Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

VIII

«Господа сенаторы. Я теперь выхожу с войском, чтобы утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с полною доверенностью, под стражу: отечество, народ и сына моего.

Екатерина».,

Хотя уже был личный кабинет-секретарь Теплов, эту записку она писала собственноручно.

– Ты оставайся при бумагах, – кивнула склонившемуся в ожидании Теплову. – Мы идем…

– Воевать! – влетела в кабинет княгиня Екатерина Дашкова.

Она была великолепна. В гвардейском офицерском мундире, подтянутая, ловкая. Видно, что готовилась для такого случая.

– А где же мой мундир?.. – вспомнила Екатерина, за утренними делами позабывшая о том. – Екатерина Романовна, найди Шаргородскую, поторопи с мундиром.

Разумовский оказался при этом переодевании случайно: Екатерина спрашивала, в каком порядке вести гвардию, и он просто не успел уйти, как влетела весталка Дашкова. Гусар летучий!

Шаргородская прибежала и заохала:

– Оюшки, наша матушка! Гардероб-то весь ваш в Ораниенбаум отправили! Забыли, небось, сёдня большое гулянье и охота намечались, конную одежонку я вместе с другими платьями в короб сложила. Как быть-то?.. Ума не приложу.

Екатерина растерянно оглянулась, Дашкова гарцевала рядом, как гусарская лошадка, а ей что же – в запыленном походном платье, в котором вчера выбежала из Монплезира, в царский поход выступать?..

Бог или случай послал Кирилла Разумовского.

– Не беспокойтесь, ваше величество! Найдем должный мундир.

На этажах еще частью неотделанного Зимнего дворца толпились и слонялись офицеры всех родов войск. Да ведь верзилы такие, что в любой мундир запихнешь Государыню, Дашкову, еще и в придачу с Шаргородской. Разумовский был в затруднении. Никто ж запасных мундиров с собой не таскает. Да и рост, рост!

Наконец внимание его привлек молодой поручик Семеновского полка. Совсем еще дитя. Розовощекий, светловолосый, голубоглазый. Девчушка ясноглазая, да и только!

– Господин поручик, не изволите вы поменяться с Государыней мундирами?..– Мне… в платье? – позабыв про всякий этикет, пришел в ужас поручик, когда Разумовский привел его к женщинам.

– Успокойтесь, мой милый, – матерински погладила его по склоненной головке Екатерина, – вас отведут в соседний кабинет, чтобы переодеться… подходящий мундир, надеюсь, мои камердинеры подыщут. Я-то, видите, в спешке. На коня садиться, не в платье же, господин поручик?

– Как можно в платье, ваше величество?.. – Поручик побежал раздеваться.

Немного времени прошло, как Екатерина вышла. В мундире Семеновского полка. В подтянутости и ловкости не уступала семнадцатилетней Дашковой. Кирилл Разумовский, видимо, слишком восторженно глядел.

– Господин подполковник, вы позаботьтесь, чтоб подпоручика не оставили голышом, да и догоняйте меня. Я сама буду командовать гвардией… конечно, при вашем верховном…

Немного требовалось времени, чтоб поручить кому-то одевание поручика. Разумовский сбежал вниз, к выстроившимся парадно гвардейским полкам.

Был десятый час вечера, но белая петербургская ночь подсвечивала, солнце еще не зашло. В парадном строю Измайловский полк, Семеновский. Рослые преображенцы, пока без своего арестованного командира – кто-то из старших офицеров командовал. Конногвардейцы чуть поодаль светили своими белыми колетами – Кирилл Разумовский даже своего племянника штабс-ротмистра Илью Дарагана различил. Алексей Орлов выводил легкоконные гусарские полки к Петергофу. Разумовский знал диспозицию, утвержденную Государыней: казакам и гусарам надлежит занять окрестности Петергофа, Ораниенбаума, Царского Села и вообще все выходы к Нарве, пока подойдут пехотные полки. Правильное решение: конница отсекала Петра, который все еще сидел в Ораниенбауме, от напольных полков и особенно от кирасирских, которыми командовали верные немцы. При всей дурости Петра с ним был Миних, постигавший военную науку еще при другом Петре, Великом. Следовало отрезать им соединение с основной армией, стоящей в Курляндии.

