Текст книги "История жизни, история души. Том 3"

Автор книги: Ариадна Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Ушедшего никто и никогда не смог Слезами воскресить... И это ль не предлог Их влагой омочить иссушенные вежды?

Сокровища ума и сердца своего

Унёс с собой твой сын и все твои надежды...

Оплакивай же их, оплакивай его!

Жан Пьер Беранже ^v

1780-1857

ЦВЕТОЧНИЦА И ФАКЕЛЬЩИК

Вы – факельщик, и ни к чему Мне ваши вздохи, взгляды...

Я всё равно их не пойму,

Я им совсем не рада!

Хоть знаю: предрассудки – зло, Претит мне ваше ремесло.

Пусть жизнь цветочницы простой Не Бог весть что за сласть,

Но в ваши лапы, милый мой,

Я не спешу попасть.

Вас зацепила коготком Любовь среди дороги.

В тот день, когда с моим лотком Столкнулись ваши дроги.

Такая встреча поутру Мне показалась не к добру!

Пусть жизнь цветочницы простой Не Бог весть что за сласть,

Но в ваши лапы, милый мой,

Я не спешу попасть.

Люблю живых, что пьют, поют, Проводят дни в усладе,

А вы сулите мне приют,

В кладбищенской ограде! Поверьте: ни моим цветам,

Ни мне самой – не место там. Пусть жизнь цветочницы простой Не Бог весть что за сласть,

Но в ваши лапы, милый мой,

Я не спешу попасть.

Сегодня графа на тот свет Везёте, завтра – князя,

Но не завидую я, нет,

V БеранжеЖ.П. Песни. Дюпон П. Песни. БарбьеО. Стихотворения. М„ 1976.

Высоким вашим связям!

С усопшими не знаюсь я:

Живые – вот мои друзья!

Пусть жизнь цветочницы простой Не Бог весть что за сласть,

Но в ваши лапы, милый мой,

Я не спешу попасть.

Хоть будет короток мой час,

Да весел – всё мне благо!

Лет через десять жду я вас И вашу колымагу.

Пока же ваш напрасен труд: Другие вас клиенты ждут!

Пусть жизнь цветочницы простой Не Бог весть что за сласть,

Но в ваши лапы, милый мой,

Я не спешу попасть.

Марселина Деборд-Вальмор'⁷ 1786-1859

НА УЛИЦЕ В ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ ЛИОНА Женщина:

Нам нечем заплатить за похороны их Священнику, что, мзду назначив, смотрит в оба... Напрасно мертвецы ждут савана и гроба, Простёртые в пыли – раскаянья живых.

Победу правит зло. Спешит убийца к банку,

Чтоб плату получить за пролитую кровь.

Нет, он не утомлён; готов к услугам вновь.

Свой окаянный труд начавший спозаранку.

Бог видел! Бог срывал летящие в безбрежность Помятые цветы – детей и женщин дух. Мужчины? души их не воспарят, как пух,

К блаженным небесам; и гнев и безнадежность Спаяли дух и прах. Как мы доверим их

^v Впервые: Русская мысль. 1998. Октябрь. № 4240. С. 13.

Священнику, что, мзду назначив, смотрит в оба? Напрасно мертвецы ждут савана и гроба, Простёртые в пыли – раскаянья живых.

Как нам существовать и верить в добродетель, Когда дозорит – смерть – стоит, взведя курок, Прохожим целя в лоб, чтоб замолчал свидетель, Чтоб бунтовщик затих, чуть выйдя за порог...

Женщины:

Повяжем чёрный креп. Нам выплакаться нужно, Нам не дали забрать их бедные тела...

Могила общая несчастных приняла.

Помилуй их, Господь! Все были безоружны.

Лион, 4 апреля 1834

Теофиль Готье ^v 1811-1872

ТАЙНЫЕ СЛИЯНИЯ Пантеистический мадригал

Тысячелетьями, упрямо Сверкая средь голубизны,

Два камня греческого храма Друг другу поверяли сны.

Два перла, слёзы о Венере,

Меж раковинных тёмных створ, В неведомой ловцам пещере Вели свой тайный разговор.

Расцветшие в садах Гранады Под сладко шепчущей струёй, Две розы устремляли взгляды И лепестки – одна к другой.

Под куполом Святого Марка Блаженствовали – голубок И нежная его товарка,

Найдя укромный уголок...

V Впервые: Готье Т. Избранные произведения. В 2т. М., 1972. Т. 1.

Но время всё уничтожает,

И всё изменит суть и вид...

Колонна рухнет, перл растает.

Цвет сгинет, птица улетит,

И мира каждая частица Пополнит тигель бытия,

Чтоб снова к жизни возродиться Так, как прикажет Судия.

