Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

VI

Екатерина не хотела, подобно Петру III, тянуть с коронацией. Шел второй месяц после дворцового переворота, а взаимные дрязги не утихали. Все жаждали получить больше того, что они уже получили. Григорий Орлов полеживал на дворцовых диванах с видом разобиженного дитяти. Как же, претендовал на титул Государя при своей возлюбленной Императрице, а остался всего лишь фаворитом! У него не хватало ни ума, ни такта Алексея Разумовского. Княгиня Екатерина Дашкова жила теперь с мужем во дворце, на правах статс-дамы, но тоже вроде как была обнесена честью; в порыве всеобщей славы она возомнила себя первой организаторшей «революции» на французский лад – ни больше ни меньше. Но назойливее всех вел себя Бецкий – поговаривали, отпрыск прежних коронованных дам. Кирилл Разумовский, на правах какого-то непонятного главнокомандующего, вынужден был тоже бывать во дворце – время после переворота шло смутное, тягостное. Околачивался граф Кирила там, не зная, что делать. Еще из прошлого царствования знал он все закоулки громадного деревянного дворца; из какой-то опаски Екатерина не решалась перебраться со всем своим двором в новый Зимний, где шли бесконечные отделочные работы.

Вскоре произошла эта смехотворная история. Влетев в приемную, где кроме Екатерины была одна лишь Дашкова, Бецкий повалился на колени с воплем: «Скажите, ваше величество, кому вы обязаны вашим воцарением?!» Зная его непомерную экзальтацию, Екатерина спокойно ответила: «Я обязана своим воцарением Богу и избранию моих подданных». Бецкий начал стаскивать с себя Александровскую ленту со словами: «Разве не я настроил к этому умы гвардейцев? Разве не я бросал деньги в народ?» В это время в кабинет вошел Разумовский – уж и не припомнить, по какому поводу; последние слова он услышал и со своей обычной флегмой посоветовал: «Ваше величество, вы ищете достойного человека, кому можно поручить изготовление короны, – вот он перед вами!» Бецкий был в восторге от такого предложения.

В общем, корона была готова, и медлить дальше не имело смысла. Двор засобирался в Москву. Из двадцати пяти сенаторов двадцать должны были сопровождать Императрицу, а пятеро, во главе со старшим сенатором Неплюевым, оставаться на страже Петербурга. Кирилл Разумовский опасался, как бы ему не угодить на эту почетную должность, но Бог миловал. В сутолоке Императрица позабыла, что он своего рода главнокомандующий над всеми окрестными полками и гарнизонами. Вновь назначенный сенатор – где ж ему быть, как не в свите Государыни? Ко всему прочему было решено до торжественного въезда в первопрестольную остановиться в подмосковном имении, Петровском. Лучшего пристанища не сыскать. Одно – что на Петербургской дороге, а другое – что и обширно, и удобно для пребывания.

Государыня Елизавета Петровна скакала из одной столицы в другую, как батюшка, – за сутки. Двенадцать лошадей, запряженных попарно цугом, несли ее экипаж, больше похожий на походный дворец, да две запасных пристяжки следом скакали со вздетой на них упряжью. Если падала лошадь, пяти минут было довольно, чтоб заменить одну упряжку на другую. Екатерина спешить не любила. Выехав из Петербурга 1 сентября, она лишь 9-го остановилась в Петровском, которое давно уже называли Разумовским. Личный обоз, со всей дворней, тащился еще медленнее. Единственное, многочисленные слуги и курьеры давно были отосланы вперед и лучшие хоромы готовили для Государыни. Да и не только для нее. 11 сентября в Петровском собрались члены Синода и высшее духовенство, придворные дамы, знатные особы – для поднесения всеподданнейших -поздравлений. Недостатка в речах не было. Первым выступил по праву старшинства в Синоде новгородский архиепископ Димитрий: «Се царствующий град Москва вместо возженных светильников с горящими любовью сердцами усретает вожделенную матерь и государыню свою, преславныя дела и заслуги отечеству и церкви показавшую. Гряди, защитница отечества, гряди, защитница благочестия, вниди во град твой и сяди на престоле предков твоих».

