Текст книги "Золото Ларвезы (СИ)"

Автор книги: Антон Орлов

Соавторы: Ирина Коблова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Когда вышел в коридор, из-за соседней двери доносился голос Щуки, которая опять принялась распекать Мейлат за вчерашнее. Заплаканная дуреха что-то бормотала в свое оправдание. Жизнь ей, видите ли, не в радость, если она невкусная и никто ее крови не хочет, а вчера ей наконец-то повезло… Хотя больше всех повезло пшору, который ушел живым только потому, что повелителю амулетов не с руки раскрывать свое инкогнито. И зачем этой малахольной какие-то упыри, если рядом Глодия, которая кровь пьет стаканами, мозги жрет столовой ложкой – куда там вурванам и крухутакам!

Библиотека встретила Дирвена запахом книг и нагретого солнцем старого дерева, да еще из служебных комнат тянуло горячим шоколадом. Как в резиденции Ложи в былые времена… Он сердито тряхнул головой. Сами виноваты, что третировали его, зажимали жалование и не преклонились перед новым королем.

В читальном зале он выдал хорошенькой библиотекарше свою кладоискательскую легенду и попросил все газеты с середины месяца Флейты – ему бы узнать, что происходит в мире. Читать по-ихнему он еще со школы амулетчиков умел: обязательный курс, учебники по бартогским артефактам полагалось штудировать в оригинале.

Зря потерял время, той самой газеты в этих подшивках не оказалось. Информация лишней не будет, но он-то пришел сюда не за новостями о том, какие торговые соглашения Бартога заключила с Ларвезой и Нангером, какая компания подрядилась прокладывать через Олосохар новую железную дорогу и чем закончились испытания соединенных медными проводами говорильных аппаратов в Дуконе.

Пока он будто бы с интересом читал всю эту ерундовину, через зал прошлепал смуглый босоногий уборщик, вынес из внутреннего помещения корзинку с мусором, потом занес обратно. На туземца никто даже не посмотрел – кроме Дирвена, глянувшего вскользь из-за газеты. Ха, у него же на лбу не написано, что в этот момент он настраивал «Маскарадный кубик»! Дальше – плевое дело, на службе у Ложи он и не такие задания выполнял. Ну, держитесь, придурки…

Ждать пришлось часа два, не меньше. В этом городишке хватало недоумков, которых хлебом не корми, дай посидеть с книжкой. Наконец вся публика утянулась обедать, и библиотекарша вышла. Перед этим сообщила ему с вежливой улыбочкой на ломаном ларвезийском, что скоро вернется. Скоро, или не скоро, или через пару минут – он успеет.

«Маскарадный кубик» обеспечил ему кратковременную личину уборщика, наработанное за время службы чутье привело в комнату с жалюзи на окнах и запертыми шкафами, а «Ключ Ланки» помог эти шкафы открыть. Сторожевые амулеты Дирвен усыпил мимоходом, за полсекунды. Вот оно! Еще и срамные картинки, гады, нарисовали… Аж три газеты, все захватанные, по краям истрепанные: как будто половина взрослого населения Бражена мусолила эту мерзопакость.

Сперва хотел спалить эту дрянь на месте, но его так и подмывало прочитать, что там эти сволочи про него с Наипервейшей Сволочью понаписали. Про него же, не про кого-нибудь!

Вновь заперев шкафы, чтобы все выглядело, как раньше, он сунул газеты за пазуху, тихонько вышел в коридор, затворил дверь и лишь тогда разбудил артефакты. Личина к этому времени исчезла, но она ему больше не нужна. Имелась тут отдельная комната для детишек, с раскладными книжками, бумагой для рисования и цветными карандашами. Сейчас там никого, он и устроился с газетами за низким столиком, на дурацком расписном стульчике. Сторожевой амулет усыплять не стал, он же не собирается что-то испортить или спереть, а общий фон лишний раз лучше не искажать. Вдруг в Бражене есть какой-нибудь нехилый маг вроде Орвехта, который завернет в библиотеку и заметит, что с охранной магией что-то не так.