В таинственном преображенье Из праха взмоет красота,

И мрамор обретёт движенье,

И розой расцветут уста,

И разворкуются голубки И голуби в гнезде сердец,

И жемчуг превратится в зубки,

В пурпурный спрятавшись ларец...

Ах, не отсюда ль узнаванье Себя в другом – и торжество,

Когда, сквозь бездны расставанья, Душ утверждается родство?

Так, зачарован ароматом,

Летит к царице сада шмель,

И к атому стремится атом,

Незримую провидя цель,

Так память создаёт и лепит Грядущее – из пепла лет И воскрешает шёпот, лепет,

Журчанье струй, лазури цвет,

Мечты, объятья, сновиденья,

И те века, и ту весну,

Чтобы разрозненные звенья Соединились в цепь одну...

Чтоб не таилась под покровом Забвенья – страсти благодать,

Чтоб смог цветок – в обличье новом Румяных уст – себя узнать,

Чтоб древний жемчуг, мрамор вечный, Влекли сегодня, как магнит,

Улыбкой девушки беспечной И свежестью её ланит.

Чтоб воркованьем голубиным Ответствовал мне голос твой, Когда, в стремленье двуедином, Родным становится чужой!

Любовь моя, в том мире давнем, Где бездны, куши, купола, —

Я птицей был, цветком, и камнем, И перлом – всем, чем ты была!

ИЗ ВАРИАЦИЙ НА ТЕМУ «ВЕНЕЦИАНСКОГО КАРНАВАЛА»

1. На улице

Мотив заигранный, запетый,

Кто не дружил с тобой и как! Шарманок дряхлые фальцеты Под разъярённый лай собак,

И музыкальные шкатулки,

И канарейки – кто сильней?

И скрипки в каждом переулке,

И юность бабушки моей...

Кто скажет, что в убогом зале, Среди гирлянд и толчеи,

Под эту дудку не плясали Ремесленники и швеи?

Что в кабачках среди сирени,

От воскресенья охмелев,

Гуляки разных поколений Твой не горланили припев?

Его на хнычущем фаготе Тянул слепец и вдоль и вширь, Подхватывал на верхней ноте Четвероногий поводырь,

И худосочные певички,

В кисейных платьицах дрожа,

Его чирикали, как птички,

Меж столиков кафе кружа...

Но вот случилось Паганини Своим божественным смычком Коснуться темы, что доныне Слыла истёртым пятачком —

Чтоб вновь пустить на круговую, Варьяциями расцветив,

Затасканный напропалую Неумирающий мотив...

IV. Сентиментальный лунный свет

Сквозь исступленье карнавала Шутихою взмывает вдруг Над лунной прорезью канала Фонтаном в небо бьющий звук...

Напев шальной! Зачем в твой лепет И бубенцов твоих трезвон Вплетается страданья трепет,

Разлуки голубиный стон?

Из гулкой и туманной дали Зачем меня тревожишь вновь В своей негаснущей печали Ты, прошлогодняя любовь?

Былой апрель в лесу былого,

Зачем сжимаешь сердце в ком И пальцы нам сплетаешь снова Над первым голубым цветком?

О, как не отличить в сверлящей, Дрожащей звуковой волне Ребячливый твой голос, длящий Серебряную боль во мне!

В нём холод, пламя, смех, смятенье, Ложь, нежность, дерзость, плутовство... Подобно смерти упоенье,

С которым слушаешь его,

С которым алою капелью Душа сочится круглый год...

Так над колодезной купелью Роняет слёзы влажный свод...

Избитой карнавальной темы Варьяция! Сквозь слёзы – смех... Как от тебя страдаем все мы!

И я, пожалуй, горше всех...

ПОСМЕРТНОЕ КОКЕТСТВО

Ты, что в дубовый гроб навеки Меня положишь, – не забудь Мне чёрной тушью тронуть веки, А щёки – розовым, чуть-чуть.

Тогда под крышкой гробовою До Судного останусь дня Румяной, ясноглазой, тою,

Какой он полюбил меня.

Убора смертного не надо!

Не савана льняного лед,

Муслина белого прохлада Пусть гибкий стан мой обовьёт...

Наряд мой тем мне свят и дорог, Что в нём его пленила взор...

О, платье в дюжину оборок,

Я не ношу тебя с тех пор!

Не надо мне в страну иную Ни мишуры, ни блёклых роз... Хочу подушку кружевную Под русый водопад волос —

Она несла свой груз весёлый Все наши ночи напролёт,

Под кровом траурным гондолы Вела безумствам нашим счёт...