Гетман стоял чуть поодаль, переговариваясь с запорожским кошевым атаманом и со всею казацкою старшиною. Тоже надлежало выступить, то больно уж неречист был атаман, да и что греха таить: успел хватить привезенной с Украины горилки. Бог знает чего мог наговорить! А без малороссийских приветствий нельзя было обойтись; решили генерального писаря выпустить. Ничего, по заготовленной бумажке складно прочитал:

«Вся премудростию сотворивый Господь вечно и непоколебимо узаконил рекам ведать свой юг, магниту – север, туче – восток, солнцу – запад, нам же, человекам, – учрежденную над собою власть».

Перегуд голосовой шел, да и сабли непременные бряцали, до ушей Государыни, может, и не долетало, но гетман-то слышал – как на казацком кругу гудели:

– А разве не мы власть учреждаем… что ты кажешь, Грант?..

– Эк сказал новгородец: сяди на престоле предков своих! А предки, батька… немчура дальняя, а, Юрко?..

– Можливо, тако и лучше…

– Ты яще тэта туркам кажи!…

Не в первых рядах погудывал неурочный казацкий круг, позабыв, что он не в Глухове и не в Киеве, да кое-кто из ближних придворных навострил уши. Гетман Разумовский пробился к говорунам, одному-другому саданул под бок, а там и наказал неотступно следовавшим измаиловцам: а выкиньте-ка их в сад да вдарьте нагайками! Разговорились! В един миг тихо стало. Писарь вполне пристойно дочитал казацкую речь.

Следующим был уроженец города Нежина и выпускник Киевской Духовной академии, а ныне архиепископ Белорусский Георгий Конисский. Он не побоялся приехать из польско-литовских земель, из Могилева, где была его кафедра. Ветры и с той стороны дули теперь в унисон ветрам российским. Униаты все еще давили православных, но уже всходила звезда Станислава Понятовского, которого не случайно считали любовником Екатерины. А раз русская корона хочет, что ему пора быть польским королем – кто может это воспретить? Удержать православного архиепископа от коронации Екатерины было невозможно. Поздравление его стало поистине солнечным:

«Оставим астрономам доказывать, что земля округ солнца обращается: наше Солнце вкруг нас ходит, и ходит для того, дабы мы в благополучии почивали. Исходиша, милосердная Монархиня, яко жених от чертога своего; радуетися, яко исполин, тещи путь. От края моря Балтийского до края Эвксинского шествие твое, да тако ни един из подданных твоих укрыется благодетельные теплоты Твоея! Хотя же мы и покоимся Твоим беспокойствием, и не горькими хождениями твоими сидим сладко, всяк под виноградом своими под смоковницею своею, яко же Израиль во дни Соломона…»

Гетман казачками своими неотесанными в это время занимался, но передали ему: Государыня привстала и преклонила колени перед столь красноречивым пастырем. Он обещал покой православным, все еще пребывающим в польском подданстве. Как знала Екатерина: да будет так, и скоро!

А дальше что? Само собой, пир знатен. Гетман на эти дела не скупился.

Опять же, во время пира – что? – невоздержанные языки и всякой речи послабление. Уж на что Кирилл Разумовский крепок был – не выдержала душа. Осень-то – ясная, теплая. Не все ж за креслом Императрицы стоять – для того есть более молодые камергеры. После речей и застолий вышел свежим воздухом подышать. В свой любимый сад, уже порядочно разросшийся…

Гетман был польщен тем, что Императрица остановилась именно в его подмосковном имении. В самом деле, нельзя же было прямо с дороги въезжать в Первопрестольную. Елизавета – да, она прямиком катила в Головинский дворец, неоднократно горевший и вновь восстанавливаемый. Но что позволялось дочери Петра Великого, не было позволено бывшей принцессе захудалого немецкого княжества. Чем дольше отстукивали часы от событий 28 июня, тем придирчивее становилась Екатерина к самой себе. Кажется, в ее душе стоял какой-то часовой с ружьем; направо ли, налево – повиновалась безропотно. Она не могла терпеть соглядатаев, хотя всегда казалась безупречно радушной к людям. Но это было вышколенное радушие; едва ли она испытывала к кому-то искреннюю привязанность. Включая и Григория Орлова, увы… Инстинкт самоудовольствия, не больше; пройдет не так уж много времени, как будет не нужен и он. Не ревность, не злорадство – внутренний голос о том говорил. Этот же голос и спросил: к чему ночная встреча людей, словно бы ищущих друг друга?!