Вслух он объяснялся по-бартогски с горем пополам, но в написанном почти все понимал, тем более с языковым амулетом. Вскоре стало ясно, что он столкнулся с неслыханной подлостью: автор мерзопакостной писанины бессовестно глумился над ним, вовсю старался выставить его в самом дурацком и невыгодном свете. О безвестном амулетчике и рыжем психе, которых он великодушно пощадил, тут вовсе не упоминалось, хотя могли бы, правды ради, и об этом написать. А Тейзурга деликатно называли «пострадавшим», как в судейском протоколе: мол, сперва после магического удара «пострадавший» находился в бессознательном состоянии, потом очнулся, но не мог оказывать сопротивление из-за полученных травм, побоев и примененных Дирвеном артефактов.

Зато о нем такого понаписали – и что он делал, и что говорил, и о чем якобы в это время думал, как будто подлюга-газетчик мало того, что со свечкой рядом стоял, так еще и мысли читал. А уж как их нарисовали… Посмотришь – натурально плюнуть хочется, и в то же время так и подмывает смотреть, потому что иллюстрации выполнены искусно, каждая деталь тщательно прорисована, чтобы все как на самом деле. Аж четыре картинки, и рисовальщик тоже подлец тот еще, потому что лицо Этой Сволочи везде или отвернуто, или занавешено длинными патлами, а Дирвен выглядит нелепо и жалко, несмотря на то, что он сверху. Одно хорошо, гад-художник перестарался: хоть повелитель амулетов и похож на себя, на этой издевательской пачкотне у него слишком карикатурная физиономия, чтобы сопоставить и опознать.

Первую газету Дирвен скомкал и порвал в клочья. С минуту сидел, застывший, сгорбившись на неудобном стульчике, с пылающим лицом и сжатыми кулаками. Подумалось: вдруг сыщется какой-нибудь умник, который обрывки соберет и все восстановит… Он слышал, что сволочь Эдмар научил такому заклинанию магов Ложи, а те и рады объедкам с его стола. Вдруг бартогские волшебники обратятся к ним за помощью, и те сумеют восстановить эту дрянь даже из пепла?

В бессильной ярости скрипнул зубами – и тут его осенило.

Когда он был королем, советник по вопросам нравственного воспитания Шаклемонг однажды испросил дозволения сорвать со стен те дворцовые картины, на которых люди нагишом, да в костер на площади. А министр финансов Чавдо Мулмонг воспротивился: мол, известные шедевры, денег стоят. Сошлись на том, что жечь картины не надо, потому что государству убыток, лучше все срамные места на них бумажками заклеить. Так и поступили.

А эту пакость можно зарисовать, будто бы у Дирвена поимелово не с Той Самой Сволочью, а с какой-нибудь девкой. Карандаши под рукой… И он принялся за дело.

Рисовал с нажимом, чтобы какие-нибудь гады не стерли ластиком. Можно ли с помощью магии уничтожить линию серого грифеля? А если грифели цветные? А если чернильный?.. Этого он не знал, но хорошо бы нельзя, а то вся работа насмарку.

Главную в Сонхи Сволочь он снабдил дамским лифом и пышными задранными юбками, а себе пририсовал корону – будто бы он с придворной дамой в королевских покоях. Вот теперь это правдивые картинки, а не мерзопакостная клевета на свергнутого монарха Ларвезы! Газеты – зло, но в Бартоге и в Нангере они давно уже есть. Как ему докладывали оставшиеся в Аленде невезучие маги Куду и Монфу, теперь и в Ларвезе будут, Верховный Маг разрешил. А он бы не разрешил, потому что газеты – рассадник безнравственности, так говорил Шаклемонг, а Дирвен всегда был за нравственность.

Шаги в коридоре заставили его замереть. Кто-то идет…

Выучка не подвела, мигом сунул улики на полку с картонными книжками, мятые клочья сгреб с пола и запихнул туда же. А сам встал посреди детской комнатушки – якобы заблудился, якобы забрел сюда случайно – и скроил вежливо-озадаченную мину. За секунду до того, как на пороге появился уборщик со шваброй наперевес.

Из-за неширокой спины туземца выглядывало трое библиотекарей, включая девицу из читального зала. Та обеими руками держала перед собой «Энциклопедию волшебного народца мира Сонхи», словно собиралась тяжеленной книжкой кого-то прихлопнуть. У одного из мужчин был бартогский пороховой пистолет, у другого дубинка. Эти придурки, что ли, за грабителя его приняли?!