Хочу перстами восковыми —

На ложе, с коего не встать, —

Нить чёток, освящённых в Риме,

К недышащей груди прижать...

Перебирать их не устану,

Испив последнюю из чаш,

Чтоб помнить уст его Осанну И поцелуев «Отче наш».

СВЕТ БЕСПОЩАДЕН...

Свет беспощаден, дорогая,

К тебе – среди его клевет Есть та, что ты живёшь, скрывая В груди не сердце, а брегет.

Меж тем, как вал морской высокий, Она вздымается, и в ней Бурлят таинственные соки Прелестной юности твоей...

Свет беспощаден, дорогая,

К глазам твоим, шепча, что в них Сверкает не лазурь живая,

А лак игрушек заводных.

Меж тем все зори, все зарницы,

Все отблески сердечных гроз Таят дремучие ресницы В мерцающей завесе слёз...

Свет беспощаден, дорогая,

Твердя, что ум твой глухонем,

Что ты, как в грамоту Китая, Вникаешь в смысл моих поэм.

Меж тем ты слушаешь поэта С улыбкой тонкой – неспроста Разборчивая пчёлка эта Садится на твои уста!

Меня ты любишь, дорогая,

Вот в чём причина клеветы!

Покинь меня – вся эта стая Найдёт, что совершенство ты!

I

Белей снегов, алей пионов, -Нос красен, шёчки, словно лёд, -Вошла зима в квартет сезонов -Теперь настал её черёд!

Сосулькой взмахивает длинной, Ногой притопывает в лад И тянет свой напев старинный, Как и столетия назад.

Она поёт не без запинки Дрожащим голоском сверчка,

И осыпаются снежинки С напудренного паричка.

II

В застывшем зеркале бассейна Не плавать лебедям Тюильри! Наряд накинули кисейный Кусты, деревья, фонари,

Цветёт на каждой ветке иней,

А в кадках – розы из слюды, Вокруг бегут цепочкой синей Пичужек звёздные следы,

Венера зябнет в снежной шали, Столь непохожая на ту,

Что здесь, на том же пьедестале, Свою являла наготу...

III

Проходят милых женщин стаи В обличье северных княгинь,

И те ж песцы и горностаи На мраморных плечах богинь...

Дианы, Флоры, Афродиты,

В предвиденье сердитых вьюг,

С ногами шубами укрыты И прячут в муфты кисти рук...

А нынешние изваянья -Пастушки в позах балерин -Спешат на лёгкость одеяний Накинуть бархат пелерин...

IV

Как Скиф, похитивший гречанку, Так Север, дерзкий бедокур, Укутал моду-парижанку В растрёпанность звериных шкур

И к прихотливости уборов.

К неповторимости обнов Добавил, свой являя норов,

Всю роскошь русскую мехов.

Амур в алькове откровенно Ликует, гладя шубы ворс,

Из коей, как из бездны пенной, Венеры возникает торс...

V

Страшись нетоптаных дорожек, Владычица услад и нег!

Следы твоих нездешних ножек Любовно примет свежий снег...

Пусть на лице – вуали сетка,

Но как тебя не опознать,

Когда твой каждый шаг – отметка, Расписка, вензель и печать?

По ним, от ревности бледнея, Иной супруг узнает путь,

Которым шла его Психея,

Чтоб не к нему упасть на грудь!

Кармен тоща – глаза Сивиллы Загар цыганский окаймил;

Её коса – черней могилы,

Ей кожу – сатана дубил.

«Она страшнее василиска!» – Лепечет глупое бабьё,

Однако сам архиепископ Поклоны бьёт у ног её.

Поймает на бегу любого Волос закрученный аркан,

Что, расплетясь в тени алькова, Плащом окутывает стан.

На бледности её янтарной, -Как жгучий перец, как рубец, -Победоносный и коварный Рот – цвета сгубленных сердец.

Померься с бесом черномазым, Красавица, – кто победит?

Чуть повела горящим глазом, Взалкал и тот, что страстью сыт!

Ведь в горечи её сокрыта Крупинка соли тех морей,

Из коих вышла Афродита В жестокой наготе своей...

ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ

Я вас люблю – секрет вам ведом Уж добрых восемнадцать лет...

Я стар – за мною вьюги следом, Вы – всё весна и розы цвет.

Снега кладбищенской сирени Смягчили смоль моих висков... Я скоро весь укроюсь в сени Её холодных лепестков.

С путём закатного светила Слилась земная колея...

Среди всего, что высью было, Последний холм провижу я.

Ах, если б поздним поцелуем Меня раскрепостили вы,

Чтоб, тщетной страстью не волнуем, Я смог уснуть под шум травы!

