Текст книги "Последний гетман"

Автор книги: Аркадий Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Часть пятая
РОССИЕЙ ПРАВИТ «ЧЕРТУШКА»

I

Приступы и припадки у Государыни Елизаветы Петровны следовали один за другим. А это обещало скорую перемену власти и смену всех фаворитов.

Великий Князь Петр Федорович уже открыто называл Лизку Воронцову своей «государыней». У нее была сильная подпора в лице дядюшки, Михаила Илларионовича, который после отставки Бестужева-Рюмина – добились все-таки неприятели, сослали в глушь смоленской деревеньки, – занял канцлерское кресло. Он был более удобен Великому Князю и наследнику, нежели несговорчивый Бестужев; Государыня, занятая своими болезнями и неизбежной старостью, ничего не могла этому противопоставить; за дурной, а проще сказать глупый, нрав открыто называла «чертушкой», но лишить царского трона не решалась. Тут был свой «политикес»; внук Павел Петрович слишком мал, неизбежно вставал вопрос о регентстве. А кому же и быть регентшей, как не матери, Екатерине? Четверо Шуваловых, один из которых был теперь в «фаворе», а другой заведовал Тайной канцелярией, оттеснили от трона братьев Разумовских. Алексей сокрылся, как во времена Бирона, в своих Гостилицах, а Кирилл пропадал в Малороссии; взять там его было нелегко, все-таки была своя «гетманская корогва» – стража надежная, усиленная к тому же Измайловскими сержантами.

Но приходилось правде смотреть в глаза. Всяк понимал, что дни государыни Елизаветы Петровны сочтены; нелюбимый Бестужев был публично и с позором арестован при входе во дворец – Тайная канцелярия и не таких ломала – вспомнить хотя бы давнего Артемия Волынского. Брат канцлера, сенатор Михаил с глаз долой отослан за границу; его жена после кнута и вырыванья языка сослана в Якутск, просто за женскую болтовню. Смещен и от унижения умер на заштатной станции Четыре Руки главнокомандующий Апраксин. Над братьями Разумовскими нависла смертельная опасность.

Не доверяя официальной почте, хотя связь между Киевом и Петербургом действовала исправно, Алексей послал к брату своего доверенного гонца, с устным приказом: «Лошадей не жалеть, гнать во весь опор ко мне!» Незадолго. перед тем Елизавета пожаловала ему высший военный чин – генерал-фельдмаршала, так что он имел некоторое право и на приказ. Доверять свои мысли бумаге не решился. Всего можно было ожидать. 17 ноября 1761 года у Елизаветы случился страшнейший приступ. Кроме докторов и Ивана Шувалова у ее постели дежурил старый, преданный духовник, протоиерей Дубянский. Он доверительно шепнул:

– Не уходите, Алексей Григорьевич, далеко, всякое может случиться. Особливо в ночи-то…

Алексей покорно склонил голову:

– Все вруце Божией… Бог-то Бог, но тихонько шепнул:

– Все ж я послал за гетманом… В его руках Измайловский полк. Напрямую я приказать не могу, а он командир полка, он может.

– Не понимаю я Государыню… – вздохнул Дубянский. – Пока не поздно, ей надо решиться… Назревает какое-то совещание.

Кажется, Елизавета уже склонялась к тому, чтоб изменить высочайшее завещание. Позвали нового канцлера, Воронцова, прибыл его святейшество митрополит Новгородский Амвросий и воспитатель Павла Никита Иванович Панин. Этот был не прочь и сам регентом послужить. Но при живой-то матери? Теряющих фавор Разумовского и Ивана Шувалова не пригласили; они ушли во дворцовый буфет, чтобы там горе размыкать. Положение Шувалова теперь было еще хуже. Его родственнички постарались разогнать всех единомышленников. Панин и Воронцов напрасно теряли время, споря – кому быть регентом. У Панина как воспитателя Павла было больше шансов, да единым голосом такое дело не решить. Митрополит как держатель церковного престола – патриаршество еще Петром Великим было ликвидировано – Панину не очень-то доверял: неглуп, да ведь интриган, каких поискать. Ему по старости тоже такие дела не решить. Тут нужен патриарх Никон с его железной хваткой. Где они, нынешние Никоны?

Время тянулось с ноября по декабрь. Весь в мыле, как и его лошади, прискакал с Украины гетман. Он был всецело за Великую Княгиню. Наедине Алексей заметил:

– Не по себе сук рубишь, Кирилл.

– Да мне, что ли, этот сук нужен?.. – взъярился тот, обнажая душу.