Без сомнения, это ломился Орлов. Прямо через кусты, напрямик. Разумовский мог бы незаметно отвернуть в сторону, тем более что все закоулки сада были прекрасно знакомы. Но нос к носу сошлись.

– Ба, граф Кирила!

– Ба, граф Григорий!

С легкой руки Императрицы Орлов недавно получил немецкое графство. Тут, кроме женского, был и обычный «политикёс». Фридрих заискивал перед Российской Государыней, истощенный только что прошедшей Семилетней войной, а что могло быть лучше оказания услуг нетитулованному другу? Он делал все обдуманно и разумно; столь Же обдуманно поступила и Екатерина, приняв предложение от недавнего российского врага. Полугодовое царствование Петра III не могло ведь выветрить в войсках, тем более в гвардии, вражьего духа. А так – все довольны. Фридрих, Екатерина и, конечно же, сам Орлов. И гвардия. Одно дело, когда в фаворитах пребывает рядовой, не очень-то умный солдафон, и другое – великородный граф. Тут можно и подзабыть, и простить немецкое происхождение Государыни…

– Право, граф Григорий, мы как будто свидание в этих кущах назначили?

– А почему бы и нет, граф Кирила? Осточертели мне эти царские пиры!

– Ого! Смелые, брат, речи, зело смелые… Но пиры-то не царские – графские. В большу-ую копеечку мне обошлись!

– Так ведь можно было и не набиваться на гостеприимство? Столь разорительное?

– Можно было и новому графу не утруждать себя столь дальним вояжем, а заняться устройством своих именьиц.

Тут был нехороший попрек, и Разумовский поспешил замять ненужный разговор:

– Да, но о чем это мы?.. Вот русская привычка! – Да и хохлацкая, – поправился он.

– Да хоть и немецкая, – совсем дружески шел на сближение Орлов. Оставалось только удивляться: истинные заговорщики!

Орлов появился из боковых кустов. Кирилл шел по одной из главных аллей. Там была протянута по шестам сигнализация, он дернул за один из свисавших шнурков. Двух минут не прошло, как выскочил на свет горевших плошек Измайловский денщик, с походным подносиком, разумеется. А столики – вот они, по бокам укрытно расставлены.

– Ловко! – похвалил Орлов.

– Поживете с кое, наловчитесь. Орлов явно хотел поговорить.

– Даже не знаю, стоит ли забивать ваши уши всякими сплетнями…

– Ну, если дельные?

– В том-то все, что не бездельные… – недолго мялся Орлов, пока два бокальчика опрокидывал. – Вы не слишком доверяете Григорию Теплову?

Кирилл Разумовский задумался. Что-то ведь такое у него в душе было… Слишком быстро Теплов отходил и от гетмана, и от президента Академии, и от ученика своего, наконец. Ответил уклончиво:

– Привык, граф Григорий. Доверяю безмерно…

– Все мы без меры, граф Кирила… По вхожести своей в покои Государыни, я, может, что и лишнее ведаю, да не все ж болтаю. Но вот например, не хвастался ли пред своим благодетелем Теплов, что за день до поездки в Москву он был удостоен звания статс-секретаря? Звание немалое.

Нет, Теплов не хвастался, а граф Кирила ведать о том не ведал.

– Что ж, Императрице неловко, что имеет дело с простым секретарем. У Елизаветы Петровны был барон Черкасов, ну а у Екатерины Алексеевны статс-секретарь?

Орлов посмеялся:

– А если я дальше продолжу? В такой или еще большей роли он войдет и в Сенат… Нет, пока звания сенатора не получив. Пока! Но он уже действительный статский советник? За два-то месяца?

Посмеялся и Разумовский:

– Уж не ревнуете ли вы, граф Григорий? Орлов обиделся:

– Я мог бы ревновать к вам, граф Кирила. Но не к сыну же истопника!

В таком разговоре оба начисто позабыли, что сами не из древних родов вышли. Первым Разумовский опомнился:

– М-да, тут стоит поразмыслить…

– Стоит. Погуляйте для размыслил, а я к пирам возвращусь. Как бы меня не хватились!

Орлов скорым шагом умотал встречь огням дворца, а Разумовский, как-никак хозяин, с грустью подумал: что ж его-то никто не хватится?..