СЛАВНЫЙ ВЕЧЕРОК

Снег. Вьюга что ни час, то злее; Напрасно кучер, коченея,

Ждёт седока...

Картина зимняя знакома!

Неплохо бы остаться дома,

У камелька...

Как соблазнительно виденье Большого кресла, чьё сиденье -Уют сплошной...

Диван, подругой в час разлуки,

Вам шепчет, простирая руки: «Побудь со мной!»

Узор изящный абажура Скрывает (словно сеть ажура Младую грудь)

Округлой лампы очертанье И млечное её сиянье Колеблет чуть.

Всё тихо – лишь неугомонный Считает маятник бессонный Шаги минут,

Лишь ветер плачет в коридоре О том, что двери на запоре, -Он лишний тут!

Откуда в сердце недовольство?

Я зван в британское посольство,

Мой чёрный фрак,

Совместно с щегольским жилетом,

Напоминает мне об этом;

Я знал и так!

И туфли, лаковые франты, Расправив шёлковые банты,

Ждут у огня,

Сорочки хладное объятье,

Перчатки вялое пожатье —

Всё ждёт меня!

Пора! Но нет скучнее долга,

Чем ехать бесконечно долго В ряду карет

И наблюдать гербы и лица, Которыми равно кичится Наш высший свет,

Чем в залах, ярко освещённых, Смотреть на толпы приглашённых, На их поток,

На все румяна и морщины, Причёски, вырезы и спины,

Тая зевок,

Взирать на явные уродства,

Что прячет, с миной превосходства, Иной убор,

На денди и на дипломатов,

Чей цвет лица отменно матов, Бесстрастен взор...

К тому ж не обогнуть мне рифа -Когорты дам с глазами грифа Или змеи,

Блюстительниц былой морали,

Что заглянуть дадут едва ли В глаза твои...

Нет, не поеду! Даже зная,

Что этим огорчу, родная,

Тебя – ну что ж!

Фиалки с письмецом умильным Отправлю я тебе с посыльным,

И ты придёшь!

Покуда снизойдут амуры.

Со мною Гейне, Тэн, Гонкуры Жюль и Эдмон,

Час ожидания – не бремя С друзьями этими, и время Пройдёт, как сон...

ИСКУССТВО

Чем злей упорство ваше,

Слог, мрамор и эмаль,

Тем краше

Стих, статуя, медаль.

Ходить в корсете дурно,

О муза! – но ремни Котурна Потуже затяни!

Чтоб не увязли ноги В болоте общих мест,

Дороги

Ищи крутой окрест!

Простись, художник, с лепкой: К чему творить такой Некрепкой,

Рассеянной рукой?

Хранитель форм и линий – Каррарский монолит;

Не глине

Вверяться надлежит!

Возьми у камня прочность,

У бронзы Сиракуз И точность,

И благородный вкус.

Резцом в слоях агата Тобой осуществлён,

Тогда-то

Воскреснет Аполлон!

Не надо акварели!

Оттенки, что любил Доселе, -

Крепи в огне горнил!

Лишь в пламенном крещенье Надёжность обретут Сплетенья Фантазий и причуд:

Красавицы морские, Грифоны в облаках,

Марии

С младенцем на руках...

Проходит всё; натура Любая – прах и тлен... Скульптура —

Останется взамен.

Запечатлён в металле,

Тиран или герой С медали Увидит век иной.

И боги и кумиры Сокроются во мгле;

Звук лиры -Пребудет на земле.

Творите и дерзайте,

Но замысла запал Влагайте -

В бессмертный матерьял!

RONDALLA*^v

Дитя с повадками царицы,

Чей кроткий взор сулит беду, Ты можешь на меня сердиться, Ноя отсюда не уйду.

* Здесь: серенада (исп.).

V Печатается по рукописи (РГАЛИ, Ф. 1190. М. Цветаева).

Я встану под твоим балконом, Струну тревожа за струной,

Чтоб вспыхнул за стеклом оконным Ланит и лампы свет двойной.

Пусть лучше для своих прогулок И менестрель, и паладин Другой отыщет переулок:

Здесь я пою тебя один,

И здесь ушей оставит пару Любой, кто, мой презрев совет, Испробует свою гитару Иль прочирикает куплет.

Кинжал подрагивает в ножнах:

А ну, кто краске алой рад?

Она оттенков всевозможных:

Кому рубин? кому гранат?

Кто хочет запонки? кто – бусы?

Чья кровь соскучилась в груди? Гром грянул! Разбегайтесь, трусы! Кто похрабрее – выходи!

Вперёд, не знающие страха,

Всех по заслугам угощу!