Тут же пришло в голову спасительное решение. Вспомнилось, как действовал Шаклемонг, когда с толпой сподвижников громил в Аленде книжные лавки. Сперва в намеченный магазинчик отправляли своего человека, якобы покупателя, который осмотрится, потопчется, возьмет полистать одну, другую книжку, а после незаметно хвать какое-нибудь фривольное издание – и за спиной у продавца переставит к школьным учебникам. Потом он будто бы случайно обнаруживал на полке с детской литературой неподобающую взрослую беллетристику, и давай возмущаться: мол, что творите, малолетних развращаете, королевские законы нарушаете! А тут и Незапятнанный со своими парнями подоспеет – и нет больше книжной лавки. Шаклемонг объяснял, что это необходимая мера, чтобы горожане были на их стороне. Вот и Дирвен решил этой мерой воспользоваться.

– Смотрите, что у вас тут! – он указал на полку с пресловутыми газетами, засунутыми между «Страной железных человечков» и «Путешествием лягушонка Юнжека на воздушном шаре». – Преступное насаждение мерзопакости! Я сюда случайно зашел, заблудился потому что. Вижу – газеты какие-то на детской полке, я и взял посмотреть, а там сплошной срамотизм! Если дети увидят, им же сразу того же самого захочется, нельзя такие газеты в библиотеке держать! Вы должны разобраться, как они сюда попали! Это совращение неокрепших умов, судить за это надо!

Говорил он по-бартогски, активировав языковой амулет в полную силу: сейчас главное – выпутаться из этой дурацкой истории, в которую он вляпался из-за Той Самой Сволочи и происков Рогатой.

– Разберемся, – сурово произнес библиотекарь с дубинкой, пухлолицый здоровяк, который выглядел так, словно жрет одни сдобные булки – похоже, здешнее начальство.

Насупленный тощий очкарик в забрызганных чернилами нарукавниках продолжал целиться в Дирвена из пистолета, а барышня крепко сжимала энциклопедию, глядя с недобрым прищуром.

– Это кто-то из ваших, больше некому! Поддались моде на срамотизм и хотят научить плохому неокрепшие детские умы!

А что ему оставалось, если не обвинять их? К тому же они всяко виноваты, раз допустили, чтобы такая подлая писанина с запретными картинками хранилась у них в заведении, пусть даже в особом шкафу под замком.

– Пройдем ко мне в кабинет! – распорядился здоровяк.

Если сделать ноги, будет погоня, поэтому Дирвен подчинился, не ожидая никакой дальнейшей подлости. Уши все еще горели, но он чувствовал свою правоту. В коридоре подвалило двое полицейских и амулетчик с сумкой на поясе. Значит, эти книжные придурки сразу послали за представителями власти? Ну, им же хуже! Он от своих слов не откажется. Пусть он чуть-чуть искажает факты, правда все равно на его стороне, потому что он борется против насаждения срамотизма.

Табличка на двери сообщала: «Заведующий Браженской общественной библиотекой г-н Р. Коржец». Здоровяк расположился в кресле по ту сторону стола с коричневым сукном и потускневшим бронзовым пресс-папье в виде обожравшегося чворка. Полицейский офицер учинил Дирвену допрос: кто такой, откуда и с какой целью прибыл, куда направляешься, что делал в библиотеке. Он говорил по-бартогски, а девица переводила, то и дело заглядывая в словарь, который достали из шкафа. Второй полицейский прилежно записывал.

Амулетчик с очкариком тем временем куда-то ушли. Потом вернулись, амулетчик поставил на стол большую шкатулку. Артефакт, это Дирвен сразу уловил и насторожился. Хотя было бы из-за чего, он же проверял: в детской комнате только оберег от народца, «Недремлющий сторож» и еще один амулет, вмонтированный в механизм бартогского лопастника, похожего на цветок с кожистыми лепестками. Когда лопастник крутится, веет прохладный ветерок, но при Дирвене он не крутился.

– Посмотрели, что там? – озабоченно спросил Коржец у тощего библиотекаря, который вперил в Дирвена пронзительный обвиняющий взгляд.

