Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Часть седьмая
ВЛАСТЬ ПРЕДЕРЖАЩАЯ

I

Бывший император Петр Федорович был отвезен в заштатную Ропшу. Это была небольшая мыза, служившая, при многих здешних дворцах, бог знает для чего. Сейчас вот пригодилась. Он просил, умолял отпустить с ним Елизавету Романовну; Екатерина отвечала: «Ишь чего захотел! Алехана с тебя довольно». Алексей Орлов с небольшой командой офицеров и был назначен в сотоварищи… или охранники, понимай как знаешь. Не велик теперь царь, подали тяжелую почтовую карету; и то дело, людей набралось все-таки многовато. Подсели Алексей Орлов, капитан Пассек, князь Федор Барятинский и поручик Баскаков. На подножки и на запятки встали гренадеры. Взвод Конной гвардии сопровождал последний выезд бывшего Императора.

Екатерина пожаловала себя в полковники Преображенского полка; со времен Петра этот полк возглавляли Государи – лишь Елизавета предпочла измайлов-цев. Судя по всему, измайловцы теперь отходили на второй план. Кирилл Разумовский мог молчаливо хмуриться, не более того. Он принимал самое деятельное участие в подготовке соответствующего мундира. Разумеется, мерки снимали дамы: Екатерина Дашкова и главная гардеробщица Шаргородская.

Спровадив Петра Федоровича с оравой подвыпивших офицеров, все под вечер тоже двинулись в обратный путь. Но посчитали за лучшее заночевать под Петербургом, чтоб со свежими силами предстать пред горожанами. Кстати, подвернулась дача Куракина, недалеко от Лиговки.

Полка дамы поутру примеряли мундир, Орлов и Разумовский, два негласных Соперника, стояли у дверей опочивальни. Первый держал Преображенскую шапку, второй дубовую ветвь. Когда Екатерина вышла в прекрасном Преображенском мундире, со знаками штаб-офицерского отличия, Разумовский вдел в шапку дубовую ветвь и сказал:

– Ваше величество, символ прочности и крепости всего сущего есть дуб.

Пока Орлов надевал Екатерине на голову «гренадер-ку», та благодарно согласилась:

– Да будет так!

Прозвучало как клятва, поскольку подошли и другие генералы. Так, с дубовой ветвью на «гренадерке», красивая и величественная в своем новом мундире, Екатерина и въехала в столицу. Толпы людей встречали, барабаны били, полковая музыка гремела, мерно стучали каблуки и копыта. Государыня? Императрица? Лицо ее сияло торжеством. И едва ли; кто смог, посмел бы заглянуть в душу… Екатерина ни на минуту не забывала, что она всего лишь одна из трех Государей. Один в Шлиссельбурге, второй в Ропше. Молву не упрячешь, а Россия живет молвой. Для России Петр оставался законным Императором, Екатерина же – немка по крови, не имеющая никаких корней в этой непонятной стране… Когда после торжественного въезда в покоренную ее волей столицу с помощью горничных она стянула Преображенский мундир и осталась одна в спальне старого деревянного дворца – в новый Зимний пока не тянуло, – одиночество со страшной силой напомнило о себе. Все ждут благоволения, все чают надежд, а кто вспоминает о человеческой сущности? Растравляя душу, Екатерина, пожалуй, тешила свое одиночество, иначе к чему бы назначать в придворные дежурные графа Разумовского? «Ах, Кирилл Григорьевич, на вас уповаю и с мыслью о вашей бескорыстной преданности засыпаю…»

Но сон был короток. За окнами несусветный ор, бряцание ружей. Не иначе как поставленный в караул Измайловский полк ломился сквозь внутреннюю охрану. Бояться вроде бы нечего, а дрожь пробирает. Если командир полка не может ничего поделать, то что может она, слабая женщина? Полки поголовно пьяные, тем более измайловцы, требующие к себе Императрицу:

– Ваше величество!…

– …не забывайте, что!…

– …мы первые присягнули вам!…

– …вы к нам же первым и приехали!…

Не надеесь даже на такого человека, как граф Разумовский, Екатерина с помощью ночных горничных быстро опять натянула на себя Преображенский мундир и вышла на крыльцо. Разумовский посторонился, пропуская ее вперед. Встретили ночные, ликующие крики:

– Матушка наша!…

– .. умрем за тебя!…

– …подтверди, что мы самый любимый полк!… Внутренне ругнула Екатерину Дашкову, которая уговорила обрядиться в Преображенский мундир. Общую славу каждый тащит на себя как изодранное одеяло… Но говорить надо другое:

– Ребятушки, я ваша, ваша! Спасибо за службу, спасибо за верность! Вы впереди всей гвардии! У вас такой славный командир!…

Повинная голова графа Разумовского маленько встрепенулась. Как и во время присяги, он встал на колено, а маленькая ручка легла на его светлый парик. Этот жест вызвал уж совершенно оглушительный взрыв восторга. Сквозь бессвязный ор и успокоительное прорвалось:

– Спокойно почивати!…

– …мы на стороже!…

– в трезвой дисциплине пребываем!…

Рядовой гвардеец, впоследствии знаменитый пиит Гавриил Державин не зря же вспоминал:

«Кабаки, погреба и трактиры, для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь на другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что Императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к Летнему дворцу, требовал, чтоб Императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем, которого имя всему российскому народу было ненавистно».

Ну как, при такой-то верности, воспретить гульбу?!

Конца не предвиделось. Сенат не успевал собирать жалобы купцов и торговцев, пограбленных в роковую ночь, один только купец Дьяконов подал челобитную на 4044 рубля… А всего-то в Сенат нанесли бумаг на 24 331 рубль…

Самая жестокая баталия с Фридрихом обошлась бы подешевле.

II

Но не это удручало: Кирилл Разумовский не узнавал прежней Великой Княгини. Став Императрицей, она оказалась в странных сетях. Никакой казны не хватало, чтоб удовлетворить все действительные и мнимые претензии участников переворота; они кружили, как стадо гиен над поверженной ланью. Им бросали жирные куски – по пятьсот, восемьсот, по тысяче душ; они рычали – мало, мало, мало!… Денежные награды: по десять, двадцать, тридцать тысяч рублей – хотим больше, больше, больше!… Даже секретарь Григорий Теплов, отшатнувшись от своего гетмана, ухватил двадцать тысяч под мурлыканье указов и манифестов, которые сочинял действительно в поте лица. Княгиня Екатерина Дашкова, возомнившая себя главой переворота, получила орден Св. Екатерины и знатную денежную награду. Все трое Орловых получили по восемьсот душ крестьян, Алексей и Федор вышли из дворца с Александровскими лентами, а Григорий – во дворец, камергером. Зайдя по делам, Кирилл Разумовский как раз и попал на поздравления. Григорий при всем честном народе лежал на диване и, будучи под хмельком, интимно постанывал:

– Вы ж видите, вашество, вы ж понимать должны…

Екатерина, занятая бумагами и наградами, мимоходом поглаживала его сбившийся набок парик, а он требовал еще каких-то знаков внимания:

– Никто меня не пожалеет, право, никто!…

Этот богатырь, трижды раненный при Грос-Егерсдорфе, сейчас натер ноженьку в походе на Петергоф и лежал с голой, забинтованной ступней на дворцовом диване, все равно как в казарме. Екатерина стыдливо опускала голову, встречаясь глазами со своими приверженцами, особенно с Разумовским. Полагалось благодарить за награды и знаки внимания, но вместе с Паниным и Волконским получил пожизненную пенсию в пять тысяч рублей годовых. Зная, что казна пуста, едва пробормотал:

– Благодарю, ваше величество… не спешите, ваше величество, с выплатой…

Разумовский увидел тайные слезы в ее прекрасных, тихих глазах; придворные гиены без стеснения драли на части загнанную лань. Лицезреть это было страшно… и стыдно! Он поспешил высказать свою просьбу:

– Ваше величество, я давно уже слуга трех господ: Измайловский полк, Академия, Малороссия на мне! Смилуйтесь, разрываюсь на части, особливо в отношении Малороссии: она пребывает без управительства, едино в поручении моих старшин и полковников. Мздоимство, казнокрадство при таком удалении гетмана. Позвольте удалиться к исполнению своих главных обязанностей. Вы счастливо, и для нашего же счастия, обрели российский трон, теперь слуга трех господ может…

– Не может, – тихо остановила Екатерина, склоняясь головкой к его уху. – Есть приватный разговор, пройдите, граф, в мой кабинет…

Она быстрым шагом, словно убегая от стаи гиен, прошла из общей дворцовой гостиной в приватный кабинет, а дворцовый камердинер ловко захлопнул за спиной Разумовского дверь.