В иную веру вертопраха Клинком своим перекрещу

И нос укорочу любому Из неуёмных волокит,

Стремящихся пробиться к дому,

В который мною путь закрыт.

Из рёбер их, тебе во славу,

Мост за ночь возвести бы мог,

Чтоб, прыгая через канаву,

Ты не забрызгала б чулок...

Готов с нечистым на дуэли Сразившись – голову сложить,

Чтоб простыню с твоей постели Себе на саван заслужить...

Глухая дверь! Окно слепое! Жестокая, подай мне знак!

Давно уж не пою, а вою, Окрестных всполошив собак...

Хотя бы гвоздь в заветной дверце Торчал – чтоб на него со зла Повесить пламенное сердце, Которым ты пренебрегла!

Шарль Бодлер ^v 1821-1867

SED NON SATIATA*

Кто изваял тебя из темноты ночной,

Какой туземный Фауст, исчадие саванны?

Ты пахнешь мускусом и табаком Гаваны,

Полуночи дитя, мой идол роковой.

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой Не смеют, демон мой; ты – край обетованный,

Где горестных моих желаний караваны К колодцам глаз твоих идут на водопой.

Но не прохлада в них – огонь, смола и сера.

О, полно жечь меня, жестокая Мегера!

Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь»,

Семижды заключив тебя в свои объятья!

Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье, Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!

* * *

В струении одежд мерцающих её,

В скольжении шагов – тугое колебанье Танцующей змеи, когда факир своё Священное над ней бормочет заклинанье.

Бесстрастию песков и бирюзы пустынь Она сродни – что им и люди и страданья?

V Впервые: Бодлер Ш. Лирика. М., 1965. * Но ненасытная (лат.).

Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,

Она плывёт из рук, холодное созданье.

Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз...

И в странном, неживом и баснословном мире,

Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,

Где излучают свет сталь, золото, алмаз,

Горит сквозь тьму времён ненужною звездою Бесплодной женщины величье ледяное.

DE PROFUNDIS CLAMAVI*

К тебе, к тебе одной взываю я из бездны,

В которую душа низринута моя...

Вокруг меня – тоски свинцовые края, Безжизненна земля и небеса беззвездны.

Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,

А шесть – кромешный мрак и ночи окаянство... Как нож, обнажены полярные пространства:

Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!

Нет ничего страшней жестокости светила,

Что излучает лёд. А эта ночь – могила,

Где Хаос погребён! Забыться бы теперь

Тупым, тяжёлым сном – как спит в берлоге зверь... Забыться и забыть и сбросить это бремя,

Покуда свой клубок разматывает время...

ПОСМЕРТНЫЕ УГРЫЗЕНИЯ

Когда затихнешь ты в безмолвии суровом, Под чёрным мрамором, угрюмый ангел мой, И яма тёмная, и тесный склеп сырой Окажутся твоим поместьем и альковом,

И куртизанки грудь под каменным покровом От вздохов и страстей найдёт себе покой,

И уж не повлекут гадательной тропой Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым,

* Из глубины взываю (лат.).

Поверенный моей негаснущей мечты,

Могила – ей одной дано понять поэта! – Шепнёт тебе в ночи: «Что выгадала ты,

Несовершенная, и чем теперь согрета, Презрев всё то, о чём тоскуют и в раю?»

И сожаленье – червь – вопьётся в плоть твою.

ЖИВЫЕ ФАКЕЛЫ

Два брата неземных, два чудотворных глаза, Всегда передо мной. Искусный серафим Их сплавил из огня, магнита и алмаза,

Чтоб, видя свет во тьме, я следовал за ним.

Два факела живых! Из их повиновенья,

Раб этих нежных слуг, теперь не выйдешь ты... Минуя западни и камни преткновенья,

Они тебя ведут дорогой Красоты.

Их свет неугасим, хотя едва мерцают,

Как в солнечных лучах лампады в алтаре,

Но те вещают скорбь, а эти прославляют

Не Смерть во тьме ночной – Рожденье на заре! Так пусть же никогда не гаснет ваша сила, Восход моей души зажегшие светила!

ФЛАКОН

Есть запахи, чья власть над нами бесконечна:

В любое вещество въедаются навечно.

Бывает, что, ларец диковинный открыв (Заржавленный замок упорен и визглив),

Иль где-нибудь в углу, средь рухляди чердачной В слежавшейся пыли находим мы невзрачный Флакон из-под духов; он тускл, и пуст, и сух,

Но память в нём жива, жив отлетевший дух.

Минувшие мечты, восторги и обиды,

Увядших мотыльков слепые хризалиды,

Из затхлой темноты, как бы набравшись сил, Выпрастывают вдруг великолепье крыл.