– Н-невиданное свинство… – чуть заикаясь, произнес очкарик, ткнув пальцем в сторону задержанного.

– Так я и думал, – кивнул заведующий. – Невозможно, чтобы кто-нибудь из моих подчиненных… Давайте посмотрим изобличающую светопись!

Амулетчик откинул крышку шкатулки.

Чего?!!..

Дирвен, конечно, слышал о бартогской светописи, даже видел изображения. Для магических картинок нужны заклинания или специальные артефакты, а для светописи – громоздкая механика и особым образом зашлифованные линзы. В Бартоге любят соединять магию с инженерными изобретениями, и пусть в детской комнате запечатлевающих амулетов не было, «Недремлющий сторож» или артефакт в лопастнике могут работать в одной цепочке со светописным механизмом… А он не проверил, потому что был сам не свой из-за мерзких издевок в этой дурацкой газете.

Дирвен почувствовал, как опять вспыхнули уши: надо же было допустить такой промах!

В бартогских учебниках приводилось несколько схем соединения в рабочую цепочку стандартных магических артефактов и неволшебной механики. Самый распространенный вариант: амулет реагирует на движение и подает сигнал аппарату, при необходимости другой вспомогательный амулет глушит звук светозаписывающей штуковины. А потом на бумаге, пропитанной специальными растворами, проявляется изображение, но с этим много мороки, поэтому чаще используется простой способ: картинку «вытягивают» и запечатлевают артефакты, в состав которых входит хранящий память олосохарский песок.

Если бы он заподозрил, что здесь такая засада… Но из-за происков Рогатой ему это даже в голову не пришло.

Тех, кто его задержал, Дирвен нисколько не боялся. Положить их – плевое дело, хоть сейчас мог бы взять под контроль весь их арсенал. Но тогда здешние поймут, с кем столкнулись, и пошлют мыслевести Крелдону, «пострадавшей» сволочи, гадам из министерства благоденствия… Вдобавок Лорма будет в курсе, куда подевался ее консорт. Если из Крибы можно рвануть на все четыре стороны, то из этой дыры – только вверх или вниз по речке, поэтому нужно изобразить несчастного мальчишку, пойманного с поличным. Он и впрямь чувствовал себя несчастным, был зол и пристыжен, даже притворяться не надо.

Худшие опасения подтвердились. На пластинке мутного стекла, вделанной изнутри в крышку шкатулки, стали появляться одна за другой черно-белые картинки. Вот Дирвен стоит посреди комнаты, до половины вытянув из-за пазухи свернутые газеты; вот он со свирепым выражением на лице рвет одну из газет; вот сидит, скрючившись, за низким столиком и читает; вот трудится с карандашом в руке; вот запихивает газеты на полку между книжками.

Судя по всему, светозаписывающий аппарат находился в том же углу, где торчал, как пальма в кадке, потрепанный лопастник. Наверняка спрятан в нише за дверцей, которую не отличить от стенной панели. Если бы как следует осмотрелся, заметил бы на стенке окуляр с блестящей линзой, но он же не рассчитывал на такую дрянь, поэтому проверил комнату только на артефакты.

Ясно, для чего это понадобилось: посетители библиотеки оставляют там свою сопливую мелкоту, вот и обеспечили возможность приглядывать, чем занимаются дети в отсутствие взрослых. По той же причине аппаратуру спрятали с глаз долой: чтобы спиногрызы не поломали. Если бы он все это знал заранее!

– Ну и как ты, засранец, это объяснишь? – поинтересовался Коржец.

Барышня перевела, воспитанно заменив «засранца» на «дурака».

А Дирвен еле удержался, чтобы не пустить в ход «Каменный молот». Дураком и засранцем его маги Ложи обзывали, а теперь он должен выслушивать оскорбления от каких-то библиотекарей?!

– Сама дура! – рявкнул он, глянув на девицу с ненавистью. – Они на полу в коридоре валялись, а я подобрал. Смотрю, там сплошная мерзопакость, я и решил зачеркать этот срам, чтобы дети не увидели, чтобы прилично выглядело, ну, как приличное поимелово… Я же несовершеннолетний, и моему душевному здоровью причинили вред, я испытал из-за этого невыносимые страдания! Почему вы такую мерзость в библиотеке держите и на полу разбрасываете?!