Когда Екатерина вышла на дворцовое крыльцо, ей подвели прекрасную голштинскую лошадь, серо-гнедую, под офицерским седлом. Фельдмаршал князь Трубецкой, генерал-аншеф Волконский, по-хмеленной тушей восседал на коне и прятавшийся от Петра главнокомандующий Бутурлин. Гетман Разумовский тоже пристроился к свите. Ему надлежало быть там, где Государыня, пожелавшая сама возглавить гвардейские полки. Петровского покроя кафтан Семеновского полка сидел на ней прекрасно. Треугольная шляпа. Возбужденный румянец под шляпой – будто и не было тревожной ночи и не менее тревожного дня.

Екатерина сразу взяла в галоп, сопровождаемая выскочившей к ней Дашковой, в ладном мундире Преображенского полка. Видя, что подъезжает Григорий Орлов, Разумовский отступил на полкорпуса от дамских предводительниц; Орлов занял место с другой стороны. Чуть поодаль скакал эскадрон Конной гвардии; опять мелькнул белый колет штабс-ротмистра Дарагана. «Молодец, Илюшка!» – мысленно похвалил дядюшка, опять с тем же присловием: «Знай наших хохлов!»

Глухо, с расчетом на долгий шаг, били барабаны. С Невского гвардия сошла на Садовую улицу и дальше к Калинкину мосту. Где-то в хвосте длиннющей колонны тащились даже пушки. Ленивый, старый, вечно пьяный, главнокомандующий Бутурлин мог подтвердить: не всегда такой силой ходили и на Фридриха. Впрочем, помаячив в свите Государыни и не приглашенный для дальнейшего следования, он сполз со спины лошади и был отнесен в карету. Колонна войск, ведомая Государыней и гарцевавшей рядом с ней Дашковой, потери старых пьяниц не замечала. Хватало и своих, молодых. Целый день на улице, на солнце, при восторженных подношениях петербуржцев – кого угодно валили с ног. Даже крепкий конь Кирилла Разумовского – шатался. Пришлось уговаривать:

– Ты смотри, коняга, ты посма-атривай! Водицей колодезной иль петровской я тебя поил?..

На другой стороне дамской парной гвардии Григорий Орлов затянул выразительно кем-то в последние дни сочиненную песенку:

 
Но чтоб орлов сдержать полет,
Таких препон на свете нет!…
 

Теперь уже не командир Измайловского полка – президент Академии наук – вспомнил: ба, да это ж ломоносовские стихи! Кто-то напев присочинил, приладившись к шумной фамилии братьев Орловых!…

Вначале Преображенский, потом Семеновский, потом и Измайловский – подхватили:

 
Им воды, лес, бугры, стремнины,
Глухие степи – равен путь.
Где только ветры могут дуть,
Проступят там полки ор-р-лин-н-ны!…
 

Президент академии наук даже возревновал: что же о нем-то любимый пиит ничего такого не сочинит?..

Но время шло. Ноги солдат вязли в дорожном песке, багииеты цокались один о другой, кони фыркали недовольно, кабаки по пути как-то сами собой раскрывали двери, за спиной Государыни Орлов все чаще перекидывал фляжку к седлу своего соперника Разумовского, а тот, в соперничество не вступая, посылал обратно свою, уже плохо соображая, куда они бредут конно-пешим строем, в непроглядной пыли, в начавшемся безалаберном песнопении, ибо не одни же орлы взлетали – разгульный дух стлался над головами колонн:

 
Чего ты устрашился?..
Я, мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу…
 