В лазурном, золотом, багряном одеянье,

Нам голову кружа, парит Воспоминанье...

И вот уже душа, захваченная в плен,

Над бездной склонена и не встаёт с колен.

Возникнув из пелён, как Лазарь благовонный, Там оживает тень любви похоронённой, Прелестный призрак, прах, струящий аромат,

Из ямы, в коей всё – гниенье и распад.

Когда же и меня забвение людское Засунет в старый шкаф небрежною рукою, Останусь я тогда, надтреснут, запылён, Несчастный, никому не надобный флакон,

Гробницею твоей, чумное, злое зелье,

Яд, созданный в раю, души моей веселье, Сжигающий нутро расплавленный свинец,

О, сердца моего начало и конец!

НЕПОПРАВИМОЕ

Возможно ль задушить, возможно ль побороть Назойливое Угрызенье,

Сосущее, как червь – бесчувственную плоть,

Как тля – цветущее растенье?

Бессмертного врага возможно ль побороть?

В напитке из какой бутыли, бочки, склянки, Утопим мы – не знаю я! -Его прожорливую алчность куртизанки И трудолюбье муравья?

В напитке из какой бутыли? – бочки? – склянки?

Я ведьму юную на выручку зову:

Скажи мне, как избыть такое?

Мой воспалённый ум – что раненый во рву,

Под грудой трупов, после боя.

Я ведьму юную на выручку зову.

Над ним уж воронье кружит – он умирает!

Уж волки рыскают окрест...

Он должен знать, что зверь его не растерзает,

Что будет холм и будет крест.

Смотри, уж вороньё кружит – он умирает!

Как небо озарить, не знающее дня?

Как разодрать завесу ночи,

Тягучей, как смола, кромешной, без огня Светил, глядящих людям в очи?

Как небо озарить, не знающее дня?

Надежда, кто задул тебя в окне Харчевни?

Как до пристанища дойти Без света вдалеке и без лампады древней, Луны, ведущей нас в пути?

Сам Дьявол погасил фонарь в окне Харчевни!

О ведьма юная, тебе знаком ли ад?

Возмездия неотвратимость?

А стрел Раскаянья, пронзивших сердце, яд?

Иль для тебя всё это – мнимость?

О ведьма юная, тебе знаком ли ад?

Непоправимое проклятыми клыками Грызёт непрочный ствол души,

И как над зданием термит, оно над нами, Таясь, работает в тиши -Непоправимое – проклятыми клыками!

В простом театре я, случалось, наблюдал, Как, по веленью нежной феи,

Тьму адскую восход волшебный побеждал,

В раскатах меди пламенея.

В простом театре я, случалось, наблюдал,

Как злого Сатану крылатое Созданье,

Ликуя, повергало в прах...

Но в твой театр, душа, не вхоже ликованье,

И ты напрасно ждёшь впотьмах,

Что сцену осветит крылатое Созданье!

МОЕЙ МАДОННЕ Ex vote* в испанском стиле

Хочу я для тебя, Владычицы, Мадонны,

На дне своей тоски воздвигнуть потаённый Алтарь; от глаз вдали, с собой наедине,

* По обету (лат.). Так называют приношения во исполнение обета в католических храмах.

Я Нишу прорублю в сердечной глубине.

Там Статуей ты мне ликующей предстанешь В лазурном, золотом, вернейшем из пристанищ. Металла Слов и Строф чеканщик и кузнец,

На голову твою я возложу Венец,

Созвездиями Рифм разубранный на диво.

Но к смертным Божествам душа моя ревнива,

И на красу твою наброшу я Покров Из Подозрений злых и из тревожных Снов, Тяжёлый, жёсткий Плащ, Упреками подбитый, Узором Слёз моих, не Жемчугом расшитый.

Пусть льнущая моя, взволнованная Страсть,

Дабы тебя обнять, дабы к тебе припасть,

Все Долы и Холмы по своему капризу Обвить собой одной – тебе послужит Ризой.

Наряду Башмачки должны прийтись под стать:

Из Преклоненья их берусь тебе стачать.

След ножки пресвятой, небесной, без изъяна,

Да сохранит сие подобие Сафьяна!

Создать из Серебра мои персты должны Подножие тебе – Серп молодой Луны,

Но под стопы твои, Пречистая, по праву Не Месяц должен лечь, а скользкий Змий, Лукавый, Что душу мне язвит. Топчи и попирай Чудовище греха, закрывшего нам Рай,

Шипящего и злом пресыщенного Гада...

Все помыслы свои твоим представлю взглядам:

Пред белым алтарём расположу их в ряд —

Пусть тысячью Свечей перед тобой горят,

И тысячью Очей... К тебе, Вершине снежной,

Да воспарит мой Дух, грозовый и мятежный;

В кадильнице его преображусь я сам В бесценную Смолу, в Бензой и Фимиам.