Ха, пусть попробуют отвертеться: шкаф он запер, никаких улик. Даже если там тоже есть подлая шпионская аппаратура, без артефактов она сработать не могла. А этот разиня со шкатулкой так и не просек, кто перед ним, потому что Дирвен весь свой арсенал усыпил и ни одному амулету не позволит отозваться на чужой импульс.

Очкастый придурок сходил посмотреть: и правда, заперто. Наверняка ему же и достанется, или мышиной барышне, или обоим вместе – надо ведь Коржецу кого-то обвинить в разгильдяйстве.

– А если ты, безмозглая башка, несовершеннолетний, зачем подобрал газету для взрослых? – вперив в Дирвена тяжелый взгляд, спросил один из полицейских. – Да еще в детскую комнату притащил. Почему не позвал старших?

– А почему она лежала на полу?! – не дожидаясь перевода, возопил Дирвен. – Я по овдейским законам подросток, мне девятнадцать лет, и вы должны оградить меня от травмирующих переживаний! Это у вас надо спросить, почему то, что может нанести вред развитию неокрепшего рассудка, валяется в коридоре у всех на виду!

Когда барышня, запинаясь, перевела, офицер гневно промолвил:

– Здесь тебе, паршивый сопляк, не Овдаба! Бражен – бартогская колония, у нас ты за свои художества ремня в участке получишь! И твоему неокрепшему рассудку вреда с этого не будет, одна польза! Другой раз не подбирай, что в коридоре валяется – пройди мимо и позови старших! Ну-ка, пошли! А вы, господин Коржец, проведите внутреннее расследование, почему у вас такой инцидент случился. Ватгерен поможет, – он кивнул на амулетчика. – Я сразу говорил, газеты эти – форменное непотребство, нашли, про что написать…

– Так прислали из Крибы с сопроводительным письмом, – удрученно отозвался заведующий. – Лично я тоже возразил бы, но раз наши попечители так решили…

В этот момент Дирвен, до сего момента стоявший с понуро опущенной головой, оттолкнул с дороги второго полицейского и ринулся к двери. Подчиненные Коржеца отшатнулись. Амулеты Ватгерена послушно дали осечку. Один уборщик не сплоховал и огрел Дирвена шваброй, что-то сердито лопоча на своем туземном языке.

Он едва не стукнулся головой о косяк, но извернулся, уходя от второго удара, вырвал у противника швабру и врезал древком, словно копьем, бросившемуся в атаку полицейскому. Нападение на представителя власти – за это хоть в Ларвезе, хоть в Овдабе, хоть в Бартоге не поздоровится…

Вихрем промчавшись по коридору, Дирвен миновал читальный зал, слетел по широкой закругленной лестнице, пересек залитый солнцем вестибюль. Вслед ему задребезжали стекла двустворчатой двери. Лишь бы застать Щуку с Мейлат в гостинице, драпать надо из этой дыры!

У Зинты появилось еще одно важное дело.

Она и раньше заглядывалась на львиные и кошачьи морды водосточных труб, затейливые фонари, изношенные каменные лестницы, мостики над каналами. Останавливалась посреди улицы, чтобы запрокинуть голову и хорошенько рассмотреть витраж или мозаику. Могла заложить крюк ради какого-нибудь места, которое как будто отзывалось в душе музыкой, хотя никакой музыки там не было. До недавних пор Зинта считала, что это имеет значение только для нее, но вдруг оказалось – не только.

Песчаная ведьма подсела к ней в «Столичной белке», куда она завернула пообедать. «Белка» с восьмицу назад открылась после ремонта. Одна из любимых чайных Суно. Шаклемонговцы разнесли ее вдребезги, оставив изгаженные стены и груды обломков, потому что у Дирвена был зуб на это заведение: когда-то он подрался здесь с Эдмаром, и ему пришлось возмещать хозяину ущерб.

Старик уцелел, потому что заблаговременно спрятался у внучки в другом конце города. Бронзовой белке, которая сидела на отдельной полочке над стойкой, повезло меньше – после погрома она исчезла, но взамен изготовили новую точно такую же.