Верно, мокрым полотенцем хлестнула по колоннам гроза. Но кто ее видел, кто слышал? Разве что пушка – в далеком хвосте растянувшейся колонны. Кому-то угораздило фитиль в пьяном угаре зажечь. Ядро просвистело над самыми головами. Ругать было некого… да и некому. Офицеры тоже люди, телом даже послабее солдат, валились с седел. Кирилл Разумовский, оттолкнув стременем с той стороны Орлова, склонился к уху Государыни:

– Ваше величество! Полки не могут дальше идти… дальше будет просто толпа, сброд. Устали. А вы?..

– Я? – переглянулась с Дашковой. – Да мы вроде ничего. Мы сплетнями заняты, нам весело. Ты что-то, Кирилл Григорьевич, хотел сказать?..

Он понял, что его не слышат.

– Я говорю: пора на ночлег! Ваше величество, полки устали!…

С боку к седлу Дашковой притерлась лошадь Орлова.

– Я устал, пить хочу, и лошадка моя… – похлопал по уныло опавшей гриве Григорий.

Вот это Екатерина услышала.

– Так что ж, Кирилл Григорьевич? Повели на бивуак!

Разумовский, западая в седле, поскакал в голову колонн, чтобы именем Государыни остановить на ночлег.

Колонны радостно сваливались на обочины и укладывались кто где мог. Некоторые из расторопных офицеров успели все же занять немногие светящиеся огнями избы. Разумовскому при всей своей власти еле удалось очистить одну избу для Государыни и Дашковой.

– Спокойной ночи, – взял он под руку Екатерину Алексеевну и вел к дверям, где уже были выставлены часовые – не в опасении неприятеля, а в опаске своего подгулявшего войска.

– Спокойной и вам, княгиня, ночи, – пробурчал Орлов, церемонно ведя к крыльцу другую Екатерину, Дашкову…

IX

Утром, чуть забрезжил свет, Бог послал гонца. Поскольку у всех часовых гонец спрашивал «ясновельможного гетьмана», его после некоторых проволочек и подзатыльников – что за настырный какой-то хохол? – провели-таки к командиру измайловцев. Сыскать его было немудрено: он полеживал при свете костра на плаще рядом с Григорием Орловым и время от времени бубнил:

 
Необходимая судьба
Во всех народах положила,
Дабы военная труба…
 

На соседнем синем офицерском плаще богатырски храпел Орлов. Он-то знать не знал академических пиитов; хорошо поразмялись в седле, хорошо при ночном костре закусили, чего же боле? Но неугомонный измай-ловец, отхлебнув подогретого вина, не очень уверенным голосом продолжал:

 
Дабы военная труба
Унылых к бодрости будила!…
 

Не труба – собственный доверенный денщик, ухмыляясь, под бок толкнул:

– Ваше сиятельство! Какой-то дурной хохляк «гетьмана» спрашивает. Мы уж в шею его было…

Кирилл Разумовский очнулся от бездумных песнопений:

– Гетьмана, говоришь?.. Зови сюда.

Привели хохляка. Знакомым оказался: один из служек старшего брата. Склонившись непокрытой головой – казацкую шапку в потасовке где-то сбили, – подал запечатанный конвертик.

– Сейчас прочту, а пока испей, – в свой же бокал и налил.

Служка служкой, а махнул_по-казацки, безбоязненно вопросив:

– Яще можливо?..

– Можно! – не глядя, подтолкнул флягу, читая коряво, в спешке набросанное послание.

Старший брат не был великим грамотеем, но тут уж слишком…

«Вести до нас доходят поганые… незнамо, что гар-бузят… мы оказались в заложниках татарских… твоя графинюшка и дочки в Ориен.бауме, да! Там же бал намечался, ей нельзя было отказаться, а сей час за мной голштинцев послали, чтоб я тебя сюда вызвал и отговорил от глупства… как же, тебя отговоришь! Выручай нас, брат, коль жив!…»

Дальше не читал, пнул сапогом под бок Орлову. Тот лишь новую громовую руладу носом пустил, пришлось пинок повторить, покрепче.