– Дайне мне… Мое время прошло.

– А время Великой Княгини?..

Все шептались, все друг от друга таились. Петр жил открыто с Лизкой Воронцовой, жене при всех обещал монастырь. Она тоже как тать по дворцу бродила. У Алексея уже был выстроен громадный особняк, занимавший целую городскую усадьбу. Город в городе, со своими гайдуками и охранниками. Но последние дни он, как и Кирилл, ночевал во дворце, поближе к спальне Елизаветы Петровны. При ней были женщины, но ведь и мужики на что-то могли сгодиться. Кирилл не очень-то любил военную форму, но тоже, как и старший брат, был в мундире Измайловского полка и при шпаге. Все привыкли к сокрытому шепоту и тихим стукам за дверью. Вот опять кто-то поскребся коготками.

Великая Княгиня!

Опустившись в первое попавшееся кресло, она долго молчала. Было не до этикета. Братья тоже выжидали.

– Кирилл Григорьевич, – подняла наконец голову, – из вашего, Измайловского, полка передают, что меня могут арестовать в любую минуту…

– Молодцы измайловцы! – вскочил он на ноги. – Знают больше своего командира! Дашкова вести разносит?..

По молчанию Екатерины понял, что именно так и есть.

– Эта весталка[12]12
  Весталки – в Древнем Риме жрицы богини Весты, поддерживающие в храме богини священный огонь.


[Закрыть] поначиталась французских романов и сейчас в революцию играет! Но наша Государыня-то еще жива?

– Я до последнего момента надеялась на ее царскую волю. Все утряслось бы, если б она сама назначила Павла наследником. Вопрос о регентстве сам собой бы решился. Не люблю Панина, но пусть бы он. Не вечно Павлу пребывать в детстве… Он ведь не глуп, хотя избалован бабушкой и по сути дела отнят у меня… Чего же лучше?

– А лучше вы… ваше высочество! – прорвалось у Кирилла.

При этих словах Алексей вскочил и подошел к двери, а вернувшись, приложил пальцы к губам:

– Ш-ш… здесь и стены имеют уши… Кто-то отскочил в коридоре за угол, все женщины стали носить мягкую обувку, с чего бы это?

Екатерина тоже прислушалась, но ей надо было выговориться.

– Помните, братья мои, я говорила: если жизнь повернется совсем дурным боком, я хватаю Пуничку на руки, не спрашивая разрешения Панина, и бегу… с Пуничкой…

Это смешное, совсем не царское прозвище дала сама Елизавета Петровна, иначе будущего наследника и не называла.

– Да, Алексей Григорьевич, сдаю Пуничку вам на руки, а сама дальше, к Кириллу Григорьевичу в полк, с криком «Спасите бедную мать!» А теперь поняла: не сделаю этого. Елизавета Петровна приютила нищую немку, и не ее вина, что жизнь моя не сложилась. Не могу переступить через волю моей… пока что… Государыни. Не смогу растоптать ее тень. Императором будет, конечно, Петр Федорович, а уж как дальше… Не воля моя сломлена -сломлена гордыня. Может, и к лучшему. Будущее покажет, что нам делать. Не осуждайте меня, братья. Выпейте вина за мое здоровье, – кивнула она на нетронутые бокалы, – а я помолюсь за здоровье Государыни. Да продлятся дни ее!

Но длились дни недолго. Елизавета Петровна, пособоровавшись, с миром отошла 25 декабря 1761 года. В день Рождества Христова, в третьем часу пополудни.

Месяц спустя, в двадцать пятый день января, прошло и погребение Государыни Елизаветы Петровны. Стоял морозный туман. Снег был истоптан ботфортами, сапогами, женскими сапожками, лаптями, чухонскими чунями. Шпалерами войска на всем пути. Ружья «на погребение», стволами приспущены вниз. Скорбь медных труб. Флейты. Барабаны. Народ с плачем рвался сквозь оцепления, чтоб взглянуть «на матушку, на касатушку». Но гроб был уже заколочен. Прощальная панихида проходила во дворце – какие стены могли вместить народную ораву? Новый, Зимний дворец так и не успели достроить – все деньги отнимала непутевая война. Хотел мэтр Расстреляй отделать хоть часть комнат, чтоб Государыня могла закончить там свои дни, – но деньги, деньги?..

В том же году умерла и статс-дама Государыни, бывшая шинкарка Розумиха, благодаря сыновьям ставшая графиней Разумовской. В ее честь тоже ломился народ в маленькую церковь Алексеевщины. Ожидалось знатное угощение. Денег братья не пожалели, но сами прибыть на похороны матери не смогли. Новый царь-государь держал дисциплину в своих войсках. По прусскому образцу, безукоризненно. Каждый день марш-парады и всякие воинские занятия. Не бывать отныне женской расхлябанности!