Еще и не садясь, строго и внимательно устремила на него взгляд:

– Нет, вы не бросите меня, Кирилл Григорьевич. Кругом разброд и шатание, а"вблизи трона еще два Императора. Двое! Вокруг которых быстро может собраться шайка негодяев. Думаете, я смогу удовлетворить все алчущие души? Уже раздала почти все деньги… Откуда их брать? Откуда… ничего не просящий Кирилл Григорьевич?!

– Ваше величество!

– Назовите меня как прежде!

– Да, Екатерина Алексеевна. Я сделаю все, что прикажете!

– Не приказываю – прошу. Не отдаляйтесь пока, до времени. Как вся уляжется, не стану держать долее… Но чего ж мы стоим? – спохватилась она. – Императрица и гетман!

Она опустилась в кресло, решительным жестом указав на соседнее.

– Вот так-то лучше. Слушайте, Кирилл Григорьевич… столь Государыню, столь же и женщину. Боюсь беззакония, боюсь нового какого-нибудь переворота. Полки? Гвардейцы?.. Они стихии подвластные. Небось, вам тоже страшновато стало, как ваши дражайшие измайловцы не очень-то и слушались, перепившись, своего командира? Так что будьте и четвертым слугой…

Он в знак покорности склонил голову: думая: «Что еще судьба грядет?!»

– Вот Указ, мною уже изготовленный, хотя еще и не подписанный, – из стопки бумаг выдернула нижний, как бы припрятанный лист. – Видите? «Гетману Малороссийскому надлежит иметь в своей команде все пехотные полки, близ Петербурга расположенные, и гарнизоны Петербургский и Выборгский, впредь до нового моего распоряжения». Понимаете, что это такое?

– Понимаю, – выдавил он из стесненной груди. – Это назначение меня главнокомандующим.

– По сути – да. Но понимаете, почему слово «главнокомандующий» я не употребляю?

– Я ведь человек, собственно, не военный… Чтоб не возбуждать амбиции и страсти?

– Глупые амбиции! Глупые страсти! Ведь крутится тут же при дворце не смещенный еще главнокомандующий Бутурлин, да и другие, страждущие этого великого поста… А у меня нет никого на примете, Кирилл Григорьевич!

Он ничего не отвечал, уже предвидя, каков будет его ответ.

– Как только подыщу кого-нибудь, я освобожу вас, Кирилл Григорьевич, для дел малороссийских. Подписывать? – подняла она, как иконку, обычный канцелярский лист.

– Подписывайте… ваше величество, – докончил Разумовский, видя, как в кабинет без стука, с босой ногой входит Григорий Орлов.

Екатерина хотела вспылить, но вместо этого лишь кивнула, заметая следы разговора: – Надеюсь, подполковник, что Измайловский полк не выйдет больше из препозиции и дисциплины?

– Не выйдет, ваше величество! – с поклоном заверил он. – Виновные понесут надлежащее наказание.

Орлов, театрально прихрамывая забинтованной ногой, пьяненько махнул:

– Э, граф! Не портить же измайловцам такую знатную победу! Уходите? Но мы еще не выпили за мое камергерство!…

У Екатерины все-таки сошла с лица показная благость.

– Но не здесь же!

Так обычно жена прикрикивает на зарвавшегося муженька…

Орлов покачал красивой, величественной головой, но бессловесно вывел своего соперника через другую, заднюю дверь. За несколько дней новый камергер уже, видно, хорошо изучил дворцовые коридоры.

– Эк ее разобрало! – высказался уже в небольшой буфетной комнате, о существовании которой не знал даже Кирилл, во времена Елизаветы забегавший во дворец, как к себе домой.

По-дружески посидеть – подсказывала вся дворцовая традиция. Благо!

III

Пока гетман Кирилл Разумовский входил в свою новую, непонятную должность – Господи, за всеми полками и гарнизонами смотреть! – пока со старшим братом в уединенных Гостилицах обсуждал, как дальше-то жить, в соседней Ропше тоже дела обсуждали, да так шумно, что…

Но это станет известно только на следующее утро, когда Кирилл возвратится в Петербург. Пока у братьев шел чуть ли не научный спор. Благо, что слуга трех… нет, теперь уже четырех господ… был к тому же и президентом Академии наук. Он кое-что помнил из разговоров с несговорчивым профессором Михаилом Ломоносовым:

– Флюиды! Наука немецкая о том оповещает. Вот ты сидишь в Гостилицах, а я, к примеру, на Мойке – далеко? Далече, изволь понимать, хитромудрый брат. Чего ж я шкурой своей хохлацкой ощущаю тебя?