– Что? Опохмеляться пора?

Кирилл сунул было бумагу ему под нос, но Орлов отмахнулся:

– Разве так опохмеляют?..

Был он не больший грамотей, чем граф Алексей Разумовский.

– Слушайте!…

Слушать Орлов мог, лишь дважды приложившись к бокалу. Зато диспозицию понял сразу:

– Хочете поднимать Измайловский полк? Но как можно без Государыни? Мы присягу давали…

– Верно, давали, а ежели там погибают…

– Погибнуть – не дадим! Вы же, граф, после Государыни второй командир. Одному полку в Гросседорфскую баталию втягиваться безрассудно… Пошлите одного конца к Алехану, чтоб поторапливался со своими гусарами, а второго к казачкам, нечего им чухонок щипать, пускай выручают заложников… как мы выручали бедолаг при Гросседорфе…

Говорил Орлов дело. Кирилл Разумовский тут же кликнул ординарца, велел ему подобрать двух парных, надежных концов – чтоб парно скакали, на случай какой нескладухи.

Едва цокот копыт затих, как он толкнул, теперь уже рукой, улегшегося было вновь Орлова:– Не выдадите, если я немного раньше уговоренного срока зарю пробью?

Орлов обиженно вскинулся:

– За кого вы меня принимаете, граф? Бейте! Кирилл кивнул ординарцу:

– Трубите общий сбор! И Орлову:

– Подремите еще, пока собираются… Тот и без подсказки уже храпел.

Ни Орлов, ни Разумовский знать не знали, что происходило в это время в Ораниенбауме…

На 29 июня был назначен большой бал, всеобщее придворное гулянье, катанье на лодках, пиры в дворцовых залах и на лужайке. Жене гетмана Екатерине Ивановне, которая в это время находилась у Алексея Разумовского в Гостилицах, поступило, разумеется, персональное приглашение еще накануне. Алексей Григорьевич скрывал свои опасения, объясняться не стал; чего доброго, пришлют нарочных голштинцев. В конце концов, в пику мужьям не станут же воевать с женами. В Ораниенбауме находился почти весь двор; канцлер Воронцов с братом Романом, фельдмаршал граф Миних, граф Александр Шувалов, князь Никита Трубецкой, вице-канцлер князь Голицын, трое Нарышкиных. Все мужья – при женах; под покровительством Елизаветы Романовны. От царских приглашений даже гетманшам нельзя отказаться. Нет, надо ехать. Одно присоветовал многомудрый Алексей Григорьевич: дочек с собой не брать. Не будут связывать руки, так, графинюшка? Екатерина Ивановна в одиннадцатый раз разродилась, сынком Иваном, но была в добром телесном здравии. Если не принимать во внимание бесконечных нервных припадков; Алексей Григорьевич называл сие «поздним девством».

В то время как Измайловский, Семеновский, Преображенский и другие полки присягали новой Императрице, в Ораниенбауме шло безудержное веселье. Поэтому не сразу хватились Екатерины Алексеевны. Как, она еще в Монплезире?! Петр Федорович решив самолично туда нагрянуть и дать взбучку.

Каково же было его удивление, когда Монплезир оказался пуст. Петр Федорович ботфортом распахнул зазвеневшую стеклом дверь и пошел по маленьким и низким комнатам дворца, точнее павильона, вовсе не предназначавшегося для увеселений. За ним робко жалась многочисленная свита, уже предыдущими сумбурными днями приготовленная к чему-то необычному. Петр Федорович, как обманутый мальчишка, требовательно звал:

– Ее величество? Где ее величество?