Зинта доедала сиянский рыбный суп, когда сбоку скользнуло что-то зыбкое, словно мираж в пустыне Олосохар, и в следующее мгновение на стул напротив опустилась Хеледика. Ее глаза мерцали на узком лице, как два песочных опала, а волосы были распущены, и в них вспыхивали солнечные искры… Или показалось?

На ней была серая туника и штаны, заправленные в высокие шнурованные ботинки. Дорогая обувка не очень-то сочеталась с одеждой поденщицы – зато удобно для работы в развалинах, оставшихся на месте резиденции Светлейшей Ложи после правления «короля Дирвена».

– Значит, это вы… – произнесла Хеледика, внимательно глядя на лекарку своими ведьмовскими глазами, по-кошачьи приподнятыми к вискам, и только после этого, спохватившись, поздоровалась: – Доброго дня, госпожа Зинта!

– Доброго. Что значит – это я?

– Я ворожила. Ищу тех, кто нужен, чтобы поднять город.

– Так я же не волшебница. И хотела бы помочь, да толку с меня… Или хочешь, чтоб я об этом с Суно поговорила? Он и сам знает, что надо поскорее навести порядок. Они стараются, я вижу. Но этот поганец в чужой короне столько наворотил, что враз не разгребешь.

– Я имею в виду не это. Нужно ваше желание, чтобы город поднялся, и то, каким вы хотите его увидеть, и ваше отношение к городу – вы же чувствуете, что он живой. Помните, когда мы с вами познакомились, вы мне в дороге рассказывали про Апну, про Паяну, про Аленду? Если бы я сразу об этом подумала, я бы и без ворожбы к вам пришла. Ваши представления о городе – словно пряжа, из которой свивается нить для восстановления городского гобелена. Тем, кто будет ткать гобелен, без пряжи не обойтись, а если они возьмут, что попало – тогда и получится что попало. Нужны вы.

Все это выслушав, Зинта вначале загордилась, потом испугалась: такая ответственность, вдруг она не справится, подведет?

– Ох, ты меня озадачила… А если я не смогу сделать так, чтобы появилось сколько надо этой самой пряжи?

– Вы не одна, я уже полторы дюжины таких нашла. Даже больше, вы двадцать первая. Хожу по улицам, ловлю это ощущение, и если почувствую то самое – иду по следу за человеком. Почувствовать можно, если человек недавно прошел там, где я нахожусь, и танец его присутствия еще не затих. Не совсем правильные слова, по-нашему я сказала бы как есть, но это на ларвезийский никак не перевести.

Песчаная ведьма улыбнулась быстрой, как скользнувший луч, улыбкой и повернулась к пожилому сиянцу в поношенном желто-зеленом халате с вышитыми на подоле аистами, терпеливо ожидавшему в трех шагах от их столика.

– Здравствуйте, господин Шайму. Мне, пожалуйста, зеленого чаю, большую кружку.

– Здравствуйте, госпожа Хеледика, всегда рад вам услужить!

Хозяин «Белки» поклонился и пошел на кухню.

– Тебе, наверное, куда проще наворожить эту пряжу, чем кому-то из нас, – заметила Зинта. – Ты ведь в танце можешь.

– Я – другое, – она так и сказала о себе: «другое», а не «другая». – В танце я могу прясть, если будет из чего. Для этого нужны жители города. Или приезжие – те из них, кому город открылся. Мне он тоже открылся, но по-другому, я ведь нездешняя, я олосохарский песок, – на мгновение она наморщила лоб. – Станцевать это я могла бы, но не знаю, как сказать словами… Город вас принял, и сейчас надо, чтобы он смотрел на себя вашими глазами и постепенно становился таким, каким вы хотите его видеть. Я для этого не гожусь, моими глазами смотрит Олосохар.

– Вроде, поняла, – неуверенно произнесла лекарка. – Что я должна делать?

– То, что уже делаете: смотреть на город, чувствовать его в себе и снаружи, хотеть, чтобы он поднялся и стал еще лучше, чем до сих пор.

Зинта подумала, что она ведь и впрямь все это уже делает.

– Главное, думайте об этом почаще, – добавила песчаная ведьма. – Каждый день.

– Раньше я о таком и не слыхала. А ты откуда об этом знаешь?