Тут, сходству твоему с Марией в довершенье, Жестокость и Любовь мешая с упоеньем Раскаянья (ведь стыд к лицу и палачу!),

Все смертных семь Грехов возьму и наточу,

И эти семь ножей, с усердьем иноверца,

С проворством дикаря в твоё всажу я Сердце —

В трепещущий комок, тайник твоей любви, —

Чтоб плачем изошёл и утонул в крови.

Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:

«Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?» – Бесхитростность зверька – последнее, что мило,

Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.

Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль Зловещих тайн моих душа похоронила,

Чтоб ты не знала их, чтоб всё спокойно было,

Как песня рук твоих, покоящих печаль.

Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила Убийственных безумств грозят из-за угла -Попробуем любить, не потревожив зла...

Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.

Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела...

Ты, так же как и я, – осеннее светило.

МУЗЫКА

Я в музыку порой иду, как в океан,

Пленительный, опасный -Чтоб устремить ладью сквозь морок и туман К звезде своей неясной.

И парус и меня толкает ветер в грудь...

Я в темноте ненастной Через горбы валов прокладываю путь,

Влекомый силой властной.

Я чувствую себя ристалищем страстей Громады корабельной,

Смешением стихий, просторов и снастей,

Могучей колыбельной...

Но никнут паруса, и в зеркале воды —

Ты, лик моей беды.

Ты – бочка Данаид, о Ненависть! Всечасно Ожесточённая, отчаянная Месть,

Не покладая рук, ушаты влаги красной Льёт в пустоту твою, и некогда присесть.

Хоть мёртвых воскрешай и снова сок ужасный Выдавливай из них – всё не покроешь дна! Хоть тысячи веков старайся – труд напрасный: У этой бездны бездн дно вышиб – Сатана!

Ты, Ненависть, живёшь по пьяному закону: Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять... Как в сказке, где герой стоглавому дракону

Все головы срубил, глядишь – растут опять!

Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,

Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.

НАВАЖДЕНИЕ

Как ваша высь и глубь соборов кафедральных – Дремучие леса! – мне душу леденит!

В органных рёвах крон – все жалобы опальных И проклятых сердец, все стоны панихид...

Как ненавистен мне твой вечный бег смятенный, Могучий Океан! Так дух мятётся мой...

А в хохоте твоём – смех утысячеренный Униженных и злых, подхваченный тобой.

Как я любил бы ночь, когда бы не сусальный Блеск надоевших звёзд! Мила мне темнота, Однако и её читаю я с листа...

И пустота и мрак – бумаги рисовальной Незримые листы, и на любом – портрет:

С него глядят глаза, которых больше нет.

Поль Верлен ^v 1844-1896

NEVERMORE*

Зачем, зачем ты льнёшь ко мне, воспоминанье? Дрозда косой полёт в осеннем увяданье, Однообразный свет, бессильное сиянье Над жёлтою листвой – и ветра бормотанье...

Мы шли, она и я, – и ни души вокруг, -В мечты погружены; она спросила вдруг:

«Какой из дней твоих был самым лучшим, друг?»

О, голоса её небесный, кроткий звук,

Живого серебра звук сладостный и зыбкий...

Я, затаив слова, ответил ей улыбкой И губы приложил к её руке тогда...

Как первые цветы всегда благоуханны!

И первое в устах родившееся «да»,

И самые уста – как были вы желанны!

ЖЕНЩИНЕ

За кроткий дар мечты, за милость утешенья, Которые таит взгляд ваших глаз больших,

Из недр отчаяний жестоких этот стих —

Вам, чья душа чиста и вся – благоволенье.

Моя, увы, в тисках дурного наважденья, Истерзанная тварь в когтях страстей слепых... Безумье, ревность, гнев – кто перечислит их, Волков, мою судьбу грызущих в исступленье?

О, как страдаю я! Каким огнём палим!

Что мука первого изгнанника из рая,

Что первый стон его в сравнении с моим?

А ваши горести подобны, дорогая,

Проворным ласточкам – в прозрачных, как стекло, Сентябрьских небесах – когда ещё тепло.

9 Верлен П. Лирика. М., 1969.

* Никогда (англ.).

Луна проливала свет жестяной, Белила углы,

Над готикой крыш, над их крутизной, Дымы завивались, черней смолы.

Был пуст небосклон, и ветер стонал, Как некий фагот,

Вторя ему, свой тянул мадригал Иззябший и робкий бродяга-кот.

Я шёл, как во сне, в тебя погружён, Эллада теней...

