдмаршала Разумовского был знатен, и о гетманстве малороссийском как-то само собой забылось. В обращении и разговорах был «граф Разумовский», был «фельдмаршал», «измайловский полковник», даже «президент Академии», но «гетмана» – нет, такого слова не слетело ни у кого с языка. Истинно говорят: кто пьян да умен – два угодья в нем. Угождать здесь любили. Неглупы были сидевшие за столом. Как Государыня к Разумовскому обращалась, так и они повторяли. Не на что ему было обижаться. Эка важность – Малороссия! Под конец Екатерина шепотком прибавила:

– Остальное завтра будет. Бог даст, не пострадают ваши детки, мой фельдмаршал.

Он склонил голову в знак того, что понимает неуместность «всего остального».

– Одно тревожит меня, моя Государыня… – уже навеселе заглянул ей в глаза. – Где ж изволит быть мой друг Григорий Орлов?

Она было нахмурилась, поскольку это тоже было неуместно, но все ж не стала скрывать:

– Ваш друг, как мне сказали, с утра болен зело…

– Ай, нехорошо Григорий Григорьевич! – под общий придворный гул посетовал Разумовский, про себя-то подумав: «Да-а, с утра пьян зело…»

Так вот день 10 ноября и закончился. Рас-прекрасно!

А назавтра, явившись, как полагается, с благодарным визитом, он еще в приемной из рук кабинет-секретаря Теплова получил другой указ: о пожизненном гетманском содержании в 50 000 рублей, с прибавкою из малороссийских доходов 10 000, да городов Гадяч и Батурин, да гетманский дворец, построенный на казенные деньги, да волости некоторые, к городам сим прилежащие, все в наследственное владение.

Оставшись после падшего триумвирата единой на троне, Екатерина II могла теперь не только казнить, но и миловать.

С такой Государыней и жизнь прекрасна, не так ли?

Постскриптум
ГОДЫ, КАК ЛЮДИ, -
ПРОХОДЯТ…

I

А ведь правда благодетельница», – то ли с обычной своей иронией, то ли всерьез подумал Кирилл Разумовский, отправляясь за границу.

Экс-гетман – но фельдмаршал?.. Экс-полковник Измайловского полка?.. Экс-президент Академии наук?.. Ничего этого милостивая Государыня не отбирала. Более того, при последнем свидании потребовала:

– Граф Кирила, вам надлежит все прежнее по-прежнему же исполнять.

– Но, ваше величество, – пробовал возражать он, – до всего личный догляд потребен.

– Разве фельдмаршалы, как и ваш старший брат, не приносят пользы без воинской службы? Разве плохи командиры в полку? Разве налаженная вашим усердием Академия сама себя не обслужит?

– Так-то оно так…

Не спорьте. Вы даете всему свое имя и покровительство, а вашим заместникам няньки потребны ли?

Вот и пойми! Все усердствовавшие трону едут за границу, сейчас едет и он. В европейские вояжеры обратился куратор Московского университета Иван Шувалов – чего не вояжировать Кириллу Разумовскому, на котором, кроме всего прочего, лежит и Петербургский университет? Да, сейчас без Михаилы Ломоносова…

Все в руце Божьей, но что ж так мало лет было отпущено этому неукротимому человеку? Близко к своей душе президента не подпускал, но президент-то не забывал о нем; прежде чем отправиться за границу, тихо и без лишнего шума навестил вдову, якобы от имени Государыни передал некую толику денег и высочайшие соболезнования – да простится этот грех, зашел в церковь и там оставил на помин души, а больше чего ж?..

Может, и его в свой черед кто помянет. Сейчас не до разговоров было: надо ехать, пока Государыня по какому-либо капризу не передумала. Воля царская – переменчивая. Беги, пока бежится!

Вон и главная утешительница трона, Екатерина Дашкова, собирается надолго, с детьми, отбыть в европейские края, а разве у Разумовского деток мало? Истинно, о детках экс-гетмана пеклась Екатерина, напутствуя:

– Как не порадеть столь великому семейству? Вы заслужили это, Кирилл Григорьевич.

– Чем же именно… Екатерина свет Алексеевна?.. Уж простите старика за такое непридворное обращение.

– Ах, шалун! В сорок-то неполных? – как в прошлые времена, погрозила она пальчиком. – Не извольте беспокоиться: прощаю.