– Случайно открылось. И раз это есть, наверняка открылось не мне первой. Я шла по улице Неистребимой Лозы, и там в одном доме начинающий музыкант учился играть на скрипке. Он фальшивил, инструмент у него не очень-то, но он в эту музыку душу вкладывал – и свою любовь к Аленде, желание, чтобы город поскорее залечил раны и стал краше прежнего. Но слушать его было невыносимо, и я порвала ему струны, – она снова улыбнулась быстрой улыбкой, на этот раз с оттенком извинения. – Наверное, если бы я этого не сделала, его бы поколотили соседи. Потом я поднялась к нему и поговорила с ним о городе – так же, как с вами… Спасибо, господин Шайму.

Сиянец поставил перед ней большую фарфоровую кружку с тонко прорисованными красными башенками в молочном тумане.

У Зинты вертелись на языке еще вопросы насчет «пряжи» и общения с городом, но вслух она так и не задала их – решила, что сама понемножку разберется.

Зарево в ночном небе казалось огромным, как будто целый квартал охвачен огнем, хотя горело одно-единственное здание в центре Бражена. Тревожный колокол смолк: кому положено, уже примчались тушить, и весь городишко проснулся. С той стороны тянуло гарью, эта едкая вонь забивала вкрадчивые речные запахи. Проламываясь через тростники, Дирвен услышал, что кто-то из девчонок раскашлялся.

Хвала богам, обе сидели в лодке, как он велел. Хотя куда бы они делись в потемках? Разве что в кусты по нужде.

– Кто идет? – нарочито свирепым голосом рявкнула Глодия, когда мостки заскрипели у него под ногами.

– Свои, – буркнул Дирвен, перебираясь на место гребца. – Уматываем отсюда!

Мейлат еле заметно вздохнула, печально глядя в звездную даль. К крухутаку не ходи – расстраивается, что тот оголодавший пшор за ней не пришел.

Он мощными гребками направил лодку на середину реки.

– Фу, вонища, – недовольно сморщила нос Щука. – Это ты, что ли, постарался, пожар устроил? Хочешь, чтобы мы совсем задохнулись?!

– Не задохнешься. Сейчас отплывем подальше… До утра будем плыть, как в ту ночь, когда из Эгедры уходили.

После небольшой паузы Глодия спросила:

– Чего поджег-то?

– Библиотеку эту дурацкую. Использовал «Глаз Саламандры» – если он у тебя есть, больше ничего не надо. И если объект достаточно большой, лучше поджигать с нескольких сторон, чтоб наверняка.

Вряд ли неблагодарная ученица пропустила информацию мимо ушей. Она схватывала на лету, понимая со своей деревенской практичностью, что все, сказанное Дирвеном об амулетах – на вес золота. Но заговорила она, с присущей ей подлой стервозностью, о другом:

– Ну, как есть угробище! Теперь, чего доброго, нас с Мейлат обвинят в соучастии, еще и такого чирья на жопе нам не хватало!

– Против срамотизма надо бороться, – угрюмо и непреклонно возразил Дирвен.

Грести с помощью артефактов было ничуть не тяжело, и все равно он обливался потом. Жаркая духота тропической ночи, вода теплая, как суп, и в придачу ветер с юго-востока, поэтому запах гари до сих пор их преследует.

– Одно слово, угробище, – проворчала Глодия. – Где ни побываешь, там город после тебя как пирог, на который жопой сели. Сперва Пергамон, потом Аленда, теперь этот Бражен. Небось не остановишься? Хотя эти крысы библиотечные мне совсем не понравились. Говорят непонятно по-каковски, не люблю я этого. Может, они тебя всяко просмеивают, а ты с ними как с воспитанными людьми рассусоливаешь, всякие здрасьте-пожалуйста… Как подумаю об этом, так бы и наплевала им в зенки, а я всегда об этом думаю, если чужой речи не понимаю. Я чувствительная. И одеты серенько, ни рожи, ни вкуса изысканного… Но пожар ты зря учинил, нам бы потихоньку отсюда сплавиться, а теперь тебя же и заподозрят.