Ну, кроме слуг и денщиков, которые следят, конечно, издали.

VII

К коронации готовились, но пить не уставали. Благо, гетман был тароват, а дворец его обширен. Погреба пустели, но не совсем. По старому обычаю в них были устроены глубокие ледники. В конце зимы их набивали отменным льдом. Почему не в начале?.. Да был еще нехорош, слаб. А чтоб лед, даже крепкий, февральский, все будущее лето не таял, его прокладывали торфяными слоями. И так пласт за пластом, доверху набивали, оставляя глубокие колодцы для всякой провизии. Там хранилища были устроены для вина, мяса, рыбы. Бывавшие в Петровском гости дивились: в самую летнюю жару ледком отдавали метровые судаки, севрюжьи балыки, заиндевелые поленья для ухи стерляжьеи, громадные кочи налимьей и гусиной печенки, буженина в стылых бочонках, мозги отменные с белым снежком, для любителей даже карась лапотный – и прочая, прочая….. Поесть-то ох как любили!…

А после обеда?.. Милое дело посплетничать. Коронация коронацией, а без разговорчиков не обойтись. Иногда и легкая перебранка, которая, впрочем, хозяину сходила с рук. Как-то уж так получалось – на него нельзя было сердиться. На второй или на третий день с приезда обедали, а Бестужев, где-то на стороне зело подвыпив и заявившись под горячую руку, стал придираться:

– Да что у вас? Скука! Новое-то хоть есть?..

С Бестужевым сама Екатерина не очень хотела связываться – охота ли кому из прочих? Она-то и кивнула:

– Да вот разве гетман что скажет!

Он кивком парика поблагодарил Государыню за честь и удовлетворил запоздалое любопытство бывшего канцлера:

– Да у нас, любезнейший Алексей Петрович, как всегда. Один Панин думает не думая, – наклон парика в сторону Никиты Ивановича, воспитателя наследника, – другой Панин, – в сторону Петра Ивановича, наклон льстит, не умея льстить, один Чернышев, – это приятелю молодости, Захару Григорьевичу, – в военные министры метит, поскольку воевать-то не умеет, другой Чернышев, – Ивану Григорьевичу, – по примеру брата труса тешит. А некто Бестужев, он же и Рюмин, – некоторая заминка перед кивком старику, – хотел бы в рай, да грехи не пускают, я помолчу, будучи хохлом нескладным, а прочие хотя и балбочут, да того хуже!

Всем стало неловко. Кажется, всех обложил гетман, не забыв и себя. Екатерина, желая разрядить обстановку, напомнила:

– Стало быть, я всем прочим уподоблена? Гетман, не задумываясь, ответствовал:

– Все прочие мужеска пола, а вы, наша матушка, пола матернего. Особо над всеми!

Императрица похмурилась некоторое время, а потом рассмеялась:

– Ну, что с ним делать?..

Тот же Бестужев нашел наказание:

– Да за вином его в погреб послать! Теплое чтой-то… Под десерт не пойдет.

Слуги опередили, конечно, хозяина, но и он вразвалочку пошел.

Уж такой, видно, вечер задался – разговоры. Не всегда и серьезные: все устали от хлопот и приготовлений.

Какой-то бес в того же сильно подвыпившего Бестужева вселился, начал-то с похвалы:

– Любое решение Государя – благо. Простому смертному нельзя судить, где добро, где зло. Да и что такое зло? Нашептанная на ушко ябеда. А если, паче чаяния, ушко-то к тому же женское? О, тут ябеднику раздолье!…

Все подумали, что старик как-нибудь на Екатерину свернет: освободить-то его из ссылки освободили, а канцлерства не вернули. Граф Воронцов канцлером оставался. Бестужев же был вроде почетного генерала: честь отдают, но не слушают. Ну, сейчас загнет старик!… Екатерина невольно насторожилась. Однако ж он вспомнил времена елизаветинские:

– Покойная Государыня меня личной любовью не жаловала, а уважать уважала, смею утверждать. Конечно, несговорчивы такие старики, как я, но эка беда! Дела государственные важнее. Так-то мы и работали с покойной Государыней. Она не в обиде, если я в перекор побурчу и ее гнев приму как должное. Что напоследок ее славного царствования случилось? Кто наябедничал? Кто открыл переписку между мной, Алексеем Разумовским, фельдмаршалом Апраксиным и нынешней матушкой, тогда Великой Княгиней? Только тот, кто эти письма переписывал и, в видах возможной перлюстрации, почерк наш маленько подмаривал. Право, я бы сельцо какое ему отдал, если б сукин сын признался!