Наконец решили сказать, что ее величество принимает в Петербурге присягу от гвардейских полков и что во главе присягающего воинства стоит гетман Кирилл Разумовский, он же командир главного бузотерского, Измайловского полка. И еще сказали: гусары и казаки перекрыли все дороги на запад, к действующей армии, которая новой Государыне не присягала, следовательно, осталась верна вам, Государь!

Однако старик Миних, фельдмаршал петровской закалки, в сказки не верил и потому предложил:

– Ваше величество, призовите сюда старшего Разумовского, пускай повлияет на младшего брата… чтоб отошел от бунтарей!

Это тоже была сказка, но если Миних поверил в нее, почему же не верить Императору? В своем императорском величии Петр Федорович не сомневался.

Вот и прискакал целый отряд голштинцев в Гостилицы, которые недалеко от Петергофа, хотя и на отшибе. Приказ устный, но умудренный жизненным опытом фельдмаршал Разумовский цену приказам, подтвержденным выдернутыми из ножен саблями, хорошо знал.

– Сей момент, господа офицеры! Только запрягут мою карету… для седла я слишком стар.

Делать нечего, пришлось голштинцам маленько подождать. А пока запрягали вороную четверку – он двух гонцов послал, одного к гусарам, другого к казакам. Сам-то решил на хитрость глупого Императора взять. По прибытии в Ораниенбаум Разумовский по всему придворному этикету отдал честь вертлявому голштинцу, все еще мнящему себя Императором:

– Я слушаю вас, ваше величество.

Петр Федорович был рад такой преданности второго человека Империи времен его тетушки.

– Граф, – многозначительно взял он за отворот камзола, – в полной доверенности пребывая к вам, мы предлагаем: отговорите от глупостей младшего братца. Что, бунт? Против нас? В вашей власти, граф, сделать так, чтоб неразумный гетман не пострадал. Обещаю полное прощение… и забвение всех обид!

– Вы великодушны, ваше величество, – опять поклонился елизаветинский фельдмаршал. – Я постараюсь должным образом исполнить ваше повеление. А чтоб оно прошло еще лучше, решаюсь похитить графиню Екатерину Ивановну – как наглядный укор его благоглупостям. Вы не возражаете?..

– Как можно возражать против такого наглядного доказательства? – даже шаркнул носком ботфорта повеселевший голштинец, снова почувствовав себя царем.

Не отличавшаяся великим умом Екатерина Ивановна было запротестовала:

– Но я хочу… веселиться!…

Тут уж Петр Федорович притопнул:

– А я хочу… как хочу! Без разговоров в коляску!

Четверка вороных, с личными гайдуками фельдмаршала Разумовского покатила навстречу гетману Разумовскому.

Немного и отъехали, как коляску нагнал казачий атаман Ефремов, тяжелой саблей отсалютовал фельдмаршалу:

– Ваше сиятельство! Все выходы из Петергофа заперты. Алексей Орлов остальные дыры своими гусарами затыкает. Мы уж хотели было графинюшку, – он отдал поклон дремавшей на подушках Екатерине Ивановне, – за неимением ничего лучшего, освободить своими сабельками, да прознали, что вы…

– И хорошо, что прознали, – выйдя из кареты, пригнул Алексей Григорьевич к своему высокому плечу атаманскую голову. – Для такой оравы голштинцев ваших сабелек маловато. Ступайте к своим. Дальше мы сами доберемся. Встреченные путники говорят, что Государыня купно с братом Кириллом и всеми полками уже вышла из Красного кабака?..

Атаман Ефремов этого еще не знал, на радостях крикнул своим сопроводителям:

– Геть, козаченьки!

Они ускакали в сторону Петергофа, а коляска покатила в сторону петербургскую, к Красному кабаку.

Кирилл Разумовский не мог поспешать быстрее, чем пехотные полки. Да и артиллерия на конной тяге, но с тяжелыми пушками, увязавшими в дорожном песке.