Когда после побега из библиотеки Дирвен примчался в гостиницу, Щука продолжала ругать Мейлат. Велел им бегом собирать манатки, они похватали накупленное – и на пристань. Отплыв от дрянного городишки вниз по речке – якобы в ту же сторону, откуда явились – спрятались в тростниках. Дирвен активировал укрывающие амулеты и велел Глодии сделать то же самое. Несколько раз доносился плеск, мимо проходили туда-сюда какие-то суденышки, но за сплошной зеленой стеной не видно, кто это, рыбаки или полиция.

Хотелось выговориться, и он, едва не дрожа от праведного гнева, рассказал своим спутницам, что произошло. Мейлат глядела жалостно, словно он простудился или ушибся, а Щука дотошно выпытывала подробности.

Едва стемнело, Дирвен отправился мстить. Никто не может оскорбить повелителя амулетов и не поплатиться за это.

Теперь они шли вверх по Сябану, против течения. Он задействовал ускоряющий артефакт, и лодка рассекала блестящую темную воду, словно на веслах сидела дюжина гребцов.

– Сами виноваты, нечего такую мерзопакость в библиотеке держать. Если б не держали, ничего бы не случилось. Один дурак в газете про это написал, а другое дурачье подхватило, ну и пусть теперь пожар тушат.

– А ты что ли не понял, какая там закулисная интрига? – с ненавистной ему интонацией всезнающей умудренной тетки поинтересовалась Глодия. – Эх, ты, остолопина…

– Закрой свою щучью пасть!

– Я-то все поняла! И ты бы допер, если б мозгами пораскинул. Это же господин Тейзург самолично все устроил, чтоб тебя, дурня, всенародно опозорить, а себя в наилучшем виде показать после нанесенного тобой тяжкого оскорбления.

– Чего ты мелешь?!

– Чего есть, то и мелю! Сам рассказывал, что те срамные картинки были весьма искусно нарисованы, и тебя там будто бы осмеяли, а у господина Тейзурга даже лицо было прикрыто. И еще ты говорил, что толстый библиотекарь ответил полицейскому, мол, сам он не хотел те газеты брать, но ихнее начальство прислало их из Крибы с сопроводительным письмом. Говорил же?

– Ну, говорил, – раздраженно процедил Дирвен. – Ну и что?

– Вот тебе и ну, остолопина! Чворку ясно, кто за этим стоит! Кто те картинки искусные нарисовал, жаль, я не видела, и кто газетчикам из Бартоги заплатил, чтоб они про это со смаком расписали и выставили тебя на позорище, да чтобы побольше этих газет нашлепали, а потом повсюду разослали. Ну, и мне-то яснее ясного, кто с ихним высоким начальством договорился, небось тоже за немалые деньги, чтоб эти газеты в каждую библиотеку приняли. Вот зуб даю, так и было. Ты его на весь просвещенный мир ославил, а он тебя, и последнее слово за ним осталось. И хоть об заклад побьюсь – одной Бартогой тут не обошлось, в Ларвезу и Овдабу тоже небось завезли.

Хотел на нее рявкнуть, но слова застряли в горле. А ведь Наипервейшая Сволочь вполне могла… И Рогатая могла…

– Ха, в Ларвезе и в Овдабе эту мерзопакость по-бартогски полтора умника прочитает, – выдавил он, постаравшись презрительно ухмыльнуться. – Или чуть побольше, все равно маловато.

– А кто тебе сказал, что к нам они зашлют по-бартогски? Переведут на нашенский да на овдейский, и нашлепают в типографии столько, что чворку не съесть, дело недолгое. Вот хорошо-то, что мы с тобой уже в разводе, а то бы я заодно с тобой осрамилась… Зуб даю, так и было, хоть на что спорим.

– Зубы я тебе сейчас выбью, если пасть не закроешь!

Его захлестнула едкая обида, так и хотелось врезать по этой ненавистной физиономии, востроносой и тонкогубой, с нагло сощуренными глазами-щелками. Волосы Глодия спрятала под залихватски повязанной пиратской косынкой – новой, цветастой, купленной в браженской лавке. В ушах у нее болтались, мерцая в свете волшебного фонаря, блестящие серьги с жемчугом и фальшивыми камушками. От его щедрот принарядилась. Ясно, что спасибо не скажет, у ихней щучьей породы это не в правилах, но хоть бы уж помалкивала. Дирвен и без нее догадался бы о том, кто стоит за этой мерзкой затеей с газетами. Немного позже, но догадался бы.