II

Слухи о тайных сношениях Петра Федоровича с королем прусским давно ходили в армии, особливо же в гвардейских полках. В самый день восшествия на престол, при гробе приютившей его тетушки, Петр скакал по комнатам дворца и чуть не сшиб с ног канцлера Воронцова, идущего спросить – посылать ли гонцов с известием к иностранным дворам, тем более к прусскому королю, с которым уже семь лет велась война? Новоявленный русский царь с детской резкостью ответствовал:

– К королю прусскому – с особливой почтительностью!

– Через генерал-фельдмаршала Бутурлина? Или через находящегося при австрийской армии графа Чернышева? – решил уточнить канцлер.

– Как бы не так! Они будут отозваны! Безграмотны и ленивы!

Положим, канцлер Воронцов знал о беспробудном пьянстве и невежественности Бутурлина, но Чернышев?.. Он был молод, умен, напорист и наряду с генералом Румянцевым, героем победы при Грос-Егерсдорфе, много способствовал успехам русской армии – как мог, подгонял неповоротливых союзничков, австрийцев. Однако ж Воронцов не обладал характером Бестужева, да и болезен был, с трудом встал с постели, спорить не стал. Какие споры с царями!

В тот же день, 25 декабря – эк не терпелось! – к Фридриху поскакал ловелас и любимец Петра Андрей Гудович. В грамоте, спешно изготовленной Воронцовым, говорилось:

«Не хотели мы через сие ваше королевское величество уведомить, в совершенной надежде пребывая, что ваше величество по имевшейся с нашими предками дружбе в таком новом происшествии не токмо участие восприять, но особливо в том, что до возобновления, распространения и постоянного утверждения между обоими дворами к взаимной их пользе доброго согласия и дружбы касается, с нами единого намерения и склонности быть Изволите…»

Фридрих – изволил. Отвечал в столь же витиеватых выражениях:

«Особенно я радуюсь тому, что ваше импер. величество получили ныне ту корону, которая вам давно принадлежала не столько по наследству, сколько по добродетелям, и которой вы придадите новый блеск».

Вот так: у российского «чертушки» и добродетели появились…

Что шептала вечность почившей в бозе Елизавете такая беспримерная кощунственность? Но командиру Измайловского полка и гетману малороссийскому она нашептывала: остерегайся! Подвоха, измены, а особливо любови царской. Ибо не было сейчас ничего святого ни на престоле, ни возле него. Тем более странной казалась привязанность нового Государя к графу Кириллу Разумовскому. У него умирала в Малороссии мать, ждали неотложные гетманские дела, а Петр ни на шаг не отпускал от себя. Словно начисто позабыл, что граф Разумовский – слуга трех господ, как поладить с четвертым?.. Петр приказал гвардии снять красивые и свободные елизаветинские кафтаны и обряжал полки в куцые немецкие мундиры. Изменил строевой устав и лично экзаменовал командиров. Полевые полки потеряли имена, прославленные в прежних походах; именовались теперь по фамилиям полковых командиров, сплошь немцев. На ученьях Петр орал, что разгонит гвардейские полки и пошлет всех на войну; разумеется, не с Фридрихом – захотелось повоевать с далекой Данией, которая ущемляла Голштинию.

Идя на учения к своему полку, который еще не потерял прежнее название – лейб-гвардии Измайловский, – граф Кирилл Разумовский совсем не по-военному вздыхал: «За что мне такая напасть?» Было от чего! На дворцовой площадке был выстроен развод гвардейский, а ему велено командовать этим разводом.

В пешем строю. С эспантоном[13]13
  Эспантон – разновидность протазана (копье с плоским и длинным металлическим наконечником); в русской армии почетное оружие офицеров с 1732 по 1805 г.


[Закрыть] наголо. В прежние времена этим занимался кто-нибудь из боевых офицеров, а командир полка был как бы почетным гостем, шефом гвардейцев. Он попробовал отшутиться:

– Ваше величество! Я и в строю-то никогда не ходил! Мне приятнее командовать за столом, особливо в вашем присутствии…

– В моей армии не рассуждают! В моей армии исполняют приказы! – ответом был нешуточный гнев.