Тут до Кирилла Разумовского и дошло: а ведь сукин-то сын Теплов?! Пожалуй, давно об этом догадывался, да боялся себе признаться. Признание-то себя мордой в грязь тыкало…

Хотя чего ж такого? При дворе всякий выкручивается как может. Теплов не велик придворный. Тем более кто предает, как не слуги наиближайшие?

Поразило лицо Екатерины. И всегда-то в последние дни озабоченное, оно как бы зубной болью исказилось;ведь падение тогда Бестужева было равносильно ее собственной гибели. Елизавета Петровна была уже у могилы, делами заправляли напоследок прильнувший к тетушке «чертушка», четверо обступивших кровать Шуваловых… да король Фридрих, как же без него!

Но опять он, наверно, ошибался в своих прозрениях. Екатерина справилась с зубной болью, обычным порядком улыбнулась направо-налево… и с милой беспечностью предложила тост:

– А что, господа? Захандрили чего? Скуки ради? При таком-то сонме моих верноподданных? Вот за них! Во здравие всех честных людей!

Тост Государыни не подлежал сомнению. Каков бы ни был – с руки державной. Во славу всех и каждого. Честь-то какая!

– Виват, матушка!

– Истинная мудрость державная!

– За людишек пречестных, истинно российских!…

Пили все с лихим удовольствием, будто ордена получали. Не сразу, но разинули рты от удивления: гетман-то к рюмке не притронулся?

Екатерина, величественно и грациозно исполнив ритуальный глоток, хотела что-то еще сказать, но рот ее, резко очерченный, вдруг застыл в немом удивлении:

– Почему ж граф Кирила не доброжелательствует честным людям?

Он ответил с невинным поклонцем:

– Боюсь, ваше величество…

– С чего такой пужливый?

– … Мор великий будет.

– Мор? Чего ради?

– Того ради, ваше величество, что вы не сыщете честных людей.

– В такой огромной Империи?

– В ней, ваше величество…

Тост был испорчен. Екатерина встала, подняла руку, как бы занося над мощной выей гетмана топор; может, и опустила бы, не вскричи пьяненько и свойски Григорий Орлов:

– А что я говорил, гетман? Истинно так: нет честных людей! Одни людишки!

Перебивать государыню прилюдно мог только он один. Крепкая рука его тоже поднялась, как на излете сабли, даже привставшей Государыне высоко помахала над еще не коронованной головкой – и под локоток опустилась:

– Вы устали, матушка? Вас проводить?

Из дверей фрейлины выскочили, под руки увели Государыню.

Орлов как ни в чем не бывало, уже без сабельки, вскинул руку; серебром блеснул отнюдь не смертельный бокалец:

– Честных людей нет, но мужики-то есть?.. За мужиков, господа!

Тут и гетман привстал:

– За мужиков… как нельзя кстати!

При единодушии этих двух людей никто не посмел отказаться.

Лишь на дальнем конце стола, при самом выходе к дверям, никем не замеченный, встал действительный статский советник Григорий Теплов. Возможно, то было жестом придворного этикета, поскольку Государыня, быстро проходя к дверям, широким раструбом роброна задела его плечо.

Так уж повелось в этом узком, избранном кругу, что самых крайних за столом обычно не замечали. Кому какое дело – сидит или тихой мышью уйдет человек. Слуги сновали. Приборы уносили и приносили. Кто-то делал между тостами променад, кто-то привычно выходил в курительную комнату. Может, просто табачку понюхать да всласть прочихаться. После трудов застольных!

Пир продолжался. Он и не мог кончиться раньше рассвета.