Вот женщина, вот судьба! Все при ее великом уме перепуталось: личные симпатии, личные неприязни, и над всем – всепожирающая жажда власти. Даже Григорий Орлов, провожая его, вздохнул:

– Не обзавестись ли и мне семейкой? Царский фавор ненадежен…

Такие дела. Все, вознесшие Екатерину, со вздохом отходят в сторону. Вздохнул Иван Шувалов, отъезжая. Всплакнула, тоже готовя лошадей на европейские дороги, «революцьонерка» Екатерина Дашкова:

– Догоню вас, граф Кирила… Не кажется ли вам, что я теперь лишняя у трона?

На столь вещие разговоры он не решался. Да еще с неуемной «весталкой». Искренна и умна, но вести из уст в уста не преминет передать. Со всем сердечным восторгом!

Две Катерины, две умнейшие бабы… Чего вы-то не поделили, разлюбезные?

Ему делить вроде и нечего. «Шалун!» – но не изволите ли быть чуть-чуть подальше?

Покачиваясь со всеми удобствами в собственной, – роскошнейшей карете, почему бы и не позлословить? Во всем благоволила теперь к нему Государыня… только не позволяла одного: возвратиться в Малороссию. Даже просто в свои поместья. Как российскому помещику, пускай и раскинувшему с гетманским величием руки на южных окраинах. Эка беда! Руки всегда можно отрубить…

Веселое время, нечего сказать. Не успеешь поговорить с Императрицей, как беги провожать Шувалова или Дашкову. Да и Панин – о, Господи, он-то! – возымел мысль на правах дипломата вовсе откочевать за границу. Ну, Никита Иванович, Никита Иванович!…

Поговорили и о нем, провожая очередного вояжёра, в данном случае Алехана Орлова. После смерти Петра III с его могучей руки – да с его при своих-то можно говорить! – награжден вроде бы великим доверием – командовать морской эскадрой. Но и с глаз долой высылается. Видеться-то с ним каково?

Сам собой сложился круг провожающих. Трое братьев Орловых – четвертый оставался в Москве. Двое графов Чернышевых – друг юности Захар да Иван. Михаил Воронцов. Само собой, оба Разумовских, поскольку ихнее вино как раз и пили. Не случайно же отвальный ужин был устроен не во дворцовых апартаментах первого камергера – в недосягаемых до чужих глаз Аничковом. И не потому, что дворец фельдмаршала Алексея Разумовского мало чем уступал Зимнему, а по удобствам жизни и превосходил его. Главное, независим от всего придворного. Недоступная чужому глазу, огороженная усадьбища, со своей многочисленной челядью, с неисчислимыми гайдуками, из зависти про-званными «дружиной заговорщиков». О такой независимости не мог и думать нынешний фаворит. Кто бы посягнул на старика Разумовского, почти что коронованного, хоть и тайного, мужа Елизаветы Петровны?

Фрегаты «Африка», «Надежда благополучия» и пинк «Соломбала» уже были при парусах у причала Кронштадта, а новоиспеченный адмирал, принимая прощальные тосты, все недоумевал:

– Да почему мне идти в море? Какой я адмирал?

На это ничего не могли ответить друзья-собутыльники, «свои люди», как сами себя называли. Заводилы еще с елизаветинского переворота, казаки Разумовские, не выпустившие поводья и при перевороте нынешнем. Орлы-приспешники екатерининские – братья Орловы. Да братья Чернышевы, Иван и Захар, сподвижники истинного вершителя прусской войны – генерала Румянцева. Да Михаил Воронцов – родич и канцлера Воронцова, и княгини Дашковой, в девичестве тоже Воронцовой. А больше?.. Кроме верных слуг – никого. Здесь можно было говорить все, что заблагорассудится. Все на короткой ноге. Потому младший Разумовский и не стал скрывать:

– Ты спрашиваешь, Алехан: почему тебя в море? Да потому, что здесь ты опять кого-нибудь перевернешь да призадушишь, а в адмиральском мундире да на далеком корабле дисциплину блюсти будешь. Опять же во имя России. Ну их, баб!

В ответ дружно загремели бокалы:

– Ну их!

– Ну их!…

Никто не обращал внимания, что Григорий-то прямо от Государыни, может, еще и тепленький. Это его личное дело. А здесь дело «обчее», как по праву старшинства незлобиво ёрничал хозяин Аничкова дома. Могут поссориться и даже за шпаги, сваленные в углу, схватиться, как ни с того ни с сего сцепились Кирилл и Григорий, да ведь растащат на стороны и помирят. Тем более что Кирилл, бросив шпагу, добавил:

– Ну их, баб умных… любимых-то вовсе не за ум!… А, мужики? За то, чего у баб нету!

И загремело, как с адмиральского фрегата:

– Зато!…

– За мужико-ов!…

– За нас, безгрешных!…

– …грешных!…