– Э-э!… – ничего всерьез не воспринимал брат. – Да потому, что шкура-то именно хохлацкая. У нее нюх особый…

– Флюиды!

– Растолстел ты, вот с чего твои немецкие флюиды. Что сие? Фьють! – дунул с ладони старший брат, будто нюхательный табак сметая.

– Тебя не переспоришь. А я вот вздрогнул, когда Екатеринушка Алехана с его пьяной братией в конвоиры изгнанному муженьку снаряжала. Право!

– Как не вздрогнуть при Екатеринушке, когда ты на нее уж сколько годков любвеобильно посматриваешь? Очнись, младшенький!

– Очнулся и тогда, после дрожаний. Говорила Екатеринушка одно, Алехан же чуял совсем другое. Мне, к примеру, она не могла такое поручение дать, в столь щекотливом деле на Алехана со компанией положилась… Ей-богу, чую: в Ропше нечто нехорошее происходит! Не смейся, старшенький. Екатеринушка не так проста, как нам представляется. Не ужиться ей с двумя-то здравствующими Императорами. Что с того, что один в Шлиссельбурге, другой в Ропше?

Алексей долго молчал, позванивая ногтем по своему любимому, по-петровски плоскому бокалу. В постоянных битвах с этими бокалами постарело его лицо, но ум не постарел. Ум давал дельный совет:

– Чем толковать о непонятных каких-то флюидах, ты поскорей отделайся от петербургских да дворцовых дел – и кати в свою Малороссию! Я-то в случае чего отсижусь в Гостилицах, по старости меня не тронут, а тебя могут…

– Могут, в том-то и беда! Утром опять буду просить Екатеринушку, чтоб уволила от главнокомандования. Мое ли дело!

– Истинно, не твое, Кирилл. Другие времена, другой фавор. Не путайся ты под царскими ножками. Пущай, Орловы правят… и творят, что им эти самые флюиды повелевают… Пожил я предовольно при дворе… нафлюидился! Давай выпьем, спать пора.

– Пора. Мне с утра к Государыне скакать самым скорым ходом.

Братья в последний раз бокалами позвонили и под этот умиротворяющий перезвон разошлись по своим спальням. Кирилл денщику наказал, чтоб с первой зарей поднимал…

Екатерина была не в духе и после ничего не значащих приветствий сказала с откровенностью:

– Кирилл Григорьевич, у меня плохое настроение… предчувствия, и все такое. Вы единственный, кто это поймет. Приходите вечером, до всенощной. Тогда и поговорим.

Кирилл поклонился, сожалея, что зря пришел. Дела? Вот они – дела!

Сразу за дверями наткнулся на своего бывшего секретаря, который поспешал с секретарскими бумагами – но уже к Императрице. Судьба!

– Григорий Николаевич, было ли сегодня письмо из Ропши?

– Н-не было, Кирилл Григорьевич, – смутился тот от столь странного вопроса. – Стоит ли беспокойства?..

– Верно, Григорий Николаевич, не стоит, – замял разговор, пропуская кабинет-секретаря к заветным дверям.

Они обращались друг с другом по-прежнему, без титулов, но ничего прежнего не было. Теплов прошел за белую, в золотых разводах дверь, Разумовский сошел на крыльцо, бормоча:

– Флюиды, да, флюиды…

Караульные офицеры отдали честь, подскочил денщик, чтоб подсадить в карету, но он не спешил садиться, знаком показав, чтоб карета попросту следовала за ним. Моцион, известный денщикам. Граф не хочет дальше толстеть, дело благое.

Но дело и мыслительное. Он, пожалуй, догадывался о причине плохого настроения Государыни. От супруга и недавнего Императора каждое утро поступали подробные доклады. Не сам он, конечно, писал – Алексей Орлов корябал строчки. Как вот намедни:

«Мы, теперь по отпуск сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш занемог и схватила ево нечастная колика, и я опасен штоб он севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил. Первая опасность для того што он все здор говорит и нам ето несколько весело, а другая опасность, што он действительно для нас всех опасен для тово што он иногда так отзывается хотя в прежнем состоянии быть…»

Прежнее-то состояние – император всея Руси?!

Экие мысли!