Гетман и командир Измайловского полка давно уже начал полнеть. Предпочитал карету вместо седла, а уж пешим-то шагом… Будучи человеком совершенно штатским, солдатской муштры, тем более муштры прусской, не знал, все путал и оттого смущался. Эспантон в его руке ходил, как палка для выбивания шуб. Петр Федорович стоял на крыльце и развязно смеялся. Вокруг него по обычаю было немало угодников, дам. Всем хотелось угодить новому Императору, смешки разносились как боевые команды:

– Что он делает, что делает, Господи!…

– И это командир полка!…

– Даведь лейб… бабского!…

– Ничего, Государь их научит!… Государь под этим смешки крикнул:

– Подполковник Разумовский! Выше ножку! Ко мне!

Разумовский, пока криволапо и развалисто чеканил шаг, помянул теперь уже покойного главнокомандующего Апраксина. Тому тоже вздумалось с чего-то посмеяться, и Разумовский, всего лишь командир полка… отменно его отдубасил на глазах у всех. И жирный боров, возивший в сражения восемнадцать пудов столового серебра и прочего добра, для чего использовалось двести с лишним армейских подвод, – генерал, помнивший ученую дубинку Петра Первого, ученье подполковника воспринял как должное. Извиниться извинился, а на дуэль не вызвал. Все свел к шутке: «Граф Кирила платит мне за то, что и я его намеднись оттузил! Что нам Франция – у нас русская дуэль!»

Но тут могла быть дуэль прусская… Он сделал эти сто проклятых метров и остановился, салютуя.

– Все путаешь, подполковник? Путаник и есть!

– Не дается ученье, ваше величество…

– Ничего, научишься. Прусский устав – самый лучший в мире. Можешь поздравить: король Фридрих произвел меня в генерал-майоры! Не шутка!

– Вы можете с лихвой отплатить ему, ваше величество: произведите короля в русские фельдмаршалы.

– Да?.. Сегодня встретимся у твоего брата. Я там и свою шуточку тебе покажу. Сам оценишь – чья лучше.

От нечего делать – ведь до вечера было еще далеко – вздумалось пройти рядом комнат, где толпились, как всегда, придворные. Немудрено, всем хотелось попасться на глаза новому Государю. Моды менялись, а вместе с ними и люди. Уму непостижимо, сколько появилось военных мундиров! Маскерад, да и только. Граф Разумовский поклонился князю Трубецкому. Этот обломок Петровской эпохи с какой-то стати был назначен лейтенант-полковником Измайловского полка, следовательно, находился в подчинении у графа Разумовского. В полку он всем надоел своими советами и указаниями – что теперь носить и как лучше носить. Командир измайловцев еле сдержал улыбку. Старый придворный всегда сказывался больным, а тут предстал в полном вооружении – хоть сейчас в бой. Лет за семьдесят уже ему было, подагрические ноги, в сапогах-раструбах, еле держали округлое, грузное тело, затянутое в полный мундир, перевязанное галунами. Истинный полковой барабан, со шпагой на обвисшем боку – мундир все-таки не мог сдержать всех телес. Графу Кириллу Разумовскому пришлось остановиться и посторониться: его скачущей походкой нагонял Государь, а подчиненным не пристало идти впереди. Глаз уловил забавную сцену: князь Трубецкой, присевший было на кушетку, шариком скатился с нее и встал во фрунт. Вот стоял – и стоял, не падал, а упал обратно уже по прошествии Государя. Видимо, непрошеная улыбка и привлекла внимание Петра.

– Рано улыбаетесь, граф, – напомнил он, пробегая мимо; сзади тянулся длинный хвост придворных.

Граф Кирила обругал себя хохлацким волом, на некотором отдалении следуя за Государем. Тут кого угодно можно было встретить, в том числе и весталку, которая приняла его улыбку благосклонно и заинтересованно. Опасная молодая дама! Родная сестра Елизаветы Воронцовой и племянница канцлера – она все и обо всех знала, везде совала свой аккуратный, симпатичный носик. Да и в выражениях не стеснялась, зачастую опасных для постороннего слуха.

– Вы слышали, граф?.. – таким громким шепотом заговорила, что не только ближнее окружение – Государь мог оглянуться.

– Что такое? Землетрясение? Комета пролетела? Моя Малороссия сквозь землю провалилась?..

– Хуже, граф! Фельдмаршал Миних возвращен, из Ярославля прибыл бывший герцог Бирон. А Бестужев пребывает в ссылке! Каково?

– Княгиня, спросите об этом своего дядюшку-канцлера, – хотел пройти мимо, да этикет не позволял; Екатерина Дашкова, кукольного вида семнадцатилетняя дама, была у всех на виду и на слуху.