Опять прошла бурная пятиминутная гроза. По прошествии ее едва теплый пар повалил от земли, как выскочила встречь карета со знакомым гербом графа Алексея Разумовского: две скрещенные сабли над поникшей головой подсолнуха. У Кирилла почти то же самое на гербе было: две сабли, поднятые в двух руках, а промеж них храм охраняемый. То – да и не то, большая разница. Гетман считал себя все-таки охранителем, не в пример старшему брату, но охранял-то сейчас именно старший. Утренняя труба еще хрипела, поднимая самых заспанных, как наскочила на них карета. Общий шум и топот поднял с подушек и Екатерину Ивановну. Она высунулась в окно кареты, увидела мужа и, вместо того чтоб обрадоваться, закричала истерично:

– А дочки? Дочки где?

С седла один из гайдуков ответил:

– Дочери, ваше сиятельство, под охраной следом едут.

Алексей Григорьевич, оторвавшись тоже от сиденья, подтвердил:

– Да, так приказано.

Но Екатерина Ивановна, ничего не слыша и не видя, продолжала тыкать пальчиком в сторону мужа:

– Ты всех забросил, всех побросал!… Под эти крики Алексей Григорьевич высунулся из кареты, узрел двух воинственных амазонок и гусаром молодцеватым выскочил на дорогу, чуть ли не под копыта дамских коней.

Он был, конечно, при шпаге, полоснул приветственно воздух и встал на колени у первого стремени:

– Ваше величество! наконец-то!… Примите присягу у верноподданного старого фельдмаршала!

Екатерина стянула с правой руки офицерскую белую перчатку и милостиво опустила руку вниз, к вороному парику фельдмаршала:

– Охотно принимаю, граф. Встаньте.

Он поцеловал так хорошо знакомую руку и отступил на шаг, не желая задерживать движение колонны. Потом еще на шаг, потом уж на самую обочину, под купы берез. Полки мерно били землю тяжелыми сапогами. Взблескивали на ярком утреннем солнце орошенные дождем багинеты. Зеленые елизаветинские мундиры, незнамо когда и явившиеся после мундиров немецких, нагоняли слезу. Старый, никогда не воевавший фельдмаршал вслух напутствовал:

– Шибче, шибче, ребятушки! Гоните к черту… «чертушку» российского!

Поотстав, не в лад всему настроению, возмущалась перед стременем мужа выскочившая из кареты Екатерина Ивановна:

– До-очек порастеряли! Где дочки, муженек?! Солдаты смеялись, подполковник измайловцев хмурился, оказавшись в роли скверного муженька. Хорошо, гайдуки из свиты Алексея сообразили: просто подхватили на руки и запихнули в мягкое нутро кареты. А там и сам Алексей Григорьевич, кряхтя, поднялся, грузным телом закрыл выход. Голос его и сквозь стены кареты услышали:

– По-ошел!…

Каждый в свою сторону – карета к Петербургу, а полки под Петергоф.

Предстояли еще долгие переговоры, нудная переписка, угрозы с одной стороны и мольбы с другой, скачки гонцов туда-сюда, прежде чем Император Петр III подписал отречение в пользу Императрицы Екатерины И. Унизительное и глупое. Сочиненное новым кабинет-секретарем Григорием Тепловым, собственной рукой переписал:

«Того ради, помыслив я сам в себе, беспристрастно и непринужденно чрез сие объявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российским государством на весь мой век отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства, во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже онаго когда-либо или через какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную перед Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, все сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29-го дня, 1762 года. Петр».

Имя было выписано тщательно, раздельными буквами: ПЕТР. Чтоб ни у кого сомнения не оставалось…

Грохнул где-то запоздалый небесный гром. Или пушка какая сдуру выстрелила? Чего теперь стрелять, когда отречение уже подписано. Петр обрел даже некое душевное спокойствие. Свобода по самый гроб жизни! А жить-то оставалось всего семь дней!…