VIII

Кирилл Разумовский встал на другой день не то чтобы рано, но пораньше других, за усталостью заночевавших в его покоях. Разумеется, всех приютить на ночь он не мог. Лучшая и большая половина старинного, еще Нарышкинского, дворца была отведена Государыне, при которой было немало фрейлин, статс-дам и слуг. За время своего почти двадцатилетнего хозяйствования новый глава Покровского понастроил немало «хавирен», как он выражался; были дворцовые «пристройки», «приделы», разные «крылья», да и просто отдельные флигеля, которые могли вместить добрую сотню гостей. Однако ж не казармы; каждый гость тащил из Петербурга своих приживальщиков, слуг и услужающих. Так что основная часть гостей снимала дома на других окраинах Москвы, да и сама Первопрестольная была переполнена питерцами. Разъехавшиеся гости не собирались раньше полудня.

Хозяину не было надобности вставать в десять часов, что было ранней ранью, да спалось неважно. Он предчувствовал-некую скорую перемену в своей жизни, но не знал ни причин, ни срока. Так что просто вышел в сад. Следом любимый камердинер, Платоша, принес в беседку подносец с горячим кофе, ну, и с рюмочкой водочки. Славное утро разгоралось! В охотку испив того и другого, Кирилл спросил:

– Происшествий не было?

– Почитай, что нет. Лишь граф Григорий кого-то из окна выбросил. Но стекло уже вставили, не извольте беспокоиться, ваше сиятельство.

– Из покоев Государыни просьб не было?

– Дежурные стояли на входах рядом с гвардейцами, ничего не отмечено.

Кирилл ухмыльнулся:

– Поди, без просыпу дежурили! Платоша деликатно пожал плечами.

– Денщик пусть будет при коне. Коль Государыня потребует, чтоб соколом летел вослед.

Мог бы и не говорить. Его люди дело знали. А утренний променад хлопот не любит.

По выходе из главной аллеи на чистую окарину парка Кирилл постоял, вглядываясь в недалекие силуэты утренней Москвы. Но, пожалуй, не Москву он видел – пригороды, рощи, малые, большие церквушки; отсюда были не видны, даже храмы Кремля не просматривались. Так, некий городской окоем. Место ровное, не низинное, сухое, но не гористое. Справа перелесок, слева далеко уходящая опушка парка. Огороды, капустные гряды поодаль. Кирилл плохо знал истинные границы своих земель, но не думал, чтоб это были его вотчины. Может, управитель чего внаем сдавал; в такие мелочи он не вникал. Довольно и того, чтоб посмотреть, как красиво и ладно работают крестьянские женщины, большей частью молодые. Что-то срезали да подбирали, что-то в груды сгребали. Не забыл сельское дело, понимал: на зиму овощ готовят. Бог в помощь!

И странно было видеть, как по окоему огородов, где изгибалась припольная дорога, шла некая городская барыня, совершенно одна, без прислуги. Что ей тут было нужно? Не мысль хозяина – скорее мысль еще не совсем состарившегося мужчины явилась. Барыня была под вуалью. Шла она медленными, усталыми шагами, думая явно о чем-то своем. Неуж и у таких непростых женщин бывают заботы? Среднего роста, начинающая уже полнеть, но стройности не потерявшая. Кирилл и не заметил, что он уже давно сидит на лесной скамеечке – пенек да тычка с другой стороны, изобретение управителя. Что-то остановило его и усадило на эту примитивную скамью. Дама шла в его сторону, и надо было или уходить в глубь лесных аллей, или как-то здороваться. Он же не делал ни того ни другого, просто торчал остолопом на опушке своего имения. Наверно, многие завидовали Нарышкинскому приданому, а проку? Доходов оно не приносило, одни убытки. Чтоб появились доходы, следовало помещиком тут быть – не гостем залетным. Помещик!… Он посмеялся над самим собой, покачивая кое-как вздетым утренним париком.

А дама меж тем поравнялась с ним и откинула вуаль:

– Граф Кирила? Не в охранники ли вы к себе нанялись?

Боже правый!… Такой встречи он и во сне не мог бы предвидеть.– Ваше величество! Я слов не найду…

– И не надо, граф Кирила. Неуж вчерась не наговорились? Пригласите даму отдохнуть. Устала.

Государыня была в хорошем настроении, и только это кое-как успокоило Кирилла. Неуклюже, но все же достойно он отдал поклон и, подбегая вприпрыжку, протянул встречь руку:

– Извольте, ваше величество! Встретить вас в поле, одну, в такой ранний час?..

– Разве рано? Я вижу, ваши люди работают. Иль не ваши?