Но ей хоть бы что!

– Дядюшка в нашем заговоре не участвует. О Бестужеве пред Государем не станет ходатайствовать. Как, свое канцлерство терять?

Вот те раз! Стоит пройти по коридорам дворца, тебя и в заговорщики определят. А там ведь и до Шлиссельбурга недалеко…

Еле отделался от прекрасной весталки, проходя мимо прежних покоев брата. Алексей перебрался в свое городское поместье, прослышал, что его хотят назначить главнокомандующим заграничными войсками, – и убрался восвояси. Если Кирилл не был военным, так брат-то и подавно. Вот умора будет, если и его заставят маршировать!…

Алексей Григорьевич плохих обедов не задавал. Вельможа оставался вельможей, хотя от дел был вроде бы отстранен. С первой попытки просьба об отставке неудалась – совестно стало Петру Федоровичу за все прошлые обеды и угощения. Но настырный хохол не отставал: у него имелось все, что душе угодно, а чего мозолить глаза завистникам? Новые люди трон окружили, пинками вышибают прежних фаворитов. Значит, дожимай Государя – и он дожал. Уже 6 марта появился указ:

«Генерал-фельдмаршалу графу Разумовскому быть уволенным и вечно свободным от всей военной и гражданской службы, с тем что, как у двора, так и где б он жить ни пожелал, отдается ему по чину его должное почтение, обещая его импер. величество сами сохранить к нему непременную милость и высочайшее благоволение».

Указ был только что обнародован, и Кирилл Разумовский понимал, что Государь не хитрит в своих намеках. Старшему брату он помирволил, но почему бы не бросить в заграничный поход брата младшего? Отдувайся по своему родству!

Пока же все шло должным порядком. Хотя на Петра Федоровича нельзя было положиться – вдруг выкинет какую-нибудь внезапную, дикую штуку? Но, видимо, роскошные блюда располагали к умиротворению. Два оркестра играли на хорах, пели итальянские кастраты, мода на них в Петербурге пошла. Тосты гремели. При имени Государя грохали пушки за окном. Так было в Гостилицах, так узаконилось и в городском поместье – только заряды в жерла пушек запихивали холостые; Елизавета Петровна еще на том настояла, говоря: «Город не разнесите, граф Алексей Григорьевич!» – «Не разнесу», – обещал он и в память о ней слово держал.

По желанию Государя датского посланника посадили напротив. И вот в конце обеда он пристально посмотрел на датчанина, будто впервые видел, и бесцеремонно изрек:

– Дания захапала мою Голштинию, пора выгнать ее оттуда.

Датский посланник был как рак красный, не в силах ничего возразить. А когда встали из-за стола, Государь подошел к графу Разумовскому, который сидел чуть поодаль.

– Не забыл, гетман, что я утром тебе говорил? Слыхал, что я сказал датчанину? Поделом ему! Какая-то Дания!… Ты, гетман, возьмешь тридцать полков и поведешь в эту проклятую страну. Сделаешь там пуф-пуф, только уже не холостыми зарядами! – Он издали зло посмотрел на датчанина. – Ты будешь командовать моей армией. Гордись!

Граф Кирилл Разумовский, к которому сейчас обращались как к гетману, решил отделаться шуткой, понимая, что Государь не шутит.

– Благодарю за честь, ваше величество, – отдал он должный поклон. – Но ежели так, повелите вслед за моей армией пустить другую…

– Это еще что? – резко остановился Петр Федорович, предчувствуя подвох.

– Вторая армия будет подгонять моих солдатиков, иначе я не вижу другого способа заставить их идти вперед.

Ясно, что эти слова слышали многие окружающие. У некоторых лица побелели, а брат резко толкнул в бок:

– Ты отдаешь отчет, что говоришь?! Младшенький?..

– Отдаю, старшенький, – шепнул тихо.

Обед для Государя был испорчен. Он приказал закладывать своих лошадей.

Слух о резкой отповеди гетмана разошелся по Петербургу – как от камня, брошенного в Неву.

Ждали последствий. Но их пока не было…

Невозможно предположить, что такое забывается.

Какой ангел-хранитель отвел от гетмана карающую Руку?

Называли ни больше ни меньше как Миниха. Старый фельдмаршал, возвращенный из ссылки, лучше своего благодетеля слышал и понимал ропот, который назревал в войсках. Ведь в Данию хотели сослать и всю гвардию, чтоб она не моталась по Петербургу.

А пойдет ли гвардия по такому нелепому приказу?! Мудрец Миних в этом сильно сомневался…