Екатерина не чуралась показывать Кириллу Разумовскому сии безграмотные рапорты. Вот пойми женщин: при ней были такие головы, как Воронцов, канцлер, и Панин, воспитатель наследника Павла. Вызволенный из ссылки Бестужев, по дряхлости на канцлерство обратно не возвращенный, тоже был при Государевом совете, однако же гетман Разумовский?.. Умная Екатерина знала, что он хитрить-финтить не будет. И однако ж сегодня не удостоила разговором?

– Флюиды… – бормотал Кирилл, следуя по набережной впереди кареты.

Проще говоря – предчувствие, не оставлявшее и Екатерину. Весь вопрос: ее ли к чему-то такому неизбежному подталкивали эти безграмотные писульки – она ли мысли подобные навевала в башку Алехана?..

Побывав в гарнизонном штабе, в одном из пехотных полков, заехав по пути в Академию и подняв там неурочную суматоху, Разумовский возвратился в свой дворец на Мойке и заперся в кабинете. Напрасно за дверями Екатерина Ивановна Психею из себя изображала: он на ее раздражительные крики не отвечал. Беда в том, что и напиться-то было нельзя: опять ведь во дворец, теперь для явных разговоров. Так и просидел бездумно до урочного часа, повторяя, как заклятие:

– Флюиды… черт их побери!…

Но черт не побрал навеянное флюидами предчувствие. Когда Разумовский, намеренно задолго пред всенощной, куда Екатерина собиралась пойти – за какие ж грехи молиться?! – через приемную прошел в рабочий кабинет, почти тотчас же в сопровождении кабинет-секретаря Теплова проследовал гонец-рейтар и после поклона извинительно гаркнул:

– Приказано лично! Я исполняю, ваше величество!… Екатерина с какою-то брезгливостью взяла засургученный пакет и махнула, чтоб уходили. Рейтар с удовольствием попер к двери, за ним Теплов и Разумовский, но последнего остановили:

– Останьтесь, Кирилл Григорьевич.

Чтоб не мешать, он присел поодаль. Екатерина долгую минуту смотрела на неряшливо запечатанный пакет, потом все же вскрыла острым костяным ножичком. По мере чтения лицо ее дурнело, бледнело и теряло всякие краски. От растерянности, видно, Разумовский не подавал голоса и вообще делал вид, что ничего не замечает.

Сколько она просидела над письмом и сколько мыслей пронеслось в его голове?..

– О письме никому – но прочитайте. Странное дело, он почти дословно знал, что там будет…

«Матушка, милосердная Государыня… как мне изъяснить, описать, что случилось; не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка!… Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка – его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя… Но Государыня, совершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором Барятинским: не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны, казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневали тебя и погубили души навек. По смерть ваш верный раб Алексей Орлов».

Екатерина Дашкова по-свойски впорхнула в кабинет и, видя Государыню в страшном смятении, опустилась перед ней на колени, обнимая. Та подняла глаза и отстраненно сказала:

– Он умер.

Разумовский еще до вторжения Дашковой успел вернуть письмо на стол и теперь лишь спросил:

– Мне прикажете удалиться? Екатерина слабо отмахнулась.

Он выплел. Сигнальный колокольчик уже звал кабинет-секретаря, Григорий Теплов летел сломя голову. Разговаривать ему с бывшим начальством было некогда. Да и к чему? Разумовский знал, что в самые ближайшие часы выйдет Государственный Манифест… и что он будет совсем другого рода, нежели в безграмотном рапорте Алексея Орлова.

С некоторой похвальбой своей проницательности читал:

«Бывший Император Петр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком геморроидальным, впал в прежестокую колику… Чего ради не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы, одолжены к соблюдению жизни ближняго своего, тот час повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств, из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием…»

Не заезжая на Мойку, погнал лошадей в Гостилицы, бормоча в темноте кареты все то же:

– Да-а, флюиды… судьба!…

А какова могла быть иная судьба в компании Алеха-на, который серебряные монеты одной ладонью сплющивал в лепехи?..

Флюиды из Петербурга в Ропшу донесли невысказанные, тайные мысли Екатерины, как-никак венчанной супруги Петра Федоровича… Земля ему пухом и отпущение грехов. Так думал Кирилл Разумовский. Да после и брат Алексей то же самое сказал:

– Не судите – да не судимы будете. Мы-то с тобой грехи отпущающе – отпустит ли молва людская? Помянем раба Божьего Петра!

Помянули по-христиански, а как же иначе?