Он не мог ответить на такой простой вопрос, и она, садясь на опахнутую полой кафтана скамеечку, назидательно посмеялась:

– Все просят деревеньки, а понятия не имеют, кто в тех деревеньках живет и работает. Ай-яй-яй!…

– И я, ваше величество?..

– Знаю, знаю, не просил, граф Кирила. А и попросишь – не дам. Не беден, сударь, не беден. Вот Теплову твоему я пару деревенек в Малороссии отписала. Недалече от тебя, говорят. Авось, на старости лет гостинчик какой принесет.

– Авось да небось, ваше величество…

– Что так? Рассорились? Я еще вечор это заметила, и не только со слов Гриши… графа Орлова, – вовремя поправилась.

Что-то еще хотела добавить, но парный цокот копыт мысль перебил.

Екатерина лукаво опустила вуаль, ее деревенское прогулочное платье было скромнее, чем у фрейлин. Кто мог узнать сидящую на пеньке Государыню?

Первым адъютант Разумовского подскакал, шпагой отдавая честь:

– Ваше сиятельство! Государыни во дворце нет! Не успел он переглянуться с Екатериной, как ее камер-юнкер с тем же приветствием и с тем же криком:

– Не найдем нигде Государыни!… Разумовский понял: ему придется отбояриваться.

– Плохо ищете, господа офицеры! Государыня Российская не может пропасть!… – Он видел, как Екатерина под вуалью заходится смехом. – Значит, так: один налево по опушке, другой направо! На фрейлин не заглядываться!

Копыта с двух сторон обдали грязью. Покачивая головой, Разумовский принялся полой кафтана отирать грязь с голубовато-серенького подола Екатерины.

Она откинула вуаль, уже хохоча от души:

– Вот будет переполох! Но вы-то, граф? Просто молодцом! Не будь у вас стольких высоких должностей, назначила бы петербургским полицеймейстером!

Он поднялся, расшаркиваясь:

– Покорно благодарю, ваше величество. Но предлагаю вам возвратиться восвояси. Все-таки…

– Все-таки излишне шаловлива Императрица?

– Да, не смею скрывать…

– А пока нас не нашли, я изволю удовлетворить не единожды высказанную вами просьбу… Дай руку. Пошли.

Шаловливости как не бывало. Он вел ее к выходу на главную аллею как подобает, лишь слегка касаясь пухленького локотка. Екатерина не преминула докончить тяготивший, видимо, ее разговор:

– Тянет ридна Украина? Мне сие трудно понять, но ясно: Украине нельзя без правителя. Поди, и так без вас, граф, много поворовали?

Разумовский понял, к чему сводится разговор, которого он не начинал, ответил без утайки:

– Как не воровать, ваше величество? Вчера я с горечью в душе смехотворил насчет ябедников, сегодня бы мог и воришек словцом постебать…

– Не надо, граф Кирила. Лучше плетью! Займитесь этим сразу же после коронации. Не возвращаясь и в Петербург… Отсюда дорога ближе. Вы меня поняли?

– Понял, ваше величество. Распоряжения о семье отдам через ординарцев…

– Прекрасный вы мой гетман, породивший одиннадцать моих подданных!…

– Десять, ваше величество.

– Да, да, Кирилл Григорьевич, я забыла про Дарьюшку… царство ей небесное.– Благодарю за памятливость, Екатерина Алексеевна, – и он как-то съехал на дружеский тон.

Дружеская беседа могла бы еще доверительнее стать, но ее встречный цокот копыт остановил. Граф Орлов! В полком переполохе:

– Говорят, потеряли!…

– Это меня-то, граф Орлов? – оперлась на его стремя Екатерина. – Еще не родился Фридрих, который бы сие не понимал. Иль позабыл, герой Грос-Егерсдорфа?

А что мог позабыть… да и что помнить после вчерашнего?., растрепанный герой?

Он просто соскочил с седла и припал к царственной руке, которая иногда, наверно, и шлепала его неслабо.

Разумовский взял повод, пропуская дружескую пару вперед. Тем более сквозь кроны деревьев уже и дворец просвечивал. И крики неслись:

– Госуда-арыня!…

– Кто ви-идел?..

Гетман порядочно приотстал, думая: «Вот так и кончается царская дружба… Пора, пора в Малороссию!»