Мне Фидий сопутствовал и Платон Под взглядами газовых фонарей.

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА

Струил закат последний свой багрянец, Ещё белел кувшинок грустных глянец, Качавшихся меж лезвий тростника,

Под колыбельный лепет ветерка...

Я шёл, печаль свою сопровождая;

Над озером, средь ив плакучих тая, Вставал туман, как призрак самого Отчаянья, и жалобой его Казались диких уток пересвисты,

Друг друга звавших над травой росистой... Так между ив я шёл, свою печаль Сопровождая; сумрака вуаль Последний затуманила багрянец Заката и укрыла бледный глянец Кувшинок, в обрамленье тростника Качавшихся под лепет ветерка.

КЛАССИЧЕСКАЯ ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Второго Фауста шабаш; не тот, где бодро Резвятся ведьмы; нет! ритмический; такой Ритмический! Вообразите сад Ленотра: Прелестный, чинный и смешной.

Всё здесь гармония, расчёт и чувство меры: Окружности полян и череды аллей;

Фонтаны; там и сям – простёртые Венеры;

Вот – Антиной, а вот – Нерей.

Каштанов купола; искусственные дюны И горки; томных роз пленительный гарем Под стражей стриженых кустов; добавьте лунный Неверный свет над этим всем.

Чу! полночь пробило, и отголосок дальний, Печально, медленно и нежно подхватив Бой башенный, преобразил его в печальный И нежный, медленный мотив

Рогов охотничьих, в тангейзеровом роде.

Порыв смятенных чувств, смятенных душ испуг Слились в пьянящем, гармоническом разброде Протяжных голосов, и вдруг

Возник, протяжному призыву повинуясь,

Сонм призрачных фигур, в трепещущей игре Теней и месяца колеблясь и волнуясь...

Ватто, приснившийся Доре!

Что за отчаянье колеблет и сплетает

Туманные тела? Что за тоска ведёт

Вкруг статуй, вдоль аллей, как вдоль минувших маят,

Их невесомый хоровод?

Что за виденья беспокойные? Поэта Хмельного бред? Его отчаяний гонцы?

Посланцы бледных сожалений? Или это,

Быть может, просто мертвецы?

Не всё ли нам равно, твои ль то угрызенья, Мечтатель, чьи мечты лишь с ужасом в ладу,

Плоды ли дум твоих в мерцающем движенье Иль просто мертвецы в бреду?

Кто б ни были – в луче скользящие пылинки Иль души, – их удел исчезнуть в тот же миг,

Как, по ночной беде справляющий поминки, Раздастся петушиный крик...

Он, дальний стон рогов гася легко и бодро,

В рассветный зябкий час оставит нам такой

Пустой, такой обыкновенный сад Ленотра – Прелестный, чинный и смешной.

INITIUM*

Стон флейт и скрипок смех, вдруг зазвучавший глухо, Когда вошла она, – и вдруг померкший зал!

О, светлый завиток над раковиной уха,

К которой, был бы смел, приник бы и припал Всей жаждой уст своих! – Кружился пёстрый бал.

И подхватил её мазурки безмятежный

Ритм, плавный, словно стих; блистая без прикрас,—

Как рифма этих нот, – она плыла небрежно,

И детская душа глядела, не таясь,

Из чувственных глубин зелёно-серых глаз.

И Мысль моя с тех пор застыла в созерцанье

Видения того, чья непомерна власть

Над робостью Любви; вхожу в Воспоминанье,

Как в некий тайный храм, чтоб на колени пасть

И слушать, как грядёт – неотвратимо – Страсть. ИЕЗУИТСТВО

Убийца дней моих, глумливая тоска,

Открыто не разит – грызёт исподтишка,

И колет и когтит с улыбкою слащавой,

Чтоб сделать боль мою посмешищем, забавой,

И в склепе, над моей воздвигнутом мечтой.

На шутовской мотив гнусит «за упокой».

Тоска моя —Тартюф, который, усыпая Цветами алтари цариц угрюмых рая,

И восславляя Мать, и Сына, и Отца В торжественных псалмах, врачующих сердца,

И дружески вводя монашек в искушенье Почтительным словцом, пристойным подношеньем, И кротко бормоча молитвы по часам,

И скромно проводя рукой по волосам,

* Начало (лат.).

Как ни крестил бы лоб, в какой бы церкви ни был, Безжалостно мою обдумывает гибель.

SUB URBE*

Под ветром ёжатся, как дети,

Ракит кладбищенских кусты В белёсом леденящем свете.

Скрипят сосновые кресты -Могил печальные обновы Кричат, как заткнутые рты.

Текут, безмолвны и суровы Рекою траура и слёз,